Валерий Борисов
Время подонков: хроника луганской перестройки
5
В Луганске весна вошла в свои полные права. В парках каштаны выбросили белые елочки своих цветов, тополя накрылись изумрудно-липкой листвой, осторожно распустили ажурные листики акации, а в садах частного сектора цветут фруктовые деревья: абрикосы, в холодные дни весны раньше, чем появились листья, белоснежно расцвели; а там зацветут яблони, груши, сливы… От белизны деревьев отдыхают глаза, взгляд становится мягче, а душа цветет, вместе с природой. Посреди грандиозного созидательного труда людей, состоящего из асфальта, бетона, кирпича, несущегося рядом с человеком металла, естество Земли находит себе небольшое место. А этих естественных мест в Луганске – много. И они достаточно обширные. И в луганских скверах отдыхаешь уже душой. А рядом шумят автомобили, напоминая, что ты отдыхаешь в уличной природе.
Так и Лена этой весной расцвела от такой давно ожидаемой, но неожиданно вернувшейся из прошлого любви. Она удивлялась себе и приходила к выводу, что женщина способна на все, но не с каждым мужчиной. И она, ради любимого мужчины, была готова на все. Но ум предостерегал – у тебя есть хороший муж, дети, квартира, привычный домашний уют… А что ждет с любимым мужчиной? И тут любовь приходила к противоречию с рассудком. Бросать ей мужа, оставить детей без отца?.. Это противоречило ее воспитанию – семья должна оставаться при любых обстоятельствах – пусть даже это будет чья-то измена – мужа или жены.
Она встречалась с Матвеевым с марта, возвратившись с курсов повышения квалификации. Чуть ли не все встречи проходили на улице. А это было опасно для обоих. Встречались знакомые: кто-то просто здоровался, кто-то заводил беседу, иногда подозрительно посматривая искоса на них, как бы пытаясь определить их отношения. Встречаться у себя дома, Лена боялась – в доме был дежурный, вроде консьержа. Николай жил на окраине города, в новом строящемся квартале, а это далековато от центра. Кроме того, занятия у Лены в школе были в первую смену. У Николая в некоторые дни занятий в институте не было или были во второй половине дня. Сложности во встречах были, но они выбирали время для встреч, которые иногда, растягивались на три-четыре часа. Это создавало проблемы для семейной жизни. Николаю поздно приходить домой было нельзя, можно вызвать подозрение жены. Лена сейчас была одна дома, но ее там ждала дочь. Владислав учился в Москве, в университете. Надо было следить за Оксанкой. Но, тем не менее, несколько раз они встречались на квартирах. Один раз у Николая, а так же у его холостых друзей. Она хотела его страстно, но он ее любил с холодком, что чувствовала Лена. Ей хотелось, несмотря ни на что, видеть Николая и с непосредственной радостью отдаваться ему. Это была ее любовь. А любовь – это промежуточный этап между страстью и привычкой. И желание видеть Николая перерастало в привычку.
Говорили они о будущем, и когда она задала осторожный вопрос, – а могут ли быть они когда-то вместе? Николай твердо ответил:
– Я свою жену не брошу. Я не хочу быть предателем для своей жены и детей.
И Лена, плохо скрывая разочарование, ответила:
– Я знаю твою жену. Она хорошая женщина и тебя любит…
Лена, немного привирала, что знает жену Николая. На самом деле она ее только видела. В студенческие годы жена Николая училась на другом факультете и Лена могла ее только видеть, да слышать от других, что девушка, на которой женился Николай, обаятельная и скромная.
Но, как не удивительно, Лену его ответ не обидел. Собственно говоря, она была такого же мнения о семейной жизни. Но женщина легче поддается возбуждению, чем убеждению. И Лена хотела встречаться с Николаем потому, что он был ее первой любовью, чистой и романтической – столько лет ждала его любви – разве это не романтика. И еще она возвращала ему долг, – за прошлую, неразделенную ею и им любовь.
