Сергей Петрович Волошин
Освобождённый
– Хорошо, хорошо, подождите, – беспомощно затараторил врач, набрав чей-то номер телефона. – В принципе, что я, в конце концов, нарушаю?… Здравствуйте ещё раз! – сказал он в трубку. – У меня проблемы. Понимаете? Скажите, э-э каким образом к вам попал человек, которого вы мне сейчас э-э доставили? Да нет, нет у меня объективной картины, что человек действительно нуждается э-э в принудительной госпитализации. С чего вы взяли, что она у вас была? Внешние проявления ещё ничего не означают, это ваши предположения. Ну, при чём здесь прокуратура? Тогда надо было с прокуратуры и начинать, а не впутывать в меня в непонятную историю. У меня э-э нет оснований держать человека здесь целые сутки. Вы хотите, чтобы сюда сейчас съехалась вся пресса, родственники и адвокаты? Нет, нет и ещё раз нет. Делайте всё по закону, я – пас.
– Что и требовалось доказать, – польщённо прошептал Максим и гордо сел обратно на стул.
Доктор отключил телефон, трудно вздохнул, привычно поднятые кверху уголки его тонких губ опустились, лицо вытянулось в грушу. Отдышавшись после эмоционального разговора, скоро набрал номер внутренней связи больницы:
– Кто у нас сегодня дежурит? Новенькая? Как её зовут? Алиса э-э Назаровна? Пусть зайдёт ко мне. А вы наивно полагаете, что они от Нилова отстанут? Это теперь война, – не поднимая глаз, безразлично бросил врач в сторону непрошенных гостей.
XII
Наталья Ивановна молилась до самого вечера. Уезжая из Мариуполя, взяла с собой старенькую бабушкину икону. Сама не особо уповала на иконные припадания, да и воспитание было иное, светское, но вот в молитвенное возвышение и жизненное исправление верила беспрекословно. Просила высший разум вселенский не за себя, самой не так уж и многого хотелось после нескольких месяцев пережитого военного и административного ада. Просила за Константина, чтобы освободился он – и не только из пропахших безумием палат психиатрической больницы, сколько от того исступления, что хлынуло в него в ночь, когда город сотрясали взрывы на военном складе. Просила бога избавить от внутреннего голоса брата своего – Андрея. Но не знала главного, что мольба сия имеет другую сторону.
*
Константина закрыли в пустой палате на четыре железных койки. Раньше он думал, что в психушках мебель крепится к полу, но оказалось, что это не так. Самое обыкновенное медицинское учреждение, такое же убогое, как и остальные. И стены в палате были не жёлтого, как принято считать, цвета, а холодного светло-голубого с элементами традиционной обшарпанности. Возможно, это вольнянская психбольница пошла против закрепившихся в сознании масс стереотипов.
Впрочем, для Константина все эти наблюдения были лишь невинным способом отвлечься от разбушевавшегося в его голове шторма, сопровождавшегося воплями брата Андрея и какими-то чёрными видениями, возникавшими в пространстве вокруг. Это были три тени странных существ, появлявшихся то в квадратном проёме окна, то за мутным рельефным стеклом входной двери. Они как будто звали Константина за собой, и тут же исчезали, стоило только ему немного приподняться с кровати.
«Это шизофрения, вон это она, родимая, – думал Костя, со страхом прижимая к себе ветхое суконное одеяло в клеточку. – Вот, оказывается, какая она. И никому не расскажешь, не передашь все те чувства, что испытываешь. Да и нужно оно кому? Может, это так смерть приходит? Странно. Всё думалось, что когда умру, все жалкие людишки вокруг спохватятся, насыплют пепла себе на головы, будут жалобно завывать и заламывать руки, что жили в эпоху такого прекрасного человека, и не ценили его, не лелеяли, а некоторые даже не знали. А всё оказывается так прозаично: никто совсем не выстраивается в стройные ряды поклонников, никто не роет яму под фундамент будущего мавзолея, на котором напишут пять гордых букв «Нилов», и не бодяжит спешно смесь для бальзамирования. Да и вообще мало кого интересует, где Нилов, что с ним, жив ли вообще. Может быть, Наташу только…».
