Александр Коломийцев
Яблони в цвету. Книга 1. Братья по разуму
2
Ракетоплан сократил ночь, и к обсерватории подлетали в утренних лучах солнца. Вертолёт был маленький, двухместный, расположенная в носовой части шарообразная кабина делала его похожим на пучеглазое насекомое. Сквозь корпус, собранный из прозрачного пластика, открывался полный обзор, и возникало ощущение свободного полёта. Титов вглядывался в каменистую бесплодную равнину, по которой они ехали вчерашней ночью, но не обнаружил даже признаков дороги. Не случайно, что их так швыряло весь путь до аэродрома. Пилот что-то просвистел, показывая рукой вперед, но за шумом вместо слов раздавалось лишь неразборчивое бормотание. Титов поднёс ко рту инопланетянина микрофон.
– Обсерватория даёт добро на посадку. Тебя ждать?
Титов переключил переводчик и, поднеся крохотный наушник к голове пилота, крикнул в микрофон:
– Нет, я останусь здесь, как договаривались.
Куполообразная крыша обсерватории с мощным телескопом стремительно набегала прямо на них, накреняясь, вертолет сделал круг и сел во дворе. Титов выпрыгнул из веретенообразной стрекозы и та, застрекотав, тут же взмыла вверх. Его встречал Коротич и светловолосый инопланетянин.
– Меня зовут Яать, – сказал он, обменявшись приветствием, – ты уже, наверное, забыл. Мы вам все кажемся на одно лицо, – заключил он с непереводимым посвистыванием.
Титов смущённо улыбнулся, Яать попал в точку. Они вывели с Коротичем катер и полетели к кораблю. Дон Витте преподнёс им сюрприз.
– Кто-то два раза выходил на связь с обсерватории. Один раз ночью и второй днём.
– А что тут такого? – удивлённо спросил Титов, подымаясь по трапу, – должны же они как-то связываться между собой.
Он отдал кубик с сообщением Джагоеву, и вслед со штурманом все направились в рубку.
– Зачем им выходить на связь ночью? Это, во-первых, а, во-вторых, передача велась с другой радиостанции, это мы тоже засекли, и совсем в другом диапазоне частот, которыми они пользуются для связи, продолжал рассуждать Витте, – и третье, обе радиограммы зашифрованы, на них приходил одинаковый ответ, всего из двух букв или цифр, очевидно сигнал о том, что донесение принято. Что это всё значит?
– Уж не хочешь ли ты сказать, что один из работников обсерватории – вражеский агент? – спросил Титов.
Все четверо переглянулись и приступили с вопросами к Коротичу, где он находился во время сеансов и вообще, не заметил ли чего-нибудь подозрительное. Расспросы ничего не дали. Во время ночного сеанса Коротич спал, а днём в это время в одиночестве изучал карты звёздного неба. Сколько он не морщил лоб, ничего подозрительного припомнить не мог.
– Они оба показались мне симпатичными ребятами. Всё время расспрашивали о жизни на Земле. Кто же из них? Ояол или Яать?
– А если это переговоры заговорщиков? – предположил Джагоев.
– Тоже может быть, – Витте внимательно посмотрел на него и покачал головой. – Всё равно подозрительно. Здесь только что побывала целая группа заговорщиков и едва уехала, тут же начинать переговоры по радиосвязи?
– О которой они постоянно твердят, что она прослушивается. Да, хорошенькая ситуация! Значит, юолинцам уже известны наши координаты? – Титов стукнул кулаком по подлокотнику кресла. – Вот так секретность!
– Тише, не ломай мебель! – урезонил его Витте. – В обсерватории ты говорил, где вы разместились?
– Нет. Я сам не знаю. Прилетели, пересели, приехали, выгрузились. Вокруг забор три метра. Ояол два раза спрашивал, как нас встретили, удобно ли нам на новом месте. Да я сейчас пробыл в обсерватории пять минут, пока с Романом катер выводили. Вопрос, как сообщить Фуше. Он велел мне оставаться здесь и сам не рассчитывал задерживаться больше двух дней.
