Сергей Петрович Волошин
Освобождённый
– Может, тяпнешь, Костя? – предложил Пэпэ.
– Нет, нет, спасибо. Вы не обращайте на меня внимания. Празднуйте. Что ж теперь, если кому-то в жизни не повезло, всем плакать? – натянуто улыбнулся Константин.
– Костя, может, вам какая помощь нужна, мы тут по соседям можем, – предложил Сергей Александрович, отодвинув жену за спину.
– Спасибо за предложение, – уклончиво кивнул Константин, – я подумаю, если что.
К лавочке, вокруг которой собрались соседи, подтянулась ещё одна семейная пара, жившая в покосившемся шахтёрском бараке на четыре хозяина. Поздоровались, узнали Нилова- старшего. Услышав суть разговора, предложили заселиться в одну из трёх брошенных квартир:
– Константин Георгиевич, квартиры, конечно, не ахти какие. Стёкла вставить, печку отремонтировать, полы поправить, меблишку прикупить, а крыша какая-никакая над головой будет. Насчёт легализации – не знаю, тут с юристами надо толковать. А так – заселяйтесь, поможем.
– Спасибо, дорогие. Подумаю. Пока не за что ни окна стеклить, ни мебель брать, – словно стыдясь своего отказа, пожал плечами Константин.
– Так мы по соседям проскочим, у каждого что-нибудь найдём. Так же, народ? – предложила Нина Алексеевна. – Андрей Георгиевич, что ты стоишь, наливай. Праздник всё-таки. Наши деды сегодня Берлин взяли, фрицы капитулировали. Сыночки наши, вот, Мариуполь взяли. Тоже есть повод…
– Да закрой же ты свой рот, Нина! – не выдержав неуместной болтливости жены, сухо рявкнул Сергей Александрович.
– А что я не так сказала? – невинно захлопала ресницами Нина. – Правда же, Константин Георгиевич?
– Правда, Нина, правда, – пожал плечами Нилов-старший. – Только вот не пойму я с некоторых пор – кто у нас теперь наши, а кто не наши.
– Ну, так наши это те, кто воюет за нас, – сказала Нина.
– А я наш? И как мне расценивать тех, кто сжёг мою квартиру, кто убил мою дочь? – спросил Нилов.
– Хм. Ну, там ещё неизвестно, кто вас сжигал, наши или укропы, – робко протараторила Нина, мужчины нетвёрдо закивали.
– Это вам, здесь, неизвестно, а мне, там, очень даже известно. Вот и возникает в голове когнитивный диссонанс со словом «наши», – растянуто, как смычёк по струнам, проговорил Нилов.
– О-о, опять про политику, – вздохнул, взмахнув худой рукой, Андрей Георгиевич. – Ну, вы тут дискутируйте, а пойду со своим котиком пообщаюсь, как говорится, чужое мнение уважаю, но пользуюсь всегда своим, – и неспешно перемещающейся тенью исчез за калиткой.
– Вы Константин Георгиевич хоть что-нибудь нам расскажите про Мариуполь, – прервала возникшую паузу только что подошедшая незнакомая женщина. – Освобождённый Мариуполь, как говорят. Хоть чуточку расскажите. Изливайте боль, мы ж не враги вам, просто люди, просто грешники, мало чего понимаем. Кто там по кому стрелял? Сильно страшно было?
Константин молча отломил и протянул в рот крохотный кусочек серого хлеба и неторопливо, словно пробуя заморский деликатес, прожевал его. Это был вольнянский хлеб, вкус которого был знаком ему с детства. Самый вкусный хлеб, который он когда-либо ел в жизни. Показалось, что за минувшие сорок четыре года хлеб стал ещё вкуснее. А может быть, просто двухмесячная подвальная жизнь на приазовском морозе, в грязи и страхе навеяли такие мысли и по-другому переключили работу вкусовых рецепторов.
