Валерий Борисов
Время подонков: хроника луганской перестройки
– Когда-то котлета называлась де-воляй. А когда после войны стали бороться с космополитизмом, то дали на звание ей по-киевски.
– А что раньше ее не было?
– Была и называлась де-воляй. Потом переименовали в котлету по-киевски. Но сейчас это чисто украинское блюдо.
– Не важно, кто придумал – главное вкусная котлета. – Семерчук пережевал кусок куриной грудки из котлеты и перешел к серьезному разговору. – Витя! Ты узнал, что-то новое о Матвееве?
Милюк напрягся – он был осторожен и не лез туда, куда плохо знал дорогу:
– Кое-что узнал. Сидит он в Лукьяновке, в камере для политических.
– Я имею в виду, кого он убил…
– Как я знаю, он убил женщину, активистку национального движения.
– У меня другие данные – эта женщина была его подругой и ее убили боевики из УНА-УНСО.
– Для меня – это новое. Его могут оправдать?
У Милюка заныло под ложечкой – может, поторопился он в разоблачении Матвеева? Может, дать обратный ход? И он ответил, вроде бы невпопад, но на самом деле, чтобы вызвать на большее откровение Семерчука:
– У него что – и здесь любимая женщина? – намек был в сторону Семерчука и тот буквально взвился от злобы – его жена тоже изменяла ему с Матвеевым!
– Этот негодяй не пропустит ни одной юбки! Соблазнил мою жену! Разрушил мою семейную жизнь. Теперь я вынужден уехать с родины… – и пьяная слеза жалости к самому себе покатилась из его глаз.
«Слабак!» – подумал про себя Милюк, но вслух сказал:
– Я тебя по-мужски понимаю. Обидно от знакомого, которому столько ты помогал, получить такое…
– Лена говорила мне, что у них когда-то была любовь… Вспомнила, когда у нее двое детей! И он, подлец, не мог ее по-быстрому бросить, как матрос – поматросил и бросил! И я бы не знал и жил бы с нею и детьми. – и снова потекли слезы потерянной любви из его глаз.
– Успокойся, Роман. Давай лучше еще выпьем.
Он разлил остатки коньяка из бутылки и сказал Семерчуку:
– Надо бы заказать еще коньяка…
– Давай.
Он вытер слезы и выпил.
– Так Матвеева отпустят? – вернулся к главному для себя вопросу Милюк.
– Его не отпустят. На него уже повесили дело об убийстве. Все свидетели против него. А женщина была из Черновиц, а это западная Украина. Ему дадут хороший срок.
Милюк с облегчением вздохнул – Матвееву дадут большой срок и если он выйдет из мест заключения, то уже не будет преподавателем, да и детали его судебного дела со временем сотрутся в памяти. Не времена делают плохими людей, а люди делают плохими времена. Семерчук явно расслабился. Таким пьяным Милюк его видел впервые. И он вернулся к старому разговору:
– Рома. Если надо будет помочь моим детям в Канаде, поможешь?
– Конечно, Витя. Ты ж мой лучший друг! А я сегодня позвоню своей бывшей жене и скажу ей, суке, все, что я о ней думаю. Я ей скажу о ее любовнике…
Семерчук рассчитался с официантом и бросил на стол миллион купонов.
– Гарсон! Вот тебе деньги! – развязно обратился он к официанту, – найди такси и помоги нам выйти из ресторана.
Официант, привыкший к подобному унизительному панибратству, подобострастностно схватил ассигнацию и прошептал:
– Будет сделано…
Все происходило, как в кино о царских временах! Такси сначала подъехало к дому Семерчука, где он дал таксисту бумажку в пятьсот тысяч купонов и распорядился:
– Довезешь его, куда он скажет… Витя, – пьяно выговаривал Семерчук, – ты мой друг и я все сделаю для тебя… А этой сволочи, – он имел в виду бывшую жену, – я сейчас позвоню. Все скажу, что я о ней думаю и ее хахале. – Снова, как в ресторане повторил Семерчук.
Хрыстя была дома. Увидев пьяного Романа, она всплеснула руками:
– Хде ты так нажравься, як цап?
– С другом, – заплетающимся языком по-русски ответил Семерчук. – Так скажем, последняя выпивка, – прощание с родиной называется.
– Пьяным ты говоришь по-русски?