Так они встречались. Лена надеялась на то, что что-то изменится, и они будут вместе. Николай вначале считал встречу с Леной обычной мужской интрижкой – скоро все, как обычно в таких случаях бывает, закончится расставанием, и они снова станут равнодушными друг к другу, старыми знакомыми. Но по мере их встреч, вырисовывалась другая картина, которую нельзя было назвать интрижкой. Николай, понимая ее состояние, зная историю ее замужества с обманом и насилием, пока не пытался прервать эти отношения, чтобы не доставить ей боль. Обидное прошлое – можно лечить чем-то хорошим из прошлого. И он был с ней нежным и добрым, боясь ее обидеть грустными воспоминаниями прошлого. Чувство любви, к той невинной девочки из студенческих лет, в нем оставалось, хотя Лена была уже зрелой женщиной. И он продолжал с Леной встречаться из-за жалости к ней. И эта жалость, выстроенная на прошлой несостоявшейся любви, не позволяла ему разорвать с ней близкие отношения. Они превращались в повседневную, необходимую им обоим, привычку. Ничто, так крепко не привязывает человека к жизни, как привычки. А привычка иметь рядом с собой зависимого человека, превращает людей в рабов повседневной жизни.
Отец Лены продолжал строить свой бизнес. Но, как заметила дочь, его пыл в отношении обогащения понемногу затухал. Он все время работал в паре со сватом – Семерчуком-старшим. А у того планы все более и более становились обширными. И он их старался претворить в жизнь и теперь уже без участия Фотина, видя его осторожность и даже трусливость в принятии решений. Весной у них состоялась важная беседа, на которую пригласили директора банка Кушелера. Если можно так выразиться, докладывал Семерчук-старший.
– Сейчас многие, у кого есть деньги, бросились на Донбасс. Наш край стал лакомым кусочком, не только для бизнесменов Украины, но и России. Государство хочет выставить на продажу антрацитовые шахты Свердловска, Ровенёк, Антрацита. Хотелось бы поучаствовать в их приватизации. Как вы думаете? – с чувством опасения критики в свой адрес, спросил своих партнеров по бизнесу, Семерчук.
Хитрый Кушелер, обычно старался говорить после своих старших соратников. Поэтому надо было отвечать Фотину. Но что-то конкретное в его голове не оформилось и он, привыкший, как и положено выступающим с докладом бывшему партийному и советскому работнику, начал издалека проблемы, вроде бы даже не имевшему отношения к вопросу обсуждения.
– Вы видите сами, что творится не только в нашей стране, но и в России и в новых государствах. Преступность захватила всю жизнь общества – от верхов до низа. Убивают бизнесменов направо и налево. Сейчас опасно вести бизнес…
– А что ж, ты, предлагаешь? – перебил его Семерчук, – сидеть и ждать, когда в Луганск придут ребята из Донецка и все приберут к своим рукам? Сейчас идет борьба, – какой город на Донбассе станет его столицей – Донецк или Луганск. Конечно Луганску сложнее – мы слабее Донецка, но качественнее мы сильнее и нам надо воспользоваться этим качеством. Сюда, в Донбасс, зачастили не только бизнесмены из России, но и всякие эстрадные звезды – хотят урвать свой кусок выгоды. Им, видите ли, мало заработка на эстраде…
Теперь Семерчука перебил Фотин:
– Самые известные эстрадники были связаны с криминалом еще в советское время. У меня сомнения по существу – хватит ли у нас денег и сил побороться за антрацит Луганщины? Не страшен ли лично нам криминал?
– Насчет преступных группировок в городах Донбасса… Они есть в каждом нашем городе. И что интересно – народ знает о них и их поддерживает. Например, в Ровеньках местные бандиты заставляют продавцов на рынках, торговать по умеренным ценам. И те так и торгуют, как им сказано. А народу низкие цены нравятся, и он благодарен этим Робин Гудам преступного мира. Но между нами я скажу, – Семерчук сделал паузу и почти шепотом произнес, – я, некоторым криминальным группам плачу деньги, чтобы меня не трогали. Поэтому в приватизации шахт, я надеюсь на их не только доброжелательное отношение ко мне, но и на помощь.
О том, что приходится платить преступному миру, знал и Фотин, и Кушелер. Последнему приходилось постоянно перечислять бандитской империи банковские деньги, используя авизо не законным путем. И вот заговорил Кушелер:
– Я сомневаюсь, что у нас хватит средств для приватизации.