IX
2 марта 2022 года в Мариуполе пропало электричество, связь и отопление. Большой город погрузился во мрак, холод и информационный вакуум. Через два дня из-за остановки подпитывающих насосов в кранах полностью исчезла вода. А ещё через пару дней горожане обнаружили, что в системе нет газа. Всё Левобережье от реки Кальмиуса полыхало в огне – шли тяжёлые бои. В центр Мариуполя потянулись вереницы беженцев, просящихся на побывку – кто в брошенные жильцами квартиры и дома, кто хотя бы просто в пустые подвалы.
В один из морозных мартовских дней Константин увидел красное зарево на западе города, а потом услышал раскатистый гул на севере, тогда понял, что город взят в кольцо войсками России и ДНР и бои уже идут по всему периметру. В пока ещё тихом подвале, куда от греха подальше периодически спускались с этажей некоторые жильцы Костиной девятиэтажки, прибился незнакомец – небритый, худой, одетый в камуфляжную куртку, кожаные берцы и тёплые тренировочные брюки. Вместо шапки на голове было намотано чалмой белое банное полотенце. Жильцы решили, что это украинский дезертир, сбежавший с Левого берега.
«Что делать с ним, может, сдать в комендатуру?»– советовались между собой недоверчивые жильцы. Но потом решили, что смысла в этом не было никакого. Если человек сложил оружие, ушёл с поля боя и прибился к мирным людям, значит, он не хочет воевать. И если бы все военные, как этот дезертир, последовали его примеру, то боевые действия закончились в тот же день.
Да и комендатура перестала работать, во всяком случае, отыскать каких-либо людей, отвечающих за общественный порядок, стало невозможно. На улицах и проспектах исчезли кареты скорой помощи, прекратили ездить полицейские патрули. В один из дней незнакомец принёс в подвал два полных холщовых мешка с продуктами – картофель, говяжья тушёнка, лук, сахар, чай.
– Это что? – спросил Константин.
– Гуляем, братцы, – ответил незнакомец. – На вот тебе ещё часики, – и протянул Нилову коробку с новыми механическими часами.
– Не понял, – буркнул Нилов.
– Что ты не понял? Вояки магазины и склады вскрывают и оставляют народу на разграбление. Чего ж не взять то, что неправильно лежит? – звонко отчеканил незнакомец.– Бери часы, пригодятся, я их тут полсотни набрал, можно свой магаз открывать.
– Спасибо, не нужно. А вы уверены, молодой человек, что это не преступление? – недовольно проворчал Нилов, ожидая агрессивной реакции непрошенного гостя.
– Если преступление, то не совершай, никто не заставляет, законник ты наш, – злобно засмеялся незнакомец и предложил укрывающимся в подвале женщинам приготовить из принесённых мешков еду. – То ли ещё будет, мужик, подожди ещё немного, узнаешь, что происходит на Левом берегу.
Готовили на кострах и в мангалах у подъездов. Сначала мужчины вырубили весь городской сухостой. Пилили деревья в парках и на аллеях, затем пробирались в брошенные дворы Новосёловки и разживались дровами в них. Вода ещё была в системе отопления, но пить её никто не рисковал, использовали только для мытья посуды, умывания поили прибившихся бездомных животных.
Их количество росло в геометрической прогрессии. В один из холодных вечеров в проёме между домами поселился серый пушистый кот. В отличие от других животных, суетившихся в дыму возле вкусно пахнущих мангалов и костров, этот кот ничего не просил, не подходил к людям, неподвижно сидел в своей бетонной норе и равнодушно наблюдал за происходящим. Люди пытались накормить кота, но он не прикасался к подносимой ему еде и воде. Вскоре все привыкли к этому странному соседству.
Через несколько дней кот умер, во всю длину вытянув пушистые лапы и конвульсивно раскрыв беззубый рот. Когда Костя решил вытащить его из щели, то обнаружил, что в глотке мёртвого кота застрял металлический осколок от какого-то снаряда или мины. И несмотря на преобладающую личную любовь к псам, злобно выругался, что ведь могли бы проверить и спасти животное, пока оно ещё было живое. Если бы коты умели разговаривать…
Вечером того же дня у подъезда, где толпились кулинары поневоле, остановилась вся растрёпанная, в рваной куртке и дырявых сапогах пожилая женщина. Она долго, щурясь, с негодованием смотрела на людей, вызывая немые вопросы.
