Виктор Гурченко
Невры
А? – солдат дёрнулся и будто бы только заметил стоящую рядом блондинку, – Анжей, – он легко прикоснулся к своей груди, – Шимун, – указал он на товарища.
– давай, Юля, ко мне, – донеслось с воды, – парни, смотрю, стеснительные, вдвоём поплаваем.
Белка шагнула вперёд, но путь ей шлагбаумом преградил ствол автомата. Шимун посмотрел ей в глаза и коротко сказал: «Я». Он решительно шагнул к реке, расстёгивая на ходу жилет разгрузки. Автомат небрежно лязгнул, падая на траву, за ним последовали камуфлированные элементы гардероба, так же небрежно сброшенные на ходу. В воду Шимун заходил полностью обнажённым. Белка невольно залюбовалась широкой спиной с перекатывающимися буграми тренированных мышц под бледной, покрытой мелкими родинками кожей. Анжей, стоявший рядом, смотрел на напарника так же завороженно. Руки его до белизны костяшек сжимали оружие, а по напряженному лицу гуляли желваки.
– выпьем? – беззаботным тоном предложила Белка и протянула фляжку, – не расстраивайся, мы тоже можем покупаться с тобой.
Анжей немного расслабился и сделал несколько длинных глотков. Довольно крякнув он украдкой покосился на две фигуры в воде, вокруг которых тихо расходились круги мягких волн. На щеку ему легла тёплая рука и повернула голову обратно.
– я тебе что, совсем не нравлюсь? – напустила на себя притворную обиду Белка. Анжей, словно рыба, выброшенная на берег, схватил ртом воздух и густо покраснел. Подобрать слова он не успел, так как блондинка привстала на носочки и поцеловала его. Анжей судорожными дергаными движениями стянул с плеча ремень и спустил автомат, угловатой помехой вклинившийся между ними, на траву. Белка прижалась к нему сильней и обвила шею изящными руками, – смотри, чем они уже занимаются? – она хитро улыбнулась и стрельнула лукавым взглядом в сторону реки.
Валентина скрылась под водой, а через мгновение вынырнула прямо перед Шимуном. Он нетерпеливо схватил её за плечи и притянул к себе. Женщина ойкнула от неожиданности и упёрлась ладошками в твёрдую грудь солдата. Он взял её за запястья и легко развëл руки в стороны, слегка их выкрутив, одновременно прижимая к себе.
– ну ладно, – Валентина покорно склонила голову на бок и улыбнулась, – хочешь по быстрому? – она оттолкнулась ото дна обеими ногами и обвила ими бёдра Шимуна. Он выпустил её руки и она зарылась ладонями ему в волосы. Стрижка была по-военному короткая и руки скользили по колючему ëжику волос, не находя за что ухватиться. Тогда она крепко схватила его за скулы и впилась змеиным поцелуем в мокрый горячий рот. Почувствовав во рту длинный холодный жгут раздвоенного языка Шимун дёрнулся и что есть силы оттолкнул женщину, но она, словно древесный клещ, сомкнула у него за спиной скрещённые ноги, а руками крепко сжала его голову. В глазах поляка пылал животный ужас, руки в тщетных попытках вырваться скользили по ставшему грубым и жёстким телу озерницы. Наконец, Валентина оторвалась от метущегося в судорожных конвульсиях Шимуна и посмотрела в его залитые глухим отчаянием глаза.
– а что такое? – прошипела она, – что-то твоя решимость пропала, совсем там ничего не чувствую, – она хищно улыбнулась широким безгубым ртом, и лицо её от этого будто стало рассечённым напополам, обнажились два ряда маленьких острых зубов и раздвоенный язык молнией промелькнул в чёрном развале рта.
– Анжей! – закричал охваченный ужасом Шимун, но изо рта вырвалось только какое-то гулкое шипение. Два вертикальных чёрных зрачка азартно сузились в изумрудных глазах, озерница снова впилась в хватающий воздух рот и резко потянула жертву под воду.
