Сергей Петрович Волошин
Освобождённый
Но как ни увиливал Константин от танцующей судьбы, а в родной дом ему возвратиться пришлось. Война заставила. Хотя когда появилась возможность бежать из Мариуполя, витали незрелые мысли податься в европейские беженцы куда-нибудь подальше – в холодную Норвегию или зелёную Ирландию. Но помнил просьбу брата: «Ни в коем случае не эвакуируйся в украинскую сторону».
Вернувшись с улицы слегка оттаяв от тёплого разговора с соседями, Константин скромно присел на табуретку у телевизора в перестроенной Андреем кухне, которая стала шире на целых полтора метра. «Молодец, Андрей, при отце действительно тесновато здесь было», – подумал Нилов-старший. У газовой плиты, мешая друг другу, две хозяйки пытались приготовить праздничный ужин. Костя заметил недовольство в глазах обоих женщин, которые, как ему показалось, за несколько дней жизни под одной крышей стали раздражительней и вспыльчивей.
Одна моложе, красивая, статная, ухоженная, много лет чувствовавшая себя в этом доме полноценной хозяйкой, конечно же, пыталась не подавать виду, но внутренне пыхтела от недовольства появлением на её законных квадратных метрах бедных родственников из разбитого войной Мариуполя. Другая больная, еле ступавшая на ноги, располневшая и постаревшая после подвальной жизни и потерь дочери и жилья, стыдливо прячущая свою боль и чувствующая ненужность. «Как их примирить?», – задавался вопросом Костя, и тут же понимал, что это невозможно до тех пор, пока женщины так и будут наступать друг другу на ступни. Нужно куда-то съезжать, но куда?
– Катюш, где там Андрей запропастился, я уж дома, а он полчаса не выходит из спальни. Уснул что ли? Здесь так ароматно пахнет, – чтобы разрядить накопившуюся в кухне негативную энергию сказал Константин.
– С ко-том разговаривает, – протяжно ответила Катя.
– Не понял. В смысле «разговаривает»?
– В самом прямом. Есть у него такая слабость. Закрывается в комнате и разговаривает.
– И о чём это они там? В шахматы ещё не научил кота играть? – улыбнулся Костя.
– А спросишь сам. Захочет – расскажет.
– А ты не можешь сказать?
– Не имею полномочий. Это для меня табуированная тема. Я вот со звёздами люблю пообщаться, а он с Гошиком. У каждого свои странности, – сухо сказала Катя.
– М-да. Действительно, все мы не без недостатков, – опустил голову расстроенный неудавшимся с Катей разговором Константин.
Когда стол был накрыт, Андрей вышел сам, без лишнего приглашения. Извинился за долгое отсутствие, достал из холодильника бутылку водки, но увидев отрицательный жест брата, спрятал её обратно.
– Ну, тогда с сочком, из домашних томатиков, сами закрывали, – предложил Андрей, брат утвердительно кивнул.
– Андрюш, ты прости, конечно, за любопытство. А что это у тебя за тема такая – не с людьми, а с котом разговаривать? – не выдержал Костя.
Андрей погладил сухой ладонью бороду, перетасовал глазами всех усевшихся за праздничным столом, поднялся, снова достал бутылку водки, стограммовую стопку и налил себе половину.
– Давай, за Победу!
Выпил. Костя едко вцепился глазами в лицо брата, спросил:
– Ты специально сейчас от ответа ушёл или просто не понял моего вопроса?
– А ты специально сейчас задаёшь его второй раз, как будто не понял, что я не хочу на него отвечать? – пробурчал Андрей, наливая снова.
– Ясно, – мягко хлопнул ладонью по столу Костя. – Не клеится как-то у нас беседа. О чём с вами говорить – не понимаю. Мы как с разных планет. Правильно Катя говорит: у каждого свои странности.
– Так праздник у нас, вроде, брат, – тепло парировал Андрей.
– У вас-то, может, и праздник, а мы с Наташей как-то не вписываемся в ваш парад, – угрюмо проговорил Константин.
– Чем же тебе день девятого мая не угодил? – скупо скривился Андрей.
