Сергей Петрович Волошин
Освобождённый
Максим вспомнил своего отца, который по молодости лет остался на сверхсрочную службу прапорщиком. Поначалу был вполне доволен и собой, и условиями службы, жизни и быта, получил от государства квартиру, которую вскоре удачно поменял на дом, копил на машину. Благо, и потянуть в разваливающейся повсеместно армии было что. А как только рухнула страна, нехотя поползли разбазаренные правителями русские земли под юрисдикцию национальных окраин, так и служба перестала мёдом казаться. И двинул батя на рынок, поначалу торговать с раскладушки тем, что удалось слямзить на военных складах – по большей части обмундированием, а потом раскрутился, прикупил контейнер, накатал поставочные маршруты, и пошло торговое дело, не успевал завозить обувку и тряпьё для таганрогского населения.
Когда подошло время срочной службы у Максима, отец жёстко поставил вопрос ребром: «Нечего тебе там делать, пусть лошки ушастые Родину защищают, а тебе учиться надо и деньги зарабатывать». Какими путями отец добыл для сына «белый» билет – известно одному всевышнему, возможно, сыграли роль старые военные и медицинские связи. Так Максим узнал, что у него имеется тяжёлой формы почечная недостаточность, что давало ему пожизненный «откос» и от службы в армии, и от защиты Родины вообще.
– А кем ты работаешь? – решил спросить Максим.
– А я, друг мой, простой московский водила, на фене говоря, бомбила, причём в третьем или чётвёртом поколении, как мне рассказывали, прадед мой тоже извозчиком был в столице, – ответил Саня. – Да вот, забухал с подругой, забрали права. По-справедливости, законно отняли, но обидно. Месяцок я посмотрел на всё это глядство, и решил, что час мой пробил. Списался с парнями и еду на войну.
«Странно, – подумал Макс. – Москвич. Небось, и квартира своя в Москве есть. Девушка тоже есть. Да разве отсутствие прав – причина подставлять голову под снаряды? В Москве найти работу можно, и жить можно, и неплохо жить, она – столица – как другое государство».
– Я, извини, с такими, как ты, не сталкивался. Не могу тебя ни поддержать, ни осудить. И поспорить тоже, извини, не могу. Мне вообще не ясна до конца суть этой войны с Украиной, – стараясь не зацепить чувства соседа, высказался Максим.
– С какими «такими»? – переспросил Саня. – Безбашенными? Ну, что есть, то есть. Я в армии сапёром был, в инженерных войсках. Разминировать не приходилось, но понятие имею. Думаю, может, сам бог меня в такие войска тогда определил, чтобы сегодня я Родине пригодился. А про суть войны тут, Макс, всё очень просто…
–Ну, как просто, Саш, неужели нельзя было без войны, договориться как-то? – перебил Максим.
– Договориться было нельзя, – поморщив лоб и наклонившись своим габаритным туловищем над столом, сказал Саня. – Если зять – дурак – каждый день до смерти забивает твою сестру, ты с ним сколько лет и сколько раз договариваться будешь? Восемь лет с ними договаривались, катали их то по нормандиям, то по минскам. Всё соглашения заключали, ублажали ублюдков. Слышал, наверное, да? И до чего докатались? До того, что их армию западники подготовили к войне с нами. А, как известно из мудрых слов Антона Павловича, твоего земляка, если в первом акте пьесы на стене висит ружье, в последнем акте оно обязательно выстрелит. Ружьё-то в виде бандеровской армии западники повесили не для полюбоваться. Вот так, Максимка. Да и не с Украиной мы воюем, с чего ты взял? Что такое Украина? Бывшая Малая Русь, родина Гоголя и Булгакова. Мы ведь не против Гоголя и Булгакова, так? Мы против тех, кто их сегодня вычеркнул из бытия миллионов людей по ту сторону линии фронта. И с какой это стати Малая Русь какой-то Украиной стала? Кто придумал? Кто узаконил? А никто. Шайка в Киеве наворотила дел, и коммунисты московские. Была эта земля Русью изначально, и должна быть Русью. Иначе куда она делась, Русь? Выходит, истребили её, как индейцев в Америке. Я так думаю. Вот за это и война тоже.
