Юрий Львович Гаврилов
Русские тексты
«Вехи». Сборник статей о русской
интеллигенции (Март 1909)
Первая русская революция закончилась государственным переворотом 3 июня 1907 года – царь распустил II Государственную Думу и изменил избирательный закон, на что, согласно Основным законам, без утверждения Думы не имел права.
Русская интеллигенция, идейно подготовившая революцию, принимавшая самое активное участие в её событиях, тяжело переживала свое поражение.
Началась политическая реакция: прежде всего в рядах самой интеллигенции начались «разброд и шатания» – В. И. Ленин; проблемы пола и половой эмансипации (ещё не сексуальной революции) стали вытеснять вопросы социальные и философские.
«Проклятые вопросы»,
Как дым от папиросы,
Рассеялись во мгле.
Пришла Проблема Пола[33],
Румяная Фефела,
И ржет навеселе
Ни слез, ни жертв, ни муки…
Поднимем знамя – брюки
Высоко над толпой.
Ах, нет достойней темы!
На ней сойдемся все мы —
И зрячий, и слепой. [34]
В Санкт-Петербурге в 1907 году возникло Религиозно-философское общество: В. В. Розанов, Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, А. В. Карташов, П. Б. Струве, А. А. Блок, Вяч. И. Иванов, Д. Д. Философов.
Среди социал-демократов М. Горький, А. В. Луначарский, А. А. Богданов и В. А. Базаров к ужасу и омерзению В. И. Ленина объявили себя богостроителями, а социализм – мировой религией (1908–1913).
На деньги Максима Горького на острове Капри они открыли школу подготовки партийных кадров, «отбросив ветхий плащ старого материализма» (А. В. Луначарский).
Словом, кто в лес, кто по дрова; лебедь, рак и щука; маниловщина и утопический вздор интеллигенции разбилась о суровые реалии политики.
Ещё со времен террористической «Народной воли» любовь к народу у русской интеллигенции стала приобретать религиозно-истерический характер. Почвенники (Ф. М. Достоевский) утверждали, что русский мужик – Богоносец; народническая интеллигенция, что он – страдалец, а она, обязанная народу всем, от хлеба до образования и достатка (если он был), находится перед народом в неоплатном долгу.
При этом ни почвенники, ни интеллигенция не потрудились поближе узнать тот самый народ, который они щедро наделяли фантастическими качествами (А. И. Герцен ухитрился увидеть в русском мужике прирожденного социалиста).
«Хождение в народ» весной 1874 года, закончившееся тем, что мужики вязали своих заступников и сдавали их полиции, нисколько не отрезвило интеллигенцию, но лишь усилило в ней жертвенные настроения.
Весь этот театр абсурда превратился в кровавый кошмар 1905–1907 годов; пора было подводить итоги.
В 1908 году неугомонный М. О. Гершензон предложил нескольким мыслителям высказаться по наиболее острым, насущным вопросам современности.
«Вехи» – торжество свободы мысли: под одной обложкой собрались семь весьма несхожих философов, социологов и правовед Б. А. Кистяковский[35].
В марте 1909 года в Москве вышло первое издание небольшой книги: «Вехи», сборник статей о русской интеллигенции, потребовалось еще четыре издания. Всего шестнадцать тысяч экземпляров – таким тиражом книги подобного содержания в России не выходили никогда!
Ни одна книга в России до 1917 года не вызывала такой ярости, ненависти, горестного осуждения.
Публикации, направленные против «Вех» превысили объем самого сборника в сотни раз.
От Милюкова, совершившего специальное лекционное турне по России с обличениями «предательства авторов статей об интеллигенции», до Ленина, назвавшего «Вехи» энциклопедией либерального ренегатства, идеологией кадетизма и написавшего о «Вехах» цикл статей из зарубежного прекрасного далека.
Положительных и сочувственных отзывов о «Вехах» в 1909–1912 (три года продолжалась дискуссия!) были единицы.
Утверждение С. Н. Булгакова, автора статьи «Героизм и подвижничество», что «революция есть духовное детище интеллигенции, и, следовательно, её история есть исторический суд над интеллигенцией» («Вехи», стр.25), разделяли все авторы сборника.