– Да, только Наташа. Наташа – она как твой ангел- хранитель. Только она сейчас молится за тебя, просит у бога твоего освобождения, – это монотонно говорил голос Андрея.
– Ты слышишь мои мысли? – задрожал Костя. – Но как? Как? Как?
– Я слышу, брат. Потому, что ты бредишь, и это твои мысли вслух.
– Но зачем, зачем? Зачем ты явился в мой мир?
– Твой мир, Костя, остался прежним. Твой разум не может меня отпустить. Может, потому, что мы слишком долго жили порознь…
– Если я в бреду, то, наверное, я умираю?
– Нет, ты должен ещё много чего сделать в этом мире. Я вижу, что ты просто обязан жить, ты не выполнил свою миссию.
– У меня есть миссия? Но в чём она?
– Никто не знает её, кроме бога. Но ты должен делать то, что должен. То, что ты намеревался сотворить, но не сотворил, возможно, потому, что не наступило твоё время, или потому, что не прошёл земных испытаний. А бог всегда подаёт тебе сигналы, просто ты не слышишь их. Или слышишь очень плохо, и не внимаешь им.
– Не понимаю… Не понимаю…
– А знаешь, брат, почему я по жизни бросался всем помогать, порой в ущерб самому себе? – звучал в пространстве голос Андрея. – Сам жил как сапожник без сапог, зато всю Нахаловку обслуживал.
– Почему?
– А на мне чувство вины висело нещадным грузом. Всё казалось, что смотрят на меня все волком – как на дурачка безродного, да ещё и с порченой кармой. Брат-убийца, Костик, это тоже тяжесть непомерная. Так было по молодости. Хотелось всем угодить, словно вину загладить. А потом, как сердце хватануло, так шёл по домам и квартирам не за рублём, совсем нет. Всё боялся, что не успею хорошее людям сделать, умру. И будут плохо обо мне думать: ну, вот, мерзавец, пообещал помочь, мог помочь, а сам взял и помер, оставил нас ни с чем. Необязательный какой.
– Глупости это всё.
– Почему же? Я тоже раньше читал, что всё в этом мире суета, но всё в нём имеет свои закономерности. Ни один поступок, ни одно действие, ни одна встреча не происходят просто так. На всё есть высшая воля, суть которой при земной жизни мы не в состоянии ощутить.
– А я вот раньше не боялся ошибиться. Молодые вообще не боятся ошибок. Знаешь почему? Да потому что есть родители, старшие братья, товарищи. Есть, кому поддержать, простить, исправить ошибки. А сейчас боюсь всего. Опасаюсь, споткнуться. Потому как поддержать и простить уже и некому, все либо стары и немощны, либо на том свете. И исправить ошибки уже сил нет. А ошибок было много.
– У всех они есть, Костик. Но боязнь ошибки – неверный путь. Нужно просто жить, делать добрые дела, принимать подарки людей и судьбы и делать всё по совести. Никогда не бойся всё начинать сначала. Ведь там, где мы ставим точку, жизнь часто не заканчивается, а начинается с большой буквы.
– Ты знаешь, Андрей, ты хоть и младший брат, да и физически всегда был слабей меня, но сила в тебе какая-то неведомая присутствует. Страшная сила, она не в мышцах, а в духе. Я даже немного отчасти завидовал этому твоему качеству. Вот, даже сейчас тебя здесь, в данной пропахшей лекарствами палате нет, а сила твоя присутствует. Что это, брат?
– Это божья сила, Костя…
Константин приподнялся с кровати, посмотрел во все стороны, будто ожидая узреть нечто такое, чего никогда прежде не видел. Его сердце барабанило так часто, что невольно вздрагивали руки и болью разрывались виски. Тело было ватным и не повиновалось.
– Что такое божья сила, Андрей? – вслух хрипло спросил он.
– Сейчас сюда, в эту палату зайдёт ангел в белом, – где-то удалённым эхом раскатисто звонко прозвучал голос Андрея. – Но ты должен помнить, что это искуситель. Как только он войдёт, я исчезну. Навсегда. А ты должен знать – бог есть. Просто верить в это.