– А нет настроения. Вот, в зомбоящике – салюты, концерты, речухи бравурные у Кремля. А в Мариуполе – голод, холод, разруха, смерть, могилы в каждом дворе, беда одна. И как это должно сочетаться в моей голове, не скажешь?
– Скажу: отздели одно от другого.
– И как, скажи, пожалуйста? Всю жизнь быть русским человеком, любить Россию, ждать Россию, русские книги собирать, русский язык преподавать, как жена моя… писать блог о России, и в результате войны, которую ведёт Россия в русском, замечу, городе Мариуполь быть лишённым всего – и работы, и дома, и единственного ребёнка, да и здоровья вместе со всем. Не по-ни-ма-ю!
– А Украина тут получается не при чём? Та Украина, которая вместе с Россией когда-то била нацистов, освобождая от них свою землю и свой народ, и которая теперь сносит памятники нашим дедам? К слову, не в переносном смысле сносит, а в самом что ни на есть прямом: твои два деда похоронены под Одессой и под Харьковом. Отдали свою жизнь за то, чтобы эти мрази подпиндосные устроили из твоего же Мариуполя крепость, а твоей шкурой прикрывали свои обгадившиеся продажные задницы.
– А ты был со мной в Мариуполе? – тяжело дыша и смотря исподлобья, выдавил из себя Константин, встал из-за стола, включил свой смартфон и протянул его Андрею. – Возьми, прочитай, что пишут освобождённые мариупольцы о твоей России и твоих дедах, от которых произошли такие, как ты, любители русского мира.
– Ах, вот оно что! – вспылил Андрей. – Деды тебе не такие. Россия не такая. Русские не такие. Читать твои писульки не буду, глаз не хватит всё перечитывать.
– Неплохая позиция – ничего не слышу, ничего не вижу. Русская позиция, ничего не скажешь. Его республику восемь лет не признавали и держали как драный доллар на обмен с западными партнёрами. А он тут всё свою Россию нахваливает. Действительно ничего не видишь, или это так надо, так начальство приказало?
– А я разве на этот счёт спорю с тобой, брат? Ты кушай, кушай, на еду обижаться не надо, – ехидно скривив щёки, ухмыльнулся Андрей. – Да, восемь лет Москва нас не признавала. Да, играла на политической бирже в свои эти, как их, минские соглашения. Да, и твой Мариуполь слила в четырнадцатом году по договорённости олигархов. Ахметов либо попросил у московских, либо оплатил – история об этом пока умалчивает, но она тётка строгая, спросит с кого надо, когда время придёт. Так вот: научись разделять власть с её политикой, и народ с его чаяниями. Не всегда они совпадают. Не всегда власть монолитна и делает верные шаги, принимает правильные решения, действует в интересах народа. Не всегда народ принимает всё по совести, говорит по чести, действует справедливо. Знаешь, что я тебе скажу, брат? Ты же книголюб, много в жизни умных книжек прочитал, так что не дашь мне соврать. Никогда в своей истории не была власть российская справедливой и праведной в отношении к своему народу. Никогда – ни при вождях русских, ни при князьях варяжских, ни при царях германских, ни при генеральных секретарях всех племён и родов, да и при нынешних президентах тоже. Я не только про тех, что Москве сидели и сидят, но и в Киеве, и в Минске тоже. Потому для меня всё это – Россия историческая, советская, православная. Всегда жил тяжело простой человек на Руси-матушке. Да только, несмотря на это, нет у меня иной России и иного народа. Может, у тебя где-то есть? На каком она острове? На какой планете? Не скажешь? Не скажешь! Вот и я о том.
– Другой должна быть Россия, не такой, как она есть сейчас, – опасливо, но строго прошипел Константин.
– А вот какую воспитали, такая и существует. Какую сейчас заложим, та и будет в грядущем. Россия это не только леса, поля и горы, но и люди, – выдавил из себя Андрей. – А людей воспитывают учителя в том числе. Вот кого ты воспитал? Все у тебя достойные носители памяти и воли предков или шваль потреблятская, смысл жизни которой пожрать, посрать, поразмножаться и бесславно сдохнуть? И ты, между прочим, восемь лет ходил по улицам, где ездили американские машины с упакованными западными орудиями местными безумцами. И не задавался вопросом: а откуда это всё так внезапно взялось на Украине, у которой денег в бюджете не было на то, чтобы крышу в сельском клубе починить?