– Ты националист? – с некоторым интересом спросил Максим, слышавший много о националистах, но никогда не общавшийся с их радикальными представителями.
– А разве Родина есть только у националистов? У коммунистов или либералов её нет? – хитро подмигнул Саня.
– Так да или нет? – не удовлетворился ответом Макс.
– Как тебе ответить? В данный момент, пока мы тут где сейчас находимся? Рязань, вроде, проехали? В данный момент я русский националист. Да. А как победим или паду смертью храбрых, тогда считай меня коммунистом, – красиво оголив ровные ряды белоснежных зубов, улыбнулся Саня.
– Может, поспим? Народ уже отбился, – с мольбой во взгляде устало спросил Макс, показывая на мерно посапывающих пассажиров на верхних полках. Его действительно утомил такой импульсивный непрогнозируемый разговор с соседом.
– Давай поспим, почему бы и нет. Ты ныряй наверх, а я пойду ещё проводницам сказки порассказываю, может, баб долго теперь не увижу, – Саня подтянул джинсы, снял красную ветровку и исчез в купе проводников.
*
Около семи утра, когда путевой метроном отсчитал короткие пролёты железнодорожного моста через Северский Донец, Саня лёгким прикосновением руки разбудил Максима. Нижняя полка уже была прибрана и снова превратилась в стол с мягкими красными сиденьями.
– Ну, бывай, Макс! – весело сказал сосед, он уже был полностью одет, на плече висел огромный камуфляжный рюкзак, из-за которого выглядывали усталые, но улыбающиеся проводницы. – Извини, если чего не так. Помнишь слова из песенки Макаревича «и оба сошли где-то под Таганрогом среди бескрайних полей, и каждый пошел своею дорогой, а поезд пошел своей»? Так вот неправильный этот Макаревич, и песня у него неверная. Дорога у нас у всех сейчас одна и поезд один. Попомнишь мои слова, – Саня крепко хлопнул Макса по плечу, поцеловал по очереди в щёки засмущавшихся железнодорожниц, и стремительно вышел из вагона в направлении жёлтого здания вокзала с надписью «Каменская».
VII
В Таганроге стояла небывалая летняя жара. После холодного, с морозами и снегами марта, апрель и май яростно выжигали только-только пробудившиеся скромные травы. Растерявшийся от погодных аномалий народ скинул с плеч куртки и пиджаки, но продолжал носить их в руках – на всякий климатический случай. Максим шёл с вокзала домой, где он не был уже больше года. То всероссийский карантин из-за эпидемии коварного неизвестного вируса поломал все планы с проведыванием родных и друзей детства, то расстраивающиеся отношения с девушкой, требовавшие и немалых нервных сил, и внимания, и времени, откладывали поездку в родные места на неопределённый срок. Родителям всего не пояснишь, не поймут, хоть и посочувствуют. Зато было радостно, что почти целый месяц можно ни о чём не думать и просто насладиться отдыхом. Ведь именно этого хотел и Арсений Викторович. Напрягаться придётся потом, уже в Москве.
Максим неспешно прогулялся вдоль трамвайных путей, свернул к Горьковскому парку, который в этот чудесный солнечный день просто манил знакомой с детства прохладой свежей зелени. Любимый парк, обнимаемый, как руками прошлых столетий, Большим и Малым Садовыми переулками, с домом культуры на углу, от которого наискосок вдоль моря убегала к порту родная улица Греческая. Максим присел на скамейку, закрыл глаза, вспомнил сладкие минуты далёкой юности. Вдруг в этот момент его кто-то окликнул.
– Макс, ты что ли? – прямо перед скамейкой у толстой колонны с афишами стоял с широко раскрытыми удивлёнными глазами одноклассник Серёга Першин. – Вот так встреча!
Максим обрадовался встрече, Серёга лучше всех писал школьные сочинения, тоже пробовал свои силы в разных городских газетах, хотел сдать документы на факультет журналистики в Ростове-на-Дону, но неожиданно для себя стал историком. И, как поговаривали на встречах выпускников другие одноклассники, весьма неплохим, в школе, где он работал, его обожали дети и уважали коллеги.