Авторы были согласны и в том, что трагедия русской интеллигенции заключалась в ситуации, когда народ не мог и не хотел принять ни её заботы и опеки; ни её представление о народном благе, ни её идеалов общественного устройства.
Роковая пропасть лежала между строем народной души и интеллигентским мировоззрением.
Н. А. Бердяев («Философская истина и интеллигентская правда») утверждал, что либеральная и революционная интеллигенция была и есть совершенно равнодушна к философской истине, вообще к философии относится подозрительно и утилитарно, пытаясь приспособить философию к партийным нуждам.
«Интересы распределения и уравнения в сознании и чувствах русской интеллигенции всегда доминировали над интересами производства и творчества» («Вехи», стр.3).
«Любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине…»
Интеллигенция не могла бескорыстно отнестись к философии, потому что «корыстно относилась к самой истине, требовала от истины, чтобы она стала орудием общественного переворота, народного благополучия» («Вехи», стр.8).
Отменив жертвенность и исповедничество русской интеллигенции, С. Н. Булгаков («Героизм и подвижничество») говорит о «насильственной оторванности от жизни, развивавшей мечтательность, иногда прекраснодушие, утопизм; вообще недостаточное чувство реальности» («Вехи», стр.28).
«Интеллигенция встала в отношении к русской истории и современности в позицию героического вызова и героической борьбы».
Всё это плюс отрицание государства, пренебрежение правом позволяет П. Б. Струве («Интеллигенция и революция») заключить, что «идейной формой русской интеллигенции является её отщепенство…» («Вехи», стр.160), а Б. А. Кистяковскому («В защиту права») вспомнить известные строки Б. Н. Алмазова:
По причинам органическим
Мы совсем не снабжены
Здравым смыслом юридическим,
Сим исчадьем сатаны.
Широки натуры русские,
Нашей правды идеал,
Не влезает в формы узкие
Юридических начал. [36]
Но неожиданно самое горькое слово произнес самый терпимый и доброжелательный из когорты авторов «Вех», М. О. Гершензон («Творческое самосознание»):
«Между нами и нашим народом – рознь. Мы для него не грабители, как деревенский кулак; мы для него не просто чужие, как турок или француз: он видит наше человеческое и именно русское обличье, но не чувствует в нас человеческой души, и поэтому он ненавидит нас страстно, вероятно с бессознательным мистическим ужасом, тем глубже ненавидит, что мы свои.
Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – боятся мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами ещё ограждает нас от ярости народной» («Вехи», стр.89).
Петушиное слово было произнесено; это было не просто заклятие, а предвидение, которому суждено было сбыться.
И, когда несущие балки государства, изъеденные интеллигенцией, как древоточцем, обвалились, и империя рухнула, образованный класс подвергся уничтожению со всех сторон: от мужика за пенсне и шляпу, от рабочей ЧК за кадетство, от врангелевской контрразведки за всё разом, и только интервент снисходительно похлопывал интеллигента по плечу: варвар, а по-нашему разумеет.
Те, кто не встал к стенке, оказались в эмигрантских скитаниях:
Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной.
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой. [37]
О мытарствах интеллигента в стране большевиков и вспоминать не хочется: «Шахтинское дело», дело «Промпартии», «Крестьянской партия», «Дело академиков» – такова была расплата за исторический грех.
Вспоминал ли А. В. Пешехонов, земской статистик, публицист, министр продовольствия Временного правительства, умирая в чужой постылой Риге, как он, горя праведным гневом, обличал авторов «Вех» и особенно М. О. Гершензона, за то, что тот «взял на труд изобразить психическое уродство» интеллигенции?
А что вспоминал Д. С. Мережковский в Варшаве о тех днях, когда ненавистная власть пала, и уже не смогла защитить его от ярости страдальца и богоносца?
А Милюков, объездивший всю Россию с антивеховскими лекциями, собиравшими целые залы, он-то хоть понял – во всем были правы авторы «Вех», а вовсе не лидер кадетов?
Куда там!