В палатной двери скрипнул два раза ключ. Дверь распахнуло скользким сквозняком, и в палату аккуратно вошла женщина в белом халате и медицинском колпаке. Это была Алиса Тулаева, всё такая же хрупкая и обаятельная, но отрешённая, далёкая и непонятная. За прошедшие несколько дней взаимного молчания словно каменная стена выросла между ней и Ниловым.
– Ну, здравствуй, Костик. Не ожидала тебя здесь встретить. Нигде не ожидала, но здесь особенно.
*
Уже сгущались колючие сумерки, как молившейся у бабушкиной иконы Наталье Ивановне позвонила Катя. Её голос дрожал, но говорил уверенно и быстро:
– Наташа, всё, Андрей умер. Косте скажи, пожалуйста.
Наталья Ивановна грузно опустилась на диван, сердце сжало стальными прутьями, горестно и тревожно подумалось: «Неужто я намолила освобождение Костино и смерть Андрюшкину?»
*
– Алиса? Откуда ты здесь? – удивился Константин, ощутив прилив сил, похожий на быстрый выход из состояния длинного сна под воздействием холодного душа. В воздухе повеяло ощутимой ясностью.
– Работаю я здесь, Костя, медсестрой, – не смотря в глаза Косте, ответила Алиса. – Ну, ты собирайся, пошли на выход. Доктор сказал, что приносит свои извинения. Странно, что меня послал, мог и бы сам…
– Подожди с доктором. Но почему ты здесь? Почему именно ты? – в недоумении накуксился Костя.
– Почему сюда работать устроилась? – безразлично и скупо переспросила Алиса, не собираясь, впрочем, слушать повтор вопроса. – Странный ты, ей богу. Да потому что медсестра сюда требовалась. А у меня диплом и опыт. Я ж теперь никто, и звать меня никак. Цеха моего нет. Вся улица выгорела, нет ни квартир, ни денег, ничего. Так, немного осталось на карточке, копейки. Э-эх… Ты прости меня, что не звонила даже тебе в эти дни. Не до тебя было. Да и не нужна я тебе. Бзик это был престарелой дуры.
– Что ты такое говоришь? – закашлялся от неожиданного ответа Костя.
– Правду. Самую настоящую. И главное, что ты это тоже понимаешь и принимаешь, только вслух боишься сказать. И таким ты, в общем-то, всегда был. Вызвала скорую, как тебя на трассе прихватило, и точно отрезало. Был нужен Костик, и стал не нужен никто. Ты вставай, вставай, если ничего не болит и голова не кружится. Там к тебе люди пришли, родственники, наверное. Одежда твоя у сестры-хозяйки в кабинете, там переоденешься, – позвала Алиса, шире открыв дверь палаты.
Константин только сейчас заметил, что на нём был кем-то надет больничный халат тёмно-синего цвета из непонятной изрядно закашлаченной ткани. Под кроватью на криво уложенной керамической плитке стояли древние дерматиновые тапочки с задранными носками и отсутствующими стельками.
– А где ты сейчас живёшь? – напрягся Костя, натужно поднимаясь с кровати.
– У тёти. Ты её не знаешь. Да и ненадолго, наверное, пристроилась временно, в связи со сложившимися обстоятельствами, – безотрадно задумавшись, сказала Алиса. – Обещают компенсацию дать на приобретение жилья. Не знаю, сколько, но цены на квартиры по городу уже взлетели в три раза. Это в городе, где предприятий не осталось. Вот народ, а!? Сразу выгоду учуяли на чужой беде. В общем, сколько бы ни дали, получу, поеду в Питер к дочке. Может, там как-нибудь пенсию оформлю, прибомжусь.
Костя замолчал. Зашли в кабинет сестры-хозяйки, там он спешно переоделся и обнаружил свой мобильный телефон. Хотел позвонить Наталье, но в тот же миг иссяк заряд аккумулятора. По узкому коридору Алиса вывела Костю во внутренний двор больницы, где в беседке, негромко переговариваясь, сидели пять едва различимых в вечерней полумгле фигур.
– Кто это? – испуганно спросил Константин, мгновенно вспомнив дневной разговор с полицейскими.
– Не успела познакомиться. Это к тебе.
– Все ко мне?..