– Мужики, может, хватит вам про политику эту чёртову? – первой воспламенилась Катя, звонко бросив вилку в тарелку с салатом. – Нашли тему для того, чтобы поругаться? Не виделись сорок с лишним лет, нате вам, разбрызгали пену…
– И правда, Костя, кончайте вы, – вписалась Наталья, окинув мужчин грустным болящим взглядом.
– Я-то кончу, мне-то что – освободили от всего, что было в жизни, на том спасибо, – махнул рукой Константин, которому в этот миг очень хотелось отвесить хлесткую оплеуху Андрею, как когда-то в детстве. – Только вот хочется узнать, раз уж заканчиваем тему: скажи мне, брат, почему Россия твоя православная не Львов бомбила католический, где бандеровцы и нацисты, а потёмкинский Мариуполь, где наследники единой истории, единоверцы и русские жили?
– Нет у меня ответа на твой непростой вопрос, Костя. Нет. Сложно там всё запутано. Не окажись в Мариуполе эта отмороженная жёлто-блакытная банда, глядишь, и взяли бы город как тот же Бердянск, без пыли и шума. Думаешь, меня это не сводит с ума? – опустил глаза Андрей, и это было с его стороны откровенно.
– Ладно, проехали. На нет и суда нет. Может, по чайку, девушки? – расплылся в неискренней улыбке Костя, нервно дёргая воротник старой растянутой футболки и обнажая редкую седину на волосатой груди.
– Правильно, давайте по чаю, – согласилась Катя, отбросила кудряшку со лба, и неуклюже вскочила к газовой плите ставить чайник.
– Андрей, не обижайся. Больно мне, брат. Лучше скажи, ты там что-то про отца мне писал. Ну, тогда, в конце февраля, когда у нас ещё связь была. Мол, что-то знаешь о нём, что тебе есть, что рассказать.
– Не помню. Разве я что-то такое писал?
– Ну, не я же…
– Вот вылетело из головы. Не помню.
– Да говори уже, сто раз мне об этом тараторил, – с упрёком фыркнула на мужа Катя.
– То, что отец погиб? – переспросил Андрей. – Ну, да, говорил. Погиб папа, брат. Говорил.
– Где, как, что ты тянешь? – заволновался Константин.
– Не тяну. Просто знаю, что погиб. В Мариуполе, в тот же день, как от нас уехал.
– Как погиб?
– Утонул.
– Как утонул?
– Как все тонут. В море. Захлебнулся.
– А откуда знаешь? Ты ж мне об этом никогда не писал.
– Просто знаю. И всё. Больше сказать нечего, – Андрей встал из-за стола, неловко развернулся к глухой стене, словно кивнул кому-то. – Кать, я чай позже. Котик поговорить хочет.
Когда Андрей молча закрылся в спальной комнате, на кухне наступила минута взаимного переглядывания. Наталья Ивановна и Константин Георгиевич с изумлением смотрели на Катю, та бросала скользкие виноватые взгляды на обоих, часто моргала ресницами и пожимала плечами, словно не понимала, что от неё хотят ещё услышать бедные родственники.
XI
– Как спалось, дети подземелья? – балагурил с раннего утра у мангала Николай Иванович – замшевая панама вся в пыли, лицо заросшее, помятое, руки посиневшие от холода и недосыпа на картонных ящиках в неудобном положении.
– Да уж, ещё одного такого удара я не вынесу, – простонала пришедшая за солью бабушка из соседнего подъезда. – У меня ни одного окна на той стороне, двери выломало, входную перекосило. В квартиру можно уже не подниматься, холодно как в морге и замкнуть на ключ невозможно. А где сейчас мастера найдёшь?
– В подвале же бунгало себе соорудили, тётя Тамара? – посмеивался неугомонный Иваныч, слегка приседая от раздававшихся вдали артиллерийских выстрелов и разрывов мин.
– Да, ящиков натаскала, табуреточку тоже принесла…
– Так а чего ещё для полного счастья человеку надо? Живём как предки жили, готовим на кострах, вода из колодцев, гадим прямо на землю, так сказать воссоединяемся в своих естественных надобностях с родной природой.