– Это мой родной язык.
– Щас я тоби огрею, шоб забув ворожью мову!
– Кристина! Не забывай, что деньгами распоряжаюсь я.
Хрыстя сразу же притихла. Деньги имеют магическую силу для затыкания рта. А Хрыстя, вместе с Романом, уже определили, какой они откроют бизнес в Канаде. Но у Семерчука до сих пор имеются сомнения в целесообразности заниматься бизнесом – лучше положить деньги в банк и жить на проценты, без проблем, не чувствуя нужды.
Семерчук подтянул к себе телефон, стоящий на столе.
– А зараз я буду разговаривать с женой. Слушай!
Ему захотелось быть твердым человеком, – пусть Хрыстя видит настоящего мужчину. Он набрал номер телефона своей бывшей квартиры, и трубку взяла Лена. От ее спокойного голоса, у него замерло сердце в груди, в ожидании ласковых слов, которые она иногда раньше говорила ему. И у него вдруг дрогнул голос:
– Здравствуй! – он старался придать своему голосу больше твердости, но не получилось.
Словно чувствуя, что Роману нужна помощь, к его уху придвинулась Хрыстя и шепнула:
– Говорь – повия паскудная…
И Семерчук послушно повторил:
– Слухай, повия паскудная… – он вопросительно посмотрел на Хрыстю, – что говорить дальше? Но та молчала, и Семерчук продолжил, – твой хахаль убил женщину…
– Кто? – послышалось в трубке
– Матвеев, этот паскуда! Только и делает, что по бабам таскается. Он убил женщину и сейчас сидит в тюрьме.
– Ты пьян? Понимаешь, что городишь?
– Немного выпил. А говорю тебе правду,… – и он обозвал ее самым коротким народным словом, которым называют девиц легкого поведения.
Но Лена будто этого не слышала:
– Почему он в тюрьме?
– Потому что убил женщину. Поняла,… – и он опять употребил простонародное слово, точно выражающее сущность некоторых женщин.
– Ты пьян и я с тобой не хочу говорить!
– Не надо. Но он в тюрьме. Добегалась, сучка… А я на днях улетаю на Багамы и буду жить в Канаде… А ты сгнивай в паршивой Украине…
Он не успел договорить, когда ладонь Хрысти тяжелым шлепком прошла по его затылку. Он, аж икнул от неожиданности, но Лена уже положила трубку, чтобы не слышать его оскорбления. Семерчук повернулся к Хрысте:
– Ты шо робышь?
– Это я еще мягко, чтобы ты не говорил при мне по-русски. И надо было говорить с ней жестче. Но все равно, ты поговорил с ней хорошо. Иди ко мне… – она прижала его голову к своей груди и поцеловала в затылок, – пойдем спать…
– А можно ванну?
– Нет. Еще утонешь по пьянке. Я тебя люблю в любом состоянии, – и Хрыстя потянула его к кровати.
Его жизнью и состоянием надо было дорожить. Он – финансовая опора их совместной жизни.
Милюк на следующий день, точно в двенадцать часов, был у Слизнюка в кабинете. Тот встретил его с довольной улыбкой:
– Знаете? Только вы вчера ушли мне позвонил вице-премьер по гуманитарной политике по поводу этой книги. – Он взял книгу Матвеева и протянул Милюку, и тот увидел, что на столе у Слизнюка лежит точно такая же книга. Милюк удивленно поглядел на книгу, а потом на Слизнюка. Тот, перехватив его взгляд, пояснил: – пришлось ехать к министру. Оказывается, служба безопасности узнала об этих книгах раньше и их все изъяла у издательства в Днепропетровске. Министр сказал, что активно в эту работу включились луганские патриоты, узнав об этой книге. Научный руководитель Матвеева уже получил от министра нагоняй и больше ни одна диссертация его аспиранта у нас не пройдет. Так что, спасибо вам и всем, кто вовремя среагировал на эту книгу. Министр назвал ее пасквилем на нашу историю.
Милюк вздохнул свободнее – это работа Кирисовой. Он остался в стороне и, слава богу, что не высветился. Пока все идет хорошо.