– смотри, как резвятся, – улыбнулась Белка и огорошила нового знакомого тем, что внезапно схватила его за промежность. От неожиданности он подался назад и тихо охнул, – да что ж ты несмелый такой, – промурлыкала блондинка и начала медленно, пуговица за пуговицей, расстегивать чёрную блузку, из раскрывающегося разреза которой нескромно выглянул бюстгальтер с ремешками, уходящими от чашек и охватывающими шею в кольцо, – поможешь, или ты просто посмотреть любишь? – дерзко спросила Белка. Анжей, словно выдернутый из транса, тоже принялся раздеваться. Когда он разделся до майки, блондинка томно изогнулась и игриво провела рукой по ноге от ступни до бёдра, не сводя при этом пристального взгляда карих глаз с Анжея, который не отрывал глаз с округлостей пышной груди, безнадёжно завладевшей его вниманием. Сделав шаг навстречу солдату Белка положила левую руку ему на шею и притянула к себе. Заточка вошла точно между четвертым и пятым ребром, легко прошила послушно разошедшуюся под остриём наточенного ножа кожу и проткнула левое предсердие Анжея. Он сдавленно вскрикнул, сморщился на мгновение, поднял глаза, полные непонимания, бросая затухающий взор на свою убийцу, и медленно осел на траву. Белка сопроводила его падение, сделав его более плавным, и аккуратно уложила тело на землю. Заточка несколько раз дёрнулась, сопровождая последние спазмы останавливающегося сердца, и замерла в ране.
Тело Шимуна билось, бесполезно сжигая последние остатки кислорода, но Валентина крепко держала его, не давая вынырнуть на поверхность. Вскоре изо рта солдата вырвались наполненные последним криком пузыри воздуха и хватка его ослабла, мышцы размякли, и руки бессильно соскользнули с плеч озерницы. Она вынырнула, придерживая тело одной рукой, и посмотрела на Белку, которая полоскала заточку, присев на корточки у самой воды.
– красивый мужик был, – со вздохом заметила Валентина, – жалко даже.
– а мой робкий какой-то оказался, – деловито ответила блондинка, погружая заточку в речной песок, – теперь твоего по течению, а моего ещё раз зарежем, – она вытерла нож о лежавшую у берега майку Шимуна и спрятала его обратно в ножны на голени. Найдя в разгрузке, лежавшей тут же, большой армейский нож она вернулась к телу Анжея и аккуратно воткнула лезвие в рану, – ну вот, теперь порядок, – она довольно осмотрела проделанную работу и пошла собирать вещи Шимуна, которые цепочкой были разбросаны до самого берега. Вскоре они были собраны и завязаны узлом вокруг автомата.
– славно время провели! – подытожила Белка, перекидывая трофейный узел через спину Трофима, – я вся просто в мурашках!
– да, – довольно выдохнула Валентина, – прям молодость вспомнила. Сейчас бы закурить, после такого, да я не курю.
Они дружно рассмеялись, Валентина вскочила на склонённую конскую шею, после чего переползла на холку, а на плечо ей юркнула пепельно-белая белка.
– я, пожалуй, назад так, – пропищал на ухо зверёк, – успокоится не могу, адреналин.
– как хочешь, – ответила Валентина и тронула пятками Трофима.
Конь послушно затрусил, выбивая по гулкому мосту копытами чеканный перестук. После переправы он свернул и вскоре углубился в лесную чащу, по привычке держась бывшей дороги, теперь сплошь поросшей буйной растительностью. С веток тихим шелестом опадали последние капли многодневного дождя, то и дело норовившие угодить за шиворот или прямо в темечко Валентине. Белка уютно устроилась у подруги на шее, зарывшись в пышную копну густых волос. Трофим бежал небыстрой мягкой рысью, постоянно фыркая, вздыхая и прядя ушами.
– Троша, – Валентина потрепала коня по жёсткой гриве, – не вздыхай, мы тебе ни чем не поможем.
– о-о-о-х… – вдруг выдохнул Трофим с каким-то грустным присвистом.
– жалко тебя, конечно, Трофим, – пискнула Белка, – но надо было думать, когда на ведьме женился. А когда изменял, тем более.
Конь в ответ возбуждённо фыркнул, тряхнул головой и ускорил шаг.