– Мы создадим акционерное общество. Придется взять заем у других банков.
Кушелер сразу же встрепенулся:
– Я предлагаю совершить такую сделку с российскими банками.
Семерчук поморщился. Он знал, что в России банками владеют, в основном, евреи, и Кушелер из их же рода, и поэтому его, в перспективе, могут просто отодвинуть от этого дела. Вот этого боялся Семерчук больше всего. И он поспешил ответить:
– В Киеве, некоторые мои родственники из западной Украины заняли высокие должности в государстве, и банковском деле. Я уже консультировался с ними, они обещали помочь организационно и финансово. Конечно, им придется дать немного акций, а может и сертификатов. Но все остальные акции купит наш банк!
Он внимательно посмотрел на Кушелера. Тот сидел, поджав губы, видимо, недовольный таким ходом дела. Но ничего против не сказал, только уточнил:
– Надо разработать план действий. Это первое наше крупное дело. Надо все продумать. Я представлю вам свой план через месяц.
– Через неделю… – поправил его Семерчук.
– Работы много…
– Времени мало!
Фотин, молчавший до этого момента, решил внести свой устный вклад в намечавшееся дело.
– Что ж. Цели – ясны, задачи – определены, за работу, господа!
– Но Хрущев говорил – за работу, товарищи! – Поправил его Семерчук.
– Времена изменились, – ответил Фотин.
Бывшие партийные работники хорошо знали крылатые слова бывших партийных лидеров Советского Союза. Кушелер обратился к ним, как к старшим по всем показателям – возрастным и материальным, соратникам:
– Я пойду. Надо подготовить много проектов и документов.
Он ушел к себе в кабинет. Семерчук недовольно поморщился:
– Не могли мы другого директора найти? Сколько еврея не обрезай, залупаться он не перестанет!
Теперь недовольную мину на лице изобразил Фотин. Видимо, его еврейские корни души, не совсем соответствовали взглядам Семерчука – выходца с западной Украины. Но Семерчук-старший просто не знал и не догадывался, что его сват частично еврей. Фотин с ним никогда об этом не говорил. И он ответил:
– С евреев, нам всем надо брать пример. Они дружны, друг другу всегда помогают. Не то, что русские и украинцы. Поэтому они везде лучшие.
– Часто не по заслугам, – отпарировал Семерчук, – но они умеют раскручиваться сообща.
Они вышли из банка. Еще поговорили о делах. Потом о личных – Семерчук перебирался из города областного подчинения, в Луганск. Надо строить дом, готовить новый офис, в общем, работы много.
Кушелер в конце рабочего дня позвонил в Москву знакомому банкиру и описал обстановку, сложившуюся вокруг приватизации антрацитовых шахт. Тот выслушал внимательно его информацию и ответил, что он свяжется с Донецком, а потом сообщит ему о последующих действиях. И коротко, по-деловому поблагодарил Кушелера:
– Признателен… Жду новых данных от вас и буду информировать вас о состоянии дела.
Кушелер был доволен, его там, в Москве, не забудут. Он понял, что не будет фигурировать в московских делах, но ему тоже что-то обломится от приватизации шахт.
Лето наступило, вопреки сезона, прохладное. Лене приходилось разрываться между семьей, точнее загородным домом, куда она переехали на каникулы с дочерью, и встречами с Николаем. Но пока был июнь, – она уезжала из дома на работу и потом встречалась с Николаем. Но вскоре должен был приехать Роман, и она не знала, как будут происходить эти встречи. Тем более, подходило время отпусков. Педагоги, обычно, отдыхают летом и отпуск у них почти два месяца. У Николая, жена с детьми должна была уехать на лето в деревню с детьми, а он будет их навещать периодически. У Николая осенью уже была назначена защита докторской диссертации, и он хотел поработать над ней, а так же ему надо было ездить в Киев по научным вопросам. Проблемы в любви были у нее, и она создавала проблемы для Николая. Лена это понимала и видела, что у Николая нет времени для встреч, но он, как и в студенческие годы, не мог обидеть ее своим равнодушием. Они договорились летом встречаться дома у Николая. Но, как ей отлучиться из семьи даже на недолгое время? Скоро с учебы вернется муж? И чем больше Лена думала над этой проблемой, тем больше ненавидела новый загородный дом – из него сложнее было уйти, хотя бы на время. Она будет на виду у всех, и уже скрыть свои желания и любовь будет практически невозможно. Влюбленная женщина похожа на стихийное бедствие для мужчины, который понимает ее чувства и жертвует собой ради ее любви.