– Вот и у вас есть книга, – как можно спокойнее произнес Милюк и перешел к конкретному делу. – Наш регион особый, много проживает людей, много институтов, а значит, ученых и нам бы надо открыть совет по защите…
Слизнюк сразу же все понял – за услугу, оказанную им Милюком, надо того поощрить, тем более, он не просит материального поощрения, а просто открыть совет, и он ответил:
– Мы сами думаем об открытии такого совета в Луганске. Но там не было кандидатуры на пост председателя. Все профессора придерживаются просоветской истории. Но в вас видна фигура председателя. В ближайшее время мы решим этот вопрос.
У Милюка повлажнели глаза от нахлынувшей благодарности к собеседнику, и он только ответил:
– Я постараюсь подобрать членов совета – настоящих патриотов.
– Хорошо. Но вчера, к вечеру, после моего посещения министра, ко мне пришел следователь службы безопасности. За это дело взялась не милиция, а безопасность. Эта книга подрывает основы нашего национального сознания и государства. А добавьте убийство. Как видите – все очень серьезно. Следователь хотел бы поговорить с вами, выяснить какие-то черты характера Матвеева, его поведение… – Слизнюк говорил обтекаемо, стараясь не смотреть в глаза Милюку и он заподозрил, что от него хотят что-то серьезное.
– Я не против встречи со следователем.
Милюк решил, что он ответит на вопросы следователя, а лишнее знакомство не помешает в дальнейшем.
– Вот номер его рабочего телефона. Позвоните и договоритесь о встрече.
Он дал листок с номером телефона. Они попрощались, пожав друг другу руки, и Слизнюк произнес на прощание:
– Пока направьте все силы на формирование состава совета и, чем быстрее сформируете, тем быстрее мы его утвердим.
Милюк вышел в приподнятом настроении – быть председателем совета по защите диссертаций – это денежное место. Правда, такие деньги называют грязными, но грязные деньги пачкают не руки, а совесть, а деньги – лучшее снотворное для совести. Он с телефона-автомата позвонил следователю, и договорились встретиться завтра, с утра.
Милюк пришел на Владимирскую, к бывшему зданию КГБ, которое теперь занимала служба безопасности. Проклятое всеми слово «комитет» заменили на слово «служба», а функции этого здания остались прежними – ловить врагов государства. Но о КГБ демократы вспоминали всегда, а что сейчас есть аналогичная служба – о ней просто не вспоминали. Милюк со служебного телефона позвонил следователю и тот вскоре вышел, и они уединились в отдельной, служебной комнатке для посетителей.
Следователь расспрашивал о Матвееве. Милюк, в целом, дал ему хорошую оценку, только отметил, что он любит выпить и ненавидит галицийский национализм. Видимо, следователь не ожидал что-то новое узнать о Матвееве. И тогда он сказал то, что уже слышал Милюк от Семерчука: есть данные, что не Матвеев убил девушку, а кто-то другой. Следователь не стал уточнять, кто это другой, но у Милюка, как и несколько дней назад заныло под ложечкой, и выделилась обильная слюна – может, все же зря он встрял в это дело? Нужно ему место председателя в совете?
– А точно известно, что не он женщину убил?
– Милиция стала считать, что не он. И Матвеев отрицает убийство и называет подростка из УНА-УНСО. Но три дня назад дело передали нам и дали его книгу, направленную против Украины. Теперь надо его изолировать от украинского общества. Нам надо, чтобы он признался в убийстве женщины. Нужен хороший знакомый, который бы ему объяснил, что за умышленное убийство он получит на полную катушку, а если признается, что убил нечаянно, то мы ему напишем непредумышленное убийство. А это срок до десяти лет. А так может получить пожизненный срок.
Милюк молчал, выжидая, когда следователь снова начнет говорить, и тот попросил его:
– Вы работаете с ним на одной кафедре, вместе учились…. Не могли бы вы поговорить с ним по-дружески и попросить признаться в непредумышленном убийстве?
Милюк отрицательно закачал головой, а следователь повторил:
– Вы его давно знаете, вместе работаете… Он бы мог вас послушать.
– Поэтому не могу, что я с ним вместе работаю и его знаю со студенческих лет.
На лице следователя ясно проступило разочарование.
– Мне кажется, он бы прислушался к голосу близкого товарища.
