Юрий Львович Гаврилов
Русские тексты
Русские цари
Маленький мечтатель
Он любил слушать, как завывает ветер, свистит и шуршит в камышах залива; эолова арфа учила его гармонии музыки, неизменной услады его печальной жизни.
Ему было семь лет, когда при неясных, нарочито запутанных обстоятельствах, был убит его отец; мать была рядом с ним, но им не занималась, он редко слышал от нее доброе слово, а уж приласкать его ей и вовсе не приходило в голову. У нее была сложная, напряженная, разнообразная жизнь, он же был для нее лишь обстоятельством, которое нужно было постоянно учитывать; с каждым годом это обстоятельство становилось все серьезнее и досаднее.
Его окружал жестокий, враждебный и лживый мир; его главным ментором был человек умный и образованный, но жесткий, сухой, человек формы и идеи, склонный к наказанию и назиданию, а не к сочувствию, и «таинства» ребенка ему были вовсе не интересны.
Лишь в десять лет у него появился кавалер, который помимо математики стал исподволь учить его чести, а не спеси; достоинству, а не высокомерию, быть искренним, тогда как другие требовали «политики». Так он, увы, ненадолго, обрел друга, коему можно было доверить то, что слышалось в завывании ветра.
Это была мелодия тревоги, страха, угрозы – он помнил, как ветреной июньской ночью мать на руках (редчайший случай) выносила его на балкон, а внизу сотнями солдатских и офицерских глоток ревела площадь, озаренная, несмотря на то, что стояли белые ночи, тревожными и зловещими факелами. Это была музыка такого «пространства времени, что и умереть можно, и всегда страшный суд на ум приходит».
Накануне экзамена по богословию, который должен был состояться в присутствии матери и митрополита, он скачет на одной ноге из угла в угол, вскрикивает: «Ой, трушу, трушу! – и смеется, глядя на птиц – «что ж вы, чижички, не купаетесь?»
Его едва не развели с любимым наставником наветы интриганов, но он сам и повинился: «Прости меня, голубчик, я пред тобой виноват», – бросился на шею единственного своего друга и, целуя его, задыхался от избытка чувств: «Никогда, никогда … вот тебе моя рука».
А потом они мчались в санках по Невскому до слонового двора (где жил когда-то слон, подаренный императрице Анне Иоановне), мальчик попросил у мужиков, пивших теплое сусло, попробовать, и похвалил его, а народ смотрел на него с великим удовольствием.
Он рос слабым ребенком, и больше всех дневных забав любил час отхода ко сну; он страдал мигренями, а ему напоминали, что часто болеть – значит подавать повод для неприятных и опасных слухов.
Перед сном он говорил о заветном или расспрашивал о страшном своего единственного друга. «Покойный государь очень хорошее дело сделал, что отменил Тайную канцелярию, доносы и пытки», – вот о чем он, помимо прочего, думал в одиннадцать лет.
А еще он мечтал, нетерпеливо и пылко, наслушавшись рассказов о государстве Платона и «Утопии» Мора, учредить республику детей на основах добра и любви, а когда учитель замечал, что на основах добра и любви скоро не выйдет, общественные преобразования потребуют многих лет и терпения, маленький мечтатель непосредственно огорчался: «А как терпения-та нет, где же ево взять…»
Бедный, бедный нетерпеливый Пунюшка, Павлуша, Павел Петрович, император всероссийский Павел Первый, «рев норда сипловатый».
Русская архитектура
Вступление. Зодчие
Культура строительства, как часть общей культуры человечества, прошла долгий извилистый путь от шалаша до дивных творений – пирамид Гизы, греческого Парфенона, храмов Владимирского княжества XII века и нынешних причудливых, а подчас и уродливых, гигантских сооружений из стекла, бетона и стали.
В каждой локальной цивилизации, возникающей вокруг определенной идеи или комплекса идей, зодчество обогащалось новыми назначениями и новыми техническими приемами.
Первые цивилизации Междуречья возникли вокруг очевидной идеи накопления и сохранения оснований культуры: частной собственности, семьи, письменности, письменного закона, счета и государства.
Большое многоэтажное здание было зримым символом перехода от варварства к культуре, подобно тому, как землянка и шалаш стали символами перехода от дикости к варварству.
Первоначальной задачей такого сооружения, кроме его величественных размеров, была прочность, то есть необходимо было научиться строить такой храм, дворец и крепость, чтобы они не развалились под собственной тяжестью.
