Сергей Петрович Волошин
Освобождённый
В какой-то низине автобус неожиданно остановился. Впереди выстроилась длинная вереница других транспортных средств. Гущин подумал, что это некий местный блок-пост, проверят документы и – прямой путь на Вольный. Но вереница не двигалась, а над горизонтом поднималось громадное ужасающее облако чёрного дыма. С каким-то далёким гулом оно расползалось во все стороны, поглощая свет падающего солнца, от чего в низину скатилась чугунная зловещая темнота.
Водитель, ничего не сообщив встревоженным пассажирам, превратившим салон в гудящий пчелиный улей, выпрыгнул из автобуса и прошёл вперёд пообщаться с собравшимися в небольшую группу людьми в камуфляжной форме. Через пару минут вернулся за руль и громко объявил:
– Я дальше не еду.
В салоне раздались возмущённые крики:
– Мы заплатили!
– Как это не едешь, шеф!? Нам что, здесь, в посадке выходить!?
– Вызывай другой автобус, если сломался!
Пока рокот недовольства в автобусе нарастал, водитель с кем-то быстро переговорил по телефону. По трассе из Вольного одна за другой неслись машины, в которых можно было заметить испуганно огладывающихся людей.
– Другого автобуса не будет! – крикнул водитель. – Вы не представляете, что там творится. Туда даже врачи скорых боятся ехать.
XIII
Ещё ранним утром Алиса позвонила Константину и едва ли не приказным тоном сказала, что ждёт его у себя. Есть, мол, один важный вопрос, который нужно решить неотложно. Костя угрюмо извинился перед печально провожающей его Натальей и беззвучно закрыл за собой дверь. Шёл понуро, ему было крайне неприятны сами допущения, что Наташа наверняка уже начала подозревать его в неверности. Хотелось, чтобы всё разрешилось как-то стремительно и без лишних слёз, страданий и колючих объяснений. Чтобы, возможно, даже не приходить домой, а после встречи одноклассников остаться ночевать в Алисиной квартире, попытаться сказать Наташе по телефону всю разлучную правду, и навсегда сменить номер мобильного телефона. А пока Константин был не готов ни морально, ни психологически, ни даже организационно к полной смене жизненных декораций, привязанностей, привычек и установок. И сама готовность эта была какой-то невызревшей, как озимое зерно, и замутнённой, точно затоптанный родник.
– Значит, так, Костик, сегодня мы едем на рынок в Луганск. Даже не сегодня, а сейчас. Завтракаем скоро, и выдвигаемся, чтобы к вечеру вернуться, – сказала Алиса так, будто отдавала команду подчинённому.
– Пояснить можешь, мне зачем в Луганск? Не планировал я никаких лугансков, – вспыхнул Нилов.
– Что ты сейчас вообще можешь планировать, раб судьбы? Ты что, серьёзно собираешься в джинсах или спортивных штанах идти на встречу выпускников? Чтобы мне было стыдно за тебя? – вздула височные вены Алиса. – А с понедельника выходить в цех тоже планируешь в трениках или спецовке? Между прочим, я подсуетила тебе свой кабинетик. Смонтировали такую маленькую прозрачную кабинку из металлопластика, чтобы и ты всё и всех в цеху видел, и тебя лицезрели во всей начальственной стати. Так что едем.
Нилов покорно замолчал. У него не нашлось аргументов, чтобы убедительно доказать Алисе, что он не может жить в долг, не приемлет слишком дорогих подарков, и что носить костюмы – совершенно не его стиль.
Луганский центральный рынок работал так, словно и нет никакой войны рядом, в каких-нибудь нескольких десятках километров. Завывала ритмичная музыка, ряды прокоптились запахами базарной шаурмы и прочих блюд быстрого приготовления, прилавки и торговые горки ломились от обилия товаров.
– Чьи туфельки у вас, хозяин?
– Какие хочешь, красавица – Китай, Турция, Ростов, Москва, даже украинские есть для очень желающих.
– Как это украинские? Мы ж с ними воюем?
– Можно и воевать, и торговать. Есть схемы.
– Кино и немцы…Кому война, кому мать родна.