– Что, гуляете? – хриплым голосом хронически больного человека спросила женщина.
– Да какой там гуляем? Война у нас, – легко бодрясь, ответила ей Наталья Ивановна.
– Война у вас? Это не война, а пикник, война к вам ещё не дошла, – злобно сказала странная женщина и пошла прочь в сторону Новосёловки.
– Ты слышал? – спросила Наталья Ивановна у Константина.
– Слышал. Надо к Дианке сбегать, сейчас продуктов соберу. Что ж такое-то, ни позвонить, ни написать, и все ответственные мрази разбежались. Сама она там или вернулся Володя?
С одной стороны, Диана жила недалеко, минут двадцать пешим ходом. Но это в мирное время, когда по городу не прилетают мины и шальные снаряды, когда на крышах не караулят пьяные снайперы, а опустевшие улицы не бороздят танки и бронетранспортёры. Нилов решил, что за полчаса мелкими перебежками от здания к зданию, от дерева к дереву, но доберётся.
Пригодились и мешки, принесённые в подвал неприятным незнакомцем в чалме. Наступил таки Константин на горло собственной совести и добропорядочности, и тайком вытащил из мешка две банки тушёнки и пару килограммов картошки, для дочери, ей они в её положении нужней. В городе то и дело случались разрывы, причём всё чаще и чаще, поговаривали, что это украинские военные устраивают муниципальное месиво под названием «блуждающий миномёт», раскатывая по городу на пикапах и беспорядочно обстреливая жилые кварталы. Зная об этом странном и преступном развлечении военных, Костя решил перемещаться, по возможности минуя широкие проспекты, ближе к стенам зданий, через плотно застроенные дворы и арки.
В закопчённом от городских пожаров небе кружили вертолёты, когда прекращался их угнетающий рёв, можно было расслышать тихое жужжание беспилотных аппаратов. Главное – не попасть в поле их зрения, и не важно, кто ими управляет. В войне движущийся мирный человек – раздражитель и помеха для воюющих с любой стороны, об этом Костя неоднократно слышал от опытных людей и читал в сети Интернет.
Благополучно обогнув площадь Кирова и проскочив проспект Металлургов, неистово ускоряясь на пологих подъёмах неровного тротуара, Костя нырнул между домов микрорайона. Ещё метров сто – и дом Дианы. Там, вдали, за заводом «Азовсталь», поднимались клубы смрада горевших домов Левобережья, гулкие звуки работы артиллерии в этом месте города были слышны куда отчётливей и страшней.
«Надо забирать Дианку к нам, у нас как-то спокойней», – подумал Костя, хотя допустил, что так может быть не всегда.
В этот момент резкий удар сзади опрокинул лицом вниз на припорошенную пушистым снегом землю. Сначала было ощущение, что где-то рядом разорвалась хитро прилетевшая мина, и это взрывная волна мощно охнула в затылок. Но незнакомые голоса с западноукраинским акцентом дали понять, что удар был произведён человеком, стоявшим за углом дома, которого, увлекшись поиском безопасного маршрута, Константину не удалось заметить вовремя.
– Хто такый?! Шчо у торби?– услышал Константин над собой.
Попытался повернуть голову и посмотреть на спрашивающего, но крепкий боковой удар ногой в висок едва не нокаутировали Нилова. Острая боль пронзила каждый позвонок шейного отдела и вцепилась в мозг. Костя понял, что ситуация складывается не в его пользу, подняться не дадут, нужно отвечать без промедления и лишних движений.
– Та тут йижа в нёго, – послышался другой голос, более моложавый, нежели предыдущий. – Шчо з ным робыты?