Поэтому, естественно возникла форма пирамиды и в Междуречье (Вавилонская башня – зиккурат), и в Египте, и у цивилизаций майя, инков и ацтеков, и, возможно, в других районах мира, в малоизученных цивилизациях.
Среди государств Древнего Востока наиболее показательным является персидская держава, ядром её была идея общинного сознания, на основании которого вырастала сверхидея деспотического государства как самодовлеющей организации социальной жизни, в которой нет места свободе и человеческой индивидуальности.
Ибо в деспотическом государстве никто не свободен и никто не личность – ни раб, ни сам Дарий Великий, они лишь различные функции общинно-государственного сознания и социального строя.
В такой цивилизации зодчество является утилитарным и служит выражением могущества Бога и государя.
Египетская цивилизация была цивилизацией смерти, которую египтяне понимали не как итог, а как цель бытия, подлинное вечное, от отличие от жизни, бытие.
Поэтому архитектура Египта мрачна и величественна, а задачи её специфичны – сохранить телесную оболочку в виде мумии, коконом которой является не только погребальная пелена, но и гробница.
Египетский город – это город мертвых, кварталы гробниц, рядом с которыми временно, в убогих, по сравнению с величественными пирамидами, постройках обитают ещё живые люди, созидающие очередной некрополь.
И только греки объединяются вокруг идеи прекрасного, ими же и созданной.
Гармония – основной принцип античной Греции, и к зданию впервые предъявляется требование – оно должно быть эстетически совершенным.
Греки создают колонну, колоннаду, пилястры, портик, фриз, антифриз, ордер – и далее по архитектурному словарю.
Арка, появившаяся в Междуречье, в древнегреческом строительстве широкого распространения не получила, арку полюбят древние римляне.
Что такое прекрасное здание?
Это особым образом организованное искусственное пространство, собственно – архитектура.
Архитектор – человек, который голую плоскость стены, безжизненную и унылую для глаза, создает в совершенной пропорции, расчленяет различными приемами, украшает декоративными элементами и превращает в гармоническое целое.
Зодчий – архитектор, создающий новые принципы организации строительного пространства.
Декоративных элементов: колонн, статуй кариатид и атлантов, лепнины и готических фиалов может быть множество – готика, барокко, рококо – и всё это способно давать великолепный результат.
Но применение декора может быть минимальным, как в древнерусском зодчестве.
Немногими изобразительными средствами добиться идеального результата – самая трудная архитектурная задача, высшее мастерство.
Дмитриевский собор во Владимире на Клязьме (1194–1197)
Дом Мой домом молитвы наречется
(от Марка, 11.13)
Всякий храм любого вероисповедания сам по себе молитва.
Молитва тихая, смиренная, чистая, из глубины сердца идущая – такова церковь Покрова на Нерли.
Я, матерь божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием,
Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в мире безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного.
Успенский, что во Владимире, собор гудит мощным хором: «Боже, царя храни!»
Царя, Великого князя, народного вождя – это молитва о государстве.
Конечно, государство – это зло, но и неизбежное, и необходимое.
И люди той, жестокой, междоусобной поры, понимали, что без государства они – ничто, не народ, а добыча для неразумных хазар.
Успенский собор прекрасен как псалом Давида.
Идея Бога, воплощенная, в частности – в храме, есть величайшая идея в жизни человечества, она собственно и делает двуногое животное подобием Божием, она – краеугольный камень основания общества.
Бог говорит человеку – оторвись от корыта, где налито у тебя сытое хлебово, подними голову, посмотри в небо, стань частью вечности.
Да, ты всего лишь глина, прах земной, но в тебе горит огонь, или тлеет уголек, или искорка махонькая, так ты раздуй её, преврати в сияние, поднимись над нуждами телесными, над похотями, почувствуй иное свое назначение: ты – вечности заложник, у времени в плену.
Только огонь души рождает свет совести, и если её нет, ты ошибкою родился на свет.
Идея Бога неизбежно породила церковь, как социальный институт, но церковь – измышление человеческое, а стало быть – несовершенное.
Но несовершенство церкви не умаляет величия идеи Творца.
Ныне христианский Бог умер в Европе, у нас он едва жив.
Но что ж, орудий Божьей кары
Запас ещё не истощен…
Готовит новые удары
Рой пробудившихся племен.
И этот рой практикует ислам как религию ненависти, разрушения, завоевания податливой Европы и непрерывного террора.