– Серж, привет, дружище! – Макс взволнованно вскочил со скамьи и тепло обнял школьного друга. – Сколько не виделись?
– Не считаю, – приятно улыбнулся Серёга. – Какая разница? Главное, встретились. Ты тут надолго? Чем сейчас занят? А то посидели бы в какой-нибудь забегаловке.
– Так давай, я, считай, на месяц здесь, только с вокзала. Ещё своих не видел, но и не звонил им. Хочу сюрпризом явиться.
Максим и Серёга осмотрелись и, не сговариваясь, словно в унисон, решили присесть в кофейне напротив входа в парк.
– Ты как? Не женился? Смотрю, банки подкачал, в зал ходил? – спросил Серёга.
– В зал ходил, работа такая, – улыбнулся Максим, рассматривая, словно впервые, свои литые упругие бицепсы. – Без физкультуры либо жиром заплыл бы, либо в больничку с сердечком слёг. Сейчас, правда, бросил. Всё некогда, некогда. Как со своей расстался, так почему-то ни на что не стало хватать времени. Представляешь?
– У тебя же, кажись, Ксюха была?
– Ксюха это здесь была. Давно. Стареешь, забывать начал. А в Москве другая, ты её не знаешь.
– Да, блин. Время летит так быстро, что фиксировать события не поспеваешь. Доехал- то хоть нормально?
– Нормально, если не считать какого-то чудака, загрузившего меня разговорами о войне. На фронт ехал, доброволец типа.
– Ага, сейчас много таких. Не понимаю их как человек, принимаю, как гражданин, но могу посочувствовать как историк. На мой взгляд, ничем хорошим для них вся эта спецоперация не закончится.
– А для нас?
– Если доживём до конца войны, то есть шанс периодически встречаться в парке Горького и пить кофеёк. Ты, к слову, с сахаром или без?
– Я чай. Чёрный, сахара одну.
– Девушка, можно кофе без сахара и чёрный чай с одной ложкой сахара, – обратился Серёга к заскучавшей в ожидании заказа полной белокурой барменше. – У нас в школе поговаривают, что летом мобилизация будет.
– Серьёзно? – заёрзал Максим. – Я думаю, что вряд ли. У нас армия больше миллиона, да и добровольцы, народа хватит.
– Смотря на что, – сказал Серёга, посмотрев хмуро, исподлобья. – Поштурмовать пяток городов хватит, взять пару областей тоже хватит. Но всё это хозяйство контролировать надо, снабжать, кормить, отстраивать. Сам понимаешь, тут одними штурмовиками не обойтись, нужна армия другого состава. Да и война не на полгода эта.
– Почему ты так решил?
– Как историк проанализировал. Первая мировая тоже ведь не сразу началась, как Гаврила Принцип австрийского эрцгерцога кокнул. Да и прежде, чем фрицы под Москвой оказались, Испания была, Карелия, раздел Польши. Так что всем достанется. Но тем, кто первыми пошёл в огонь, не завидую.
– А можно бы было всё это как-то не допустить, я имею в виду нынешнюю войну? Вот, собеседник мой в поезде считает, что нельзя.
– А как? Война заказана и оплачена, и поле боя было выбрано уже давно. Нас это не касалось особо. Так, беженцы ехали то из Донецка, то из Мариуполя, всякое рассказывали. Но уже тогда было понятно, что это только начало.
– Ну, из Донецка понимаю. А из Мариуполя чего ехали, там же не стреляли, вроде.
– Много ты, Макс, знаешь. Стреляли. И люди пропадали. Причём не в единичных экземплярах, а массово. Насколько массово – пока сложно сказать, это через десятки лет станет достоянием общественности. Но к тому времени уже никто не ужаснётся, потому что умопомрачительная информация о всех последующих жертвах затмит первые.
– Ты меня пугаешь, дружище. Если честно, я вообще как-то не вникал в суть конфликта. Не интересовало, да у нас в редакции это было моветоном. Так руководство определило.
– Не пугаю я, Макс. Просто констатирую. Про Мариуполь ведь слышал, что там было?
– Ну, так, в общих чертах, что в подземельях заводов украинцы прятались.