– Йижу забырай, а ёго…– наступила пауза, в ходе которой, и Нилов это осознал каждым своим атомом, решалась его судьба – жить или не жить. Почему-то вспомнилась покойная мама в Вольном. Родная улица с крутым изгибом, из-за чего дома одной стороны были как на ладони, а бараки другой стороны прятались друг за другом, перекрывая общий обзор. Погнавшись по кругу за весёлым игривым щенком, маленький Костя не заметил, что кто-то из старших мальчишек натянул между деревьев поперёк улицы проволоку на уровне щиколотки. Больно упал на булыжное покрытие, свёз до крови колени. Из-за поворота раздавался обезьяний смех малолетних нахаловских шутников. Всё это увидела мама. Разогнала хулиганов, развязала проволоку, подняла с дороги Костю – обессиленного, жалкого, но не выпустившего ни одной слезы. Нилову очень захотелось, чтобы этот момент повторился снова. Только отнюдь не хулиганы возвышались сейчас над его головой, а люди, для которых жизнь человека не стоит ломаного гроша. Поведение военных за последние восемь лет их мариупольской командировки это в полной мере подтверждало, даже полицейские старались обходить и объезжать их десятой дорогой, – Хай шуруе туды, звидкиля прыйшов, жэны ёго, – закончил самую длинную фразу в жизни Константина обезличенный украинский военный.
– Пишов! – крикнул человек с моложавым голосом, ударив ногой под левое подреберье. Костя попытался подняться, но новый удар снова сбил его с ног. Раздался смех. – Назад йды, паскуда! Повзы, хробак!
Нилов понял, что попасть к Диане ему не удастся никак. Район оцеплен украинскими военными, которые жёстко, даже безжалостно реагировали на любое передвижение гражданских. Получилось бы выжить самому. Из сказанного за спиной понял только одно – ему предложили червём ползти обратно. И Костя пополз, превозмогая жуткую боль, до угла ближайшего дома, чтобы попытаться встать, осмотреться и тогда решить – что делать.
Подняться удалось с большим трудом, да и то опираясь на невысокий тополёк, одиноко стерегущий гнетущее безмолвие. До потери сознания резало и горело пламенем ушибленное ударом подреберье, но обезболить было нечем, а пожаловаться некому. Обратил внимание, что возле домов зависло полное безлюдье, лишь у ступенчатых подъездов сиротливо дотлевали костры. Скорее всего, подумал Константин, военные загнали людей в подвалы, либо создали такие условия, чтобы те сами боялись высунуть нос на улицу. Вероятно, и Диана прячется где-то в подземелье, но пробраться к ней возможность не вырисовывалась – к избивавшим Константина солдатам на камуфлированных американских «Хаммерах» подъезжали новые группы вооружённых людей. Кто-то говорил по-английски.
Путь домой оказался куда опасней, по проспекту, истошно вопя, бегали военные, впереди дымились подожжённые девятиэтажки, в междомовые арки загонялись танки, поэтому бежать предстояло не дворами, а прямиком через площадь, при этом старясь не попасть в поле зрения солдат и беспилотников. Самой безопасной в этот момент Нилову показалась дорога через частный сектор в районе больницы скорой медицинской помощи. В крайнем случае, можно укрыться и в самой больнице, заодно проконсультироваться по поводу болящих рёбер.
– Вы что, серьёзно?– воскликнул мечущийся по вестибюлю неопрятно одетый мужчина, назвавшийся Косте больничным врачом. – Какие рёбра? Мы не успеваем людей с того света возвращать, у нас ранеными коридоры забиты, люди без рук, без ног, штабелями между трупами лежат. Рентген вам никто не сделает, либо у вас ушиб, либо перелом. Перевяжите туго чем-то плотным, уколите обезболивающее, у нас его не хватает.
– А где можно взять? – робко спросил Нилов. – Купить я имею в виду…
– Купить? Именно взять! – не размыкая губ, криво усмехнулся врач. – Купить уже не получится. Аптеку, что у «Клеопатры», ещё вчера размародёрили, на Кирова – позавчера. Думаю, что такая беда сейчас повсюду. Может, на рынке что-то ещё работает, не знаю.
На рынке, куда Константин мимо собственного дома проскочил по приросшей к частным гаражам и строениям наклонной асфальтированной дороге, тоже творился хаос. Жуками расползаясь в разные стороны, пригнувшиеся к земле люди тащили и везли на тачках ящики с водкой и вином, упаковки с пивом, кто-то нёс оргтехнику и новую верхнюю одежду, нахраписто переступая через разбитые стёкла витрин.