Вернемся, однако, к Дмитриевскому собору, возведенному по воле великого князя Владимирского Всеволода III Большое Гнездо (1176–1212), младшего брата Андрея Боголюбского, последыша Юрия Долгорукого.
Про дружину Всеволода, отца большой семьи – «большого гнезда», автор «Слово о полку Игореве» писал, что она «Волгу может веслами расплескать, а Дон шеломами вычерпать».
Храм был возведен на великокняжеском дворе и освящен в честь великомученика Дмитрия Солунского (пострадал во время правления императора Диоклетиана в 306 году, в Салониках, Македония). Н. Н. Воронин датирует храм 1194–1197 годами, Т. П. Тимофеева в 1990-е годы обнаружила летописные данные, на основании которых датирует храм 1191 годом.
Храм одноглавый, четырехстолпный, трехапсидный – то есть классика древнерусского зодчества Северо-Восточной Руси.
Первоначально собор окружали галереи, как и церковь Покрова на Нерли, соединявшие его с княжеским дворцом, они были разобраны при реставрации в XIX веке.
Богатая резьба по белому камню украшает верхнюю часть прясел – около 600 рельефов несет на своих стенах Дмитриевский собор, ни один из храмов Древней Руси не украшен так щедро.
Дмитриевский собор – проникновенное моление о красоте.
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Дмитриевский собор – ответ на вопрос Н. А. Заболоцкого – это огонь, мерцающий в совершенном сосуде.
Значительно сложнее вопрос о том, зачем человеку красота, почему её обожествляют люди.
Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мы не знаем, когда именно зародились в сознании человека эстетические категории, категории неутилитарного, созерцательного и чувственного порядка. Когда именно человек стал испытывать восторг, радость, духовное наслаждение, блаженство, эйфорию, экстаз и катарсис от ощущения своей органической причастности к идеалу, Универсуму, для верующего человека – сущностную нераздельность с Богом.
Важнейшее понятие античной, греческой эстетики – катарсис, понятие многозначное: возвышение духа посредством искусства, очищение духовное через страдание, вызванное совершенством и, как итог – оздоровление души, разрешение её от темных страстей.
Сегодняшнее человечество, отказавшись от элитарной культуры в пользу пустоты и извращений постмодернизма, утрачивает способность к катарсису, т. е. собственно человеческую сущность.
Да и какое потрясение, страдание и сострадание могут породить заспиртованная акула или «упоротый лис», недавно вызвавшие ажиотаж у поклонников «актуального искусства» обеих российских столиц?
Дмитриевский собор и «упоротый лис»; безобразие, распад, бессмыслица и катарсис, воплощенный в камне, не могут существовать в одном эстетическом пространстве, стало быть, мы существуем в параллельных мирах.
В крестьянской, поповской или боярской семье родился мальчик, в душе которого с годами стал мерцать образ прекрасного храма – Бог весть.
Как соединились в этом образе владимирские леса, проселки, пажити, опушки, елани, кресты и холмики деревенских кладбищ?
Это – загадка, не имеющая разгадки.
Но важно то, что зодчему этот храм был необходим, чтобы обратить на себя, на всех нас внимание Бога, и чтобы сказать Богу: посмотри, Господи, на сию лепоту – и всё это Имени Твоему.
Я был молод, умен, красив, любим, и всё во мне было переломано, живого места не осталось.
Ранним ненастным утром холодной недружной весны в состоянии жестокого похмелья я оказался близь храма Дмитрия Солунского.
Не знаю, отчего, но я прислонился к его телу своим телом, припал щекой к холодной стене апсиды. И ощутил внутри сильнейшую судорогу, спазм, удар и пришел в ужас: Господи, да что же я делаю? Зачем гублю себя и тех, кто мне дорог? Да как же я сочетаю в себе преклонение и благоговение перед этой красотой и все непотребства пьянства и скверну лжи?
«Покаяния отверзи ми двери, … храм носяй телесный весь осквернен: но яко Щедр, очисти благоутробною Твоею милостию», – вот слова, которые звучали во мне – и помогли мне подняться на какое-то время до нового обращения «студными бо окалях душу грехми».
Ф. М. Достоевский задал вопрос: «Красота спасет мир, если она добра. Но добра ли она?»
Красота Дмитриевского собора добра, но мир она не спасла.