– Я не о подземельях, псы, что в них пировали, сами себе судьбу выбрали. Поделом, если их пустят в расход. Я о мирных людях, кто не хотел войны, кто избегал её. Там реально был ад, я даже боюсь каких-то сравнений с другими городами – Дрезденом, Сталинградом… Я там, в Мариуполе, сам был неделю назад. С волонтёрами ездил. Не дай, бог, Макс…
– И что там?
– Лучше не знать, тем более не видеть. Хотя с другой стороны, был у меня любопытный разговор с одним местным мужичком. Старенький такой, лысый, с палочкой вокруг своего разбитого дома ходил и охал. Я подошёл к нему, сунул гуманитарный набор, посочувствовал. А мужичок мне возьми и анекдот расскажи. Может, слышал? Про женщину, которая воды боялась?
– Рассказывай.
– Короче, вернулся домой из командировки муж. А жена с любовником. Молит бога, мол, спаси, муж убьёт. Бог спас, но сказал, что погибнешь не от рук мужа, а от воды. Женщина три года ни на море, ни на речку не выезжала, в ванной купалась с осторожностью, воду мелкими глотками пила. А потом ей в профсоюзе предложили бесплатную путёвку на лайнере. Решила, что если за три года ничего не произошло, может, и в этот раз как-нибудь пронесёт. Да и любит народ халяву, чего ж от путёвки отказываться. Вышли в море, тут кораблекрушение, лайнер идёт ко дну. Снова взмолилась женщина, просит бога спасти. Говорит: «Неужели ты, бог, из-за одной меня столько людей погубишь?». И тут разверзлись небеса, оттуда бог и говорит: «Да я вас, шлюх, три года на этот корабль собирал!». Я сначала не понял, к чему бы мужик мне этот анекдот рассказал. Он пояснил кратенько. Говорит, что, может, бог тоже свои виды имел на Мариуполь и тех, кто туда прибыл за восемь лет бойни. А наехало туда немало падали человеческой. Жаль, что из-за неё и многие обычные люди пострадали. Вот их реально жаль.
– М-да, приехал домой. А тут чем ближе к ленточке, тем больше разговоров о войне.
– Зато чем дальше от линии фронта, тем громче крики «Можем повторить!» и «На Берлин!». Или наоборот – «Нет войне!» – другая крайность. Ты не думай, Максим, я и не осуждаю никого, и не поддерживаю до мозолей на гландах. Просто жизнь – она одна, хочется жить, ни с кем не враждовать, радоваться. А это пространство с каждым днём становится всё теснее. Из Москвы пока не видно, но и туда докатится, поверь.
– Вот, не хочу об этом думать. Просто не хочу. Я ещё тогда в четырнадцатом году, хоть и глуп был, но понимал, что зря мы в этот Крым влезли, Донбасс поддержали. Ну, или часть Донбасса.
– Я тоже не хочу думать. Только думаю, и считаю, что всё не зря. Абсолютно. И только история вправе вынести свои вердикты, а не мы.
– Какие вердикты, Серёга? Мы нарушили территориальную целостность чужой страны.
– Тоже либеральной пропаганды что ли подъел? А право народа на самоопределение куда дел? Значит, хохлы имели право от нас отсоединиться, а русские обратно к нам от хохлов не могут? И с какой стати Украина чужая страна? У меня мать полтавская, в Харькове училась. Там тётка осталась. Всё дело в том, как я сам размышляю, да и с хорошими юристами эту тему перетирали, что право народа уперлось в территориальную целостность. Но в этой вилочке есть один гвоздик, который почему-то все забыли. И только хорошие историки помнят. Это то, что в Киеве произошёл государственный переворот, перестала действовать конституция государства. И именно в этот период, Макс, когда в стране не было ни президента, ни какой-либо объективно легитимной власти, ни конституции, ушёл и Крым, и Донбасс. Причём Донбасс ушёл куда более легитимно, чем ты можешь себе представить. Они выбрали на народных вече органы новой местной власти вместо старой, сбежавшей с Януковичем. Копное право называется, форма прямой демократии. Будет интересно – расскажу как-нибудь. Правда, на Крым хохлы, или те, кто ими рулил из-за океана, не сунулись, побоялись получить по носу, а за Донбасс вцепились. Уголёк, руда, газ, металлургия, соль, химия – на дорогах европ просто так не валяются. Так что всю эту бодягу, про территориальную целостность можно перелистнуть и забыть. Была бы им нужна целостность – договаривались бы с народом без войны. Но на народ чихать они хотели.