– эх, был бы у меня такой конь, – задорно воскликнула Белка, которая уже сидела позади подруги и обнимала её за талию, – я бы, может, и замуж не выходила вовсе!
– фу, Юля, какая ты пошлая! – засмеялась Валентина.
– эх, Валя, пошлый не тот, кто что-то двусмысленное сказал, а тот, кто что-то двусмысленное подумал. Это же советская классика – «трое из Простоквашино». Помнишь? «Если бы у меня такой кот был, я бы, может и не женился вовсе».
– да, точно, – согласилась Валентина, – вот Нюра и не выходит больше замуж, – обе женщины рассмеялись, и скучающее лесное эхо радостно разнесло их смех по окрестностям. «Уха-ха-ха», – донеслось в ответ с болот, а следом где-то заухал филин, и совсем рядом протяжно завыл на луну одинокий волк.
Переходя Волку вброд Трофим снова поскользнулся и искупал всадниц, на этот раз почти полностью погрузив их в воду.
– вот ты мстительная тварь! – Белка в сердцах ударила коня пятками в бока и шлëпнула ладошкой по жёсткому крупу, – ещё скажи, что случайно?
– сейчас, сейчас, – пропыхтел Трофим, и в его фырканье явно проявились нотки смеха.
– а ну пошёл! – Валентина присоединилась к подруге и тоже ударила коня в круглые тугие бока. Трофим послушно всхрапнул и пустился в галоп, благо ровный мягкий покров берега позволял двигаться легко и без опаски подвернуть или переломать ноги.
Усадьба, сначала проявившись вдалеке жёлтыми огнями, стремительно вырастала и приближалась в лихой тряске лошадиного бега. Вот уже стали слышны весёлые крики и многоголосый гомон застолья, и расцвёл перед глазами гигантский белый цветок круглого шатра.
– Трофима нужно на место поставить, – сказала Валентина и направила коня правее, ближе к берегу. В глаза сразу бросились две тёмные фигуры на фоне реки, в которых сразу узнавались Глеб и баба Нюра. Трофим тут же опустил голову и издал виноватый низкий стон, перебирая копытами перед собой.
– и где это мы бродили среди ночи? – Глеб стоял, скрестив руки на груди и хмуро смотрел на жену. Валентина легко соскочила с коня и порхнула навстречу мужу.
– покатались немножко, не сердись, – она обвила руками напряженную шею Глеба и чмокнула его в поросшую жёсткой чёрной щетиной щеку.
– чего так волнуешься, Глеб? – бодро отрапортовала Белка, – прогулялись, молодость вспомнили.
Глеб угрюмо посмотрел на блондинку, после молча взял жену за руку и зашагал вместе с ней к усадьбе. Белка пожала плечами и, достав из запазухи серебристую фляжку, вылила остатки содержимого тонкой струйкой себе в рот. Встряхнув перевёрнутую ёмкость для верности и убедившись, что внутри не осталось ничего, она тоже последовала за двумя удаляющимися фигурами. Ещё долго из-за спины доносилась площадная брань, которой баба Нюра осыпала самовольно отлучившегося Трофима, тои дело до слуха доносились хлесткие шлепки и сдавленное ржание коня.
Застолье возле усадьбы шло полным ходом, про драку все благополучно забыли и теперь мирно сидели за широкими столами, наполняя шатёр гомоном – гудящим и шумным. Белка с Валентиной устроились на свои прежние места на широкой лавке и украдкой переглядывались, подмигивая и толкая друг друга под столом.
– давай завтра ещё вылазку сделаем, – в полголоса шепнула Белка, улучив момент, когда Глеб отвлёкся.
– посмотрим, – коротко ответила Валентина, – Глеб злой, пусть успокоится.
– ты даже не представляешь, как я по этому всему соскучилась, – Белка мечтательно подпёрла подбородок ладонью и пристально уставилась в неопределённость перед собой, – зачем такая долгая жизнь, если она такая скучная?
– ну так уж и скучная! – шумно возразила Валентина, – повеселей, чем у нас, город, как никак…
Тут Глеб поднялся с лавки и, неловко пробираясь между спинами гостей, направился к выходу. Валентина вопросительно посмотрела на мужа, но тот быстро подмигнул ей и чмокнул в щеку. «Я сейчас», – бросил он полушёпотом и протиснулся дальше.