– Костя? Алиса? Чего замерли? – жадно послышалось из беседки – это Астров первым заметил безгласно остановившихся Нилова и Тулаеву. – Слушай, Алиска, а я тебя в кабинете врача и не узнал. Сижу, думаю, ну, кто эта женщина? Вроде, лицо до колик знакомое, а кто – вспомнить не могу. Память совсем никудышная стала. Мама родимая, как вы изменились! – Олег сделал широкий шаг навстречу, расстегнул пуговицы пиджака и распахнул широкие объятия.
Из-за накрытого покоцанным листом текстолита деревянного стола встали остальные – одноногий Михаил Горский, его сестра Валентина и Максим Гущин, таксист, не прощаясь, отошёл в сторону – с ним уже расплатились за бензин, но ему хотелось увидеть окончание сегодняшней истории, чтобы рассказать о ней своей семье.
– Гос-споди, Олег, Миша? – сжалась от неожиданности Алиса. – Так это вы были? А я растерялась и даже не посмотрела на вас. Вы хоть бы как-то маякнули, окликнули, что ли. Первый день человек на работу вышел, не успела нос напудрить, а тут сразу к главному вызвали. Любой испугается.
– Да как тебя узнать было, Алиска? – баском проговорил Горский. – Раньше-то ты была как щепка, а теперь вон какая фигуристая. Есть за что подержаться.
– Держатель сломается, – небрежно улыбнулась Алиса. – А ты-то как изменился, Мишка. И чего вы здесь все делаете? Не пойму. Объяснить можете? Так ведь просто не бывает… Чувствую подвох.
– Разрешите представить товарища Гущина, это журналист из России, – Астров панибратски хлопнул по плечу засмущавшегося Максима. – Собственно, идея притащить меня в дурдом на эту встречу принадлежит ему. А вот чего здесь Мишка с Костяном загорают, я не в курсе. Это вы уж сами объясняйте общественности. Да и как-то тебя, Алиса, ну, честное, слово, никак не ждали здесь увидеть. Мир тесен и очень интересен.
Максим с некоторой торжественностью поднялся с покосившейся лавки и достал из своей спортивной сумки уже слегка помятую ксерокопию записки. Помахал ею над головой, ловя огорошенные взгляды собравшихся в беседке, потом учтиво покланялся и со строгой нотой официальности объявил:
– Уважаемые, если можно так выразиться, друзья! Да, спасибо за представление, я Максим Гущин, действительно журналист нового интернет-издания «Житейские истории». Приехал в Вольный из Таганрога в тот день, когда здесь произошло че пэ на заводе. Можно сказать, тоже пострадал, но отделался лёгким испугом и некоторыми материальными издержками в виде утраченного фотоаппарата. В общем, немного неудачно приехал. А цель моя такова: я делаю статью, точнее целый цикл о людях, которые сорок четыре года назад написали вот эту записку, упаковали её в бутылку, бросили её, как я теперь знаю, в реку Миус, которая в свою очередь вынесла бутылку почти что в Азовское море. И если бы не случай, то никто, никогда эту записку не прочитал. Собственно, с Михаилом и Олегом мы уже познакомились, пришла очередь знакомства с вами, уважаемые Константин и Алиса. Если вы не будете возражать, пока солнце не село, мне очень бы хотелось сделать ваше коллективное фото, а потом уже поговорим. Признаюсь, что репортажем из Вольного я хочу открыть свой сайт. У меня даже рекламодатели уже заключили договора на размещение баннеров под статьями о вашей жизни.
– Ой, я не готова фотографироваться. Зря это всё. Зачем? – воскликнула Алиса, отворачиваясь от Максима.
– А что за записка-то? – спросил Константин.
– Пожалуйста, читайте, – протянул ему ксерокопию Гущин.
– Опаньки! С ума сойти! – воспламенился Нилов. – «Дорогие потомки…». Это мы к кому обращались? А, ну, вот, к Максиму, наверное. «Хочу стать военным офицером…» Мишка, прикинь, а!?
– Чего прикидывать? – пробормотал Горский. – Офицером не стал, но военным-то, благодаря майданутым нацикам, побывал.
– Каков хитрец! – засмеялся Астров.
– А ты-то кем хотел стать? – спросил Горский.