– Надо раздобыть карту и лететь за ними на катерах, – высказался Коротич. – Юолинцы могут устроить какую-нибудь каверзу каждую минуту. Если они раскрыли нас здесь, раскроют и там.
– Весело живём, как на пороховой бочке, – проговорил Джагоев, закончив подготовку сообщения к передаче.
– Ты сообщаешь о том, что мы раскрыты? – спросил Витте.
– Джагоев кивнул в ответ.
– На двух катерах, на двух катерах, – задумчиво произнёс пилот. – Тогда уж на корабле.
– И быть сбитыми, – заключил штурман. – Юолинцы чего-то выжидают. Если мы подымем корабль, они его тут же собьют. И потом, корабль не катер, мы даже не знаем, куда лететь.
– Почему это не знаем? – воскликнул Титов с торжествующей улыбкой на устах и извлёк из бокового кармана комбинезона плоскую коробочку информика, обвитую тонким оранжевым кабелем. – Тут весь маршрут, от аэродрома до аэродрома. Курс, скорость, высота, пеленги на радиомаяки.
– Ты записывал маршрут? – вытаращил глаза Джагоев. – Зачем? Тебе же Фуше велел здесь оставаться.
Титов пожал плечами.
– Командир перед отлётом советовал собирать любую информацию. Ну, я и подсел от скуки к штурману. Только все эти данные надо перевести в нашу систему.
Витте одобрительно похлопал Титова по плечу и сказал, обращаясь к нему и Коротичу:
– Вы, ребята, берите скутеры и дуйте в обсерваторию, перегоните на всякий случай оба катера и попытайтесь раздобыть карту, без неё всё равно не обойтись. Я с роботами займусь третьей малюткой, надо поставить на неё кое-какие штучки, а то она у нас совсем беззащитная. Полетите на большом катере, а малютку закрепим на нём. Только будьте осторожны в обсерватории, вдруг оба ваших друга окажутся шпионами. А ты, Марк, готовь программу полёта.
Дон Витте, как многие пилоты, кто безотчётно, а кто наоборот, совершенно сознательно, брали Командира за образец и подражали ему. Они могли вести дружескую беседу с шуточками и самыми фантастическими идеями, а сами в это время каким-то участком мозга прокручивали ситуацию и, выслушав всех, выдавали решение.
Во дворе обсерватории никого не было. Двигатели скутеров заглушили за сотню метров и спланировали к ней со стороны солнца. Дверь в складское помещение, приспособленное под ангар для катеров, была приоткрыта. Подошва на микропоре скрадывала шаги по бетонке, и они бесшумно скользнули в склад. Минуту они простояли у входа, привыкая после солнечного света к царившему здесь полумраку. В дальнем катере кто-то был. Малютка стояла в двух десятках метров от входа, и через приоткрытую дверь виднелся неясный силуэт человека, склонившегося над приборной доской. Титов осторожно вытащил парализатор и, подняв его для выстрела, бросился вперёд. Злоумышленник что-то почуял и когда палец Титова уже нажимал на спуск, нырнул через открытую дверь на пол. Парализующий луч лёг на пустое место. В неясном свете освещавшим помещение через приоткрытую дверь, Титов успел заметить, что тень растворилась в тёмном углу, где стояли ящики с оборудованием.
– Это Ояол! – воскликнул Коротич. – Я узнал его!
– Ч-чёрт! – выругался раздосадованный Титов, взведённый парализатор он продолжал сжимать в руке. – Какие они шустрые. Рядом со мной проскочил. Глянь, что там наворочено, – попросил он, озираясь и водя по сторонам стволом парализатора.
– Будь при нас робот-ремонтник, на пять минут работы, – сообщил через несколько минут из катера Коротич. – Что будем делать?
– Найди Яатя, я постерегу этого гада.