Серёга и Максим замолчали. Каждый задумался о своём, и каждый хотел сменить тему сложного разговора, завязавшегося совершенно нежданно, но в этот исторический час как будто обязательно.
– Сам-то как? Как супруга Света? – первым прервал затишье Максим.
– Вторым ходит, – лукаво подмигнул Серёга.
– Оба- на, так ты скоро отец-героин будешь? – весело воскликнул Макс.
– Надеюсь. Помнишь Влада Кукина? Ну, тот, что двухпудовую гирю из школьного спортзала в девятом классе украл? Мы с ним решили небольшой бизнес замутить, ну, чтоб кроме хлеба ещё и масло иногда в рационе было.
– Да ты что? Молодцы.
– Да. В Никольском хотим магазинчик продуктовый соорудить. Но не простой магазинчик, а с некоторой изюминкой. Хотя, если откровенно, первооткрыватели не мы. Влад бросил клич среди бомжей и гопоты в заливе, чтобы собрали бутылки из-под шампанского. В общем, мысль такая, чтобы магазин этот был полностью построен из бутылок. Ну, понятно, внутри всё сделать красиво, а снаружи так, чтобы издали привлекал внимание. С башней какой-то, как у крепости. Вот.
– Где-то я видел дома из бутылок, интересные конструкции. Это сколько надо собрать тары на магазинчик?
– На один квадратный метр стены минимум двести бутылок.
– Не слабо.
– Тысячи три с лишним уже собрали, это на пару стен. Но их все нужно вымыть, высушить, плотно закрыть. Работы – непочатый край. У одного чудака в гараже выбрали больше тысячи бутылок, тоже собирал с незапамятных времён по всем злачным точкам. Что интересно, в одной бутылке нашёл послание в будущее. Представляешь, какие-то школяры ещё в семьдесят восьмом году прошлого столетия написали записку о том, кем они хотят стать. Закупорили в бутылке, как в пиратских книгах, и бросили в Миус. Чудаки. Интересно, конечно, живы ли они, и кем реально стали?
Максим легко вздрогнул, ибо в этот момент вдруг вспомнил про «Историю одной фотографии», ставшую фактически темой жизни для его шефа Арсения Викторовича. Максим вспомнил о том, что ему двадцать восемь лет, шесть из которых он усердно топчется на одной и той же неблагодарной ниве описания житейских историй известных в определённых кругах общества людей, которые зачастую ему не интересны сами. Но ни одна из них так и не явила собой ту историю, которая бы каким-то образом изменила его жизнь, дала новый творческий толчок, как вода оживляет усыхающее растение. Записка в бутылке с посланием в будущее? А что, это могло бы быть интересным, если по той же схеме, о которой говорил шеф, найти авторов этой записки, составив некое жизнеописание с продолжением. Это мог бы быть целый сериал. А если им заинтересовать какого-нибудь сценариста кино, или самому попробовать написать киносценарий? Из этого мероприятия можно было бы сделать и некую прибыль. У Серёги – стеклотарный магазин, а у Максима – бутылочная история.
– Серж, с этого места подробней, если можно. Эту записку увидеть можно? Хочу сфотографировать, – внутренне трепеща как рыба, увидевшая сияющую блесну, спросил Максим.
– Дома она, я её в файлик упаковал и в книгу по истории Таганрога положил, – тепло, словно одарил друга несметным богатством, ответил Серёга. – Заинтересовало что ли? Вот, видишь, что значит встретить старого дружбана! Эксклюзивчик!
– Реально интересная тема могла бы получиться, – нетерпеливо задёргался Макс, уже предвкушая, как он доложит о ней редактору и тот многозначительным кивком головы утвердит её в план.
– Да я тебе её подарить могу. Тоже мне ценность. Вообще хотел выбросить, Кукин сказал: «Оставь». Лежит давно, ждёт тебя, – громко и раскатисто засмеялся Серёга. – Напишешь репортаж, хоть ссылочку сбрось, почитаю.