– Директором шахты, – с апломбом произнёс Астров. – И, между прочим, числюсь им.
– Кем, директором? Да брось ты! Старший сторож – вот, кто ты! Да и шахта твоя затоплена, – ревностно пробубнил Горский.
– Ну, можно, конечно, мне завидовать, но из песни слов не выбросишь, нет на шахте человека старше меня по должности. Даже на совещания в Луганск приглашают.
– На совещания похоронной команды тебя зовут. Реструктуризаторы хреновы. Убили угольную отрасль в городе, и радуются, что портфели стервятников поделили, – Горский сплюнул и махнул рукой, повернувшись к Алисе:
– Тулаева, а ты кем хотела стать?
– Забыл что ли? – спросила она.
– Блин, я скоро своё имя забуду, а ты предлагаешь помнить твои детские мечты, – неучтиво просопел Горский.
– Хотела быть медиком, тут так и написано, – вставил Нилов.
– Накаркала, как видите. Хотела завязать с этим делом, да от судьбы, как видно, не убежишь, – мрачно бросила Алиса.
– А я мечтал быть… Вы не поверите, сторожем, – удивлённо читая написанные своим красивым юношеским почерком слова, объявил Нилов. – С ума я что ли тогда сошёл?
– Ты говорил тогда что-то типа «буду на работе сидеть и книги писать», – вспомнила Алиса.
– Да? Так мне здесь не далее, как вчера, предложили работу сторожа и писаря параллельно. Архивные материалы делать для газеты. У меня выбора особо нет, пойду, и так с Натальей последние копейки догрызаем. Вот, можно сказать, что и моя мечта сбылась, – Нилов повернулся к Максиму Гущину.
Тот расплылся в солнечной улыбке. Его миссия была выполнена, осталось совсем немного – сделать несколько свежих фотографий, уточнить некоторые детали биографий своих героев, получить их согласие на применение авторского домысла в тех местах будущего репортажа, где это остро понадобится. А дальше? А дальше – в Таганрог – разыскивать свою пропавшую Ирину Степановну и писать, писать, писать, раскручивать свой молодой сайт для всех поколений читателей. Максим даже задумался о том, чтобы свой первый репортаж, подобно известным литераторам, посвятить Першиной Ирине, любимой таинственной женщине, вдохновившей его на создание нового русского Интернет-ресурса.
Гущину было интересно наблюдать со стороны за оживлённой беседой своих немолодых героев, рвавших вечернюю мглу тёплыми воспоминаниями, и превращаясь от этого в мечтательных юношей прошлого тысячелетия. Это было невероятно, но все их мечты сбылись, только, наверняка, не так, как это думалось тогда, в семьдесят восьмом году.
XIII
В пятницу хоронили Андрея. Его внутренний голос замолк. Константин понял, что разговор в палате психиатрической больницы был последним, и он не выходил из головы, вторя эхом каждое слово и каждую фразу. На похороны, несмотря на собравшиеся в тёмном небе раскудрявившиеся дождевые облака, пришло много людей. Весть о том, что покинул мир живых уважаемый всей Нахаловкой мастер, облетела округу за один вечер.
Говорили об Андрее разное, вспоминая его жизненный путь. Даже такое, чего родной брат Константин и предположить не мог. Наверное, правду говорят, что скольких людей ты знаешь – столько версий тебя и существует. Ещё раз убедился в том, что Андрея своего он совсем не знал. Годы разлуки и далёкое расстояние сделали своё лихое дело. Не было ни скупых слёз, ни прощальных рыданий, лишь глухая пустая боль – не столько оттого, что потерял родного брата, сколько оттого, что так его и не приобрёл.
Наталья Ивановна не отходила от Константина ни на шаг. Здесь же, рядом, был и Максим Гущин, решивший задержаться на пару дней после того, как услышал историю жизни Нилова-старшего. Константин пообещал взять журналиста с собой на планирующуюся встречу с Немцем. На холодящую разум встречу, исхода которой не мог предсказать никто.