Туфли, рубашки и костюмы Косте подбирала Алиса. Он безучастно бродил за ней по рядам, суетливо возился в примерочных и вёл себя словно капризный школьникк, которого мама вывела на базар за ненужными ему покупками.
– Ох, и не нравится мне всё, но брать надо, – сухо вздыхала Алиса. – Сидит на тебе как на балерине шуба, да и самого бы надо в порядок привести, в парикмахерскую сводить, постричь, побрить, волосы из ушей поудалять.
– Да зачем? Я себе нравлюсь, – недовольно бубнил Нилов.
– Мне не нравишься, а должен нравиться. В общем, так: вижу, ты тут у книг всё время тормозишься. Если хочешь, поковыряйся в букинистике, я тебе пару тыщ на это выделю, купи себе какой-нибудь бестселлер. Я проеду тут недалеко, до Китайской стены, у меня солидный клиент вызрел на крупный заказ мебели, нужно с ним поговорить о скидках, доставке и сборке. Надо бы тебя, конечно, с собой взять, чтобы ты сразу настраивался на нужную волну. Ну, да ладно, вижу ты совсем потерянный сегодня какой-то. Жди меня здесь. Договорились?
Костя ни о чём с Алисой не договаривался, но покорно кивнул, и с упоением, словно картины в галерее, бросился рассматривать большой книжный торговый павильон. Он совершенно не собирался искать популярный бестселлер, это его не интересовало, для него куда важней было просто прикоснуться к этому кладезю земной мудрости, к этим приятно пахнущим целлюлозой и типографской краской драгоценностям, поводить руками по упитанным корешкам, пощупать пальцами золотые тиснения на коленкоровых обложках. Нилов соскучился по книжной торговле, по букинистической суете и общению вокруг уложенных плотными рядами изданий.
– Что-то подсказать? – прервал волнующий момент Кости продавец.
Нилов очень не любил эту фразу, произносимую буквально на каждом углу – на рынках, в супермаркетах, бутиках. Человек только подошёл к прилавку, он лишь присматривается к товару или любопытствует, а, может быть, наслаждается видом какой-то вещицы, которая ему напомнила приятный момент из его биографии. И тут ему по голове – бум: «Вам что-то подсказать?» Ну, что ты мне можешь подсказать, молодой человек? Тебе, наверное, лет тридцать пять, не больше, в лучшем случае ты занимаешься книгами пусть половину своей жизни.
«Тебе бы у меня спросить: «Не могли бы вы мне что-то подсказать? – подумал Костя. – И я бы подсказал. О, сколько я бы мог тебе рассказывать о книгах, дорогой ты мой коллега!».
– Нет, подсказывать ничего не надо, я просто хотел посмотреть, что продают на луганском книжном рынке, – трепетно ответил Нилов, не отрывая взгляда от расставленных на полках прилавков изданий.
– А вы не из Луганска? – спросил продавец.
– Я из Мариуполя. Беженец я, – не отвлекаясь на молодого человека, ответил Нилов.
– А-а, то я и смотрю, как эти беженцы попёрли к нам из Рубежного, Северодонецка, Лисичанска, из Мариуполя, так у нас и начались проблемы, – с досадой и упрёком бросил продавец.
– Какие проблемы? – удивился Константин.
– Как какие? Прилёты пошли то туда, то сюда. Ходят эти беженцы, кругом присматриваются, принюхиваются, а потом – херяк, и ракета прилетает туда, где они указали. Вот такие проблемы.
– Да что вы, молодой человек. Откуда беженцу знать, что где находится? Если вы о военных целях для другой стороны. Тут бы свои проблемы как-то разрешить, выжить как-то…
– Да не надо рассказывать. Я не о вас конкретно. Но люди говорят, что это именно из-за беженцев усилились прилёты.
– Думаю, что люди ошибаются. У Украины разведанные, которые передаются со спутников Штатов и стран Европы. Они из космоса могут книги читать, которые лежат у вас на лотке. А то они военный объект не увидят, им беженцев подавай с их целеуказаниями.
– Всё равно не нравится мне, что как-то бесконтрольно открыли калитку всем беженцам с той стороны…
– Почему же бесконтрольно? Фильтрация, пропускной режим, да и прав у меня никаких здесь нет. Человек-тень. Так что вы не беспокойтесь по поводу вашего благополучия, не объедим и не съедим.