– Договорились. За кофе я плачу. А ты где живёшь сейчас?– спросил Максим, надеясь заполучить записку как можно раньше.
– На Мариупольском шоссе возле тридцать шестой школы. Но записка у матери дома, мать, как и раньше, на Фрунзе живёт. Можем зайти в гости, если не спешишь?– предложил одноклассник.
Профессиональная привычка делать всё и сразу, не откладывая в долгий ящик, привела Максима в квартиру матери Серёги Першина. Это была высокая стройная темноволосая женщина с ярко накрашенными губами, добрыми глазами с немного припухшими верхними веками, одетая в красного цвета длинный домашний халат с низким декольте, широко распахнутый выше колен.
«Ничего себе! – подумал Максим, слегка опешив от внешнего обаяния хозяйки небольшой, но современно обставленной двухкомнатной квартиры. – Была бы чуть помоложе, я бы ей отдался, честно слово. Интересно получается, десять лет проучился с Першиным в одном классе, гуляли по одним улицам, и ни разу не видел его мать. Интересно, какой она была в те годы и сколько ей лет сейчас? Жаль, конечно, либо я так поздно родился, либо она рановато…».
Получив в руки желанный файл с запиской, Максим вежливо отказался от чая, скрыто исподлобья ещё раз полюбовался роскошными формами и приветливой улыбкой Серёгиной мамы, и распрощался, пообещав, что в следующий раз обязательно задержится. Тем более, что и мама друга очень настаивала на совместном обеде.
«Вот же чёрт! Просто ведьма какая-то, глазищи зелёные, эти ямочки на щеках, ух, с одного взгляда залихорадило! Не было бы Серёги рядом, остался бы. Сто процентов не отказался бы с ней пообедать. Даже ради интереса, а там бы как карта легла», – мечтательно подумал Максим, съёжился и быстро зашагал в направлении дома своих родителей.
А в этот момент за обеденным столом Першин отвечал на заинтересованные вопросы своей мамы о том, что это за интересный парень приходил к ней в квартиру, о котором она в прошлые годы слышала лишь мимоходом.
VIII
Обед, приготовленный родной мамой – самый вкусный и полезный в мире. Виктория Николаевна Гущина – бухгалтер отцовского малого коммерческого предприятия – в юности закончила кулинарное отделение техникума, и даже некоторое время трудилась поваром в школьной столовой. Потом замужество, выживание на руинах большой страны, участие в медленно набирающем обороты отцовском бизнесе. Но как быстро приготовить вкусный обед своему «блудному» московскому сыну, не забыла даже спустя десятилетия после кулинарной муштры.
Максим с аппетитом уплетал горячие мамины котлеты и молча рассматривал её располневшее лицо, огрубевшие руки, шею, стянутую глубокими морщинами. Маме пятьдесят два года, но выглядит уже как умершая пять лет назад бабушка, которой было семьдесят. Максиму не давали покоя мысли о Серёгиной матери, которую он визуально сравнивал со своей, и видел эту поразительную разницу. Как могла женщина, которая пусть моложе его родительницы всего на несколько лет, так сохранить свою фигуру, лёгкость походки, привлекательность лица и женских форм. И даже дома одевается так модно и сексуально вызывающе.
– Мама, ты телевизор смотришь? Видела президента Франции Макрона и его жену? – неожиданно, словно развлечения ради, спросил Максим.
– Видела, конечно, – захлопала глазами Виктория Николаевна.
– И как они тебе? – хитро смотря в зрачки и ожидая реакции матери, продолжил Макс.
– А как надо? Ну, пара как пара. Что такого? Что ты имеешь в виду? – не поняла напора сына Виктория Николаевна.
– Макрон моложе своей жены, её, кажется, Брижит зовут, на целых двадцать четыре года! Как тебе такое? – довольным голосом выпалил Максим.
– Ну, не знаю, – пожала грузными плечами мама. – Никогда не задумывалась над этим. У них там во Франции такое, наверное, в порядке вещей. Эдит Пиаф была намного старше мужа, лет на двадцать, наверное.
