Сергей Петрович Волошин
Освобождённый
Уже не осталось и тех вишен. Отец часто омолаживал сад, принося домой всё новые и новые саженцы разных деревьев, пока, наконец, не засадил двор яблонями, грушами и персиками. Но Константин помнил каждую выкорчеванную вишню, они снились ему там, за колючей проволокой, и в ставшем таким далёким и чужим Мариуполе. Костя лежал и ощущал необычайную потребность прикоснуться к усеянным плодами ветвям того вишнёвого сада из своего необратимого детства; как часто стали колотиться виски и как до изнеможения не хватало кислорода. Наверное, это стресс и усталость. Спать не хотелось, но глаза закрывались сами собой…
Константин проснулся глубокой ночью. Разбудила медицинская сестра, уронившая какой-то металлический предмет на выложенный шахматной доской кафельный пол.
– Где я? – тихо спросил Нилов, с ужасом обнаружив в вене своей правой руки иголку, через которую заливался препарат из медицинской капельницы.
– В реанимации, – почти шёпотом ответила молоденькая девушка в просвечивающемся белом халате. – Не делайте лишних движений. Я позову доктора, если вам легче, он переведёт вас в палату.
– Как я сюда попал? Я не помню…
– Больной, я этого не знаю, вас привезла бригада скорой без сознания. Говорят, подобрали на трассе. Благодарите, что вовремя.
– А что там на заводе?
– Гремит ещё, но уже меньше. Лежите, я за доктором. Хорошо? – медсестра скрылась за звонко клацающей дверью из белого пластика.
– Подождите… – бросил в след Константин, но его перебил знакомый голос:
– Что ты от неё ещё хочешь услышать? Расслабься.
– Андрей? – да, это звучал голос брата, Костя был на миллион процентов в этом уверен, этот голос очень своеобразен, его невозможно перепутать ни с каким иным. – Ты где, Андрей, братик мой?
– Я в соседней палате, Костя. Точнее мой труп лежит в соседней палате, а я здесь, с тобой рядышком. Ты слышишь меня хорошо?
– Я не пойму, где ты? – Костя приподнялся, вдавив обессиленные локти в мягкую подушку, но в палате, кроме себя, не обнаружил никого. – Андрей?
– Я же говорю, я рядом. Только не вставай, не надо меня искать. Лежи спокойно.
– Это сон?
– Можно сказать, что да, это сон. Я тоже до сегодняшней ночи, считай, жил как во сне. И вот, наверное, освободился от него.
Часть четвёртая. Параллельный мир
I
Самая короткая дорога это та, которую ты знаешь. Или та, по которой ты хотя бы раз прошёл и запомнил какие-то ориентиры. В темноте безумной вольнянской ночи Максим Гущин бежал наугад, но именно в ту сторону, по которой он, когда ещё было светло, и подходил к горящей школе. Заскочив с наскока в первое попавшееся окно какого-то пустующего одноэтажного здания, и упав на его полусгнивший пол, Максим наконец-то смог перевести дыхание и осознать, что произошло.
Перед глазами застыло обгоревшее лицо женщины, спросившей его там, в машине: «Ты правда журналист?». А, услышав ответ, что это так, посоветовавшей бежать, куда глаза глядят. «Ничего ты никому тут не докажешь, парень. Оно тебе надо?», – сказала женщина. Гущин поинтересовался, что за человек его, можно сказать, задержал и грозит сдать в органы безопасности? « Да кто их сейчас разберёт – все одинаковые ходят – и военные, и милиция, и прокуроры, и рыбаки. Ты бежал бы, парень, от греха подальше, если совесть твоя чиста», – ответила женщина, и Максим побежал, оставив у странного человека в камуфляжной форме свою камеру, в которой, если разобраться по существу, ничего особо ценного записано не было. Взрывы над заводскими корпусами? Тоже невидаль. Осколки на дорогах? Рваные провода и сломанные деревья? Пожар в школе? Да таких кадров военкоры бросают на сайты и каналы, наверное, терабайтами, и далеко не все записи попадают на страницы. Жаль, конечно, что камера станет чьим-то незаслуженным трофеем, но это цена за собственную неосторожность, невнимательность и беспечность. В конце концов, сам остался жив и сохранился смартфон, который наверняка отняли бы для проверки. А в нём… В нём есть даже видеозапись обнажённой Ирины, скрыто сделанная во время её переодевания.