– Чего стал, как вкопанный?! – окликнул кто-то Нилова.– Иди, в подземном переходе ещё можно кое-что взять, но золотишко уже вчера всё выгребли. Смотри, аккуратно, есть вооружённые придурки, лучше не связывайся, стреляют падлы.
Константин понял, что в покинутом полицейскими и местной властью городе наступило всеобщее безумие, именуемое мародёрством. Озверевшие люди хватали всё и везде, что, по их мнению, уже было обречено на уничтожение в ходе приближающихся с окраин боёв. Некоторые мариупольцы взламывали магазины, киоски и контейнеры в поисках пропитания и воды, другие – ради лёгкой наживы, возможного обмена и перепродажи, а третьи – просто потеряли веру в то, что всё это добро уцелеет, не сгорит, не будет перемолото снарядами в пыль и пепел, поэтому лучше прибрать к рукам то, у чего нет шансов быть сохранённым.
Аптека на рынке тоже была разбита и пуста. Костя присел на совершенно новое, брошенное или оставленное кем-то на потом кресло, стоящее между торговыми рядами. Безумно болело ребро, а, может быть, это ныло сердце или билась в зорящем бессилии сама душа. Рядом с узким проходом на улицу Митрополитскую, беспомощно поднимая вверх руки, лежал на спине мужчина средних лет, одетый в неубедительную для небывалых мартовских морозов тонкую ветровку. На мелового цвета лице – маска боли и безумия. Вокруг него столпились сердобольные прохожие.
– Дышит. Шевелится. Живой. Но не говорит совсем – кто он откуда и что с ним, – поясняла милая бабушка в синем платке, закинувшая на хрупкие плечи тяжёлый мешок с раздобытой где-то мукой. – Он ещё с ночи тут лежит, никто не обращает внимания, идут мимо. В больницу бы его, но как – ни скорых, ни машин, а если и есть машины, так бензина ни у кого не сыщешь?
– Да никто сейчас никому не нужен. Каждый за себя, – бросил на ходу рыскающий по рынку мужичок с толстым опухшим то ли от бессонницы, то ли от спиртного лицом.
– Надо «синим» сказать, может они чего сделают, – предложила красивая, но запредельно бледнолицая молодая женщина с двумя пакета макарон под мышками. Под «синими» она имела в виду украинских военных, которых так назвали из-за отличительных синего цвета повязок на рукавах. Никто в центре города ещё не видел наступающих солдат Донецкой республики и России, но знали, что их отличают от «синих» белые повязки. Поэтому и называли наступающую сторону «белыми».
– Не надо. Пусть лежит человек, «синие» его ещё пристрелял, а так, глядишь, поживёт, – горько вздохнула милая бабушка и зашагала в сторону трамвайного кольца.
Этот мужчина неподвижно лежал под рыночным забором и на следующий день, когда Константин, отбросив все терзавшие его предубеждения, пришёл на рынок раздобыть каких-нибудь круп. Неизвестный добрый человек укрыл больного пронафталиненным одеялом из бабушкиного сундука и закрепил на стене рынка картонный листок с надписью: «Этот человек живой, он не ходит и не разговаривает, покормите его». Ещё через день на посиневшем, но ещё дышащем мужчине беззаботно грелся чей-то потерявшийся пёс с брезентовым ошейником. А на следующий день труп мужчины был полностью накрыт одеялом, но никто из прохожих уже не останавливался и не обращал внимания на продолжавшую висеть надпись на стене.
Наталья Ивановна, узнав о том, что муж так и не смог пробраться к дочери, совсем слегла и перестала спускаться в подвал. Несмотря на отсутствие отопления, в квартире было немного теплей, чем в промёрзшем подземелье, простеленном ящиками из бумажной гофры и заставленной приготовленной жильцами всевозможной мебелью и утварью. Бои шли где-то в Приморье, Ниловы решили, что это ещё далеко и приняли решение отказаться от ночёвок в подвале, лишь днём выбираясь из квартиры на улицу для приготовления пищи. Наталья Ивановна при этом помочь практически ничем не могла, отказывали ноги – и от болезни, и от переживаний, да и от непрекращающихся дерзких холодов.