Но в конце июня произошло трагическое событие. В холодном лете этого года выдались знойные дни. Был грозовой день – степная жара притянула влажный воздух Черного моря. Обычно – это скоротечное явление: молнии, гром, дождь, а через полдня, а, может, и раньше, – снова жарит степное солнце. Но именно в этот жаркий, грозовой день, это и случилось. Лена, только что вернувшаяся с работы, услышала телефонный звонок и взяла трубку. Звонил отец. Голос был взволнованным и каким-то рваным.
– Лена! Только сейчас позвонили, что убит отец Романа
Лена замерла, не зная, что ответить. Голос комком застрял в горле. В голове мелькала мысль: «Свекор не сам умер, его убили». Наконец, глубоко глотнув воздуха, она прохрипела в телефонную трубку.
– Как?! – больше ничего она вымолвить не могла.
– Пока точно не знаю. – Голос отца стал более-менее ровным, что придало уверенности голосу Лены. – Надо срочно сообщить Роману, чтобы приезжал. У тебя есть адрес, телефоны.
– Есть. И домашний и телефон руководства университета. Я сейчас ему буду звонить.
– Звони. Как до него дозвонишься, так сообщи мне.
Разговор прекратился, но у Лены в голове шел звон, то ли от телефонных звонков, то ли от неожиданности известия. Она позвонила на квартиру, где жил Роман, но ей не ответили. У нее был еще один телефон приемной креативного менеджера университета, то есть фактически ректора, названного так для заграничной солидности. Ей ответил женский голос на украинском языке. Лена говорила по-русски и голос по телефону недовольно спросил:
– А вы видкиля?
– Я с Донбасса, – резко ответила Лена, – надо срочно сообщить Семерчуку, что умер его отец, – она не решилась сказать, что Семерчука-старшего убили.
Только после этого сообщения голос в телефоне смягчился:
– Сейчас пойдут искать Семерчука. Но вы живете в Украине и должны говорить на государственном языке, – укорил ее телефонный голос.
– Пусть позвонит мне или еще кому-то… – успела попросить Лена, и в телефонной трубке послышались гудки.
Лена ждала звонка из Киева, от мужа, нервно ходила по комнате и не могла ни за что взяться, чтобы отвлечься от страшного известия. Только через час позвонил Роман. Он сказал, что уже позвонил матери, и сейчас бежит домой, чтобы взять паспорт, а потом в Жуляны, в аэропорт. Лена решила не ехать в загородный дом, – отец позвонил, чтобы все, в том числе и дети, вернулись в город. Лена спросила, – что же конкретно произошло с Семерчуком-старшим, но тот по телефону отказался рассказывать о происшедшем, и распорядился, чтобы все пришли к нему домой. Лена пришла первой и своими ключами открыла родительскую квартиру. Через полчаса пришел отец, а еще через полчаса приехала мать, с Оксаной. Царило напряженное молчание, ждали, что скажет отец. И он кое-что прояснил:
– Как мне сообщили, произошло убийство, – он тяжело вздохнул, – Богдан ехал на своем автомобиле, впереди шел фургон с брезентовым верхом. Когда легковая машина Семерчука догнала этот фургон, из кузова стреляли по ним из нескольких автоматов, практически в упор. Убит не только Богдан…, но и его помощник, и шофер. Все убиты. Свидетелей толком нет. Начинался дождь, и водители старались быстрей добраться до назначенного места или домой, мало что видели.
– А фургон, задержали?
– Нет. Идут его розыски.
– Жалко свата. Еще ж молодой… – проговорила мать Лены, – надо собираться ехать на похороны.
– Да, надо, – вздохнул Фотин. – похороны еще не назначены, но я думаю будут послезавтра. Я уже взял машину и сейчас поеду туда. А завтра вам тоже будет машина. Сегодня вам ехать не к чему. – он снова глубоко вздохнул.