И тут в голову Милюка пришла мысль, – а не перенаправить ли это дело Семерчуку. И он произнес:
– Поймите правильно, если бы я сейчас с ним встретился, то стал бы его врагом. У нас было много общего в жизни, – как честный человек, добавил Милюк, – я не хочу с ним встречаться. Но в Киеве живет еще один товарищ, который учился вместе с нами в институте. Он хорошо знает Матвеева.
Милюк не стал рассказывать, что Семерчук развелся с женой из-за того, что она вступила в любовную связь с Матвеевым. Следователь, узнав об этом, может отказаться от услуг Семерчука. Но тот ухватился за это предложение. Следователь записал адрес и телефон Семерчука с визитной карточки, которую тот дал Милюку. Они расстались, но следователь предупредил на прощание, что сказанное им составляет государственную тайну, поэтому Милюк должен молчать об этом разговоре. Всем, упоминаемым в книге лицам, Милюк показал книгу, и на следующий день уехал в Луганск. На работе его попросил Краснецов отдать книгу и Милюк ответил:
– У меня книги нет. Я ее сжег, чтобы не было ни у тебя, ни у меня проблем с правоохранительными органами.
– Зря сжег, – по голосу было слышно, что Краснецов не поверил в это объяснение, – тебе звонила Лена Семерчук. Позвони ей.
– Сама позвонит, – ответил Милюк.
А Лена после звонка пьяного Семерчука не могла поверить, что Николай убил человека и сейчас сидит в тюрьме. На другой день, после звонка бывшего мужа, она позвонила на кафедру, где работал Матвеев и к телефону подошел Краснецов.
– Слава! Скажи мне – правда, что арестован Николай? – умоляла она его ответить, надеясь в душе, что такое жестокое известие – ложь.
Но Краснецов ничего толком не мог ответить – все повторял, что это слухи, но подтвердил, что Матвеев арестован и попросил перезвонить Милюку, как только тот приедет из Киева. Спустя несколько дней, Лена дозвонилась до Милюка:
– Витя! Объясни, что там случилось? Николай не мог убить никого, тем более женщину.
Но Милюк, знавший о происшествии с Матвеевым больше других, ничего конкретно не ответил Лене. Подтвердил, что сидит Николай в тюрьме и пока идет следствие. И Лена спросила:
– А много ему могут дать?
– Кто знает. Если умышленное убийство, то много, если непредумышленное – поменьше… Сейчас в Киеве его жена, может она больше узнает. – Это был его последний совет упавшей духом женщине.
Милюк никому не говорил, что женщину убил не Матвеев. Он помнил, что ему на прощание сказал следователь – не разглашать секреты их разговора. Он понимал, что молчать в его интересах.
Лена глубоко, до глубины души, переживала то, что произошло с Николаем. И почему-то считала себя виноватой в прошедших событиях. Она чувствовала, что оказалась в пустоте жизни. И из этой пустоты она не сможет сама выбраться – нет точки опоры. И через неделю она позвонила жене Матвеева на их домашний телефон, считая, что та должна приехать из Киева. Трубку взяла жена Николая, и Лена робким голосом спросила:
– Это Света у телефона?
– Да, – послышался грустный голос жены Матвеева, что у Лены сжалось сердце. – А это кто говорит?
Лена заколебалась, как ответить?
– Я – Лена, знакомая Николая.
– А, Лена! – послышался удивленный голос жены Матвеева, – а я думаю, позвоните вы мне или нет?
– Вы меня знаете?
– Мы ж вами встречались иногда на улице, когда я была вместе с мужем. И я знаю, что Коля с вами встречается.
– Он вам рассказал?
– Нет. Мне рассказали другие и уже давно.
– И вы молчали?
– Да. Он для вас первая любовь. А первая любовь никогда не должна заканчиваться. Поэтому я молчала – если хорошо мужу и вам, почему я буду против? Когда делишься своим счастьем с другими, его становится больше. Он подарил мне двух детей, и я счастлива и люблю его. Пусть и он будет счастлив в отношениях с вами.
И Лена неожиданно сравнила себя с женой Николая – у нее тоже двое детей, но от не любимого мужа. Лена поняла, что надо задать конкретный вопрос:
– Вы были в Киеве, видели Николая? Что там?
– Была в Киеве, но во встрече мне отказали. Только передала передачу. Я не верю, что он мог совершить преступление.
– Я тоже не верю.
– Приходите ко мне, и мы вместе погорюем, и нам станет легче.