– куда это его понесло? – спросила Белка у подруги. Та ничего не ответила, а только кивнула на смутную фигуру, виднеющуюся в тёмном проëме шатра, – это что, Карпов? Что у них за дела посреди ночи?
– не знаю, – пожала плечами Валентина, – и, если честно, знать не хочу.
– а я хочу, – Белка прищурила глаза и, решительно встав из-за стола, энергично двинулась к выходу. С трудом протискиваясь между спинами гостей она не сводила взгляда с двух фигур, которые коротко о чём-то переговорили и бодрым шагом направились прочь от шатра.
Молочная завеса сгущающегося тумана быстро скрыла их от посторонних глаз, и только чёрные глазки-бусины шустрой белки пристально и цепко следили за двумя темными силуэтами из высокой некошеной травы.
– видишь, не зря его оставил, вот и пригодится, – оглядываясь по сторонам сказал Карпов.
– так говоришь, как будто я против был, – усмехнулся в ответ Глеб, – я только за, моя паутина любит новых мух. А ты что, в самом деле этого пацана хочешь из плена достать?
– да плевать мне на него, – Карпов криво усмехнулся, – план просто рискованный, Всеслав мог заблокировать, а так, вроде по просьбе Дениса.
– ну ты жук, – одобрительно протянул Глеб.
– ну дык.. – Карпов многозначительно повертел в воздухе ладонью, – хочешь жить, как говорится, умей вертеться. Ты же знаешь, Всеслав всегда старается открытого боя избежать.
– это да… – Глеб на секунду о чём-то задумался, – но может оно и правильно?
– ещё один, – Карпов картинно закатил глаза и помотал головой, – он хоть живой там? – перевёл он тему.
– так что с ним станется? – Глеб коротко хохотнул, – рассудком, конечно, может помутиться, но это исправимо, быстро в себя приведём… Вон туда, – он указал на небольшой приземистый холмик посреди поляны с наклонной деревянной дверью на нём.
– что, без замка даже? – удивился Карпов, когда Глеб резким движением откинул тяжёлую дверь.
– думаешь отсюда сбежать можно? – Глеб искоса посмотрел на товарища и достал из кармана фонарь. Яркий луч резанул светом по выложенным белым кирпичом ступеням в глубокий погреб. Из его тёмного зева пахнуло могильной затхлостью и холодом сырого подземелья, – не споткнись, – бросил через плечо Глеб и уверенно зашагал вниз.
Белка промокла до последней шерстинки, пробираясь по мокрой траве. Вокруг ни деревца, ни веточки, вся роса с высокой поросли липко и тяжело осела на белой шерстке, и сейчас белка больше походила на облезлую крысу. Зверек ловко юркнул в слабо мерцающий бледным светом фонаря полумрак и осторожно побежал вниз по крутым ступеням. Впереди гулко и неразборчиво звучали голоса и вздрагивал фонарь, выхватывая из объятий мрака то потемневшие от времени ступени, то укреплённый досками земляной потолок, с которого крысиными хвостами свисали концы чёрных корней. Наконец лестница закончилась и фонарь осветил небольшое помещение с низким потолком. Пол его устилали полусгнившие потемневшие доски, на которых сидел человек в военной форме. Он был растрепанный и, казалось, спал, глаза его судорожно дёргались под закрытыми веками, а руки то и дело зарывались в совершенно седую шевелюру взъерошенных волос.
– где он сейчас? – негромко спросил Карпов.