Спали на диване в зале, под двумя тёплыми одеялами, не снимая верхней одежды. С вечера подогревали на костре грязную воду, собранную из растопленного снега, разливали её в пластиковые бутылки и клали под одеяла в качестве грелок. Самолёты гудели и днём и ночью, где-то вдали, за изогнутой блюдцем Новосёловкой и толстой стеной соседних микрорайонов слышалась работа артиллерии, чернел дым горящих домов. Ниловы осознавали, что всё это медленно, метр за метром приближается и к ним. Но хотелось, прежде чем надолго уйти в тёмный подвал, ещё немного пожить как люди – в квартире, пусть без телевизора и Интернета, без тёплой ванны и газа, но с чаем за круглым стеклянным столом и светом в ещё не прокопчённых окнах.
Главным информатором в доме стал Николай Иванович, не изменявший своей замшевой шапке-панаме. Как чудно всё в мире человеческом устроено: когда у тебя есть телевизор, интернет, соцсети, электронная почта и мобильный телефон, ты на лихом коне, ты в информационном потоке, который не прерывается ни днём, ни ночью. Начитавшись и насмотревшись чужих статей и видеороликов, ты заносишь своё имя в списки крупных знатоков и экспертов и наделяешь себя правом самому вершить информационное правосудие – кого-то обвинять, кого-то защищать, а кого-то просто учить уму-разуму. Ты ведёшь многочисленные блоги, гоняешься за рейтингами и даже монетизируешь их, считая себя стоящим на более высокой ступени развития, нежели рядовой пенсионер-металлург.
Но когда внезапно в один неблагополучный день во всём большом городе незапланированно обрывается электричество и связь, ты становишься беспомощным профаном, ничего не знающим, не понимающим и хватающимся, как утопающий за соломинку, хотя бы за какую-нибудь банальную сплетню, принесённую сарафанным радио от более-менее информированных людей.
У Николая Ивановича был кум, поставивший на балконе солнечную батарею. А ещё был маленький китайский радиоприёмник с аккумуляторами, который заряжался от этой солнечной батареи. Кум умудрился выехать из города в сторону Запорожья, хотя точно никто не знал, получилось ли у него доехать в конечный пункт назначения или был обстрелян и пал где-то в полях Приазовья. Ключи от квартиры кум оставил Николаю Ивановичу. И тот стал во дворе не только местным Левитаном, но ещё и главным доморощенным экспертом по военно-политическим вопросам.
Свой телефон Николай Иванович тоже заряжал от батареи. Иногда уходил на полдня за три километра к магазину «1000 мелочей», где волшебным образом периодически появлялась недоступная в других местах мобильная связь. Радиоприёмник транслировал один из донецких каналов, а по телефону с помощью сообщений можно было связаться со знакомыми на Украине, собрав последние известия от них. Сравнивая две информации, полученной с двух сторон, Николай Иванович открыл в себе талант аналитика, чем с успехом стал пользоваться среди оставшихся жильцов двора. Даже всегда считавший себя продвинутым знатоком политики Нилов, стал прислушиваться к Ивановичу. Больше внять было просто некому – одна пресловутая банальщина или подтачивающая нервы паника.
– И не дёргайтесь, никаких зелёных коридоров нет, посему полное спокойствие, как при изнасиловании: если оно неизбежно, то расслабься и получи удовольствие, – шутя, убеждал Николай Иванович соседей, упорно намеревавшихся выехать из города в любую доступную сторону. – На Украине говорят, что не даёт Россия, в Донецке говорят, что обстреливают украинцы. В общем, пора свою армию создавать и идти на прорыв блокады, других путей не вижу. Одна хрень – где бы с десяток танков взять, без них – никак.
– Иваныч, кончай мечтать, – перебивали соседи. – Говори, они собираются как-то заканчивать всё вот это? Когда дадут свет? Где этот долбанный мэр? Где мировое сообщество?
– Мировое сообщество, граждане туристы, помнит о нас. И все только о нас и думают, и на Украине, и в России, даже в ООН. Легче стало? – меланхолично балагурил Иваныч, подбрасывая дровишки в мангал.