*
Александр Александрович заехал с утра в субботу. Выразил соболезнования Нилову и Наталье Ивановне по поводу кончины брата и представил своих спутников:
– Это майор полиции Владимир Васильевич Шорохов, он по моей просьбе поднял ваше дело, Константин Георгиевич, ознакомился с материалами, и счёл их достаточно неубедительными для вынесения такого строго приговора, который вынесли вам. Вот такая материя. А это с ним, точнее с нами, прибыл…
– Да не стоит, я сам представлюсь. Не узнаёшь меня, Костя? – вслед за полным безликим майором в камуфляже из машины вышел седой с проблесками рыжих волос плотный старичок лет семидесяти, одетый в старомодные серые вельветовые брюки и белоснежную футболку. – Вижу, что не узнаёшь.
– К сожалению, извините, нет, – развёл руками Константин.
– Моя фамилия Чижиков, майор в запасе, занимался вашим делом тогда, в семьдесят восьмом. Но, увы, так и не сумел найти настоящего убийцу, хотя был очень близок к тому, – сказал старичок, бегая путанным взглядом по лицу Нилова.
– Вот оно как… Даже не знаю, обижаться мне на вас или радоваться, что вы признали свою ошибку, – протяжно проговорил Константин.
– Да теперь-то уж что зря пилить опилки? Они уже готовы, – спокойно продолжил Чижиков. – Ковырять прошлое – то же, что и опилки пилить. Теперь будущее нужно строить. А для него фундамент необходим.
– Да какое будущее, товарищ майор? Вы смеётесь что ли? Мне шесть десятков, вам ещё больше. Впереди только сосновый крест, поп в чёрном и похоронная процессия, – невесело бросил Нилов.
– Так-то оно так, это если только о себе думать и себя любимого жалеть. Но у народа нашего будущее есть, это факт. И каждый человек должен знать, что справедливость рано или поздно всё равно восторжествует и правда станет известна. Меня так учили. Потому я, наверное, здесь, с вами. Мне как Владимир Васильевич позвонил, задал несколько вопросов по вашему делу, так я и понял, что, видать, напали на след настоящего Египтянина.
– Вы до сих погоняло помните? – сухо спросил Нилов.
– Такие дела помнишь всю жизнь. Я и не забывал о нём никогда. Этой мой грех, Костя. Большой грех, с ним умирать не хотелось бы, – Чижиков скривил рот, показывая неприятие всей этой истории, с которой он работал сорок четыре года назад.
Посёлок Зелёный Гай резал на две части длинный извилистый пруд, вместе с высокой дамбой появившийся в пятидесятые годы как резервный водоём пожаротушения шахты «Васильевской». Было время, шахтёрский профсоюз организовал здесь солидную зону отдыха с песчаным пляжем, вышкой для прыжков в воду, лодочной станцией и кафе «Волна». Но в начале девяностых всё это хозяйство куда-то исчезло буквально в один миг. Над погромленной зоной отдыха нависал невысокий террикон небольшой шахтёнки, закрытой по причине сильного притока грунтовых вод, от чего страдала не только добыча угля, но и сами шахтёры. Под склоном этого террикона, как сказал предварительно подготовившийся к визиту майор Шорохов, и жил Иван Андреевич Немцов.
– Ну, что, как будем брать подозреваемого? – вставая из-за руля и поправляя брюки, шутливо сказал Александр Александрович. – Ваши предложения, товарищи офицеры…
– Давайте без экспериментов и лишних движений, – жёстко предложил Шорохов. – Я действующий сотрудник, с меня и спрос. Проверю документы, дальше будет видно. Всех остальных прошу временно оставаться на местах. Я дам знать, когда можно будет войти или наоборот – выведу этого Немцова.
Александр Александрович, Гущин, Нилов и Чижиков присели на старый полуразрушенный бордюр когда-то существовавшей здесь, а ныне развороченной, булыжной мостовой.
– Брусчатка, – улыбнулся Чижиков. – Вот ведь раньше шахтёры строили. К каждой шахтёнке подъездные пути, да не абы какие.
– Места шикарные, глаз отдыхает! – вглядываясь вдаль, где на берегу пруда сидели рыбаки с удочками, вздохнул Нилов.
– Зелёный Гай как-то мимо меня прошёл, я на пятой шахте вырос, там другие водоёмы и пацанячьи тропы были, – кивнул Чижиков.