– в одной из моих моделей, – в тон ему ответил Глеб, – на своей шкуре ощущает, что такое русский офицер, развлекается, как видишь…
Глава 10
Майор Верпаковский проснулся от колючей судороги, пронзившей ногу острой болью, и порывисто вдохнул холодный воздух барака. «Гробы», так они называли эти ветхие помещения, сколоченные наскоро из плохо подогнанных досок так, что через щели постоянно проникал морозный декабрьский воздух. Он лежал на деревянных нарах, повернувшись спиной в сторону небольшой печки-буржуйки, которая не давала достаточно тепла, чтобы прогреть огромный продуваемый со всех сторон барак, и поэтому к ней приспособили железную бочку, которую наполняли водой. Нагреваясь, вода отдавала тепло, увеличивая прогрев помещения, но, остывая, забирала его обратно. Поэтому кому-то приходилось постоянно дежурить, подбрасывая в буржуйку всё подходящее под определение «дрова», что удавалось раздобыть в жидком эстонском лесу или тайком украсть в ближайшей деревне. Местным лучше было вовсе не попадаться на глаза, они могли просто так осыпать тумаками или отнять то немногое, что осталось после выживания в лагере Вируского уезда. Выспаться никогда не удавалось из-за холода, который отступал лишь на несколько часов под напором усталости и бессилия, а потом снова вырывал из сна грубо и бесцеремонно.
Верпаковский, кряхтя, поднялся и опустил ноги на пол. Старые прохудившиеся сапоги натирали мизинцы, но это было лучше, чем остаться босиком зимой, как случилось со многими его сослуживцами. Он растер окоченевшее за ночь лицо ладонями и ощутил, что усы его покрылись хрустящим инеем от замёрзшего дыхания. Пошарив в кармане старой простреленной в нескольких местах шинели, которую ему швырнул эстонский офицер взамен на добротную английскую и тёплое американское нижнее бельё, которым эстонцы тоже не брезговали, майор с облегчением и внезапно нахлынувшей теплотой нащупал тонкое обручальное кольцо и сжал его в кулаке. Это была единственная вещь, которую удалось утаить при обыске во время пропуска через эстонскую границу. Золотой крест, фамильный перстень и другие личные вещи тоже отняли. С сапогами ему откровенно повезло – офицер, обобравший его, то ли по доброте душевной, то ли ещё по какой причине, вскоре вернулся, неся в руке пару старых стоптанных сапог. Нëс он их, держа за голенища, как бы отводя руку в сторону и одновременно отворачиваясь. Сапоги жутко смердели какой-то падалью и гнилой картошкой, но, именно благодаря этим сапогам, Верпаковский смог пережить несколько ноябрьских ночей под открытым небом некогда российским, а теперь эстонским, в их первом лагере. Каждое утро тогда начиналось с подсчёта умерших за ночь, замёрзших насмерть русских солдат. Эстонцы выносили или попросту выволакивали тела за ноги и бросали в канаву недалеко от лагеря. Нынешний лагерь с бараками-«гробами» находился в Нарве, где и начался для солдат некогда грозной Северо-Западной Армии Юденича последний самый страшный круг страданий.
Верпаковский дёрнулся и судорожным движением запустил руку в копну густых нечёсаных волос. Между подушечек пальцев мелко скреблась пойманная вошь, майор медленно развёл пальцы, пока между ними не показалось чёрно-коричневое брюшко паразита. Приблизив к насекомому грязный, покрытый сколами полумесяц ногтя он с силой надавил на насекомое. Раздался щелчок и майор ощутил что-то вроде победного ликования, по лицу его бледным призраком неуловимо пронеслась мрачная улыбка.
– господин майор, – Верпаковский повернул голову и увидел поручика Любецкого. Тот стоял возле печки и кутался в такую же потрепанную шинель.
– Паша, – устало на выдохе сказал майор, – я же говорил, просто Марк, какие мы теперь господа.
Любецкий нерешительно переступил с ноги на ногу и присел на нары рядом с майором. Из запазухи он достал четвертинку хлеба и протянул Верпаковскому.
– вот, удалось достать, – произнёс поручик, не глядя в глаза майору, будто стесняясь самой ситуации, её жалкой действительности.
Майор взял хлеб и механически, так же не глядя на поручика, начал жевать, направив остекленевший взгляд в стену напротив.
– сегодня трое… – тихо сказал Любецкий, – тиф… – Верпаковский в ответ молча покивал головой, – Кулинкович из нашей роты ступню отморозил, гангрена, – продолжал поручик, – эстонцы врача не дают, сказали – сами разбирайтесь, – голова майора всё так же отстранённо кивала, – говорят, Юденич через англичан нас пытается выторговать у эстонцев.