Коротич ушёл и Титов, напряжённо вглядываясь в полумрак, пригнувшись, направился к ящикам. Оттуда не доносилось ни малейшего звука, не проявлялось никакого движения. Ящики были разногабаритными и составлены пирамидой, в промежутках между ними спрятаться не составляло труда. Титов подумал, что, стоя в полосе света прорезавшей складское помещение, виден инопланетянину как на ладони и поёжился. Боком он подошёл к стене и повернулся лицом в склад, чтобы держать под наблюдением всё помещение. Готовый к стрельбе парализатор держал в согнутой руке. «Если Ояол вооружён, то может запросто уложить Коротича и Яатя на входе. Надо заставить его обнаружить себя», – подумал Титов и повёл парализующим лучом по ящикам. Ствол парализатора подымался всё выше, но в голубоватое свечение попадали только гладкие коричневые стенки упаковки. Когда луч дошёл до верхнего ряда, тишину разорвал грохот выстрела и гулкое эхо наполнило склад. Острая боль стегнула Титову бок, пуля швырнула на стену. Сползая по ней на пол, он увидел мчавшегося скачками по верхнему ряду Ояола. Инопланетянин и на этот раз опередил его. Луч накрыл пустую дверь и Титов потерял сознание.
Из забытья его вырвал яркий свет и голоса. Он открыл глаза и повернул голову. Свет излучали мощные светильники, установленные под потолком. Перед ним на корточках сидел Яать, который шипел и цокал языком, как белка. Коротич, стоя на коленках, хлопал по плечу и тревожно спрашивал:
– Что с тобой, Майкл? Очнись! Майкл!
Титов, собравшись с духом, встал на четвереньки и сел. На том месте, где он лежал, растеклась лужа крови. На него навалилась дурнота и головокружение. Передёрнув плечами, отвернулся.
– Да, наверное, ничего страшного, это я с перепугу, – ответил он, с трудом преодолевая тошноту. – Ояол…
– Ояол убежал. На джипе. Мы видели, – перебил его скороговоркой Яать.
Морщась, Титов зажал рану ладонью, чувствуя, как между пальцами струится кровь.
– Неси скорее пластырь, – произнёс он сдавленным голосом.
– Ах, да! Чего ж это я? – засуетился Коротич и бегом бросился к катеру.
Вид красной, горячей крови ошеломил его.
– Пуля прошла навылет. Повредила рёбра и разорвала ткани, – говорил он, разрезав комбинезон и залепив рану обеззараживающим пластырем. – На корабле проверим.
Он с тревогой вглядывался в лицо раненого товарища, пытаясь по исказившимся чертам определить серьёзность состояния. Титов дышал широко открытым ртом, лицо его побледнело, на лбу выступили мелкие капли пота.
– На-ка, проглоти парочку, – Коротич протянул раненому коробку с голубыми пилюльками. – Первая помощь – тонизирующее и болеутоляющее.
Титов посидел несколько минут, лицо его заметно порозовело. Он ухватился за подставленное плечо, и Коротич, поддерживая товарища за пояс, помог подняться. Титов постоял, отдуваясь и наваливаясь на него всей тяжестью, потом сделал несколько неуверенных шагов.
– Вроде полегчало, – сказал он, – даже ходить могу. Ладно, Роман, не будем терять времени. Ты займись катером, слепи хоть как-нибудь, лишь бы до корабля добраться, а я пойду с Яатем, поищу карту.
Через два часа Витте выслушал Титова и зло сплюнул.
– Ну, теперь всё ясно. Иди в медотсек. Марк, помоги ему. А ты, Роман, смотри сюда. Тут всё закончено, осталось запасные кассеты сделать. Стрелять будете ракетами для запуска метеозондов. Установка для стрельбы по воздушным целям, вот, – пилот, встав на приставную лесенку, энергично похлопал по трубе, установленной параллельно корпусу в задней части фюзеляжа. – Хотели поставить впереди, но она мешала бы обзору. При стрельбе наводите нос катера ниже цели или в её нижнюю часть. Ракета полетит строго параллельно корпусу катера. Они уложены в кассеты соединённые между собой, подаются автоматически. Боезаряды термические, сжигают всё. Двадцать ракет для воздушных целей, тридцать для наземных. Сейчас мои ребятишки кончают ими заниматься. – Он потеребил кончик носа и, извиняясь, добавил: – По наземным целям прицеливание похуже. Некогда возиться. Чем ниже спустишься, тем точней. Ну, не попадёте, так хоть шороху наведёте в случае чего. Будем надеяться, что до этого дело не дойдёт.