Библиография:
Воронин Н. Н. Владимир, Боголюбово, Суздаль, Юрьев-Польский. Книга – спутник по древним городам Владимирской земли. М., 1967
Дмитриевский собор во Владимире. К 800-летию создания. М., 1997
София. Сборник статей по искусству Византии и Древней Руси в честь А.И. Комеча. М., 2006
Заграевский С. В. Новые исследования памятников архитектуры Владимиро-Суздальского музея – заповедника. М., 2008
Церковь Покрова на Нерли
Лицом повернутая к Богу,
ты тянешься к нему с земли… [42]
Что может быть проще церкви Покрова на Нерли?
А что прекраснее?
Дабы убрать верхнюю горизонталь несущей стены – полукружия закомар. Вертикально стену делят на три неравные части пилястры – полуколонны, выступающие из тела стены, аркатурный пояс делит стену по горизонтали.
Немного резьбы по белому камню, перспективные порталы – вот и всё.
Высокие узкие прорези окон поддерживают устремление храма к небу.
Храм был построен в 1158 году (датировка Н. Н. Воронина – 1165 год); из жития Андрея Боголюбского мы узнаём, что церковь Покрова – память о погибшем сыне великого князя – Изяславе Андреевиче.
Скорее всего, это первый храм Покрова на Руси, так как праздник Покрова Богородицы установил именно Андрей Боголюбский.
Церковь Покрова построена в уединенном месте, в полутора километрах от Боголюбова, на стрелке Нерли и Клязьмы (сейчас реки текут по новому руслу), постоянных прихожан у неё не было, так что она являлась малодоходной и игумен Боголюбова монастыря в 1784 году вознамерился разобрать церковь, получил разрешение епископа Владимирского Виктора, и лишь недостаток средств помешал ему это сделать – ирония судьбы.
От постройки XII века до нашего времени без изменений дошел четверик 10 на 10 метров (без апсид).
Чтобы церковь было видно издалека, её воздвигли на рукотворном холме.
При том, что восточные пряла (часть стены между пилястрами) очень узки, а членения стен ассиметричны, композиция храма исключительно уравновешена со всех точек обзора.
Игорь Грабарь писал: «Церковь Покрова на Нерли близ Владимира является не только самым совершенным храмом, созданным на Руси, но и одним из величайших памятников мирового искусства».
В чем несравненная привлекательность и очарование храма Покрова на Нерли?
В торжестве гармонии, победе духа над смертной плотью, над суетностью человека, в изысканности совершенных пропорций?
Бог весть…
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.
Церковь Покрова на Нерли, Успенский и Дмитриевский соборы – неоспоримое доказательство того, что уже в XII веке мы, великороссы, вошли в немногое число избранных этносов, способных создавать элитарную культуру, высшее достижение человечества.
Первое вещное выражение идей русской цивилизации – церковь Покрова на Нерли и «Троица» Рублева – «о, узнаю тебя, начало высоких и мятежных дней!»
Росси Карл Иванович
(1775[77]– 1849)
Если мысленно убрать из панорамы Санкт-Петербурга всё, что построил Карл Иванович Росси, город исчезнет.
Величественная столица величайшей империи, созвездие архитектурных ансамблей; окончательный блеск северной Пальмире придал именно Росси – непревзойденный мастер созидания больших архитектурных пространств.
Судите сами, после нашего мысленного вычитания исчезнут площади Сенатская (Декабристов), Дворцовая, Александринского театра, Искусств, Ломоносова…
И это только площади, а перекресток Невского и Садовой, а шедевр Театральной улицы (ныне – улица Зодчего Росси), а дворцы, парки, павильоны, а пристань в верхнем течении Мойки – мал золотник, да дорог.
Так что наше утверждение: Карл Иванович Росси – человек, который построил город, ни в чем не противоречит истине и значению этого зодчего для культуры России.
Арка Главного штаба – вершина мирового ампира.
Остановитесь под её двойным сводом, почувствуйте его могучую защиту, её неколебимую надежность; это – солнечное сплетение Российской империи, и желтизна правительственных зданий – её броня.
Над желтизной правительственных зданий
Кружилась долго мутная метель,
И правовед опять садился в сани,
Широким жестом запахнув шинель.
Зимуют пароходы. На припёке
Зажглось каюты толстое стекло,
Чудовищна, как броненосец в доке,
Россия отдыхает тяжело.
А над Невой – посольства полумира,
Адмиралтейство, солнце, тишина!