– Да мне вообще, не нравится, что нас здесь восемь лет обстреливали, а вы там скакали, – совершенно воодушевился и пошёл вразнос собеседник, сделав шаг навстречу Константину, пытаясь оттеснить его от прохода внутрь его торгового павильона.
– Так вы только сказали, что к вам пришли прилёты, когда появились беженцы, но оказывается и без нас вас восемь лет обстреливали. Что-то вы, молодой человек сами себе противоречите, – распрямил грудь Нилов, и, приняв угрожающую позу, сжал кулаки.
Вспомнил он вдруг свою первую драку в тюрьме с осужденным по кличке Рябой, который по собственной воле попытался предъявить Косте его излишнюю по зоновским меркам говорливость. Было это ещё в самом начале отсидки. Драка была до крови, сломанных носов и вывихнутых пальцев, но проиграть Костя не мог, не имел права. Так учили старшие пацаны на Нахаловке. Если ты нахаловский, то это как знак качества, как личное клеймо. Никто в городе не смеет даже пикнуть на нахаловского. Зона, конечно, не посёлок, но воспитание обязывало быть сильным и мужественным. После того случая, зализав по-волчьи раны, Костя приобрёл нужный навык постоять за себя. Пользовался им нечасто, но всегда результативно. И сжатые кулаки Нилова вкупе со сдвинутыми в тугой бугор морщинами над переносицей нередко остужали пыл даже заведомого более сильных физически оппонентов.
– Вы что, не слышите? Я сказал, что чаще стали случатся прилёты ракет, – настороженно сделал шаг назад торговец, надменная улыбка исчезла с его лица.
– А то, что война в феврале началась куда более высокой интенсивности, и участие западных стран с их полным фаршем вооружения в ней стало практически открытым – это никак не могло повлиять на учащение обстрелов? Только беженцы? А как тут ваши ждуны, которые все восемь лет маскировались под своих, даже паспорта получили, но работали на спецслужбы Украины и Запада, они не причастны? – повысил степень агрессии своих слов Нилов.
– Ну, да, есть ждуны, спорить не буду, – ещё глубже вдавился в торговую точку продавец.
– Кстати, молодой человек, вы, я вижу, призывного возраста. А почему не на фронте, как остальные? Восемь лет книжное фуфло на рынке толкали лошарикам?
– Почему фуфло? Если не понимаете, зачем оскорблять? Я инвалид. У меня панкреатит. С такими болезнями на фронт не берут. Все документы в порядке, если вы об этом.
– Всего лишь панкреатит? Вот на солдатских кашах бы диету и пособлюдал, да помог мужичкам окопы рыть, – лицо Константина побагровело и рассыпалось на какие-то мелкие фрагменты. Каждый из них, казалось, шевелился сам по себе, создавая жуткий образ, вызывающий у собеседника и прохожих холодную оторопь.
Продавец книг сел на табурет, отвернулся, чтобы не видеть вызывающего озлобленного выражения Нилова, и закурил сигарету. Нилов сплюнул под ноги, блеснул зрачками на приостановивших ход людей и отошёл к лотку с пирожками.
– Дайте с мясом, два.
– Мужчина, они у нас, как бы вам сказать, не очень свежие. Возьмите с картошкой.
– Спасибо за честность, девушка, давайте с картошкой, и чай, если можно, любой, – Константин расплатился, присел на бетонный фундамент, и с жадностью сжал челюсти, выдавливая соки из прожаренного в масле теста. Вкус понравился, совсем не такой, какой был в киосках на мариупольском рынке, напомнил пирожки, которые мама жарила в детстве. Нилова, когда он нервничал, всегда быстро успокаивала знакомая вкусная еда.
– Я вот тут, смотрю, вы осерчали, товарищ, – робко проговорил присаживающийся рядом полный старичок с выбритыми висками и длинной, перетянутой резинкой, косичкой, какую часто носят музыканты или любители тяжёлого рока. – Я со стороны слышал вашу беседу. И вы знаете, полностью с вами согласен по поводу беженцев. Чей-то гнилой рот эту тему расплескал по пустым мозгам, и нашлись те, кто принял помои за чистую монету. Так вы говорите, что приехали из Мариуполя? Бывал, бывал. Родственники у меня там, на Итальянской живут. Ничего о них не знаю, а связи так и нет. Может, слышали, Вероника и Коля Алабаш? На заводе каком-то большом работали, но точно не помню, на каком.