Из корабля показался повеселевший Титов, одетый в новый комбинезон, и улыбающийся Джагоев.
– Порядок, – сказал самодеятельный эскулап, вопросительно глядевшим на него товарищам, – пластырь сменили на заживляющий. Внутренние органы не задеты. Дал ему ещё тонизирующего и кроветворного. Завтра будет, как новенький.
– Добро, – сказал Витте, – добро, если так, а кто катер поведёт? Лететь, лететь, а кто рулить будет?
– Мои способности только на малютки распространяются, – сокрушённо сообщил Коротич.
– Да я доведу катер. Стрелять вот только, если придётся, не знаю, как получится. Ни разу не приходилось, – Титов, поглаживая бок, разглядывал новое снаряжение малютки. – Практика у меня достаточная и в дозвуковом, и в сверхзвуковом режиме. Бок разболится, болеутоляющие глотать буду. Можно для тренировки облёт скал сделать. Роман поупражняется в стрельбе, теперь уже необходимость прятаться отпала.
Витте вывел катер из трюма, и они втроём совершили тренировочный полёт. Титов под ревнивым взглядом пилота, произвёл взлёт и совершил несколько фигур в воздухе. Коротич послал одну ракету куда-то в снежную вершину, а второй сшиб зубец, одиноко торчавший на скале, как единственный зуб во рту старика. Потом, сжав рукояти лазерной пушки, поставил на этой же скале свой вензель.
– Сбить не собьёте, так хоть распугаете, – повторил свою шутку пилот. – Начнут атаковать в воздухе, ставьте на автоматическую защиту. Не забудьте только команду на поражение целей дать.
С помощью манипуляторов малютку установили на большом катере и закрепили в гравикронштейнах. Титов, щурясь от солнца, следил за работой товарищей, Бок после полёта побаливал, и он старался не делать лишних движений. Перепрыгивая через ступеньки, из корабля спустился Джагоев.
– Командир велел всем немедленно возвращаться на корабль и лететь на звездолёт. Он спускается к Планете, и будет держать нас под зонтиком. Через час связь с ним постоянная, с ними, – кивнул он на инженеров тоже. Нам с тобой находиться безотлучно на корабле с задраенным люком, – сообщил он Витте. – Всё.
– Ясно. Давай быстренько бери карту и заканчивай с программой полёта. Лететь будете на автопилоте, в режиме «невидимки», – сказал Витте Титову, – вот как вы эту виллу найдёте, не знаю. Ты хоть представляешь, как она с воздуха выглядит?
– Я когда возвращался, до аэродрома летел на вертолёте, правда, ночью. На юго-запад от виллы находится столица, примерно километрах в пятидесяти. Так, – рассуждал Титов, – и ещё ориентир. На северо-северо восток расположен сам аэродром, на который мы прилетели, до него ближе, чем до столицы. Ну, заблудимся, – он развёл руками и засмеялся, – сядем, спросим – где тут штаб-квартира заговорщиков.
– Ладно, ни пуха вам, – Витте похлопал его по плечу, и они поднялись в катер.
Штурман закончил свою работу и вдвоём с пилотом спустился на землю. Катер взлетел почти вертикально, его плоскости уменьшились до минимума, и серебристой стрелой умчался на северо-запад. Через считанные минуты скрылся из вида.
Глава 4
1
Расцветшая от любви Виола, по обыкновению всех добрых душ выплёскивать на окружающих переполнявшее их счастье и делать всем приятное, устроила в холле кафе. С помощью дежурного офицера установила столик, полукругом несколько кресел. На колонну миг-клеем, или как его называли в обиходе «вмиг-склеим», закрепила квадратик голубого пластика и написала коричневым пером: «Кафе-минутка «Сачок». На столик поставила портативную «Секундочку», и на втором этаже окончательно поселился земной дух. Тем, кто не мог оторваться от работы, относила кофе сама. Даже не вызывавшую у ней симпатий Мадлен попотчевала чашкой ароматного напитка, покрытого светло-коричневой пенкой, присовокупив к ней аккуратно уложенное на салфетке несколько звёздочек хрустящего крем-печенья, которое, как закоренелая сластёна, невзирая на строгий приказ: «Не брать лишнего!», припасла увесистый пакетик. Мадлен сделала глотков и сказала по-доброму:
– Прими мои поздравления, дорогая!