Максим вдруг испытал огромное желание поговорить с Ириной, рассказать ей о своих непростых перипетиях сразу в первый же день своей командировки. А ведь Ира предупреждала. Видно, и правда, есть какая-то сила в её предсказательных картах. Как ей позвонить, если во всём районе нет электричества, провода оборваны осколками и взрывной волной, до сих пор на заводе рвутся боеприпасы? Вряд ли местные жители пустят к себе домой, и будут рады полуночному гостю из Таганрога, пусть и журналисту. Нужно пробираться в гостиницу, примерно туда, откуда Гущин пришёл пешком после вынужденного десантирования в центр Вольного.
И Максим пошёл, без ориентиров, вспоминая школьные уроки географии. Если солнце вечером находилось слева, на Западе, значит, путь в обратную сторону – это дорога на юг. Максим прошёл около часа по кажущемуся вымершим городу, где уже наступил комендантский час, и лишь изредка с гулом сирен проносились машины скорой медицинской помощи и спасательных бригад. По дороге Гущин вспомнил умиравшего на полу в машине у пожарных тощего седого человека. Он ведь назвал свою фамилию, Максим не сконцентрировал на ней внимания, но, кажется, он сказал: «Нилов».
«Нилов…Нилов…Нилов… Стоп, как же было его имя? Не мой ли это Нилов? Город-то небольшой, не так уж и много здесь должно быть Ниловых. Вот он, перед глазами был, и как-то бездарно я себя повёл, всё пропустил мимо ушей», – с сожалением думал Максим.
Гостиницу «Вольнянскую» нашёл быстро. Она не сверкала неоновыми огнями, но на фоне неосвещенного притихшего города была отличительно узнаваема.
– Откуда это вы, на ночь глядя? Да ещё на такую ночку-то? – удивлённо спросила представившаяся администратором пожилая женщина в розовом сарафане и с застывшей нервной улыбкой на устах.
Максим попросил одноместный номер с роутером и телевизором, чтобы отследить последние новости по городу Вольный. Женщина улыбнулась ещё шире и естественней, сказав, что это напрасная трата времени – смотреть телевизор и ковыряться в Интернете. Всё равно никакой правды не скажут. С одной стороны, это делается для того, чтобы не подрывать боевой и моральный дух армии и населения, с другой – чтобы не радовать врага потерями и разрушениями с нашей стороны.
– Подождите, но ведь это чрезвычайное происшествие, – возразил Максим. – Там жертв, наверное, десятки человек, а раненых – так вообще сотни. Я не видел всей картины, но могу представить эти масштабы гипотетически.
– Гипотетический вы мой, – открывая двери в номер, саркастически покачала маленькой головой администраторша. – Ну, кто в наше время считает наши жертвы? Вы о них много знаете? Вот так-то! Увидите, напишут, что жертв нет. Дочка разговаривала с эвакуированными, их в какой-то детский сад вывезли разместили, так их изолировали от мира. Правду, конечно, по итогу всё равно не утаишь. Но поверьте моему опыту, местные власти и военные будут скрывать до конца данные о жертвах и разрушениях. Чтобы до Москвы не дошло. А если и дошло, то мизер-мизер, так чтобы только обозначить тему в общих еле заметных чертах. Это чтобы высокие начальственные головы у нас не полетели и звёздные погоны вместе с ними. Поверьте. И потом проверьте.
Максим вошёл в номер, бросил сумку на одноместную аккуратно заправленную кровать, хотел принять душ, но воды не было. Из дешёвого проржавевшего китайского крана даже не капнуло – только ворчливое шипение. Гущин снова спустился на первый этаж.
– Что у вас происходит? Воды нет почему-то, – пожаловался он женщине в сарафане.
– Ну, так с утра качнём, я же вам сразу сказала, что воды нет, – злобно буркнула администраторша. – Вы, видно, на своей волне были, мимо ушей пропустили.
– А почему нет? Как помыться? – гневно рявкнул Гущин.