И государства жёсткая порфира,
Как власяница грубая, бедна. [43]
Как они чудесно сочетаются – русский итальянец Росси и русский еврей Мандельштам, и какой могучей была культура, питавшая своей традицией, своими соками столь драгоценные привои с их прекрасными плодами.
Имперский классицизм Карла Росси и неоклассицизм влюбленного в империю Осипа Мандельштама – это дух России – ибо ничем, кроме империи, Россия быть не может.
Росси родился в Неаполе – это неважно, его матерью была балерина Гертруда Росси – дело семейное, его отчимом был танцор Шарль ле Пик – ни к чему не обязывает, но ле Пика приглашают в Россию – и это решает судьбу и двенадцатилетнего подростка Карла и судьбу окончательного облика Санкт-Петербурга.
Карл Росси стал учеником Винченцо Бренны, в 27 лет, при Александре I, его отсылают с глаз долой (Бренна – любимый архитектор Павла I, а Александр не любил тех, кто напоминал ему об убиенном отце) в Италию, для «завершения архитектурного образования».
Вернувшись, Росси создал гениальный проект соединения Дворцовой набережной с Галерной, ему не удалось его воплотить в камне, но обратите внимание на мотивацию Карла Ивановича: «Сооружение этой набережной своим величием должно оставить позади всё то, что создали европейцы нашей эры».
Чтобы быть русским патриотом, не обязательно родиться в Великих Луках или Малом Волочке.
Если перечислить всё то, что перестроил и построил Росси в Москве (1808), Твери, Рыбинске и Торжке (1809–1814), то в это невозможно поверить – все эти дворцы, храмы, театры, торговые ряды, жилые дома, лавки и харчевни не умещаются в границы человеческой жизни, да и широта творческого диапазона впечатляет.
В 1816 году Александру I приходится признать очевидное, и Росси получает звание придворного архитектора.
Он перестраивает дворец на Елагином острове и делает из него шедевр уединенной романтической идиллии, всё, вплоть до мебели и узора обивки – по рисункам Карла Ивановича.
Для младшего брата императора в 1819–1823 году Росси строит Михайловский дворец, ныне Русский музей.
Михайловский или Инженерный замок – это другое здание, построенное Винченцо Бренна как резиденция Павла I, где он и был убит.
Михайловским замок был назван в честь архангела Михаила, покровителя династии Романовых (первого царя из этой династии звали Михаилом), но не помогли ни рвы, ни подъемные мосты, ни небесное покровительство – всё перешибли английские деньги.
Удивительно искусно Росси сделал усадьбу Михайловского дворца частью городского ансамбля; остальные здания площади, принадлежавшие частным лицам, тоже спроектировал Карл Иванович, он же проложил новые улицы: Михайловскую к Невскому проспекту, Инженерную – к замку, продолжение Садовой и связал центр города с Марсовым полем и Литейным проспектом.
В 1819–1829 годах Росси оформляет Дворцовую площадь и сразу начинает постройку Сената и Синода, при постройке Александринского театра Росси пришлось перепланировать целый городской квартал, занятый до того усадьбами.
Вмешательство Николая I в ход строительных работ, чего никогда не было при Александре Павловиче, интриги начальника Инженерного департамента князя Долгорукова, тяжелая болезнь – всё это, вместе взятое, вынудило Карла Ивановича в 1832 году в возрасте 66 лет, в расцвете творческих сил подать в отставку.
Последней его стройкой стала колокольня Юрьева Монастыря поблизости от Великого Новгорода.
За время чреды огромных строек Росси распоряжался гигантскими суммами, превышающими бюджет иных министерств.
Никогда Карл Иванович не выставлял подрядчикам никаких комиссионных, что было, в общем-то, обычной практикой; он был рыцарем архитектуры, и деньги не прилипали к его рукам, его руки были так же благородны, как построенные им бессмертные творения.
Обойдите Александринский театр, постарайтесь отрешиться от городского шума, вступайте в пространство совершенства и если вам удастся раствориться в гении Росси, в начале улицы вы непременно услышите «Севильского цирюльника», в середине – «Пиковую даму», а выходя на Чернышеву (Ломоносова) площадь – вальс.
И вальс, из гроба в колыбель
Переливающей, как хмель.
Играй же, на разрыв аорты…
Вот так, на разрыв аорты, творил зодчий, Карл Иванович Росси, человек, который построил город и подарил его нам.
И умер в бедности.
И памятника ему в построенном им Санкт-Петербурге нет.
Так кто мы после этого?