Виола поблагодарила взглядом. Для полного счастья ей не хватало только Клэр. Но ещё два-три дня и они встретятся на звездолёте. Вот уж наговорятся! Воображение рисовало ей картины безмятежной жизни на Земле, как они будут ходить друг к другу в гости и отдыхать на море после полёта.
Хайнелайнен вернулся в библиотеку, в гостиной, кроме Фуше, остались Уяуль и Яньи. Виола хотела унести вторую чашку, но Фуше попросил оставить её и принести ещё одну.
– Надо угостить наших хозяев, – объяснил он.
Виола с улыбкой выполнила его просьбу. Вслед за ней Юуюль подал поднос с высокими сосудами, наполненными тонизирующим напитком инопланетян. Гость и хозяева, наговорив друг другу кучу комплиментов, отведали незнакомых напитков и, почмокав губами, всё же предпочли свои. Напиток инопланетян показался Фуше слишком кислым, от нескольких глотков, которые он сделал из вежливости, у него в желудке запульсировало подозрительное жжение. Кофе для хозяев показался слишком горьким и вяжущим, посмаковав его, они ощутили жажду.
– Нас с генералом интересуют принципы социального устройства вашего общества, ваша идеология, – говорил Уяуль, посасывая из узкого горлышка любимый напиток. – После того, как мы сбросим иго Юолии, мы изменим существующий строй. Ничего хорошего он нам не дал. Но для того чтобы не ошибиться, нужно знать. Общество Справедливости, которое существовало когда-то в нашей стране, не удовлетворило народ, его удалось обмануть, именно в силу неудовлетворённости существовавшим строем, и вот к чему привела доверчивость одурманенных людей.
Фуше, полузакрыв глаза, наслаждался ни с чем не сравнимым горьковато-будоражущим ароматом кофе, сваренным из зёрен взращённых на просторах Южной Америки. Кресла ему были тесноваты, он сидел на диванчике, опираясь затылком на мягкую обивку стены и вытянув шлагбаумом длинные ноги. Он поставил блюдце с чашкой рядом с собой и несколько минут занимался усами, приглаживая их ногтём большого пальца.
– Зря вы отказались от нашего напитка, уважаемый землянин, – проговорил Уяуль, негромким голосом нарушая затянувшееся молчание. Длинными щипчиками, похожими на медицинский пинцет, он достал из высокой конической посудинки, изображавшей незнакомый инопланетянский цветок, несколько шариков, по величине не больше горошин, и отправил в рот, запив тоником. – Всё вместе это даёт неповторимый эффект, – пояснил он. – Итак, мы вас слушаем.
– Итак, – повторил Фуше и сделал несколько глотков из чашки, – то же самое я могу сказать о нашем кофе, – он улыбнулся, и поставил чашку на блюдце. – Вы задали мне трудную задачу. Я не социолог и не историк. Мои познания ограничиваются в этой области обычным университетским курсом. Так что я заранее прошу прощения за скудость и сумбурность моей лекции. Во-первых, что касается идеологии, у нас её попросту нет. – Он на минуту смолк и покачал головой. – Я неправильно выразился. Она, конечно, есть, но у нас нет специальных государственных институтов, занимающихся идеологией. Необходимость в этом давным-давно отпала вместе с отмиранием классов и разделением народов на государства с различным общественным строем. Сейчас вся наша идеология заключается в двух словах: «Люби ближнего своего больше, чем самого себя». Отсюда уже проистекают и все нравственные критерии, и принципы воспитания детей, и нормы поведения на всех уровнях и общественных, и бытовых, и интимных. Философы могли бы прочесть вам целый курс на тему нашей идеологии, но я, да и, по-моему, большинство землян воспринимают её именно так. – Фуше остановился, поймав себя на непреодолимом желании поскрести пятернёй в затылке, и усмехнулся над самим собой. – Я, знаете, оказывается, не готов к подобной лекции. Ну, ладно, объясню, что смогу. Мы свободные люди во всём. Не надо видеть нас одинаковыми. Приведу пример. Это данные последнего социологического исследования. У нас любят заниматься подобными вещами. Оказывается, по своему характеру, привычкам, склонностям, земляне больше интеллектуалы, венериане – близки к эпикурейцам, а новопланетяне к прагматикам. Не нужно воспринимать это как догму, землянин может быть интеллектуальным эпикурейцем, а венерианин – интеллектуалом-жизнелюбом. Вообще-то, в известном смысле, мы все эпикурейцы и часть своего времени проводим в наслаждениях и в удовольствиях. Это вплетается в нашу жизнь и является одной из её сторон.