Верпаковский медленно повернулся к поручику и так же тихо произнёс:
– нас англичане под Петроградом уже выручили, где их корабли обещанные были? Кроме нас самих о нас никто не позаботится. Думаю, бежать надо – обратно в Россию.
– к большевикам? – скептически спросил Любецкий, – расстреляют ведь…
– лучше пулю в грудь, чем здесь гнить, пускай расстреливают, лучше свои, чем эстонцы.
– говорят, Эстония с большевиками союз заключает, так что скоро и так передадут нас красным, – Любецкий тоскливо вздохнул и меланхолично добавил: – нашу императорскую армию.
– да какая императорская? Уже и императора нету. Колчака, говорят, тоже расстреляли, – Верпаковский встал с нар и подошёл к печке, протянув к ней ладони, – бежать надо, Паша, бежать. Ты поспрашивай у наших, может кто присоединится.
– Ваше благородие… – Любецкий осёкся и покашлял в кулак, после неуверенно поправил себя: – Марк, наше отделение сегодня за дровами… Наша очередь. Я уже сказал, что вы не пойдёте…
– не стоит, Павел, не стоит… – майор выдохнул на заиндевевшие ладони и потëр их друг о друга, – мы все здесь равны сейчас, наша очередь – значит и пойдём все вместе.
– ваше благородие, – Любецкий подошёл поближе и, снова запутавшись в обращении, зашептал командиру, – среди рядовых ходят настроения, знаете…ну, что во всём виноваты офицеры, многие обозлились и, пока ещё тихо, между собой, поговаривают о расправах. Опасно вам идти, лучше здесь останьтесь.
Верпаковский медленно повернулся и хмуро посмотрел на поручика. Любецкий слегка вытянулся под его суровым взглядом и виновато сжал побелевшие губы в полоску.
– я пойду со всеми, – мрачно подытожил майор и, прихрамывая, вернулся на нары. С усилием стянув задубевшие сапоги он размотал грязно-серые портянки и, сморщившись, критически осмотрел бледные прелые ступни. В нос ударил резкий неприятный запах , а розовые натëртости на мизинцах и пятках не оставляли сомнений – это грибок. Верпаковский вздохнул и отрывисто запыхтел в усы. Дав ногам подышать, пока их не стал покусывать стелящийся по земляному полу морозный воздух, он развернул портянки и, повертев их в разные стороны, выбрал самые чистые места, если их можно было так назвать, и аккуратно намотал грязные потрёпанные куски парусины обратно на ступни. С печалью посмотрел он в чёрные непроглядные туннели голенищ своих сапог и, то ли с ненавистью, то ли с благодарностью, вспомнил эстонского офицера, который так небрежно, словно подачку нищему, бросил ему, возможно, последнюю его обувь. В память врезалась какая-то заострённая, точно пирамида, с глубокими залысинами голова эстонца. Тяжело вздохнув майор, словно прыгая в черный омут, вставил ноги в сапоги.
Через четверть часа Верпаковский, Любецкий и ещё пятеро солдат, кутаясь от декабрьского ветра в куцые шинели, вышли из барака и зашагали в направлении небольшого леска. Редкие кряжистые деревья жались к излучине реки, скованной мутным белëсым льдом, по которому лёгкой позёмкой мело жëсткую крупу мёртвого, неживого какого-то снега. Инструментов у них не было, да и откуда они у, по сути, арестантов, и рассчитывать можно было только на ослабевшие руки и больные застуженные спины. Небольшая группа рассыпалась по посадке и люди принялись искать палые ветки в густом тяжёлом снегу и тонкие сучья на гнутых упругих ветвях диких, точно испугавшихся до смерти, да так и застывших в странных позах, деревьев.
– да здесь уже сто раз всë перехожено – перерыто! – перекрикивая тонкий вой пронзительного ветра закричал солдат в дырявой казацкой папахе, перечёркнутой широкой белой полосой, – всë! Кончились дрова в лесу, без топора никак! – он демонстративно согнул тонкую гибкую лозину и почти завязал её в узел, – даже на морозе не ломается!