– А это не ко мне вопрос, я воду в город не подаю, – усмехнулась администраторша. – Позвоните в Луганск, может, они график подачи нам изменят, так мы вас хоть целый день купать тут будем.
– Но это же ненормально, слушайте…
– А что тут вообще нормально, молодой человек? – раздался откуда-то из-под лестницы старческий голос – это вмешался в разговор крупного телосложения дежурный слесарь, он же электрик и специалист самого широкого профиля. – Вольному как при Украине воду обрезали, так никто этим вопросом и не занимался. Вот как так могло быть: жил Союз, была вода, много воды, сколько предприятий – заводов, фабрик, шахт, школ, садов работало, и как работало. А как Союз развалили – оп-ля – и пропала вода. Куда делась? Отключили. Почему не включают? Трубы плохие, те, что тянутся от Северского Донца. Почему не ремонтируют? А карманы себе набивают. И так уж тридцать лет. Куда ни обращались, куда ни писали – по боку. Вот и вы, пришельцы с большой земли, увидели нашу действительность.
– А местное руководство что говорит? – удивлённо расширив глаза, спросил Максим.
– Ничего, – растянул лицо в простецкой улыбке широкоплечий слесарь. – Оно давно уже всё сказало, ещё в девяностые: «Воды нет, и не ждите». Помню, мэра себе выбрали, коммуниста, ну, думали, всё, сейчас он этих бандеровцев в Киеве построит, как положено. По всем правилам и за все заслуги, так сказать. Поехал он раз в тот Киев, другой. А потом и говорит: «А какой толк туда ездить? Местная власть лишена каких-либо существенных полномочий». Вот так и сказал. Думаю себе: а какого чёрта тогда их выбирать, если у них нет полномочий – сделать воду, поддержать завод или шахту, спасти от закрытия и грабежа? Если, бляха-муха, они ни за что не отвечают. Так всё и рухнуло. У одних нет полномочий, у других они есть, только города нашего у них на карте нет. Есть территория. Вот так и говорят – тер-ри-то-ри-я. Усекаете подвох? Это значит, что и люди для них – не люди, а предприятия – так, чисто кормовая база – закрыть их к чёртовой бабушке, вырезать металлолом, продать и загнать деньги в оффшоры.
– А кому хоть эта гостиница принадлежит? Он-то должен как-то суетиться, – обречённо проговорил Максим.
– Конечно, должен, – отмахнулся слесарь. – Только он, хозяин этот, на Украине живёт и здравствует.
– Нормально так…
– Ага, нормально. Мы с ними воюем, и мы же им платим. И главное, что за восемь лет никакой национализации не было. Ну, почему не национализировать всё, что брошено, что ещё осталось и хоть как-то дышит? Не-е-ет. Мы ж будем играться в какую-то демократию, соблюдение прав человеков и прочих собственников. Так если собственникам не нужен город наш. Если и собственность свою они оставили на произвол судьбы. Чего с ними церемониться? Я считаю, что надо в этом вопросе жёстко поступать. Но это ж нужно рисковать, а не на компьютерах кнопочки давить. Вот скажи, может быть продуктивным работник, который ни завода, ни шахты никогда в глаза не видели, а всё, что о городе знает, так это месторасположение в нём косметических салонов и шмоточных лавок? И кто будет заниматься национализацией?. Никто. А, значит, и водой тоже. Так что ждите до утра, утречком качнём чуток, покупаетесь.
– А я лично считаю, что национализация – преступление, – не ради спора, а сугубо для продолжения завинтившейся беседы скороговоркой сказал Максим. – Люди потратили свои деньги. Ну, и что, если у них в данный момент нет возможности своё имущество каким-то образом эксплуатировать или продать? Один раз в нашей стране уже национализировали заводы, газеты пароходы. К чему привело?
– Сколько тебе лет, товарищ? – прищурив глаза, спросил слесарь.
– Ну, какое это имеет значение? Опять будете указывать на мой возраст, не знавший прекрасной жизни в Советском Союзе?