– Так почему бои не останавливают? Они там с ума посходили что ли? Город же уничтожают! Как можно было вообще разрешить вести войну в городе, полном людей? – негодующе кричали соседи, отчаянно понимавшие, что их слова – это глас вопиющего в пустыне. Артиллерийские удары становились всё громче, прилёты случались всё ближе и чувствительней, пожаров, окутывающих многоэтажные дома, становилось всё больше. А тушить их было нечем и некому.
Однажды вечером жильцы дома услышали не совсем привычный грохот, это плотно к стене, где разместилась стихийно образованная мусорная свалка, подъехал танк с жёлто-голубым флагом. Постояв несколько минут, он неожиданно выстрелил в западную сторону, где, как сообщил Николай Иванович, полыхала улица Куприна и прилегающие к ней. Прятавшиеся в подвале люди ринулись к выходу.
– Твою ж мать! – крикнула полная женщина с длинной косой, раскинувшейся на лисьем воротнике серого дублёного пальто. – Для тех, кто в танке! Вы что там, сдурели, твари?! Здесь же дети! Сюда сейчас обратка прилетит!
Но в танке никто женщину не слышал, да и слушал ли. Качая панельную стену дома, украинские снаряды беспорядочно летели в никуда один за другим, громя и поджигая чьи-то дома в соседних микрорайонах. Обратка действительно прилетела через несколько минут, снаряд с рычащим гулом разворотил балкон четвёртого этажа и, пронзив бетонную стену, поселился в одной из квартир. Засыпанным бетонной штукатуркой кричащим и рыдающим обитателям подвала, среди которых были и Ниловы, показалось, что весь дом зашатался как яхтный парус во время шторма. Украинский танк ретировался куда-то в сторону драматического театра. Но стало понятно, что это не навсегда, танк вернётся на выбранную его экипажем позицию для стрельбы.
– С какой стороны прилетело – от наших или от ихних? – спросил кто-то робко, почти шёпотом.
– А это важно? С какой бы ни прилетело, судьба у нас одна, – ответили спокойно из дальнего угла.
– Хотелось бы знать, – всхлипывая, промямлил кто-то.
– Да кончайте вы уже политику разводить, – грозно рыкнул из темноты Николай Иванович. – Наши сейчас – это все мы, кто прячется от войны. Не мы это войну начали, и не мы её заканчивать будет. Нам бы выжить как-то. Вот, о чём молитесь.
Женщины зажгли свечи и начали шёпотом читать молитвы. Каждый свою. К общему молитвенному жужжанию присоединились плачущие дети. Ниловы вычаяли длинную паузу, дождались вечерней тишины, и снова решили подняться на ночлег в свою квартиру. Слишком тесно было в подвальных комнатах, где и в полный рост не подняться, да и почему-то не хотелось разделять единую судьбу со всеми остальными. Попадёт в квартиру, пронесёт мимо смерти – что бы ни случилось – так богу угодно.
В квартире было немного холодней, чем в подвале, где общим дыханием жильцов воздух прогрелся до вполне приемлемого для ночлега. Дабы не мёрзнуть, Наталья Ивановна достала из шкафа-купе новый пуховик, натянула его сверху на надетый старый. Сказала, что нечего жалеть новых вещей, когда может статься так, что и поносить их не придётся. Константин Георгиевич положительно кивнул, приняв решение жены. Сам-то он уже давно носил всё, что было в нешироком личном гардеробе.
Вещи для Нилова не представляли большой ценности. То ли дело книги, занимавшую львиную долю квартирного пространства, и размещённые в несколько рядов на аккуратно собранных мебельных горках собственного изготовления. Почти тридцать лет жизни отданы собиранию этой коллекции. Поездки в Москву, Питер, Киев, Одессу, Львов, Минск и даже в Вильнюс, где Константин выкупил у одного пожилого литовца всю серию детских книг «Золотая рамка», которой очень гордился. Несмотря на предупреждения знакомых о грозных и неподкупных литовских таможенниках, нашёл и нужные связи, и необходимые суммы для их финансовой стимуляции и вывоза нескольких сотен томов.