Костя искоса посмотрел на собеседника:
– Фамилия, извините, встречалась, но людей таких не знаю. Мариуполь большой город, больше Луганска…был
– Да вот и я о том, что никто ничего не знает. Итальянская хоть целая осталась?
– Не знаю. Улица длинная, но доставалось там всем – от Бахчика до Гавани.
– А я и не помню номер дома. Забыл. Всегда созванивались, и они нас встречали на автовокзале.
– Вокзала уже нет.
– Вот как. Раскидало мариупольцев по белу свету. Моя жена сидит в сети, подписалась на кучу групп каких-то волонтёрских, всё ищет. Кто в Германии осел, кто в Прибалтике, кто в Польше, в Греции, даже из Норвегии одна семья отписалась. Надо же…
– А из России пишут?
– Пишут. Но с Россией тут всё понятно. Я о том говорю, сколько людей побежало в ту сторону спасения искать. И найдут ли – непонятно. Я тут тоже иногда книжки посматриваю, ничего не покупаю, но интересно. В юности любил читать. Так вот сколько в революцию семнадцатого года побежали на Запад поэтов, писателей, философов, и ни один из них не нашёл там счастья.
– Ну, когда бежали мы, сторону особо не выбирали, просто искали возможность выбраться из города, – просопел Нилов, вздрогнув от жутких воспоминаний. – Какая там сторона, когда смерть дышит повсюду, когда мясо от костей отлипает при разрывах бомб? А насчёт счастья, так Бунин, например, Нобелевскую премию получил, проживая во Франции.
– Получил-то получил. Но быстро её прокутил, и до конца жизни нищенствовал и жил на подачки меценатов. Ни кола, ни двора, ни родины. Нет, это не счастье. Не верю я, что счастье можно обрести вне своей родины. Вот и вы, наверное, тоскуете по Мариуполю?
– Тоскую. Только нет уже того Мариуполя. И никогда не будет. Ни тех знакомых улиц, ни людей. Говорят, что восстановят, только не верю я в это. Невозможно склеить разбитую вазу так, чтобы она была такой, как прежде. Вывести из клинической смерти человека можно, только это будет уже другой человек. А тут целый город… Хотя я вообще-то в Вольном родился, и детство здесь провёл.
– Тогда вас сама судьба вернула на родную землю. Может, это знак какой?
– Какой уж там знак? Тоже ни кола, ни двора, ни документов, и на работу только по знакомству.
– А вы меня ничем не удивили. Сейчас у нас вся нормальная работа – только через знакомых. Это не то, что в наше время- куда ни глянь – везде требуются то токари, то фрезеровщики, то наладчики, то сборщики какие-нибудь. И аванс, и зарплата, и премия, и отпуск, да ещё санатории бесплатные.
Константин снова прощупал собеседника глазами. И вспомнил, что ведь ему-то, собственно, так и не удалось увидеть то самое советское чудо всеобщей занятости. Только закончил школу – тюрьма, только вышел по УДО – страны нет. Возможно, для кого-то семидесятые и восьмидесятые годы – лучшие в их жизни, а для Нилова они звучали лязгом железных засовов и воняли прокисшими щами.
Из торгового ряда появилась Алиса, спина прямая, взгляд суровый, хлёсткий, как у наездницы на ипподроме. Ещё и брюки белые, обтягивающие, а кофта чёрная с накладными карманами. «Красиво, но как-то неуклюже, вычурно», – подумалось Нилову. Он распрощался со случайным собеседником, словно виновато пожал плечами, и послушно зашагал вслед за Алисой.