– Ты всё шутишь, Иваныч. Не к месту уже твой злой юмор. Скажи, сколько это всё будет продолжаться?
– Сколько будет – не знаю, а сколько может – скажу точно – до смерти.
– А если серьёзно? Чего там на фронтах? – вмешался в разговор Константин.
– На фронтах с переменным успехом. На восточном направлении советские войска существенно продвинулись вдоль моря, взяв сёла Сартана, Талаковка, Виноградное, Ляпино и вышли к Найдёновке, где антисоветские войска, расположившиеся на заводе «Азовсталь», оказали упорное сопротивление. На западном, северном и южном направлениях сгорел «Эпицентр», кровопролитные столкновения идут на посёлке Моряков, на Черемухах, Осоавиахиме, микрорайоне Западный, короче, везде, где нас нет. Кольцо сжимается, поэтому у нас ещё всё впереди, – молодецки отрапортовал Николай Иванович, потом грустно добавил: – Пишут, что с Левого народ полным ходом эвакуируют на Таганрог и Ростов. А у нас – кому как повезёт, да и то – своими силами и ресурсами… И вот, что я подумал, пока не спал, соседи мои дорогие. Вся беда от недотраха. Были бы все женщины добрыми, милыми, заботливыми, сексуальными, то никакой мужик бы воевать не пошёл. А на фига ему воевать, когда борщ в холодильнике, постель чистая, а в ней женщина со всеми вытекающими последствиями? А бабы сейчас пошли совсем не те, что были раньше. Вот и довели до войны. Ну, правильно же, Костя?
Нилов безразлично усмехнулся, отмахнулся от Ивановича, которого не всегда и поймёшь – шутит он или нет, и пошёл рубить дрова. Они уже были на исходе, кто-то принёс детскую мебель из расположенных в квартале яслей. Но рубить мебель Константину не позволяла сверлившая отказывающийся работать мозг гражданская совесть.
– Николай Иваныч, может, скамейку рубанём, а? – спросил Костя. – Ну, не поднимается рука рубить детские стульчики и столы.
– Только попробуй! Я эту скамью вот этими руками ставил, – отозвался Иванович. – Детям стулок ещё купят, а такую чудесную скамейку у нас во дворе я вам больше никогда не сооружу. Радуйтесь. У всех во дворах всё порублено, а у нас – красота. Вышел – и сиди, книжки читай, бомбы слушай. Кстати, сын голубей купил. Ты как насчёт супчика с голубятинкой, Георгиевич? Угощаю. А с тебя какая-нибудь интересная история из твоих книжек. Всё хотел спросить: ты их хоть читаешь или просто продаешь?
– Читаю. Иногда. Последнее время всё реже, знаете ли, при свечках как-то неудобно. А насчёт супчика не откажусь, – довольно крякнул Константин. – По секрету скажу, Иваныч, моя Наташа у мародёров две бутылки водки прикупила, бегали тут предлагали вчера. Ей на растирки надо, ноги отваливаются, но одну нам пожертвовала. Так что живём, товарищ. Одного не пойму: с водкой ясно, но у нас уже, оказывается, голубей продают?
– Да что те голуби? Пацаны вон с той двенадцатиэтажки предложили, – Иванович показал пальцем на красное кирпичное здание, под стенами которого размещался небольшой торговый пятачок.– Я тебе скажу, что у нас не только голубей, скоро человеческие почки, печень, сердце предлагать будут в полиэтиленовых пакетах, пока свеженькие. Глянь, сколько бесхозного мяса по городу ходит. Нас, кстати, вояки мясом так и называют.
– Да знаю, – скривил губы Нилов. – Меня это не страшит. Кому мои почки с песочными булыжниками нужны? За Дианку вот волнуюсь только.
– Ты так и не проскочил к ней?
– Не-ет, что ты. Пытался, всё безуспешно. Вот, рёбра обмотал, – Константин приподнял куртку и показал Ивановичу место недавнего ушиба. – Спасибо армии родной, что не убили. Наташа хоть обезболивающих пилюль накупила, жру вместо еды. Если надо обращайся.