«Вехи» оказались гласом вопиющего в пустыне; в целом русская интеллигенция расценила сборник статей как самую гнусную клевету.
А. И. Солженицын статью «Образованщина» (в сборнике «Из-под глыб», «YMCA-Press», Paris, 1974) начал так: «Роковые особенности русского предреволюционного слоя были основательно рассмотрены в «Вехах» и возмущенно отвергнуты всею интеллигенцией.
Пророческая глубина «Вех» не нашла (и авторы знали, что не найдут) сочувствия читающей России.
Сегодня мы читаем «Вехи» с двойственным ощущением: нам указываются язвы как будто не только минувшей исторической поры, но во многом – и сегодняшние наши».
Только через век с лишним, в нынешние дни, «Вехи» теряют наконец-то свою актуальность в связи с тем, что русская интеллигенция окончательно сходит с исторической сцены.
Библиография:
Вехи. Сборник о русской интеллигенции. М., 1990. Репринт издания: М., 1909 (любое другое репринтное издание)
Отечественная философия: опыт, проблемы… М., 1992. Выпуск 7 («Вехи» в откликах современников, с. 34–58)
К истории создания «Вех». Минувшее. Т.11
Штурман Д. В поисках универсального сознания. Перечитывая «Вехи». «Новый мир», 1994, № 4
Франк С. Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996
Ильин В. Н. Эссе о русской культуре. СПб., 1997
Вехи: pro b contra. СПб., 1998
Керенский Александр Федорович
(1881–1970)
Илья Николаевич Ульянов, отец Ленина, и Федор Михайлович Керенский дружили домами: Федор Михайлович был директором гимназии, которую закончил Владимир Ульянов; и Илья Николаевич Ульянов и Федор Михайлович Керенский дослужились до генеральского чина по ведомству народного образования, что означало, что они сами и их семьи получили потомственное (передаваемое от отцов к детям) дворянское достоинство.
Александр Федорович (как и Владимир Ильич Ульянов) закончил гимназию с золотой медалью, а затем – юридический факультет Санкт-Петербургского университета.
С 1906 года Керенский – адвокат по политическим процессам.
Депутат IV Государственной Думы (1912), где возглавил фракцию «трудовиков», группу, политически близкую к эсерам.
В том же году Керенский вступил в масонскую ложу «Великого Востока народов России».
В 1915-17 годах Керенский – генеральный секретарь Верховного совета «Великого Востока».
Из этой ложи вышло 15 министров Временного правительства разных составов, занимавших ключевые посты: министр иностранных дел М. И. Терещенко (миллионер); Н. В. Некрасов, министр финансов (миллионер), – орден Трудового Красного Знамени за канал Москва-Волга (1938), расстрелян НКВД (1940); министр земледелия А.И. Шингарев (кадет, земский деятель).
В Верховный совет Великого востока входил Н. С. Чхеидзе, председатель Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов (его сменил Троцкий), первый Председатель Всероссийского Центрального исполнительного комитета первого Всероссийского Съезда Советов (июнь 1917).
14 февраля 1917, выступая в Государственной Думе, Керенский призвал народ и Думу к мятежу, и даже арестован не был.
Керенский, а не Председатель Государственной Думы М. В. Родзянко, был коноводом событий 27 февраля – 2 марта 1917 года, он же склонил брата Николая II, Михаила, отречься вслед за царем от престола.
Керенский, министр юстиции в первом составе Временного правительства, военный и морской министр в мае 1917, с 8 июля 1917 Александр Федорович – министр-председатель, военный и морской министр.
С апреля по август 1917 интеллигентская, левая либеральная Россия бьется в истерике: Керенского носят на руках, автомобиль Керенского носят на руках, типографии не успевают печатать портреты кумира; дамы посылают Александру Федоровичу миллиарды воздушных поцелуев, Александр Федорович падает в обморок и плачет, опьяненный собственными речами…
Словом, «кричали женщины «ура» и в воздух чепчики бросали…»
Что же такого замечательного совершил Керенский весной и летом 1917?