– Да и у нас в порядке вещей, – перебил Макс, – Киркоров и Пугачёва, например…
– А потом Пугачёва и Галкин, – засмеялась Виктория Николаевна. – Извращенцы какие-то…
– Почему сразу извращенцы? Я лично ничего странного в этом не вижу, у них ведь даже дети есть, – снова не дал договорить матери Макс. – Я недавно интервью брал у сорокалетней тренерши по лёгкой атлетике, так она вышла замуж за своего воспитанника, а ему двадцать. Жизненная история, мам. Любви, как говорят, все возрасты покорны.
– Ох, и работа у тебя, сынок, с такой работой нахватаешься такой грязи, что не отмоешься потом. Ну, да, Москва, туда всё дерьмо со всей России съезжается за перспективами, которых нет на периферии, – вздохнула Виктория Николаевна.
– Мам, я тоже дерьмо? – обиделся сын.
– Да при чём здесь ты? Я про этих, как их, ну, понаехавших извращенцев говорю. Весь телевизор ими забит.…
– Мам, а если бы я, например, встретил женщину старше себя?
– Так и знала. Поругался со своей бизнесменшей, всё, пошёл по рукам парень. Ну, давай, рассказывай, кто она на этот раз? – жёстко спросила Виктория Николаевна, словно перешла в психическую атаку.
– А я разве сказал, что у меня кто-то есть, я чисто гипотетически…
– Ага, гипотетически, то про Макрона, то про тренершу свою сорокалетнюю, издалека зашёл. Ты мать не обманешь. Не хочешь говорить, скоро отец придёт. С ним про этих педофилок потолкуешь, – голосом, полным обиды, проговорила мама, убирая пустую посуду со стола.
– Насмешила, мам. Педофилки! Не могу-у! – раскатисто рассмеялся Максим.
Отец Владимир Алексеевич Гущин приехал ближе к вечеру, когда разогревшее портовые крыши солнце скользнуло вдоль берега моря и закатилось за порозовевший на западе горизонт. По-мужски коротко обнялись. Отец достал из холодильника бутылку водки.
– Не научился пить? – спросил сурово. Максим отрицательно покачал головой, отец, одобряюще кивнув, убрал бутылку обратно. – Так сказать, на побывку?
– На месяц, чуть меньше.
– Чем заниматься думаешь?
– Отдохну немного, – задумался Максим. – А потом хочу одну тему здесь в разработку взять. Школьный друг подкинул записку, написанную школьниками ещё при СССР. Представляешь, босяки, запечатали её в бутылку и кинули в залив. Кто-то выловил и сохранил до наших дней. Появилась идея найти авторов записки и сделать крутой такой материал об их нынешней жизни. Кстати, ещё даже не изучил бумаженцию. – Макс с гордостью достал из файла пожелтевший листок с выцветшей записью.
– Так, подожди, здесь написано: «город Вольный», – бережно прочитав протянутую бумагу, одёрнул довольно улыбающегося сына Владимир Алексеевич. – Ты представляешь, где это?
– Какой ещё Вольный? – нахмурился Максим. – Разве не Таганрог?
– На, сам почитай.
Максим принял записку и внимательно пробежал по нескольким написанным разными почерками строкам. В конце прочитал: «г. Вольный, СШ№7 имени В.И.Ленина, 10-а, 1978 г.»
– Ни фига себе! И как туда ехать? – озабоченно возмутился Максим.
– А никак! Не ходють туды поезда, и автобусы тоже. Как в страну дураков, поэтому Буратино в неё пешком ходил, – саркастически отрезал отец. – Раньше, при Союзе, был прямой рейс, пару проходящих – на Ворошиловград, Северодонецк – тоже катались, а сейчас всё, другое государство. Через Ростов только, с пересадкой. Но там война. Оно тебе надо?
– Вот, чёрт, – скривился Максим. – Хотя с другой стороны есть какой-то в этом свой шарм. Репортаж из зоны боевых действий. Может, шеф поведётся на хорошую тему, раскошелится командировочными?
– Да прекрати ты, – басом протянул отец. – Это тебе что, игрушки? Люди рассказывают, что там всех подряд мужиков хватают и на фронт, окопы рыть.