– Минутку, – перебил Уяуль, – я не понял, вы сказали: венерианцы, новопланетяне…
– Видите ли, человечество живёт на Земле, колыбели нашей цивилизации, на Венере, ближайшей соседке Земли, и в колониях, самой разнообразной величины и численности, разбросанных по всей Ойкумене. Кому что нравится…
– Простите, я опять не понял, – остановил его Уяуль и попытался произнести слово “Ойкумена”.
– Этот термин пришёл к нам из античного мира, мы обозначаем им обжитое пространство. Естественно, Ойкумена постоянно расширяется.
– Я ещё раз перебью, в последний раз. Ваше государственное устройство нам известно достаточно хорошо. Генерал Уяоль получил все сведения, которые юолинцы выкачали из ваших людей. Мы бы хотели услышать непосредственно из уст живого землянина о реалиях бытия в вашем мире, именно таким образом. Я, наверное, неправильно выразился в начале нашей беседы, – Уяуль, принося извинения, раскинул руки и сложил их на коленях.
– Хм. – Фуше оглядел потолок, украшенный выпуклыми картинами, которые он определил как гротеск и начал свой рассказ заново. – Пятьсот с лишним лет назад человечество избавилось от монстров частной собственности, мракобесия и насилия, с этого времени начинается история его расцвета. Это, конечно, произошло не сразу, а постепенно и явилось звеном естественного развития. Никаким законом, декретом или указом нельзя отменить деньги и собственность. Для этого нужны два фактора: благосостояние людей должно достичь определённого высокого уровня, не одного класса или касты, а вообще любого человека, кем бы он ни был, и на какой ступеньке социальной лестницы не стоял. Причём, он должен быть абсолютно уверенным, что так будет всегда и завтра, и послезавтра, и не только у него, но и у его детей, и у внуков его внуков. До того как общее благосостояние достигнет такого уровня, жить, наплевав на собственность, отказываясь от комфорта и прочих радостей жизни, могут только романтики идеи. Это первый фактор, второй касается сознания, психики человека, степени его цивилизованности и культуры. Отказаться от частной собственности может только человек, достигший высшей ступени духовного развития, при глубоком проникновении культуры в его личность. Имеется в виду не культурный лоск, а именно внутренняя культура. Умение пользоваться компьютером, водить космические корабли, и прочая, и прочая, ещё не показатель. В принципе, научить нажимать в нужное время на определённые кнопки, можно и обезьяну. Пока в человеке живы частнособственнические инстинкты, он, рядом со своим богатством, выглядит, как обожравшийся питекантроп возле туши убитого им мамонта. Вы спрашиваете, как у нас устроилась жизнь? Да пожалуй, как и у вас: через реки крови. В двадцатом столетии на Земле существовали государства со строем, напоминающим ваше Общество Справедливости. Но на рубеже двадцатого и двадцать первого столетий они были ввергнуты в кризис, и развалены. Факторов было несколько. Тут и бюрократизм, и доведённая до абсурда пропаганда, взывавшая у населения неприятие, искусственное ухудшение жизни, используемое врагами строя для нагнетания обстановки. Из той Великой Смуты общество вышло обновлённым, но выздоровление наступило не сразу. Для этого потребовалось больше половины столетия. Уродливый государственный режим, установившийся во время Смуты, сменился без большого кровопролития, но процесс очищения шёл медленно. Молодёжь, не узнав нормальной жизни, за годы кровавого мракобесия заразилась бациллами вседозволенности и наживы. Как бы то ни было, человечество пережило и это испытание. Переломными в его истории явились двадцать второе и двадцать третье столетия. В Федерации Социалистических Республик учёные открыли новый источник энергии, или правильнее сказать, был изобретён способ обуздания энергии и использования её в своих целях. Правда, понадобилось полстолетия, чтобы от научного открытия перейти к практическому использованию. Благодаря дешёвой, безопасной и неиссякаемой энергии, технический прогресс приобрёл взрывной характер. Жизненный уровень в Федерации неизмеримо вырос. К ней присоединялись всё новые и новые государства. Главное – социализм избавлял от страха. Разум на Земле победил окончательно и бесповоротно. Это произошло благодаря научно-технической мысли и общественно-политическому устройству государства, где эта мысль работала. – Фуше откашлялся и вызвал по переговорнику Виолу: – Милая Виола, окажи любезность, принеси мне чего-нибудь промочить горло, наши хозяева заговорили меня до хрипоты, а от их тоника у меня судороги в желудке.