– А это удобно? – невпопад спросила Лена.
– В горе все удобно. Приходите.
– Я приду, я знаю адрес, – торопливо ответила Лена, – спасибо, Света, за приглашение. Я приду…
Света положила трубку, а Лена еще долго держала трубку в своих руках, не слыша коротких гудков. Женское горе сплачивает даже соперниц – в каждой остается своя память о любимом, дополняемая памятью другой женщины. Лучше жить с иллюзией счастья, чем с неверием в него. И она решила встретиться со Светой, женой Николая. Надо объясниться с ней, может, спросить совета – как ей жить дальше? Может, появится точка опоры, и она выберется из жизненной пустоты. Кто-то ж должен ей помочь в этой жизни… Кто?!
В Киеве следователь безопасности связался с Семерчуком, встретился с ним и предложил встретиться с Матвеевым. Семерчук согласился не сразу, но желание увидеть поверженного врага, взяло верх над чувством благоразумия. Встреча проходила в Лукьяновском следственном изоляторе, куда следователь привез Семерчука. Они прошли через несколько решетчатых дверей с охраной, которые открывались только в том случае, если закрывалась предыдущая дверь. Встреча проходила в кабинете заместителя начальника тюрьмы по оперативной работе, – подполковника, в виду того, что подследственный был политическим узником – уголовной статьи ему еще не предъявили. Кроме следователя безопасности, в кабинете остался и тюремный заместитель. Он тоже был нужен, на всякий случай, как свидетель.
Семерчука била дрожь от предстоящей встречи с Матвеевым, – что он сейчас ним сделает? Но он не знал, что с ним делать – даже в тюрьме его враг внушал ему страх. Но надо выполнить указание следователя и уговорить Матвеева признаться в преступлении. Но Семерчук знал, что Матвеев никогда не пойдет против правды. Следователь нашептывал ему на ухо, как он должен вести разговор, но неожиданно открылась дверь, вошел сержант-сверхсрочник, а следом Матвеев. Заместитель распорядился, чтобы контролеры остались за дверью, и они вышли. Семерчук сразу не узнал Матвеева: он был подстрижен наголо, но у него появилась небольшая бородка, с усами. Он похудел, щеки ввалились во внутрь, только глаза светились черными угольками. Руки были за спиной, закованы в блестящие металлические наручники. Матвеев не заметил Семерчука, который сидел возле стены, оказавшись почти за его спиной. Заместитель начальника СИЗО показал Матвееву на привинченный к полу табурет, приглашая сесть. Спросив для проформы фамилию и предполагаемую статью обвинения, он повернул голову к следователю и Семерчуку, показывая, что он закончил процедурные вопросы и теперь пусть они берутся за дело. Семерчук боязливо смотрел на наручники Матвеева, и у него мелькнула злорадная мысль – закончились твои похождения, посиди в клетке, закованный! Следователь встал и подошел к столу. Махнул рукой Семерчуку, приглашая его сесть на другую сторону стола. Семерчук, садясь на стул, видел удивленные глаза Матвеева – откуда ты здесь взялся? Словно хотел спросить он, но промолчал, только внимательно наблюдал за движениями бывшего однокурсника. Наконец, следователь произнес:
– Подследственный Матвеев, вы знаете этого гражданина? – он рукой указал на Семерчука.
Матвеев, к удивлению Семерчука, ответил кивком головы. Но этого было достаточно для следователя.
– Роман Семерчук хочет по-дружески поговорить с вами…
– С ним по-дружески не получится. – коротко ответил Матвеев.
Следователь кивнул Семерчуку, чтобы приступал к беседе.
– Меня попросили сказать тебе, чтобы ты признался в непредумышленном убийстве… – Семерчук произнес эти слова, как-то тупо, по-деревянному и разозлился сам на себя – не умеет даже произнести фразу по-человечески.
– Где вы нашли этого друга? – насмешливо спросил Матвеев у следователя. – Этому другу я года два назад, чуть не набил морду. Но не стал руки марать о мразь.