Весьма осведомленный Н. Н. Суханов, автор «Записок о революции», масон, меньшевик, участник Февральской революции, так оценил титанические свершения Временного правительства под руководством Керенского: «В результате деятельности Временного правительства никакого управления, никакой органической работы центрального правительства не было, а местного тем более. Развал правительственного аппарата был полный и безнадежный».
Есть и более жесткие и вполне заслуженные Александром Федоровичем оценки – от В. И. Ленина до А.И. Солженицына, и им несть числа.
19 августа Керенский договорился с популярным генералом Л. Г. Корниловым об установлении военной диктатуры и назначил его Верховным Главнокомандующим – это был единственный реальный вариант спасения армии и России.
Но, когда 27 августа Корнилов двинул на столицу корпус генерала Крымова, чтобы раздавить очаг разложения и анархии – петроградский гарнизон, вывести его на фронт, Керенский предал Корнилова и объявил его вне закона.
Гнилая революционная кровь взыграла, да и власть отдавать стало жалко.
Выступив против Корнилова, Керенский начал передачу власти большевикам, он, невероятно популярный премьер и Верховный главнокомандующий на белой лошади.
24 октября, накануне большевистского переворота, Александр Федорович очень своевременно бежал из Петрограда «для встречи войск, вызванных с фронта».
Но всё это враньё – никаких верных правительству частей Керенский не вызывал, их просто не было.
Поход на красный Петроград казачьего генерала П. Н. Краснова, в обозе которого находился «Верховный главнокомандующий» (26–31 октября 1917) провалился, Керенский, переодевшись, огородами ушел из Гатчинского дворца, а Краснов, попавший в плен, был отпущен под «честное офицерское слово никогда не воевать против Советской власти».
Воевал – и в Гражданскую, и в Отечественную на стороне Гитлера, выдан Сталину англичанами вместе с тысячами казаков, и был повешен в Лефортовской тюрьме 16 января 1947 года.
В июле 1918 года Керенский навсегда покидает Россию.
В 1968, проживая в США, Александр Федорович попросился в СССР, согласился на все унизительные условия большевиков, но по неизвестным причинам Политбюро КПСС прекратило переговоры с Александром Федоровичем.
По сути уже первый состав Временного правительства был коалиционным: масоны, революционеры, крупный капитал и либералы: П. Н. Милюков, А. И. Шингарев – кадеты, земцы.
Слабый и малочисленный русский либерализм сам завоевать власть не мог, а поучаствовать во власти был горазд в союзе хоть с самим дьяволом.
Беспринципная коалиция либералов с левыми революционерами привела страну к большевистской диктатуре; беспринципный союз с правыми революционерами (Гайдар, Чубайс), компрадорской буржуазией и властолюбцем «царем Борисом» привел к гибели советской империи, к величайшей экономической катастрофе мировой истории.
Нынешние либералы сотрудничают с коммунистическим фанатиком Удальцовым, монархистами, националистами, но Россия по-прежнему реагирует на либерализм как на рвотное.
Керенский умер в Америке; заболев раком, он отказался принимать пищу; сын похоронил Александра Федоровича в Лондоне.
В марте 1917 Керенский распорядился отпустить из тюрем всех уголовников, включая насильников и убийц.
«Они совершали преступления из-за того, что сами были жертвами царского строя. В свободной России они будут достойными гражданами», – таков уровень либерального мышления.
Свобода и права человека без обязанностей и ответственности этого человека перед обществом – страшная разрушительная сила.
Библиография:
Керенский А. Ф. Русская революция.1917. М., 1905
Керенский А. Ф. Трагедия дома Романовых. М., 2005
Керенский А. Ф. Воспоминания. Любое издание
Керенский А. Ф. Дело Корнилова. Любое издание
Керенский А. Ф. Гатчина. Любое издание
Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. М., 1993
Керенский А. Ф. Потерянная Россия. М., 1907
Стронгин В. Л. Загадка истории. М., 2004
Стронгин В. Л. Александр Керенский. Демократ во главе России. М., 2010
Тютюкин С. В. Александр Керенский: страницы политической биографии. М., 2012
Старцев В. И. Крах керенщины. М., 1982
Иоффе Г. З. Семнадцатый год: Ленин. Керенский. Корнилов. М., 1995
Распутин (Новых) Григорий Ефимович
(1869–1916)
Крестьянский род Распутиных осел в селе Покровском Тюменского уезда в XVII веке; фамилия Распутины и происходит не от «распутства», а от слова «распутье».