Девушка засмеялась грудным смехом и принесла сифон, наполненный прозрачной жидкостью.
– Новый шедевр Энтони, – сообщила она, наполняя стакан.
– Что, новое «Пробуждение»? – содрогнувшись, спросил Фуше и принял из рук девушки стакан с пузырящимся шедевром.
– Нет, нет! Мы пообещали выкупать его в «Пробуждении» и он внял нашим мольбам. Ну, как? – спросила она, когда Фуше осушил стакан наполовину и отнял его ото рта.
– Хм. Вполне и даже! Передай ему мои искренние поздравления. Благодарю тебя.
Виола кивнула и вышла.
– Вы поставили меня в положение абсолютно здорового человека, которому предложили рассказать о своих ощущениях во время дыхания. Человек дышит и не задумывается о процессах, протекающих в лёгких. Так и мы, живём и не задумываемся, что и почему. Оказывается, рассказать об этом с налёта, очень даже не просто. Мы столетия готовились к Встрече, а потребовалось совсем не то, что предполагали. Ну, ладно, продолжим, – Фуше допил тоник, вытер усы и возобновил своё повествование: – Деньги отмерли у нас где-то в двадцать третьем столетии. Произошло это не сразу и не в один день. Я уже не помню, когда именно, в конце двадцать третьего или в начале двадцать четвёртого, я, наверное, был не очень прилежным студентом. Насколько я помню из истории, дебаты об отмене денег велись горячие. Главным доводом приверженцев денег был постулат о том, что деньги, как средство комфорта и материального благополучия, являются движущей силой человека в трудовой деятельности. Чепуха! Деньги не движущая сила. Деньги это мерзкий спрут тысячелетия державший сознание человека в рабстве. Больше денег – больше вкусной пищи. Больше денег – больше наслаждений и жизнь комфортней, и, самое главное, больше власти над другими людьми. Больше денег – оставим детям, они будут жить лучше нас. В самой свободной стране человек жил в рабской зависимости от денег. Жизнь становилась всё богаче и богаче. Заработанных за десяток лет денег стало хватать на всю оставшуюся жизнь, с отдыхом на самых фешенебельных курортах, образованием детей и даже покупкой космического корабля. В те давние, давние годы, когда о свободе только мечтали, люди, отдававшие себя творчеству, в науке ли, в искусстве, если не прозябали в нищете, то в большинстве своём, еле сводили концы с концами, хотя благодаря плодам своего творчества, которые они дарили человечеству, они, как тогда говорили, могли купаться в золоте. Но разве они отказались от творчества? Нет, они продолжали творить, хотя могли направить свой ум на более прибыльное занятие. Вот что на самом деле является движущей силой человека. Потребность в творчестве заложена природой в каждом человеке. Но эта потребность была задавлена необходимостью борьбы за существование, разными страхами, жаждой наживы, и так далее. С исчезновением всего этого мракобесия, творческое начало в человеке получило своё развитие. Философы спорили, приводили доводы «за» и «против», а жизнь на месте не стояла и диктовала свои условия. Деньги превратились в абстракцию на банковских компьютерах. Нормальный человек затруднялся назвать величину своего банковского вклада. Все расчёты производились компьютерами и, если случалось невероятное, и счёт иссякал, на него просто заносилась задолженность и, при следующем поступлении, погашалась. На бытовом уровне деньги практически потеряли своё значение и просто-напросто стали не нужны. Осознав всё это, мерзкий спрут, державший столько времени человеческое сознание в рабстве, от огорчения издох. С этого времени человек стал по-настоящему свободен. В разных смыслах, кроме истинного, он был свободен и до этого. Любой гражданин в любой точке Федерации обладал всеми правами и свободами. Горе было тому администратору, который хоть в чём-то ущемлял эти свободы и права. Но до конца человек не был свободен, потому что не свободным было его сознание. Когда пало многотысячелетнее рабство, наступила эра истинной свободы и, по предсказанию одного поэтов-романтиков девятнадцатого столетия, над Землёй наконец-то взошла звезда пленительного счастья. – Фуше перевёл дух и наполнил из сифона опустевший стакан. – Я перескакиваю с одного на другое, – говорил он между глотками, – и повторяюсь. Это оттого, что я не готовился к такой лекции.