– Не-е-ет! Совсем не так. Я укажу на твой возраст, в силу которого ты просто не мог знать и видеть, как проходила приватизация. Когда братки с кастетами и пистолетами отжимали в свои закрома те самые общенародные заводы, газеты и пароходы, даже не удосуживаясь при этом поделиться с государством. Так что любая национализация, если она во благо, а не во вред большинства граждан, это восстановление поруганной справедливости во времена прихватизации девяностых. Что, скажи, плохого в том, что стоит, например, вон, там, на улице выше, здание ателье – брошенное, крыша течёт, ступени развалились, бомжи костры жгут, может, даже девушек насилуют. Кто хозяин, где хозяин ателье? А пёс его знает. Никому нет дела. Ни пожарным, ни ментам, ни коммунальщикам. Почему не национализировать и не отдать тому, кто будет работать, платить налоги, благоустроит территорию?
– А если хозяева найдутся и в суд подадут? – парировал Максим.
– И что с того? Нет закона, по которому национализируют брошенки? Так взять, и принять такой закон! Или для чего мы их выбирали? – с лёгкой хрипотцой и удовлетворением от своей убедительной тирады сказал мастер на все руки. – А накрайняк можно и облигации государственного займа выпустить. И выдать их нерадивым собственникам. Пусть подождут лет десять- двадцать до того периода, когда новый хозяин заработает и выкупит у него эти облигации под гарантии государства. Я это как-то так вижу. Но бардак этот капиталистический пора кончать.
– Да тут бардак с водицей не могут закончить, геноцид какой-то, – с досадой ухмыльнулся Максим.
– Согласен, – сыто выдохнул слесарь. – Тут, как я понимаю, комплексный подход нужен. Вот, утром выйдешь из гостиницы и посмотри прямо: пешеходный переход. А куда он упирается? Прямо в остановку, где автобусы тормозят. Идёшь себе через дорогу – бац – упёрся в бок автобуса, и машины тебе сигналят и по пяткам едут. Или наоборот: едет водитель автобуса, ему останавливать, а тут люди по переходу маршируют. Кто такое придумал? А вот кто – арендатор магазина, который этот переход нарисовал напротив своей точки, чтобы, как рыбу в сети, людей ловить. И власть, и гаишники закрыли глаза, как будто нет проблемы. А тот переход, который был ещё при царях и генсеках, который по генеральному плану города задумывался, теперь заасфальтирован. Старые люди по привычке идут, а их никто не пропускает. Выйдешь утром, сам посмотришь. И таких ловителей людей, настроивших своих сараев прямо на тротуарах, чуть ли не на каждой улице. Вместо того, чтобы расширять город, делать удобным и комфортным, они его превратили в какое-то домино в коробке. Тут куда ни плюнь, – вопрос. А военный склад в заводе кто разрешил делать? Или заводов брошенных мало? Ко мне бы пришли, я бы им штук десять таких показал, за чертой города, кстати, где ни домов, ни людей.
– Вон, оно как? – искренне улыбнулся Гущин. – А вы часом мэром этого города не работали раньше?
– Мэром нет, хотя мог бы, – недовольно буркнул слесарь. – Я механиком в шахте был, а на пенсии начальником коммунальной жилконторы поработал. Нужный моя фамилия, может, слышали? Так что знаю я эту кухню изнутри. Насквозь вижу каждого руководителя.
– И вот так, из князей – в рядовые слесари?
– Почему же «в рядовые»? – обиженно протянул Нужный. – В передовые! Я тут, в гостинице, уважаемый человек. Главное – всем нужный. Фамилия у меня говорящая.
– Вам бы с вашим предложениями куда-нибудь в органы власти пойти, рассказать, пояснить, написать статью в газету.
– Э, нет. Насчёт этого я пас. А то чего-нибудь лишнего ляпну, так меня вмиг во враги народа запишут. Это я с вами, с электоратом, так сказать, могу поумничать. А эти пусть сами думают, без меня. Мои мозги на чужой позвоночный кол не напялишь.
Максим немного заскучал от однотипного разговора на политические темы, которые его интересовали в последнюю очередь, вежливо откланялся и поднялся в номер просмотреть последние новости. Ничего о взрывах на военном складе в новостных лентах не нашлось. Ирина не отвечала ни в одном из приложений смартфона. Не было на связи никого из тех, кто был Гущину нужен.