– правильно Аким гутарит, – подхватил здоровенный солдат, на котором шинель туго трещала, с трудом застегнутая на две пуговицы. Лицо его, поросшее клочковатой безобразной бородой, выдавало простое крестьянское происхождение, а прозрачные глаза смотрели прямо и беззлобно. – за реку нужно идти, в посёлок, там что-нибудь раздобудем.
– отставить! – вмешался Верпаковский, – воровать мы не пойдём, что здесь найдём – то и принесём! – произнёс он это беззлобно и больше уговаривающе.
– а шо это благородия раскомандовалси? – оттеснив здоровяка в сторону вперёд выступил худой черноглазый молодчик и с явным малороссийским акцентом и характерным «гэканьем» и принялся напирать на майора, – тут власти твоей, благородия, больше нима, всë! Под Петроградом кончилась! Хватит офицерью нами помыкать, верно, ребятки? – он обернулся и посмотрел на товарищей, которые уже бросили работу и с интересом наблюдали за происходящим. В ответ раздалось одобрительное нестройное бормотание.
– не забывайтесь, рядовой! – майор добавил в голос стальные нотки, а правая рука инстинктивно потянулась к бедру. Бесполезно скользнув по грубому войлоку потëртой шинели и не найдя ни револьвера, ни шашки ладонь сжалась в кулак. – мы не бандиты и не арестанты, за преступления вы будете отвечать по военным законам Российской империи перед трибуналом.
– какой империи? – солдат картинно приложил ладонь к уху и слегка наклонился вперёд, – не расслышал, Российской? Эстонцам про это расскажи, скоморох! – он повернулся к остальным и громко расхохотался. Звонкая оплеуха сбила его с ног, и он, мелко засеменив по снегу, не удержал равновесие и неуклюже боком грохнулся на землю.
– ах ты гнида! – зарычав по-звериному солдат вскочил на ноги и ринулся на майора. Верпаковский сделал шаг в сторону и подставил нападающему подножку. Тот снова растянулся в снегу, стирая руки о мерзлую землю.
– наших бьют! – заорал Аким и, заломив на затылок простреленную папаху бросился на офицера. Сцепившись в объятиях, точно друзья после долгих лет разлуки, они покатились по снегу, оставляя за собой рваный след на белом покрове. Верпаковский оказался сверху и, прижав соперника к земле, от души влепил ему в зубы, но тут же отлетел от удара ногой в голову. Черноглазый быстро пришёл в себя и подоспел на подмогу. В глазах майора затряслось и горизонт медленно накренился в сторону. Он привстал на локтях, но тут же зарылся разбитым лицом в снег от удара по рёбрам. Словно шакалы на подверженного льва сбежались остальные и стали осыпать офицера ударами со всех сторон. Вокруг темнеющей на фоне снега шинели замелькали ноги, сапоги, глухие удары и звонкие щелчки. Любецкий ринулся на выручку, но его на лету словил в охапку бородатый великан и крепко стиснул в железном кольце пудовых рук.
– погодь, поручик, пущай душу отведут, – пробасил он ему на самое ухо, – не твоë это дело.
– пусти, под расстрел пойдёшь! – Любецкий мотыльком трепыхался в крепких тисках объятий, но вскоре в бессилии обмяк и с отчаянием наблюдал за расправой, – хватит уже, убьёте! – прокричал он в сердцах, но избиение майора уже и само собой сходило на нет. Ещё несколько вялых пинков по вздрагивающему телу, как бы нехотя, напоследок, и словно что-то улетучилось, что-то звериное, нечеловеческое схлопнулось, испарилось будто. Солдаты молча, не оборачиваясь на поверженного офицера, побрели в сторону реки. Любецкий мешком вывалился из ослабевшей крестьянской хватки здоровяка и, спотыкаясь, побежал к избитому майору.
– поручик! – окликнул его бородач, – в посёлок то пойдёшь с нами?
Павел не глядя отмахнулся от него и упал на колени перед лежащим офицером. Верпаковский негромко стонал и, кряхтя, пытался сесть. Рука его безвольно соскальзывала на утоптанном снегу, и он снова падал. Любецкий подхватил майора и, придерживая за плечи, усадил на месте.
– целы, господин майор, ничего не сломано? – протараторил он скороговоркой и бегло осмотрел офицера.