– Ничего, ничего, – успокоил его Уяуль, – нам всё это очень интересно, всё, что вы говорите, пригодится нам для осмысления нашего будущего государственного устройства.
– Освобождённое от заботы о хлебе насущном, человечество окунулось в искусство. С быстротой цепной реакции появлялись картины, музыкальные произведения, стихи и так далее. Люди творили и сами, и с помощью компьютеров. Творили на полотне, камне, металле, кристаллах. Постепенно всё пришло в норму. Люди уделяли больше времени собственному образованию и самоусовершенствованию и, как закономерность, у них неизмеримо вырос вкус. Человечество стало духовно утончённей, физически совершенней и здоровее. Увеличился срок жизни. Сейчас мы уверенно достигли ста пятидесятилетнего рубежа. С открытием энергии, человечество устремилось к звёздам. За ближним Космосом последовал дальний. Природа ставит всё новые загадки и конца познанию не видно. Кстати, девушка, которая заходила сюда, по специальности космобиолог. Её увлечение – морская живопись, правда, успехи у неё здесь похуже, чем в своей специальности. Но никто не может заставить её всю жизнь заниматься биологией. Вернувшись на Землю, она может навсегда посвятить себя живописи.
– А если она сделает это во время полёта? – спросил Яньи.
– Не понял. Она и во время полёта занималась живописью.
– Нет, я имею в виду, что она откажется выполнять свои обязанности, и займётся только живописью.
– Вы знаете, это невозможно, – Фуше пожал плечами. – Насильно работать её никто не может заставить, но такое ей и в голову не придёт. Если брать приближённо и вообще, жизненными благами и материальными ценностями всё человечество обеспечивает его четвёртая часть. Остальные три четверти заняты в непроизводительной сфере: науке, искусстве, космосе. У нас нет крепостного права, по которому человек должен заниматься тем или иным делом, но у нас хорошо развито чувство долга и, приняв на себя определённые обязательства, каждый член общества выполняет их, сколько потребуется. Чувство долга, обязанности перед обществом прививаются с детства. Воспитанием детей у нас занимается в основном общество, ещё с тех времён, когда существовали деньги. Человеку, уже благодаря его рождению, была гарантирована человеческая жизнь, он не мог физически жить в нищете и бедности. Зло имело много корней. Одна из причин, порождавших зло, заключалась в детском социальном неравенстве. В головках маленьких человечков зрели семена вражды и ненависти, зависти и чувства пренебрежения, когда изо дня в день они наблюдали и испытывали на себе плоды преуспевания или неудач своих родителей. Когда государство стало достаточно богатым, оно взяло на себя функцию обеспечения равенства детям. Материальное обеспечение детских потребностей стало государственной политикой. Дети не жили в казармах и не одевались в одну униформу. Это вульгарное понимание равенства. Но, независимо от социального положения родителей, все дети одинаково питались вкусной и здоровой пищей, имели какие угодно игрушки, одежду и получали образование по своему желанию. Конечно, они приучались и приучаются сейчас к разумности желаний. С тех пор, как дети стали равны в возможности удовлетворения своих потребностей, общество много выиграло.