«Что за чертовщина? Какой-то параллельный мир, чудовищная антиутопия. Вот это я попал, – с негодованием, граничащим с растерянностью, подумал Гущин. – А ведь ещё утром был полон честных планов и объективных надежд быстро отработать все источники информации, собрать максимум материала, поскорей вернуться в Таганрог и приступить к подготовке пилотного выпуска репортажей. И на тебе – все планы насмарку. Школа, скорее всего, догорела. Где искать директора? Как встретиться с преподавателями? Состоится ли теперь намеченная встреча выпускников? Да и вообще настроения никакого. Хочется свалить отсюда, с этой богом проклятой дыры, куда-нибудь подальше. Как здесь только люди живут – не понимаю ».
После полуночи разрывы на заводе стали слышны всё реже и тише. План на следующий день Максим придумывать не стал, не рискнул, чтоб ненароком не сглазить. До утра почти не спал, отрыл окно и печально слушал далёкую канонаду.
II
С раннего утра жители перевозбуждённого израненного города первым делом пытались узнать информацию о количестве погибших и оставшихся без жилья вольнянцев. Кто-то искал пропавших родных, друзей, соседей и одноклассников, даже домашних животных, от страха сорвавшихся с цепей, выскочивших из домов и квартир и разбежавшихся по всем запущенным окраинам. Наталья Ивановна Нилова искала мужа Костю, но телефон не отвечал, а других средств связи не было. Параллельно беспрерывно названивала по местным больницам и в морги жена Андрея Катя, однако результат был тот же – нулевой. Связь в городе присутствовала лишь местами, да и номера телефонов ответственных служб по Вольному не обновлялись, пожалуй, с самого начала войны весной 2014 года.
– Что будем делать, Кать? – обеспокоенно подняв брови, спросила Наталья Ивановна, присев на табурет за кухонным столом в доме Андрея.
Катя молчала. У неё без каких-либо объективных причин сложилось лёгкой степени неприязненное отношение к новоявленной снохе, но здесь случай был особенный, не находилось предлогов щупать взаимную расположенность. Наоборот предстояло вместе искать своих пропавших мужей.
– С утра прочитала, что погиб один человек, бабушка какая-то тридцать девятого года рождения, – с неохотой сказала Катя, чтобы долгим молчанием не отталкивать Наталью и не сеять взаимонепонимание. – Разве такое может быть? Вон, до сих пор бахает, осколков на огороде насыпало. Сергей с Ниной, говорят, мину нашли, сапёров через кого-то вызвали, ждут. Сама не видела, но верю. Крышу-то и у нас продырявило немного, хорошо, хоть не загорелось. Надо идти туда, к заводу, искать наших там. Может, мимо шли – где-то в подвале сидят. Может, их эвакуировали ночью…
– Ты что, упаси, бог. Давай подождём немного. Да и военные туда сейчас вряд ли пустят, – запротестовала Наталья. – Там же, небось, всё усыпано снарядами. Рискованно.
– Нет, надо идти, хоть у людей поспрашиваем. Может, кто-то что видел, знает… Врачи какие-нибудь. Вообще обстановку узнать, там ведь знакомых у завода живёт много…
– Я боюсь, честно тебе скажу, – опустила голову Наталья..
– В Мариуполе не пугалась, а тут страшно? – пожала плечами Катя.
– Почему же не боялась? И в Мариуполе, сидя в подвале, с ума сходила от разрывов. Но разве у меня там был какой-то выбор? Тут выбор есть, идти или не идти, потому и боюсь. Я после Мариуполя теперь, наверное, всю жизнь буду дрожать от громких звуков.
– Ну, если страшишься, то сиди, а я всё равно пойду.
Усидеть дома Наталья Ивановна, конечно, не смогла, не долго мешкая, приняла предложение Кати. По- учительски поправила кофту, распрямила юбку, не обращая внимание на ломоту в коленных суставах, с порога взяла ровный шаг. Ловко клацнув ключом в замке входной двери, Катя показала снохе на двух неопрятно одетых женщин средних лет, что-то высматривавших на улице возле обжитого Натальей и Костей барака.