– Буду иметь в виду, когда нас тут с извращением поимеют. Говорят, что снайпера по людям стреляют, по беженцам, так что рёбрами ты недорого откупился, – усмехнулся Иванович.
Суп с голубиным бульоном, макаронами и двумя картофелинами из оставшихся запасов оказался ничем не хуже привычного куриного. Тем более под сто граммов согревающего напитка. Ели и выпивали вместе с жёнами на кухне у Ивановича, где уцелели стёкла выходящих во двор металлопластиковых окон, и было несколько градусов тепла.
– Поражаюсь я тебе, Иваныч, как ты только умудряешься сохранять чувство юмора в нашей ситуации. Я так не могу, – сказал раздобревший от вкусного обеда Нилов.
– А что я? – задумался сосед. – Вот мама…
– Что мама? – нахмурив брови и сузив глаза, спросила Наталья Ивановна.
– Мама на Левом. Парализованная. Представить себе не могу, что с ней, как она…
По городу с нарастающим рыком пролетел самолёт, сбросил авиабомбу где-то не очень далеко, в районе Приморского парка. Земля больно содрогнулась, но это было только начало сегодняшней «дискотеки», как шутили жильцы. Словно по сигналу, в Новосёловке зашагали разворачивающие землю и всё, что попадалось на пути, ужасающие разрывы мин. Били то ли по квадратам, то ли по координатам, но одна из мин, до отделения плоти от скелетных костей оглушительно ухнула прямо во дворе, где постно дымились костры.
– Твою ж мать, в подвал, быстро! – крикнул Константин, сам не ведая, откуда у него проявились командирские качества.
Пока, спотыкаясь и матерясь, спускались по заваленным штукатуркой ступеням в подвал, услышали нечеловеческий крик, доносившийся со двора. Женский голос звал кого-нибудь на помощь. Сопроводив Наташу до подвала, Нилов осторожно выглянул из-за металлических дверей на улицу. Сердце в ещё не зажившей грудной клетке устроило сеанс барабанной дроби, ставшие ватными ноги отказались выполнять команды центральной нервной системы и передвигались, словно сами по себе. У соседнего подъезда по асфальту ползла кровяная змейка, быстро приближавшаяся к стойкам мангала, которым иногда пользовался Константин. Боясь увидеть что-то страшное, он зажмурил глаза и вышел на ступени.
– Мужчина, помогите, пожалуйста! – истошно крикнул всё тот же женский голос.
Нилов раскрыл глаза. На асфальте, истекая кровью, лежал в одном спортивном костюме мужчина лет сорока, чуть в стороне виднелась его оторванная нога в чёрном дерматиновом ботинке, вторая нога была на месте, но тоже перебита ниже коленного сустава крупным миномётным осколком. Нилов машинально по-молодецки подбежал к мужчине, но только здесь понял, что вряд ли может ему чем-то помочь. Раненый лежал на спине, был в сознании, смотрел голубыми глазами в ситцевое небо и только отрывисто стонал: «Ох, ох, ох…».
– Что делать-то? – автоматически спросил Костя у женщины, видимо, его жены, понимая, что сделать уже ничего невозможно.
– Помогите донести до подъезда…Умоляю…
Костя, помня о врачебном принципе «не навреди», попробовал осторожно приподнять раненого, плотно прижав его к груди.
– Брось! – безвольно прошептав раненый мужчина, словно клещами сжав Костино предплечье.
– Может, какая-то тачка есть? – засуетился Нилов, придумывая варианты спасения человека. – До больницы здесь недалеко, довезли бы…Или машину…
– Я не знаю, помогите хоть чем-то! – голосила женщина, целуя в потный лоб раненого.
– У меня таблетки обезболивающие есть, может, вынести? – спросил Костя, понимая нелепость своего вопроса.
– Ага, припарку медовую ему в самый раз, – прогудел басом подскочивший Николай Иванович. – Ремень на штанах есть? Сымай! Будем жгут накладывать. Эй, парень, – обратился Иванович к раненому, ты культю приподнять можешь?
Мужчина громко стонал и не отвечал, глаза бессильно закатились. На его побелевших губах выступила жёлтая пена.
– Что это? Он умирает? Можно хоть что-то сделать? – зарыдала жена.