Оказалось, что она решила в Луганске далеко не все свои вопросы. Заезжали к подругам, в несколько дорогих магазинов женской одежды, в салон мебельной фурнитуры, ассортимент и цены которого Нилову было рекомендовано освоить «от и до». В машине домой он ехал молча, монологи Алисы было трудно понимать, ещё сложней перебивать. Она сидела за рулём и говорила о каких-то материях, которые абсолютно не касались и тем более не беспокоили Нилова, даже немного раздражали, – о девчонках из салона красоты, об открывающемся в Вольном бутике брендовой одежды, о ценах на валютном рынке и стоимости ремонтных работ в квартире. «Зачем ей ещё ремонт, когда и так жить можно, а тут ещё война? Кто в войну, когда западные страны грозят контрнаступлением и разгромом российской армии, думает о штукатурке и обоях?», – думал Костя, не узнавая ту Алису, которую он так хорошо знал, проучившись десять лет в одном классе, из которых половину – просидел за одной партой. Жизнь переделывает людей, как умелый скульптор свои гипсовые фигуры.
Солнце красными крыльями уже плавило слегка посиневший горизонт, буйно цветущая природа клонила цветочные головы ко сну, а где-то вдали высоким смерчем вздымался в небо бесконечный столб чёрной гари.
– Это что? – спросила Алиса слегка надломленным рвущимся голосом.
– Дым, – ответил Нилов.
– Вижу, что дым. Где это и что горит?
– Где-то над Вольным.
– Господи, такого никогда не видела…
– Я видел, два месяца подряд…
– Не каркай, Костик. Может, пожар какой?
– Может, и пожар, но очень большой.
Ближе к въезду в город на трассе и вдоль обочин сплошной змейкой стояло много военных и гражданских машин, водители и пассажиры которых смотрели на громадную, полыхающую багровыми языками, огненно-смольную тучу, нависшую над Вольным и двигавшуюся в южную степь. Алиса и Константин тоже остановились и вышли из салона, сразу расслышав мощные разрывы, словно смертоносный вулкан вырывался наружу из своего подземного царства. Взрывы звучали непрерывно, то нарастая, то на несколько секунд затихая, асфальт под ногами трясся, как при небольшом землетрясении.
– Вы бы ехали отсюда, люди. Чего стали? Поглазеть? А то не дай, бог, сами видите… – крикнул одетый в бронежилет военный.
– Не видим, – капризно отозвалась Алиса. – А что случилось-то?
– Не могу знать, уважаемая, не обладаю всей должной компетенцией. Но лучше вам бы свалить куда подальше, – попросил военный. – В ваших же интересах безопасности.
Устрашающий рокот нарастал. Из города одна за другой на бешеной скорости гнали машины, отправляясь в сторону дачных посёлков и пригородов. В пропитавшемся горящим порохом воздухе повис едкий запах страха и смерти.
XIV
Максим Гущин быстро сообразил, что в Вольном произошла какая-то военно-техногенная катастрофа, масштабы которой с расстояния определить было невозможно. Для этого предстояло попасть в город окольными путями. Все составленные ранее планы на ближайшие дни рушились, как карточный домик, но появились новые – сделать серию репортажей о случившемся. Как достаточно опытный журналист, Гущин почуял назревающую удачу. Там, где-нибудь в Москве, его зажиревшие коллеги уже, наверняка знают о катастрофе, и сейчас мечутся в поисках информации, выходят на пресс-службы администраций и силовых ведомств, ищут телефоны МЧС и медицинских структур, чтобы узнать о проводимых спасательных операциях и возможном количестве пострадавших. А он, Максим Гущин, собственной персоной сейчас находится чуть ли не в эпицентре крупного переплёта и может выдать сюжеты прямо с места событий и из первых уст. Надо только добраться до Вольного, до него осталось несколько километров.
Семейная пара, сидевшая в автобусе в конце салона, тщетно пыталась вызвать такси. Никто не соглашался ехать, диспетчеры говорили, что опасно, и нервно бросали трубку.
– Извините, я не местный, не подскажете, можно ли как-то окольными путями въехать в город, – спросил Максим.
Молодой человек, оценивающе посмотрев на Гущина, ответил с прозрачной улыбкой:
– Да тут города того, как кот наплакал, какие тут околицы? Там летит во все стороны, мы уже созвонились с родителями.
– А что конкретно летит?
– Да чёрт его знает. Наши в центре живут, говорят, что, скорее всего, на «Приборе» склад боеприпасов взрывается. Весь город по подвалам и мордами в пол лежит. Кричат, чтобы мы остались здесь, переждали, когда всё кончится.