– Не к вам случайно пришли? Может, с плохой вестью? – тревожно спросила Катя, поправляя чёрную кофту с красным рисунком, надетую неспроста и на всякий случай – как на траур.
– Сейчас узнаем. А вы к кому, позвольте спросить? – испуганно обратилась Наталья Ивановна к странным женщинам.
– А это не вы тут нашу квартиру заняли? – дерзко ошарашили женщины.
– То есть… Как это? – поперхнулась Наталья Ивановна, едва устояв на ногах от неожиданности.
– Как, как, – манерно перекривила более старшая женщина. – Здесь моя тётя жила раньше. Кто вам дал право сюда заселяться?
– Так она пустовала два десятка лет, наверное. Нам соседи сказали, что никаких наследников нет, заходите и живите. Мы и ремонтик здесь сделали, – едва держа себя в руках, чтобы не упасть в одночасье, возмущено сказала Наталья Ивановна.
– И что, что пустовала? У вас есть права заселяться сюда? Нет. А у меня, вот, сестра ночью осталась без квартиры, сама еле выжила, – уверенно, не давая шанса опомниться и устрашающе побагровев, заявила женщина постарше.
– И что теперь делать? Мы сами из Мариуполя, остались без жилья, – хватаясь за левое подреберье, произнесла Наталья Ивановна. – Здесь рядом, вот, две квартиры тоже пустуют…Мы, если что, поможем, сами такие…
– Мне никаких рядом не надо, освободите нашу квартиру! У вас нет оснований в ней жить! – женщина постарше угрожающе сделала шаг вперёд, словно готовилась броситься в схватку.
– Слышишь, ты! – твёрдо и решительно вмешалась в разговор Катя. – А у тебя какие основания сюда переться? Ты кто такая, чтобы здесь жильём распоряжаться – кого выселять, кого заселять!? Это государственный барак, он как числился на закрытой шахте, так и продолжает числиться теперь уже непонятно на ком и на чём. Ну, жила твоя тётя здесь, помню её, такая же скандалистка была, как и ты. Нету твоей тёти. И манатки её вы, если память не изменяет, ещё при Кучме вывезли, предвыборный календарик с его мордой со стены содрали, даже плиту с печки выгрызли зубами, полы хотели посрывать, спасибо, мы не дали. А, ну, вали отсюда, алкашка конченная! А то…
– А то что!? – заорали обе женщины.
– Узнаете, что! Вас, синячек, здесь не только вся Нахаловка знает, но и полгорода. Что, старый притон сгорел, новый решили отжать!? А документы у тебя какие-нибудь есть на эту квартиру? Если нет, то завали своё хайло и вали туда, откуда явилась!
– Мы в полицию пойдём! Ты, сучка интернатовская, ещё пожалеешь, что оскорбила!
– Ой, ты посмотри, морда непросыхающая оскорбилась. В зеркало на себя давно смотрела или последнее пропила? Что-то тебя не больно тревожит твоя оскорблённая харя, когда по мусорникам закуску рыщешь. А, ну, пшла, чувырла! – Катя налилась соками, сердито выпучила карие глаза, и, грозно подняв руки на бёдра, уверенно зашагала в сторону продолжавших что-то кричать женщин. По её суровым властным движениям стало понятно, что численный перевес – ничто в сравнении с силой, дерзким напором и уверенностью в себе. Женщины отступили, пообещав вернуться на улицу в сопровождении сотрудников полиции. Да и знали ещё с юности крутоватый нрав Кати. Всё это время её пыталась удержать Наталья Ивановна, но настрой Кати был запределен, остановилась она лишь тогда, когда обе визитёрши исчезли за залитым солнцем поворотом.
– Может, напрасно так, Кать? Как-то по-другому надо, переговорили бы, прояснили ситуацию. Всё ж таки тоже люди пострадавшие, – искренне запричитала Наталья Ивановна, понимая и действительно побаиваясь, что любая проверка сотрудников силовых структур установит факт незаконного проживания семьи Ниловых в чужой квартире, да ещё без регистрации.