– Спасём, моя хорошая! Отойди в сторонку! – прикрикнул Николай Иванович. – Вот что, Костя, надо кого-то из молодых послать в больничку, а сами давай парня чуток перевяжем, иначе он от потери крови дойдёт. Ты домой, неси бинты, тряпки, простыни, всё, что есть, а я сейчас ему жгуты наложу.
– Да он против же…
– Пошёл он на хрен со своим против…Бегом!
Костя, не служивший в армии, но знавший, что приказы не обсуждают, а выполняют, хрустя занемевшими от напряжения коленями, побежал на шестой этаж в квартиру. В горячке забыл, где Наташа хранит аптечку с бинтами. Да если и есть дома бинты, то вряд ли их количества хватит полноценно перевязать тяжелораненого. Решил достать из шкафа свои светлые рубашки – всё равно давно их никуда не надевал, а как гласит английская поговорка, если ты три года не пользуешься вещью – выброси её – она тебе не нужна. Спускаясь обратно, Костя вдруг увидел, как прибившийся к их дому то ли дезертир то ли беженец с Левобережья выходит из квартиры бежавшего из города соседа Семёныча (хотя никто точно не знал – смог ли он выехать или нет).
– Не понял, – трубно пробасил Константин.
– Чего ты не понял, брат? – суетливо заёрзав, проговорил дезертир. – Всё по-чесноку, я тут вещички складываю. Но всё с собой один хрен не заберу, кое-что оставлю, так сказать, компенсацию за пользование недвижимым имуществом. И тебя не обижу, зайди, посмотри…
– Ты квартиру что ль взломал, урод? – испытывая запредельное негодование, заорал в бешенстве Нилов. – Да ты знаешь, что за такое в военное время делают?
– Да ни хрена ты мне не сделаешь, обломишься, зёма, – виноватый тон куда-то пропал, в голосе дезертира появилась тихая уверенность, – Не ори. Квартиру я не взламывал, ключик по-тихому подобрал. В хате ничего не трогал, мне только площадь нужна. И вообще, здесь через неделю дома может не стать, а ты ноешь. Нет проблем. Иди, куда шёл, не мешай.
Сквозь образовавшую в дверном проёме щель Нилов увидел, что вся прихожая Семёныча завалена всевозможными вещами – то ли вынесенными из магазинов, то ли крадеными из чужих жилищ.
– Я сегодня же расскажу об этом всем жильцам, тогда посмотрим, что сделаешь ты, – пригрозил Константин, чувствуя, что своей принципиальностью ввязывается в не самую приятную историю, ведь у человека в чалме, бешенными глазами простреливающем всё существо Нилова, может быть где-то и оружие припасено.
– Слушай, дядя, я тебя не трогал. Зачем ты трогаешь меня? – скосился дезертир. – Тебе сейчас не о чужих манатках нужно заботиться, а о том, как спасти свою жопу и вытянуть отсюда жену свою – утку хромую. Я тут, между прочим, уже навёл справки – есть дорожка, по которой можно выскочить на Мелекино, а дальше на Бердянск. Могу с собой взять вас, если захочешь. Машину уже себе присмотрел, тут, недалеко, у одного клоуна в гараже стоит, заправленная. Решай. Только быстро. Завтра надо отчалить. Сам видишь, дискотека тут уже начинается.
– Машина есть? – быстро сообразил Нилов. – Так это, там, во дворе человеку миной ноги оторвало. Надо бы его в больницу кинуть. Помоги, и я забуду всё.
– Ноги? Совсем? – переспросил незнакомец в чалме, словно задумавшись. – Не. Не повезу. Машину кровью зальёт, а если где-то тормознут россияне. Вопросы будут. А мы из города выскочим как беженцы.
– Ты что, совсем озверел, мужик?! – чуть не перешёл на тигриный рык Константин. – Там человек умирает, спасти нужно…
– Тихо! – подняв руку вверх и распрямив грязную ладонь, шёпотом сказал незнакомец. – Двига какая-то. Это русские.