Каждая книга на полке – затаившаяся за прозой жизни поэтическая история, которую Константин мог бы рассказывать часами. Каждая книга – путешествие по закоулкам прошлого и подглядывание в окна добрых воспоминаний. Без своей библиотеки Нилов не мог идентифицировать самого себя, часто терзаясь в вопросах: кто я и зачем живу? Ответ незаметно и без спроса спускался с книжных полок сам собой – Нилов коллекционер и хранитель букинистического наследия и живёт для того, чтобы сохранить его, преумножить и передать потомкам.
Диана не читала книг, но с детства любила вместе с отцом подолгу просиживать под полками, разглядывая картинки на страницах приятно пахнущих собраний сочинений. Когда Диана подросла, Константин сказал ей, что его книги – это её наследство, которое является вполне приличным капиталом. Если им, конечно, грамотно и верно распорядиться, а не сдать на пункт приёма макулатуры. И для этого отец записал для дочери несколько адресов и телефонов признанных в букинистическом мире коллекционеров, с которыми поддерживал тесные связи. Этот листок с адресами так и торчал между книгами в верхнем левом углу самой крайней горки в зале. Для дочери. Посмотрев на него и вспомнив незабываемое приятное общение с крупными коллекционерами, Константин погасил свечу и уснул.
…Авиабомба взорвалась сразу после полуночи где-то недалеко, на Новосёловке, но удар был таким мощным и разрушительным, что на Константина с силой рухнула вырванная из луток балконная дверь. Вся квартира и дом заполнились запахом пороха и звоном бьющегося стекла. Благо, Ниловы завешивали окна одеялами, и густо вдоль и поперёк заклеили все стёкла скотчем. В зал ворвался поток ледяного воздуха. Кто-то на улице неистово голосил и минорно, до кислоты во рту, звал на помощь. Но кто и где именно – разобрать было невозможно.
X
Небо в Донбассе низкое, ночью светится как выкрашенный в тёмно-синий цвет, увешанный гирляндами потолок. Катя Нилова, жена Андрея Георгиевича, любила вечерами всматриваться в это небо, словно искала в нём ответы на сложные житейские вопросы. С Андреем Катя познакомилась ещё в интернате, где они учились в одном классе, жили в одном корпусе.
Бабушка Андрея по матери Ангелине Павловне умерла вскорости вслед за дочерью. Всё, что оставалось на тот период времени у Андрея, это пустующий отцовский дом, школьная возлюбленная Катя, да брат, отбывающий срок за три убийства. Поначалу парень стеснялся говорить о своём брате одноклассникам, а потом, когда понял, что в школе-интернате мальчишки побаиваются тех ребят, у кого в родственниках водятся уголовники, решил пустить это зыбкое преимущество в ход. Целый родной брат сидит в тюрьме за три убийства – да это же стопроцентное попадание в неформальные лидеры.
Но Катя полюбила Андрея не за то, что он пугал интернатовских своим братом, скорее, наоборот, за то, что, в сущности, он был слаб, психически неуравновешен, хоть и не задирист, и требовал к себе особенного внимания. Только в компании с Катей Андрей становился тем, кем он был на самом деле – добрым, общительным парнем, мечтающем о жизни с любимой девушкой, о семье, о путешествиях и встрече со своим братом – Константином.
Но Костя не вернулся в Вольный, чем не просто огорчил Андрея, но и обозлил. Костя возненавидел город своего детства, чего никак не мог осознать Андрей, и не хотел жить в доме, где к моменту возвращения из тюрьмы уже поселилась новая хозяйка – Катя, девушка хваткая, жёсткая, что отмечали две вертикальные морщинки между низко посаженных бровей и необычно мужской взгляд на миловидном тонкокостном лице. Костя не мог себе представить, что он будет видеть у плиты на кухне не маму, а незнакомую ему девушку не из его прошлой жизни. Да и в былой жизни немало осталось людей, кого Нилов-старший и боялся, и ненавидел, и просто не хотел с ними встречи. Даже с лучшими друзьями – Мишкой Горским и Олегом Астровым.