– А я сюда бегал, – задумался Константин. – Помню, здесь киностудия Довженко какой-то фильм снимала. Во-о-он, там, за терриконом второй шахты. Про революцию что ли. Мы с уроков сбежали, десятый класс как раз заканчивали, думали, засядем в кустах, живое кино посмотрим. А тут прыгают по лесу то махновцы, то белогвардейцы, шашками перед камерой минуту машут, потом полчаса курят и дымовые шашки коптят. Не зашло нам ихнее кино. Даже названия не помню.
– Не информирован, что у нас фильмы снимали, – пыхнул сигаретой Чижиков. – И где теперь та киностудия Довженко? Разорили всю страну, ещё и войну устроили, иуды. Ладно, кино кином, а что мы с этим товарищем будем делать? С Египтянином?
– Даже не знаю, – признался Нилов. – Раньше хотел грохнуть его, если бы была моя воля. А сейчас всё как будто отломилось.
– Ты думаешь, грохнуть человека легко? – спросил Чижиков.
– Насчёт убить не скажу, а вот отсидеть за чужие убийства четырнадцать лет непросто. Точно вам говорю…
– Бедный парень. Я ведь тогда, Костя, ночей не спал. Начальство кипешует. Прокурор давит. Город душит. Область мечом машет. До Москвы дошло. Вынь им и полож обвиняемого. А все улики против тебя сходились. Понимаешь?
– Сейчас понимаю. Тогда ничего не мог понять. Вздёрнуться даже думал.
– Натворили мы делов, жутко вспоминать. Смотри-ка, идут, – Чижиков показал на выходящую со двора фигуру Шорохова и с ним пожилого человека в соломенной шляпе с тёмными блестящими глазами, вислыми усами и острым носом.
Нилов встал, всмотрелся в сутулую, но объёмную фигуру человека, прикинул, смог бы он его сбить с ног, если вдруг возникнет такая необходимость. Нет, незнакомец был достаточно крепок: ноги литые, как сталь, загорелые руки, торчащие из рукавов льняной рубашки, в мозолях, натруженные, жилистые. У Нилова занемели пальцы, захотелось подышать на них, как в зимний морозный день.
– Ну, что, товарищи, разрешите представить вам Ивана Андреевича Немцова, – живо проговорил Шорохов. – Интереснейший человек, краевед, историк, знает в этом краю всё и всех. Можете задавать ему вопросы. Так ведь, Иван Андреевич?
– Да, с удовольствием готов помочь всем, чем могу, – согласился Немцов, сознательно введённый Шороховым в заблуждение относительно цели визита к нему целой городской делегации.
– Тогда представлю товарищей, – играя, продолжил Шорохов. – Вот, редактор местной газеты Александр Александрович, Это его коллега аж из Таганрога. Представляете, откуда человека принесло в наши края? А вот товарищ Нилов. Вы с ним не знакомы?
– Никак нет, – криво улыбнулся Немцов, обнажив жёлтые поредевшие зубы.
– А с товарищем Чижиковым?
– Не имел удовольствия.
– Ну, тогда самое время вас познакомить, – с внезапно возникшей железной интонацией сказал Шорохов. – Вам, Иван Андреевич, может быть, неудобно стоять, вы можете присесть вот сюда, в машине.
– Нет, спасибо, что вы, – отказался Немцов, медленно пятясь назад.
– Итак, вот товарищ Чижиков, – Шорохов сделал долгую паузу, ловя каждое движение лица Немцова. – Сорок четыре года назад он расследовал уголовное дело по факту трёх убийств молодых людей. Солдат. Дембелей. Помните, был такой случай в нашем городе? Газета даже писала, Александр Александрович подтвердит. Так вот, произошла трагическая ошибка, и вместо реального убийцы на скамью подсудимых сел, а потом пошёл по этапу молодой человек Нилов Константин Георгиевич, который сейчас перед вами.
Немцов опустил глаза, косо окинув круг вокруг себя, словно пролагая предполагаемый маршрут для отхода. Потом зыркнул на Нилова, набрал в лёгкие воздуха:
– И какое это имеет отношение к вашей просьбе рассказать о Зелёном Гае? – спросил уверенно, даже с долей наглости.