Дезертир рванулся к окнам зала и посмотрел в окно, Костя забежал в квартиру Семёныча следом. Внизу, у междомовой арки сквозь разбитые взрывом окна они увидели бронемашину и несколько человек в военной форме с белыми повязками на рукавах. Солдаты осторожно продвигались вдоль дома, старший отдавал какие-то команды.
– Точно, «белые», – согласился Нилов. – Вот сейчас и сдам им тебя, негодяй.
– Ты потише на поворотах, дядя, а то крикну им сейчас, что тут прячется снайпер, – прошептал дезертир. – Разнесут полдома в хлам. Кстати, передай всем в подвале, чтобы на этажи не выползали, увидят в оконном проёме через тепловизор, рахренячат из арты. Не надо играть в азартные игры с богом.
Константин хотел спуститься в подвал, где беспокойно ожидая своей участи сидели жильцы дома, ждала Наташа, но засевшая мысль о том, что нужно спасти раненого человека, который сейчас умирает от потери крови и адской боли во дворе, не давала покоя. Со странным мародёром, оккупировавшим квартиру Семёновича, придётся разбираться позже. Всё равно не успеет в одиночку незаметно вынести из подъезда наворованное.
Стараясь не попасться на глаза нахлынувшим «белым», Нилов аккуратно спустился во двор. Николай Иванович опустошённо сидел на асфальте возле разорванного тела мужчины, над которым, шепча непонятную молитву, плакала его жена.
– Всё, Георгиевич, отошёл парень, отмучался, можешь нести обратно свои тряпки, – буркнул Иванович.
– Накрыть бы чем, – предложил Костя.
– Ну, накрой, и ногу к трупу приложи, – равнодушно сказал Иванович. – Пока затихли, может, свиснем пару крепких мужиков, могилку вон там, у детсада, выкопаем?
– На той стороне дома «белые», разведчики, наверное, – показывая в сторону арки, негромко проговорил Нилов.
– И какие будут предложения?
– Понятия не имею.
– Может, на рынок за цветочками сгоняем?
– Можно, конечно. Жаль, каравай не успеем испечь, соль есть, а вот с домашними яичками, свеженькой мукой и электрической духовкой напряг.
– Можешь, если захочешь, Георгиевич. Моя школа. Я насчёт твоего внезапно пробуждающегося чувства юмора.
– Слушай, Иванович, тишина-то какая, как никогда…
В объятом чёрным дымом Мариуполе действительно наступила какая-то невероятная медовая тишь, какой раньше, даже до войны, никогда не было. Большой город всегда был заполнен грязным липким шумом металлургических комбинатов, работающего порта, на широких автомагистралях и узких улицах исторического центра всегда пчелиным роем гудели автомобили. А сейчас – ни звука. Замолчала даже рыдающая возле убитого мужа мгновенно состарившаяся женщина.
Вдруг где-то рядом раздалось несколько беспорядочных автоматных очередей. Сквозь зияющие пустотой окна дома наружу буйно вырвались клубы едкого дыма, послышался треск воспламеняющейся квартирной утвари.
– Ух, ты, бляха-муха! – вскрикнул Иванович. – Дом подожгли. Зови народ, тушить надо.
– А чем тушить, воды нет!?
– Не знаю, Костя, не знаю совсем. Глянь, пошло по всем этажам!
Неукротимое пламя поскакало с этажа на этаж, кусая на ходу развевавшиеся от ветра шторы, пластиковую облицовку балконов, подхватывая газеты, книги, одежду, мягкие игрушки, которые за считанные минуты превращались в бесформенные угольки. Из подвала с криками «пожар» стали выбегать перепуганные задыхавшиеся от дыма люди.
XII
В просторном вестибюле старинного монументального здания Пенсионного фонда – длинная очередь. Братья Ниловы пристроились в самом её конце, хотя Андрей клятвенно обещал, что проведёт Костю к начальству без сучка и задоринки, и пенсию оформят в полном соответствии со всеми положенными и даже непредусмотренными почестями. Нужные связи в республике – большое дело. Но оказалось, что в учреждении недавно поменялось руководство, на дверях появились свежие таблички с начальственными фамилиями неизвестных персон.
– Чёрт те что, – выругался Андрей, – руководство меняется как носки в жаркую погоду. Но ничего, брат, прорвёмся, всё равно к кому-нибудь да проникнем.