– А за что его убили? – спросила, наконец, Лена.
Этот вопрос интересовал всех, но Фотин обошел его, туманно пояснив:
– Пока еще никто не знает. Может, задержат убийц, – но по его голосу было видно, что он не уверен в таком задержании, – Телевидение много говорит о разделе имущества. Сами знаете и видите, как убивают друг друга в борьбе за это имущество… Наверное, и это убийство следует считать борьбой за раздел имущества…
Фотин избегал говорить слово «грабеж», и «народное достояние», заменяя их словами «борьба» и «имущество». Но он догадывался, за что убрали конкуренты Семерчука – за его неуемную страсть в приобретении, отданного на разграбление государством народного хозяйства и, в частности, желания стать хозяином антрацитовых шахт. Ему этого кто-то не простил. Кто, это «кто-то», Фотин не знал, да и вряд ли узнает. Но его, после сообщения о смерти компаньона, взял внутренний страх – так же могут поступить и с ним. В условиях рынка богатство может укоротить жизнь намного быстрее, чем бедность. И у него за эти часы появилась мысль, – а не закончить ли с предпринимательством? Деньги у него есть. Не только на его век, но и внукам хватит. А сейчас в дележке страны, люди, стремящиеся к богатству стали просто бешеными. А бешенством люди чаще заражаются не от животных, а от денег. Но в то же время, Фотин понимал – не в деньгах счастье, но они обеспечивают свободу и надо выбирать – скучную жизнь или, возможно, богатые похороны. И сегодня ему очень захотелось жить, на фоне безвременной смерти свата, с которым они провернули столько дел, начиная со времен, когда были руководителями советской власти, правда, на местном уровне.
Но в это время раздался телефонный звонок. Звонил Роман. Он уже прилетел в Луганск. Фотин, сразу же сориентировавшись, дал ему указание:
– Бери такси и приезжай ко мне. Вместе едем…
Роман приехал через полчаса. Он поздоровался с тестем за руку, кивнув остальным в знак приветствия. Потом обратился к жене:
– Лена! Я сейчас уеду. Ты поедешь с нами?
– Я с Оксаной, приеду завтра.
– Гаразд, – согласился Роман по-украински.
Он уже привык в обучении в Киеве и в отношениях с Хрыстей к украинскому языку. И слово «хорошо» он непроизвольно произнес в семье, где всегда говорили по-русски. Роман не спрашивал, что и как произошло с его отцом. Было видно, что неожиданная смерть отца, поразила его до такой степени, что о чем-то другом, кроме простых фраз, он не мог говорить. Фотин и Роман уехали, а женщины и дети еще сидели и разговаривали, приготовили ранний ужин и только потом Лена с дочерью пошла домой.
На следующий день, они все выехали на машине. Но когда приехали в другой город, то оказалось, что покойного домой не привезут, а вечером труп перевезут в офис и оттуда, завтра в полдень, начнутся похороны. Они все разместились в большом загородном доме Семерчуков, который был построен года два назад. Романа видели мельком. Он бегал по организации похорон, хотя этим делом занимались другие, знающие этот процесс люди. Но приехало много родни и знакомых, их надо было разместить. Собственно говоря, вот этим делом занимался Роман и его сестра. Нового о совершении преступления, Лена не узнала. Как и говорил отец, застрелили из автоматов на дороге, в машине. Милиция ищет убийц, но пока ничего не нашла, даже мало-мальских зацепок. Шептались, что убийство было подготовлено тщательно, работали профессионалы, изучившие маршруты поездок Семерчука.
Роман пришел к Лене ночью, в комнату, где она спала с Оксаной. Она, обняв его, шептала слова утешения, чувствуя соленые слезы на щеках мужа. Роман, действительно был морально убит этим трагическим событием – отца он считал бессмертным столпом благополучия семьи. И вот неожиданно этот столп рухнул. Роман теперь обязан был продолжить его дело. Но на наследство могла претендовать его сестра. И он уже продумывал этот вопрос, зная хваткий характер сестры, – как все мирно решить, а возможно – отстранить ее от бизнеса отца. Но все это надо делать после похорон. А у него в Киеве послезавтра защита дипломной работы, но ее перенесут на несколько дней. В общем, времени в обрез, а дел по горло. Сын из Москвы дал телеграмму, что не сможет приехать – у него сессия в университете. Это сообщение восприняли спокойно – не сдашь во время экзамен, потом будешь бегать за преподавателями.