– Весёленькая картинка, – задумчиво вздохнул Максим. – Вот так попал. А пешком тут сколько идти?
– К полуночи прямиком дойдёте, – усмехнулся молодой человек. – А вам куда вообще?
– На улицу Дружбы народов.
– Так там как раз всё и взрывается. Скорее всего…Я дозвонился куму, он через полчаса будет, если хотите – падайте на хвост. Но мы в центр едем, через кладбище, устроит?
– А чем буду обязан?
– Свечкой в церкви за наше здравие, – отмахнулся молодой человек.
Его наголо выбритый кум приехал весь взмыленный буквально через четверть часа. Побитая «девятка» с расшатанными дверями не внушала доверия, но других вариантов доехать до города не вырисовывалось.
– Ух, там и бахает, – бросив косой взгляд на заднее сиденье, пыхнул сигаретой кум. – Я на передке был, но такого, честно скажу, не видел. Просто адище. Выезжал, так батя лежит в ванной, он у меня мужик вообще-то бывалый, но причитать, как бабушка забобонная начал. Страшно, говорит. Короче, завода, считай, уже нет. Но допускаю, что вокруг завода и жилого сектора тупо нет. Кранты микрорайону.
– И часто здесь такое? – чувствуя некую неловкость, спросил Максим.
– Не часто, именно такое первый раз, – бодро ответил кум. – Но жопой чуял, что прилетит в завод. Ну, какой дебил додумался склад боекомплекта делать в многоэтажной жилой застройке? Да ещё такой склад! Там сейчас вся наша лисичанская группировка на подсосе, воевать нечем, а тут такое…
– Жертвы есть? – казённо, как на интервью, перебил Максим.
– А как ты думаешь? – с бешеным оскалом крутя баранку, переспросил кум. – Дома стоят в тридцати метрах от склада. Там весь бетон, небось, посносило к чертям, а живому уцелеть – так вообще никаких шансов нет. Звонили в тот район, говорят, дома, деревья, сараи горят, как спички. Свет вырубило, воды нет, тушить нечем. Да и какой пожарный полезет под взрывы фугасов? Вы хоть представляете, что это такое? А я знаю, уже две контузии получил. Думаю, что жертв много будет.
– А что-то местные сайты, группы в соцсетях пишут? – продолжил опрос Гущин.
– Ха! – засмеялся кум. – Ты о чём? Какие сайты? Какие соцсети, там сидят только сопливые мамашки и прыщавые школьники, обсуждают пелёнки, распашонки и где нарастить ногти… Война войной, а бабы на своей волне. Нет у нас, дорогой пассажир, никаких нормальных соцсетей. Так что если имеется профессиональный интерес, то я тебя сейчас в центре города высажу, а ты уж сам пробирайся в нужную вам точку. Но не советую лезть близко. Опасно для жизни. Если что, накрывай голову своей сумкой и падай, лучше под бордюры или в какую-то канаву. Брезговать не надо, жизнь стоит того…
Максим вышел в совершенно незнакомом месте, которое он ранее не изучал по онлайн-карте Вольного. Как и предполагалось, связи не было, Интернета тоже. Город словно вымер, ни единой свободно шатающейся души. Даже бродячие и сорвавшиеся от страха с цепей псы – и те забились в углы и не издавали ни звука. Лишь где-то вдали, за высоким подъёмом, грохотала непрерывная канонада. Максим без особых раздумий решил идти в сторону завода пешком, достав и включив фотокамеру и рассчитывая исключительно на свою интуицию.
Идти пришлось под гору в северную сторону по какому-то наполовину жилому частному сектору, откуда впереди виднелся только громадный чёрно-розовый гриб, застилавший половину небосвода. Картина была неприятно ужасающа и торжественно красива одновременно. Если бы не набирающие неистовую силу взрывы и срывающая скальп, бьющая в грудь ударная волна, то можно было остановиться и полюбоваться этим необычным пейзажем. Но с каждым шагом приближаясь к цели, приходилось всё ближе прижиматься к заборам, то приседая и замедляя ход, то быстро перебегая от одного двора к другому.