Через час выпало счастье быть принятыми стройной златокудрой женщиной на высоких шпильках – непонятного возраста главным специалистом учреждения. Она внимательно, подняв очки и не моргая, выслушала историю Константина. Затем пожала плечами и спросила:
– Мне кажется, вы не по адресу. Вам надо ехать в Мариуполь, и там оформлять вашу пенсию.
Константин внутренне вскипел, задрожал, вскочил со стула, короткими шагами подошёл ближе к столу и, пристально глядя женщине в глаза, прохрипел:
– А вы действительно думаете, что я сюда приехал от нечего делать, за вашей пенсией? Вы уверены, что мне есть куда ехать, есть, где там жить, и главное – за что ехать, когда любой барыга за поездку в Мариуполь, где ещё идут боевые действия, зачистка и фильтрация населения, берёт минимум пятьдесят тысяч рублей. И то – только за поездку, без учёта времени на ночёвки в фильтрационном лагере, где нужно пропуск в город ждать несколько дней. Вы вообще хоть чуть понимаете предмет, о котором говорите?
– Я, извините, не должна всего знать, что и где происходит, кто и сколько берёт, – язвительно с долей раздражения выпалила женщина. – Это не входит в круг моих обязанностей. Прекрасно понимаю вас, но вы для нас иностранец, республика не может оформить вам пенсию, пока вы не получите наш паспорт. Прописывайтесь, получайте документы, везите нам ваше пенсионное дело, тогда будем рассматривать ваше обращение.
– Понимаете, да? – переспросил Константин. – Понимать может только тот, кто живёт вот за этой шкурой, – Нилов-старший дёрнул себя за щёку. – Какой паспорт республики, когда я иностранец, а по вашим законам я должен был бы проживать на момент мая четырнадцатого года здесь, а не в Мариуполе. Это вы понимаете? А должны бы понимать, вы ведь на государевой должности работаете. Может, и внесли бы какую законодательную инициативу, чтобы вместо античеловеческих законов принять людские, ведь население и так разбегается из республики. Какое пенсионное дело, когда в Мариуполе уничтожено всё, а пенсионные дела были вывезены ещё в феврале на территорию Украины? Вы ведь можете туда запрос сделать, в Мариуполь. Или не так?
– В любом случае, чтобы сделать запрос, мы должны принять у вас документы как у гражданина республики, а вы для нас гражданин Украины. Вы можете поехать в Мариуполь, там оформить паспорт Донецкой республики и тогда обратиться к нам, в этом случае мы рассмотрим ваше заявление, – казённо пролепетала чиновница.
– Ясно, – вздохнул Константин. – И от пенсии меня освободили. Пошли, брат.
Обескураженный, словно чем-то предавший своего родного человека, Андрей засеменил за братом. На улице Костя выдохнул, ему показалось, что несколько мгновений назад он выдержал психологическую бомбардировку, сравнимую с физической, пережитой там, в мариупольском подвале. От волнения и перевозбуждения у Кости лихорадочно затряслась гладко выбритая нижняя губа, отчего слова получились скомканными:
– А что при Союзе было в этом здании?
– Не помню, если честно, малой я тогда был, – ответил Андрей.
– Хорошее здание, музей бы тут какой открыть, галерею для художников, скульпторов, писателей. А оно вишь как в вашей России, красивое здание не для душевно богатых, а для бездушных людишек…
– Не пришла к нам ещё Россия, – твёрдо рявкнул Андрей, потом подумал и добавил: – Ну, раз ты опять про политику, давай так: хочешь, прогуляться по городу? Как когда-то. По парку Дворца культуры, мы там с мамой часто гуляли, к стадиону, куда нас отец водил на футбол, можем потом прокатиться на Васильевку, хоть это и не самое приятное для тебя место. И про политику параллельно поговорим. Давай?
– Давай, – без особых раздумий ответил Константин. – Делать-то всё равно нечего, а нервы успокоить надо. На работу не возьмут, бизнес не откроешь, да и не за что, здоровья нет, всё в подвале оставил, а тут и с пенсией прокатили. Гуляй – не хочу, ни в чём себе не отказывай. Пошли, брат.