– не знаю пока, – прохрипел тот в ответ и сплюнул на бок красной тягучей слюной, – зубы, вроде на месте, уже хорошо, – он натянуто улыбнулся, обнажая зубы, покрытые тёмно-бурой кровью. Разжав кулак майор с облегчением посмотрел на обручальное кольцо, мелко подрагивающее в трясущейся ладони, – успел зажать перед тем как… – он прикрыл веки и медленно пожевал распухшим губами, – мне бы рот прополоскать, – он замолчал на некоторое время и тяжело задышал, выпуская клубы лёгкого белого пара, потом печально посмотрел на поручика, – пойдём в барак. Прав ты был, Паша, не стоило мне идти. Чёртова гордость…
Опираясь на поручика Верпаковский кое-как поднялся на ноги, и они медленно и осторожно, как по тонкому льду весенней реки, побрели назад в лагерь. В бараке майор кулем свалился на нары и вскоре забылся тревожным дëрганым сном.
Через час в барак ввалились их недавние компаньоны по сбору дров. Первым в дверь вбежал Аким с охапкой штакетника, обернутого в ветхую дерюгу, а за ним шатко втиснулись в узкий проём двое солдат, тянущие на плечах черноглазого. Дерзкий молодчик был белее простыни, глаза его мутно шарили по сторонам, а сухие губы что-то глухо бормотали. Широкой полосой за ним тянулся красный след, тёмной лентой разукрасивший мерзлую землю под ногами.
– доктора! Быстрее! – истошно проревел один из сопровождающих, – крови много потерял!
– что случилось!? – им навстречу выскочил дежурный и растерянно забегал, захлопотал, ошарашенный видом крови.
– убили! Ивана убили, – тонко заорал солдат, сваливаясь в надрыв, – ружья у них! – он вцепился в воротник ближайшего солдата, – выстрелили, они выстрелили! – он завопил, будто и не было за спиной фронтовых лет мировой войны и тяжёлых лихолетий гражданской, – Ивана убили… – он безвольно осел у ног обомлевшего солдата и тяжко зарыдал. Густая тишина мëртво повисла в бараке и заполнила своим тяжёлым ничем всë затхлое пространство помещения.
Все замерли и молча уставились на потерявшего самообладание бойца. Смерть на поле боя, казалось, отступила, ушла и затерялась. От брюшного тифа каждый день умирали десятки, ночью замерзали насмерть, кончались от гангрены, просто не просыпались утром. Многие и многие… Это было делом уже привычным, вообще удивительно, к чему только не привыкает человек. И вдруг – снова война. Война, когда она уже проиграна и кончилась.
Иван – это тот самый здоровяк, который сграбастал Любецкого, как тюк соломы. Ещё бы, в него попробуй не попади, просто великан. Был… Был великан… Поручик против воли перекрестился и помотал головой. Так не должно быть… Не должно… Местные теперь не просто избивают бесправных солдат, но и стреляют в них.
К раненому, тем временем, подбежал дежурный врач и одним движением развернул сумку-катомку с какими-то склянками, резинками и шприцами. Быстро стянув жгут вокруг простреленного бедра он ловко вколол что-то бледному дрожащему бойцу. Черноглазый стал дышать ровнее, глаза его подернулись мутной поволокой и бессмысленно уставились в дощатый потолок барака. По лицу его бледно пробежала судорога, мгновенно превращаясь то в улыбку, то в гримасу боли, он резко дёрнулся, судорожно вдохнул, а потом медленно, точно прощая всех смотрящих за его концом, выдохнул. Лёгкое облачко пара невесомо воспарило вверх и бесследно растворилось в полупрогретом воздухе барака. Кто-то стянул шапку, а другие просто склонили головы и безразлично отвернулись. Смерть здесь уже не гостила, она устроилась здесь на царство. Коронованная смерть перешагнула через очередного подданного и цепко впилась острым взглядом в остальных. Бывшие солдаты русской императорской армии в тупом раболепии опустили пустые глаза и занялись каждый своим, бессмысленным и бесполезным, отчаянным и невидимым делом, лишь бы не встретиться глазами с бездонным, вечным и бесконечно страшным взглядом.