В детстве и молодости Григорий много болел и искал исцеления в паломничестве по святым местам России, побывал на Афоне (Греция), добрался до Иерусалима.
У Распутина появилось множество знакомых среди белого духовенства, монахов, странников.
В 1890 году Григорий женился на паломнице-крестьянке Прасковье Федоровне Дубровиной, в семье родились две дочери и сын.
В 1900 году Г. Е. Распутин направился в Киев, оттуда – в Казань и оказался в Санкт-Петербурге, где был представлен епископу Сергию (Старгородскому), будущему сталинскому патриарху.
Паломничество было вполне официальным институтом царской России: страннику выдавался специальный паспорт, местные власти обязаны были предоставлять ему постой.
Архимандрит Феофан (Быстров) и епископ Гермоген (Доманов) оказывали покровительство Распутину и ввели его в высшее петербургское общество под именем «старца Григория».
Сестры-черногорки, дочери короля Николая Негоша, Милица (жена великого князя Петра Николаевича) и Стана (Анастасия), вторым браком – жена великого князя Николая Николаевича-младшего – две главные сороки высшего света, сообщили жене Николая II о появлении «святого старца».
1 ноября 1905 года Николай II записал в дневнике: «Пили чай с Милицей и Станой» Познакомились с человеком Божьим – Григорием».
Императрица Александра Федоровна, родившая больного гемофилией наследника престола, чувствовала себя виноватой перед престолом и Россией.
Женщина, для которой её семья была единственным смыслом жизни, истеричная и фанатичная в православии, уверовала в то, что только Распутин может спасти Алексея в случае кровотечения, и разубедить её в этом было невозможно.
П. А. Столыпин предложил Николаю II удалить Распутина из Петербурга, на что император твердо ответил: «Лучше тысяча Распутиных, чем одна истерика императрицы…», и от этой позиции царь не отступил вплоть до гибели «Друга».
Против Григория было выдвинуто обвинение в хлыстовстве, дело расследовалось с сентября 1907 года до мая 1908 и закончилось ничем – ни малейших доказательств хлыстовства «старца» найдено не было.
Столыпин учредил негласный надзор полиции (1910) над Распутиным, но наружное наблюдение не выявило никакого компромата.
В декабре 1911 епископ Гермоген, сговорившись с иеромонахом Илиодором (Труфановым), пригласил Распутина на своё подворье, начал изобличать старца Григория и избивать его тяжелым серебряным крестом; Распутину с трудом удалось отбиться; от греха он покинул Санкт-Петербург и отправился в Иерусалим.
Новое расследование о хлыстовстве Распутина в 1912 году завершилось заключением Тобольской духовной консистории, разосланным представителям власти и многим депутатам Государственной Думы: «Г. Е. Распутин-Новых – христианин, ищущий правды Христовой».
В 1910 году либеральная пресса начинает неслыханную в России клеветническую компанию против Григория Распутина.
В «Московских новостях» духовный писатель (бывший толстовец) Михаил Новоселов, близкий к протоиерею Иоанну Кронштадтскому и к старцам Оптиной и Зосимовой пустыни опубликовал (1910) статьи «Духовный гастролер Григорий Распутин», «Ещё нечто о Григории Распутине».
В 1912 году Новоселов выпустил брошюру «Григорий Распутин и мистическое распутство», а бывший приятель Григория Ефимовича Илиодор начал распространять фальшивые письма совершенно скандального содержания, якобы от царицы и её дочерей к Распутину.
Либеральные газеты как с цепи сорвались: выдумка о том, что Распутин в молодости был конокрадом, репортажи о его безобразных кутежах, оргиях в банях с дамами высшего света; ложь о том, что по запискам Распутина назначают и отправляют в отставку министров.
Во время войны к этому добавились бредовые измышления о том, что он сожительствует с царицей и царскими дочерями.