– Да, ну, как какое? – бравурно переспросил Шорохов. – Самое непосредственное. Все товарищи очень искренне интересуются, как вас, учителя истории Немцова Ивана Андреевича, в девичестве Шульца Ивана Адольфовича, занесло в эти дикие необжитые края, хотя вы жили в самом центре Вольного?
– Подождите, а в чём, собственно, суть вашего вопроса? – покашливая сказал Немцов, по всему стало заметно, что он сильно занервничал. – Вас интересует моя биография?
– Да, Иван Андреевич! – широко и наигранно улыбаясь, кивнул Шорохов. – Да, Иван Адольфович! Или как вас там ещё? Шульц? Египтянин? Немец? Нас очень интересуют факты вашей биографии. И особенно такие вопросы: что вы делали в конце июня тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, что вас связывало с такими людьми, как Аипов Марат Зуфарович, Астафьев Виктор Леонидович, Зоц Иван Тихонович и Руденко Михаил Михайлович? Которых вы хладнокровно убили…
Шорохов говорил медленно, растягивая каждое слово, делая остановки после каждой фамилии и буквально поедая Немца глазами. Тот стоял неподвижно, на лице застыла белокожая серая маска.
– Вы ничего не докажете, – сухо и отрывисто вдруг произнёс он.
– Ну, вот, – резво заговорил Чижиков, словно почувствовал свой звёздный час. – Открылся процесс чистосердечного признания. Говоря языком психолога-криминалиста, подозреваемый уже не отрицает своей причастности к совершению преступления, но теперь определённо рассчитывает на слабую доказательную базу со стороны следствия.
– Вы не следствие! – злобно рявкнул Немец.
«Мы не следствие, мы возмездие», – хотел сказать стоявший за спиной Чижикова Нилов, но удержался, решил послушать дальнейшее развитие беседы, тем более, что говорили люди из правоохранительной системы, куда более опытные в беседах такого толка.
– Как вы правы, дорогой Иван Адольфович, как вы правы, – с шаловливой издёвкой сказал Чижиков. – Мы не следствие. Потому что следствие в данном случае нам совершенно ни к чему. Зачем утруждать людей лишней работой, когда вы сейчас сами нам всё расскажете. Очистите душу так сказать.
– И биографию Константина Георгиевича тоже подчистите, – с кокетливой угрюмостью вставил Шорохов. – Согласитесь, что ваша свобода и чистая совесть стоят доброго имени человека, который во многом по вашей вине оказался за решёткой и понёс наказание, которое должны были понести вы.
Немец в обречённой согбенности судорожно сжался, стал выглядеть маленьким, заметно старым, подавленным. Его глаза, минуту назад бегавшие по сторонам, словно ускоренно искали выход из тупика, теперь застыли в неподвижной оторопи. Нилов в какой-то момент даже немного пожалел Немца, на миг представив себя на его месте, окружённого пятью мужчинами, один из которых демонстративно обнажил кобуру с табельным оружием внутри. Но потом в памяти всплыли годы, проведённые в вонючих камерах за колючей проволокой в сопровождении заунывной музыки лязгающих замков.
– Вы меня будете арестовывать? – будто безразлично спросил Немец.
– А вы хотите показания давать в письменном виде в отделе полиции? – спросил Шорохов.
– А какие ещё есть варианты?
– Есть вариант, который, как я думаю, устроит все стороны – и следственную, и подозреваемую, и реабилитируемую, – монотонно бросил предложение Шорохов. – Вы, гражданин Немцов-Шульц, сейчас напрягаете длинные и запутанные извилины своей уснувшей памяти, только без фокусов, фантазий и интерпретаций. Вы, уважаемые журналисты, включаете диктофоны и записываете чистосердечное признание этого гражданина. А мы с товарищем Чижиковым внимательно слушаем рассказ, задаём при необходимости подозреваемому уточняющие вопросы и следим за общественным порядком. Вы всё-таки присаживайтесь вот сюда, в салон автомобиля, гражданин Немцов-Шульц. Можете попить водички, расслабиться. А мы посидим рядышком и постараемся не мешать вашим честным воспоминаниям. Всех устраивает такое предложение?