– Да я ещё никуда не еду, но тема интересная, – с нотой возмущенного разочарования и надрывом выдавил из себя Максим. – Вот бы реально узнать и описать всю историю возникновения, написания этой записки, и понять, как она могла попасть к нам в залив.
– Как? Как? – перекривил сына отец. – Каком кверху. Миус берёт своё начало где-то под Дебальцево, это на трассе Ростов-Харьков, представляешь? Далековато будет.
– Ну, Москва дальше.
– Москву не бомбят.
– А Вольный это разве передовая?
– Ух, ты какой умный стал – передовая, тыловая! Там военное положение, и этим всё сказано. После войны напишешь свою историю. Да и в Таганроге я здесь тебе столько тем найду, не переваришь.
Неодобрительно слушавшая мужской разговор Виктория Николаевна выдержала свою паузу и тихо вставила:
– А у меня в Вольном подруга жила. Её туда давно ещё, в восьмидесятые годы, наверное, командировали на какой-то завод, филиал нашего, таганрогского. Так Машка поработала на нём немного, а потом удивила всех, представьте, замуж за шахтёра вышла. И осталась там. Я на свадьбу ездила, ох и гуляют эти шахтёры, скажу я вам, мальчики! Еле выжила. А после того как-то разошлись у нас с подругой пути-дорожки. Она приезжала поначалу к родителям, потом похоронила их и пропала в своём Вольном. Но адрес у меня где-то записан. Я не сторонница того, чтобы ты, Максим, туда ехал, но если пошлют, то Машу надо разыскать. Я ж не знаю, как у вас там, в Москве. Начальству ж виднее.
– Мать, помолчи, – перебил Владимир Алексеевич.– Не начальству решать – подставлять человеку голову под снаряды или нет. Давай так, сынок, пока отдыхай. Поможешь тут мне немного с крышей, а потом будет видно. Может, эта твоя тема с запиской сама отпадёт, как никому не нужная.
Максим жадно выпил холодный чай и, нахмурившись, отодвинулся в угол кухни. Он был опечален тем, что поиск героев записки осложнён большим расстоянием, непонятной логистикой, ещё и необходимостью ехать в зону боевых действий. Впрочем, он всё равно решил для себя обязательно связаться с Арсением Викторовичем и попросить его благословения на написание материала о послании в бутылке.
Как только все церемонии родительско- сыновней встречи закончились, Максим уединился в спальне и набрал шефа.
– О, рад слышать, тебя Макс. Нормально ли доехал? Как погода на Юге России? – отозвался Арсений Викторович. Максим поприветствовал директора и вкратце изложил ему суть и сюжет предполагаемой авантюры с запиской. На что услышал чеканистое: «Нет!»
– А почему? – растерянно спросил Максим.
– Я должен ещё раз повторять то, что многократно объявлял, в том числе и в твоём присутствии? – тяжело дыша, ответил Арсений Викторович, Макс даже представил его насупившееся похолодевшее лицо. – Хорошо. Я повторю индивидуально для тебя. Для нас нет этой территории. Для нас нет этой войны. Для нас нет этих людей, которые там воюют или пишут записки. Для нас нет беженцев или пострадавших, как бы жалко их не было. Это не Россия, это не наши граждане, это не наша тема и не наше поле для деятельности. И не будет нашей, даже, если меня об этом попросит лично президент. О какой командировке может быть речь? Я понятно объяснил? Тогда конец связи, много дел. Набирайся сил и не отвлекайся на всякую ерунду.
– С ума сойти! – воскликнул Максим, отчаянно бросив на кровать свой телефон. – Вот это поговорили. Как будто ноги вытер. В душу плюнул. Сволочь! Мучитель!
Каким-то неведомым ему чувством Максим в этот момент вдруг ощутил и отвращение к своему начальнику, и свою незримую причастность к странному добровольцу Сане, к неоднозначным словам Серёги Першина об одной с Украиной стране. Ведь действительно, государства разные, а страна одна. И у мамы есть подруга юности за ленточкой, которую она выдавала замуж в Вольном. И мама Серёги –полтавчанка. Подумав о ней, Максим вдруг вспомнил этот высокий разрез красного халата и глубоко проникающий немного лукавый зелёный взгляд.