Эти слова Матвеева вызвали мгновенный подъем гнева в груди Семерчука – сейчас он посчитается с ним за прошлые обиды! Он резко вскочил и с замахом ударил Матвеева кулаком в лицо. Следователь и тюремщик, не ожидая такого поворота разговора, не успели среагировать. Матвеев вскочил на ноги и дернулся телом в сторону Семерчука. Но тут выскочил из-за своего стола заместитель начальника тюрьмы, у него в руке оказалась милицейская резиновая палка, которой он коротко, но с оттяжкой ударил Матвеева по груди. Тот защититься не мог из-за того, что руки были скованы за спиной. Удар у тюремщика, был отработан и силен, потому что Матвеев покачнулся и стал открытым ртом судорожно вдыхать воздух. Из губы струйкой сбегала кровь.
– Сидеть! – страшным голосом прокричал тюремщик, еще раз замахиваясь палкой, но больше не ударил. И уже спокойно, по-деловому сказал следователю, – с ними надо быть начеку, а то они на все способны. Будем заканчивать?… – Спросил он, видимо, понимая, что дружеская беседа, уже исчерпала себя.
Следователь согласно кивнул – пора заканчивать это бесперспективное дело. Матвеев отдышавшись, с ненавистью посмотрел на всех, переводя взгляд от одного к другому:
– Знайте! Я никогда не был убийцей, и вы меня не уговорите взять на себя липу. Наташу убил унсовец, так и запишите. – Он перевел глаза на Семерчука, – а ты, подонок, даже не научился бить прямым ударом, все по подлому, сбоку. Я тебя еще встречу и поговорю с тобой по-мужски.
Матвеев был сейчас страшен от внутреннего гнева и Семерчук, испуганно глядя на него, скороговоркой ответил:
– Не встретишь меня больше. Я уезжаю жить в Канаду.
В дверь входил сверхсрочник-контролер, вызванный кнопкой заместителем начальника СИЗО. Он скомандовал Матвееву:
– На выход!
Матвеев встал, струйка крови запекалась в черных волосках бороды и, пронзив Семерчука непримиримым взглядом, произнес:
– Я тебя и там достану…
Следователь, обращаясь к Матвееву, сказал:
– Мы составим протокол очной ставки, и внесем ваши слова с угрозой в адрес свидетеля. Это еще одна статья…
Когда Матвеев вошел в створ двойной двери, подполковник окликнул контролера:
– Сразу в камеру не видите. Пусть посидит успокоится, и помойте ему рыло. И только потом в камеру.
Сверхсрочник согласно кивнул, видимо, это было обычное для него дело, и вышел. Теперь уже следователь, со злом спрашивал Семерчука, обращаясь к нему на «ты»:
– Что у тебя с ним произошло раньше?
– Он соблазнил и совратил мою жену. Мне пришлось с ней разойтись.
Нервы не выдержали сегодняшнего напряжения и Семерчук вдруг заплакал. Следователь и подполковник брезгливо смотрели на него, словно говоря друг другу: «И это мужчина?».
– Что ж ты мне раньше этого не сказал. Мы не городили бы этот огород! – огорченно произнес следователь. Больше ему не хотелось говорить с Семерчуком. Они вышли из тюрьмы и расстались.
А через три дня Семерчук с Хрыстей вылетели из Борисполя в Лондон. Там пересадка, а оттуда до Нассау, что на Багамах. А потом Канада и новая светлая жизнь на сытом западе. А то, что жизнь будет сытная, Семерчук не сомневался – деньги у него были. Самолет поднялся выше облаков, которые бесформенной бело-серой массой, кучились внизу. Хрыстя сразу же заснула, как села в самолет. Семерчук прощался с Украиной навсегда. Он хотел всю свою прошлую жизнь оставить здесь, а там начать новую жизнь, ну, почти что с нуля. На ум пришли стихи, переделанные кем-то под стиль великого русского поэта: «Прощай немытая Вкраина, страна рогулей и свиней…». Семерчук, наслаждаясь заоблачным видом, стал размышлять над словами стиха. Рогули – это, понятно, галицийцы – так их презрительно называли поляки, а затем и вся Европа. А вот свиньи? Зачем автор обидел свиней? Видимо, это образ национал-демократов, которые прильнули к финансовому корыту Украины и жрут деньги не просто досыта, а через силу, впихивая их в свое чрево. Видимо, это те, кто управляет Украиной. С разрешением этого вопроса Семерчук заснул, как и его жена. Самолет улетал дальше от Украины и, где-то там, за горизонтом, его ждала новая жизнь.