– Как с ними по-другому? – резко ответила Катя, словно огрызнулась. – Если ты местную шваль не знаешь, то мне она хорошо знакома. Побирушки чёртовы. Жили на Дружбы народов как свиньи, пришли теперь сюда похрюкать. Пусть им администрация жильё выделяет. Пошли, а то душа разрывается, что там происходит.
Чем ближе приближались к заводу, тем опасней стал казаться путь. Это были уже не те знакомые Кате улицы, полные пусть и не самой достаточной, но вполне счастливой наполненной жизни – оборванные провода, сломанные деревья и конструкции линий электропередач, ещё тлеющие полуразрушенные или полностью выгоревшие дома.. Где-то за раскрытыми крышами двухэтажек ещё взрывались отдельные снаряды, но на эти звуки уже никто не обращал внимания – ни обезумевшие бабушки, сидевшие на углях, оставшихся от своих домов, ни спасатели, эвакуировавшие последних сидельцев по подвалам, ни военные, занятые поиском неразорвавшихся боеприпасов. В центре этой апокалипсической картины – торговый лоток с овощами и фруктами, развёрнутый только что подъехавшей на «четвёрке» барышней в джинсовом костюме.
– Вы нормальные люди или сумасшедшие-э!?– крикнул на женщину отдававший приказы подчинённым статный военный с короткой бородой. – Ну, куда вы припёрлись со своей картошкой? Вы что, не соображаете, что здесь происходит!?
– Дык, я тут всегда торгую, – невнятно оправдалась пристыженная.
– Женщина-э, я у вас спрашиваю: вы нормальная или дура полная-э!? – заорал офицер. – Быстро собралась и уехала отсюда-э, пока цела-э! Ладно, потерпевшие шарятся-э, им деваться некуда. У тебя совсем мозгов нет – приехать торговать среди осколков?
Только было торговка собралась со своим товаром уезжать, как на площадь подкатил готовый в любую минуту развалиться «ПАЗик». Из салона автобуса стали по очереди спускаться перепуганные опрятно одетые женщины с вениками и лопатами в руках.
– Все стоим здесь, я сейчас обстановку узнаю! – командирским тоном крикнула по-видимому самая старшая в этой непонятной группе.
– Э-э-то ещё что за светопреставление-э!? Вы кто такие-э!? – возмущённо протянул офицер.
– Нас на уборку с предприятия прислали, осколки подметать будем, – браво пояснила старшая.
– Бля-а-а-э, да что ж за день сегодня такой!? Кто-э прислал? – запредельно громко заорал военный.
– Начальство сказало…– оробело промямлила старшая группы, присев от звука раздавшегося за многоэтажными домами взрыва.
– А, ну, вон отсюда вместе со своим начальством-э! – заорал офицер. – Понабирали дебилов, додумались бухгалтеров на минное поле прислать, уборку делать. Так и передайте вашему начальнику-э, что он дебил! Вон отсюда-э!
С улицы Феодосийской, куда подошли Наталья с Катей, взору открывался лунный пейзаж – ни деревца, ни кустика, ни случайной травинки – сплошной чёрный пепел, густо приправленный лежащими сплошным слоем зубчатыми осколками. Уцелевшие и пережившие в подвалах эту ужасную ночь люди, рискуя жизнями, переступали через неразорвавшиеся снаряды и мины, ещё не прибранные сапёрами. Всё пытались найти свои ценные вещи, документы, собачек и котов.
– Не видели моего попугайчика? – расспрашивала соседей десятилетняя девочка. Ночью она спасла птичку от угарного дыма, выпустив своего австралийской породы пернатого из клетки на волю.
– Да вряд ли он выжил, красавица, от такой взрывной волны только люди могут уцелеть. Люди войны придумывают, люди друг друга с животной радостью убивают, а страдают как раз больше всего зверьки, они не понимают – за что им-то всё это, – грустно сказал девочке старик с посечённым угольной крошкой лицом.
– Да где ж люди целеют, Иван Иваныч, я только у нас на улице уже троих насчитала, кто не дожил до сей минуты, – поправила старика мама девочки.
«Вот так! – подумала Катя, подавив в себе желание вмешаться в разговор. – Зато пишут, что погибла только одна женщина, а тут на одной улице – трое…»
Около бывшего детского сада, теперь превратившегося в обгоревшую кирпичную крепость, стояла машина скорой помощи, возле которой суетились, готовя уколы, два врача и медицинская сестра.