Бесчисленные карикатуры на эту тему печатались нелегально и распространялись в обществе, сбрасывались с немецких аэропланов на русские позиции.
Грязь, пакость, непристойности: клевещите, клевещите, что-нибудь да останется.
Царская семья оказалась в полной изоляции; аристократия, бесполезная, паразитическая, развратная, усердно распространяла заведомо мерзкие выдумки, рубила сук, на котором сидела.
Кто дирижировал этой вакханалией? Либералы, масоны, английская разведка – но за руку никого не поймали, да и некому было ловить.
Летом 1914 года Г. Е. Распутин, ярый противник участия России в европейской войне, находился в Покровском (ой, как не вовремя, или же очень, для кого-то, вовремя), 29 июня его пырнула ножом в живот и тяжело ранила подосланная к нему (кем?) Хиония Гусева, религиозная психопатка, поклонница Илиодора.
Распутин находится в больнице до 17 августа 1914 года – удержать царя от рокового решения о мобилизации, а, стало быть, и мировой войны, было некому.
Григорий Ефимович своим недюжинным мужицким умом понимал: Россия войны не вынесет, династия рухнет и начнется русский бунт, бессмысленный и беспощадный.
В декабре 1916 английская разведка при участии русских статистов (Ф. Ф. Юсупов, В. М. Пуришкевич, великий князь Дмитрий Павлович) организовала убийство Распутина.
Три кадровых офицера МИ-6: Освальд Рейнер, Стефан Эллей и Джон Скейп заманили Распутина с помощью Феликса Юсупова в ловушку, и О. Рейнер застрелил его из револьвера Webley 445, табельного оружия британских офицеров.
Всё это утверждается в документальном фильме BBC «Кто убил Распутина?» (2004 г.)
Англичане утверждали, что таким образом они стремились не допустить сепаратного мира с Германией, на самом деле это был первый шаг к свержению монархии.
Осенью 1916 года Распутин якобы сказал царю: «Меня скоро убьют. Если я погибну от рук простонародья, ты будешь царствовать долго; но если моими убийцами будут твои родственники, монархия не протянет и трех месяцев…»
Но кто слышал это пророчество?
После победы Февраля А. Ф. Керенский распорядился тело Распутина сжечь в топке Технологического института, а Хионию Гусеву выпустить из психбольницы.
Трудно судить сегодня о том, насколько религиозен был Распутин, но степень его близости к царской семье безбожно преувеличена, а его влияние на государственные дела – блеф; в царском дворце Распутин бывал несколько раз в год, его принимала, в основном, императрица.
После свержения монархии Временное правительство организовало «Чрезвычайную следственную комиссию» для расследования преступлений царского режима.
Так вот, никаких преступлений не обнаружилось, что летом 1917 года был вынужден признать даже фигляр Керенский.
Председатель Совета Министров России в 1911–1914 году В. Н. Коковцев дал весьма объективную характеристику Распутина: «По-моему, Распутин – типичный сибирский варнак, бродяга, умный и выдрессировавший себя на известный лад простеца и юродивого и играющий свою роль по заученному рецепту. По замашкам – это человек, способный на всё. В своё кривляние он, конечно, не верит… как это ни странно, вопрос о Распутине сделался центральным, доведя меня до отставки».
Матрена Распутина, дочь Григория Ефимовича, уехала после революции из России на Запад, а жена, дочь Варвара и сын Дмитрий навсегда исчезли на островах архипелага ГУЛАГ в 1930-е годы.
Клеветнические измышления в адрес Распутина (А. Толстой, П. Е. Щеголев) были очень модны в СССР в 1920-е годы, и только после падения коммунистического режима появилась возможность дать Распутину непредвзятую оценку.
Библиография:
Аврех А. Я. Царизм накануне свержения. М., 1989
Боханов А. Правда о Григории Распутине. М., 2011
Ватала Э. Распутин. Без мифов и легенд. М., 2000
Платонов О. Жизнь за царя. СПб., 1996
Распутин Г. Е. Мои мысли и размышления. Петроград, 1915