Дышать становилось тяжелее, воздух насыщался гарью, раз за разом на асфальт падали прилетающие по самым разнообразным траекториям осколки. Максим сначала пытался снять на камеру каждый из них, но потом понял, что впереди его ожидает сумасшедший шквал огня и плавящегося металла. Наконец, в поле видимости появились и корпуса завода «Прибор», над которыми неукротимо полыхало пламя и взлетали ввысь тонны смертоносных железных болванок, словно вырываясь из дышащей адской усладой горловины вулкана.
Максим с камерой наперевес бросился вперёд бегом. Он мчался по каким-то усеянным острыми осколками и сбитыми ими ветками серым улочкам, не ощущая ни давящего страха, ни распирающей отваги, гонимый лишь одним обострённым чувством профессионального долга. В какой-то момент Гущина захлестнула эйфория от всего происходящего, ему стало казаться, что на него в данный момент через скрытые в неведомых местах видеокамеры смотрит весь мир, ему даже завидуют коллеги, ибо он один, единственный журналист планеты Земля оказался в центре эпохального события. Да, несомненно, это будет лучший репортаж во всей журналистской биографии Максима.
На Вольный постепенно навалились чёрные сумерки, откуда-то с востока хмурыми волнами накатывала тревожная ночь. Перепрыгивая через оборванные электрические провода, вдоль стены панельной пятиэтажки Максим выскочил на открытое пространство, которое, как показалось, было очень знакомо. Да, это та самая школа, конструкцию которой Гущин изучал по спутниковым снимкам и фотографиям, размещённым в сети. Седьмая школа горела. Огонь быстро пересчитывал шиферные листы, которые с треском раскалывались на мелкие части и падали куда-то внутрь здания, из уже истлевших окон которого вырывались багровые языки.
Каждый раз падая на землю от ударной волны, до ломоты в костях бьющей буквально со всех сторон, Гущин снял горящую школу снаружи и попытался нырнуть внутрь. Но его остановил резкий окрик сзади:
– Ты куда!? Назад! – это орал нечеловеческим голосом краснолицый командир расчёта пожарной машины, беззвучно выскочившей на площадь из тёмного переулка. – Жить надоело что ли? Бегом в укрытие!
– Так я и хотел в школе укрыться, – попытался пояснить Гущин.
– В горящей школе? С ума сошёл? Давай прыгай в машину! – крикнул командир и, стремительно развернувшись, отдал команду нескольким прибывшим с ним бойцам: – По всем кабинетам, по подвалам, в каждый уголок заглянуть, сторож должен быть где-то здесь, а, может, и ещё кто-то укрывается. Бегом, парни!
Гущин, не выпуская из руки наведённую на школу камеру, влез в микроавтобус, где уже жались друг к другу несколько женщин и детей, а на полу лежал, лихорадочно хватая воздух, седовласый бородатый мужчина, видимо, контуженный. Максим снова включил камеру и, чувствуя репортёрскую удачу, стал задавать перепуганным людям вопросы:
– Скажите, пожалуйста, что здесь произошло? Что случилось конкретно с вами? Уцелели ли ваши дома?
– Ты, браток, чего это тут пишешь, а!? – грозно гаркнул из-за спины мужской голос. – Ну-ка, отставить кино, дай сюда аппарат! – крупный человек в камуфляжной форме с силой выхватил камеру из руки Гущина.
– Я журналист! – крикнул Максим, пытаясь удержать аппарат в руке, но от переживаемого стресса руки не повиновались ему.
– Сейчас в эм-гэ-бэ выяснят, что ты за журналист такой! Может, ты укроп, отчётик для этих гомосеков пишешь! – рявкнул человек в камуфляже.
– Да какой отчёт? Я для российского сайта делаю репортаж. Верните камеру! – не угомонялся Гущин.
– Сейчас вернём! Проверим, что ты тут написал! – человек в форме убрал аппарат за спину и набрал чей-то номер в своём мобильном телефоне.
– Ну, проверяйте,– покорно опустил голову Максим, осознав, что в его положении лучше не усугублять отношения с военными людьми.