– Позвольте у вас спросить, – обратилась Катя к высокому врачу. – Со вчерашнего вечера не можем своих мужей найти. Не могу ни в одну больницу дозвониться, краем уха слышала от людей, что раненых в другие города развозили. Может, поможете отыскать? Может, они где-то раненые? Братья Ниловы – Андрей и Константин, оба Георгиевичи.
– Ну, если братья, то понятно, что Георгиевичи, – сверкнув золотым зубом, улыбнулся врач.
– Не всегда, иногда отцы бывают разные. Так поможете? – моляще смотря в глаза доктору, проговорила Катя.
– А вдруг они по девчонкам пошли, а? В баньку! – подзадорил её врач.
– Исключено. Мы с моим венчаны, да и больной он, не до девок, – строго сказала Катя.
Доктор сконфузился, поняв, что пошутил неуместно, быстро набрал номер телефона, и с кем-то тихо переговорил.
– Да, есть такой, в центральной горбольнице, в реанимационном отделении, Нилов. Имя не записано, извините. Пришёл в себя. У вас всё? А то работа у меня…
– Да, всё, спасибо. Дай вам, бог, здоровья… – устало, но обрадовано выговорила Катя, повернулась к Наталье Ивановне. – Побежали в больницу, Наташ, ехать, увы, нечем.
– Так а кто в больнице – Костя или Андрей? – нервно вырвалось у Натальи Ивановны.
– Там и выясним.
В реанимационном отделении ждать врача пришлось недолго.
– Купите в аптеке бахилы, маску и пройдите, есть у нас такой, Нилов, – предложил доктор средних лет, изрядно упитанный, но при этом вполне подвижный.
– А что с ним? – едва ли не хором одновременно спросили женщины.
– Странный случай. Сердце и лёгкие в норме, но потерял сознание в результате кислородного голодания. Он уже в норме, только разговаривает сам с собой. Сегодня переведём в общую палату, понаблюдаем, а завтра, если всё будет хорошо, выпишем домой, под амбулаторное наблюдение. Особых причин держать его здесь нет, – сказал доктор, потом, подумав, добавил: – Стресс, наверное, сильный получил. Было от чего. А вы Алиса Назаровна?
– Нет, – удивлённо ответила Катя.
– А, наверное, вы? Вы ведь скорую вызвали? – доктор повернулся к Наталье Ивановне. – Я бы и не запомнил, редкие имя с отчеством.
– Не Алиса Назаровна я… – поджав побелевшие губы, остолбенела Наталья Ивановна. – Если бы я скорую вызвала, то знала бы, что мой муж у вас…
– Ах, ну, да. Простите. Вероятно, это кто-то из сердобольных прохожих. Хорошо, что есть небезразличные люди, правда? – невнятно пробормотал доктор и скрылся за дверью кабинета.
Толкнув друг друга плечами, в палату женщины вошли, словно наперегонки. На крайней у западного окна койке, подпирая взглядом потолок, лежал Константин. Он был предельно бледен, на опечаленном лице застыла отрешённая от внешнего мира улыбка.
– Костя! – бросилась к постели Наталья Ивановна.
– Ой, и Катя здесь, – не обращая внимания на заплакавшую от высвободившегося напряжения жену, сказал Костя. – Катя, мы тут с Андреем. Он живой, только в коме он. Мы с ним общались сегодня…
– Где Андрей? – торопя с ответом, спросила Катя.
– В соседней палате он, только в коме. У доктора спросите.
Катя выскочила в коридор отделения и шумно вошла в кабинет к врачу.
– Доктор, вы извините, где мой муж?
– Какой муж?
– Нилов Андрей Георгиевич, он у вас в коме лежит. В какой палате?
– В коме? – привстав в форме жирного вопросительного знака, спросил врач. – У нас тут только один пациент в коме, но мы не знаем, кто это. Его привезли спасатели сегодня ночью. Сказали, что нашли бездыханного где-то в районе завода. Реанимировали, потом он снова впал в кому, сейчас на медикаментозной поддержке. Так что?