На следующий день, когда они пришли в офис Семерчука, для прощания, то увидели, что голова покойного перевязана бинтами – пуля попала в голову, но часть лица была видна. Вынос тела начался ровно в полдень. На кладбище выделили место на главной аллее – резервное место, для видных людей города. В этот список входил Семерчук. О покойном плохо не говорят, поэтому в прощальных речах говорили только хорошее об усопшем. Оказывается, он много доброго сделал для города, будучи его партийным руководителем, а потом – хозяйственным. Поминки были грандиозными для этого города. Решили угощать всех горожан, которые придут на поминки. Пришлось в сквере, перед рестораном ставить столы, и горожане, недоедавшие в последние годы, могли выпить и покушать «за вечную память» своего богатого земляка. Особенно рады были бомжи, которых стало за годы независимости в разы больше, чем при социализме. Они подходили к столам по два-три раза, наелись и напились на сутки вперед. Похороны – это событие, при котором покойник оказывается главным бездействующим лицом, приносящим пользу другим. Возродилась дореволюционная традиция отдачи натурой части богатства после смерти богатого бедным. Но не понимают богатые, что демонстрация богатства, унижает тех, чьими руками оно создано. И униженные, жуя кусок хлеба и запивая его водкой, одновременно презирают богатство, чтобы остаться честными людьми – хотя бы перед самим собой. Но, как в народе говорят – голод не тетка! И честность подчинена чувству голоду!
Лена с детьми осталась еще на одну ночь у свекрови. А утром, еще раз посетив могилу Семерчука-старшего, где в ожидании памятника, пока стоял простой крест, Лена уехала в Луганск. Роман остался с матерью.
Он приехал через три дня. Был не разговорчив, сразу же пошел в банк. Его встретил Кушелер и снова выразил соболезнование. Он уже говорил ему соболезнование на похоронах, на котором присутствовал. Романа интересовал только один вопрос: какие финансы отца имеются в банке? Этот вопрос он и задал директору банка.
– Я посмотрю финансовые документы и позже скажу вам. – уклончиво ответил Кушелер.
– Мой отец – один из основателей банка и он внес солидный вклад в уставной капитал банка.
– Да, – согласился Кушелер, – но ваш отец через банк проводил расчеты со своими партнерами. А это активы банка. Мы подсчитаем и скажем вам, сколько осталось средств на счетах вашего отца.
Роман вынужден был согласиться подождать, хотя чувствовал, что Кушелер неспроста тянет время. Но доказательств двойной игры директора у него не было. Он решил, что скоро, после учебы он вернется и сам лично перепроверит счета отца.
– Я остаюсь директором по кадрам в банке? – спросил он Кушелера.
– Да. – Твердо ответил Кушелер. – Мы вас ждем, нам надо расширять свою деятельность и приобретенный вами опыт работы западных банков, нам очень пригодится.
На этом расстались, пожав руки, с оттенком недоверия друг к другу.
Вечером Роман стал просматривать некоторые бумаги отца, которые взял из дома. Но это были какие-то отрывочные данные и полностью уяснить финансовую картину деятельности отца, он не смог. На следующий день Роман должен был улететь в Киев. Надо было защитить дипломную работу.
Ночью Лена гладила голову Романа и успокаивающе говорила:
– Рома. Ты сам понимаешь, что в жизни будут потери. Они неизбежны. Жаль, что твой отец ушел раньше времени из жизни. Но убийц найдут и накажут…
– Как, я тебя сейчас люблю… – прошептал муж, – ты остаешься единственной опорой в моей жизни.
И она, ощущая на себе тяжесть его тела, с тоской думала: «Неужели я – совсем падшая женщина? – но сразу же себя успокоила, – ему сейчас трудно, надо ему помочь морально», – и невидимые мужу слезы наполнили ее глаза.