– Товарищ командир! Да, я, Алексеев. Здесь я какого-то мужика задержал, писал всё на камеру, – бодро доложил по телефону товарищ в камуфляже. – К вам везти? Есть.
– Куда вы меня повезёте? Мне нужно здесь найти человека. Я из Таганрога. Я журналист. Не вру вам, – залепетал Гущин, не узнавая сам себя, в какой-то миг ему даже показалось, что его обожжённые дымом глаза от неожиданности и досады налились крупными слезами.
– Разберёмся! – громко сказал военный
– Здесь мужчине очень плохо, смотрите! Он умирает, наверно? – запричитала молодая черноволосая женщина, прижимавшая к себе трёхлетнюю девочку с некрасивым оскалом рта.
Старичка, лежащего на полу, вырвало. Он обескуражено смотрел вокруг себя провалившимися в глубину черепа глазами, словно искал кого-то знакомого.
– Я иду, папа…Я иду…уже скоро, папа…– шептали губы старичка.
– Мужчина, как вас зовут? Фамилия ваша как? – громогласно спросил человек в камуфляже.
– Нилов я…Нилов… Андрей Георгиевич… – страдающе ответил мужчина. – Дышать… дышать…
– Доктора ему надо. Срочно! Вы что, не видите, у него губы синие? – расплёскивая слюну, выкрикнула полная женщина с собранными в косу русыми волосами и крайне измученным обожженным лицом.
Человек в камуфляже растерянно схватил Андрея Нилова за руку, намереваясь пощупать пульс. Но пульс, вероятно, не пробивался. Тогда военный толкнул ногой дверь и вынырнул в плоть ночной темноты, озаряемой бликами горящих домов.
*
– Костя, что делать-то!? – умоляюще спросила Алиса, выев взглядом каждую побледневшую клеточку его лица. – Что делать!?
– Во-первых, не паниковать, – обняв Алису за талию и мягко прижав её к бедру, ответил Нилов. – Во-вторых, не делать лишних движений. В- третьих… А что в-третьих? Я и сам не знаю…Надо позвонить Наташе, спросить, что у них там происходит.
– Наташе? Ну, звони, – сделав оскорблённое лицо, оттолкнула Нилова Алиса.
– И позвоню! А что, это преступление какое-то? – обиженно сказал Нилов, вышел почти на середину трассы и набрал номер Натальи Ивановны.
Дозвониться не смог. Из проезжавшей мимо чёрной машины кто-то матерно выкрикнул Константину, чтобы он не мешал движению. Но Костя продолжал стоять на белой разделительной линии, смотря на расширяющуюся во все стороны мутную тьму. Алиса тоже тщетно пыталась кому-то дозвониться – либо срывалась связь, либо никто не брал трубку.
– Что там происходит!? – сбившись на истеричный писк, спросила она у ехавшей за рулём девушки, испуганно оглядывавшейся назад.
– Завод «Прибор» взрывается, все дома вокруг горят, говорят, жертв много. Больше ничего не знаю, я с микрорайона, – ответила девушка.
– Костя! Костя! Ты слышишь? Заводу хана! Люди говорят, что дома горят, Костя! Там же всё! Там вся жизнь! – навзрыд закричала Алиса, сев на траву у обочины. – Что делать? Что делать?
Но Костя не отвечал, сосредоточив взор в одной точке, и как будто не дышал. Затем хватал воздух сухим ртом, жадно глотал и словно ничего не слышал, что происходит вокруг – рёв автомобилей, крики водителей, пассажиров, военных и полицейских и далёкие разрывы в городе.
– Женщина, уведите мужа с дороги, чего вы расселись!? – кто-то вырвал Алису из состояния забытья. Она вышла на асфальт и дернула его за руку.
Нилов покорно сошёл с трассы и рухнул на траву. Он смотрел в небо, почти не чувствуя адской пляски земли под лопатками. Там, вверху, алыми кистями созревали приветливые звёзды. Как тогда, в детстве, когда они с Андреем ночевали под открытым небосводом в вишнёвом саду на сколоченном отцом топчане, ещё пахнувшем свежей сосновой смолой. Как и все мальчишки, они тоже пытались сосчитать звёзды, но каждый раз вспоминали о своей неудачной попытке уже утром, когда мама звала за стол завтракать.
