Сергей Петрович Волошин
Освобождённый
– Понимаете, – Максим попытался оттеснить от разговора любопытствующую Валентину, но это ему не удалось, Валентина ещё ближе прижалась к брату и едва не открыла рот, прислушиваясь к каждому слову. – Тут вот какое дело: ко мне попала записка. Не буду рассказывать, каким образом попала, это не имеет значения. Но в этой записке есть четыре подписанта, среди которых вы, ну, и ваши друзья.
– Что за чертовщина? Какая ещё записка?
– Вот она, посмотрите, это ксерокопия, оригинал, чтоб не потерять, я оставил дома, – Гущин достал из своей спортивной сумки и протянул Горскому свёрнутый пополам белый лист четвёртого формата. – Узнаёте?
– Фантастика какая-то, – строго улыбнулся Горский, обнажив стройный ряд сточенных пожелтевших зубов. – Не может быть. Ты посмотри, действительно, писали, даже свой почерк узнаю. Неужели он у меня такой красивый был? Сейчас царапаю хуже, чем иной врач рецепты калякает. Но как она могла сохраниться и попасть к вам? А-а-а, вы, наверное, бутылку нашу нашли? Вот это дела-а-а-а!
– Нашёл не я, а совсем другой человек, много лет назад. Она, бутылка то есть, лежала в гараже, пока до неё не добрался мой таганрогский друг, одноклассник, Сергей Першин, – затараторил Максим, пытаясь кратко описать историю записки. – А чуть больше месяца назад я решил вас найти. И вот…
– Таганрогский, говорите? – прервал поток слов Горский.
– Да.
– Это что, значит, бутылка наша по Миусу аж до Таганрога доплыла?
– Я так понимаю, что да.
– А я-то думал, что застрянет в какой-нибудь древней коряге или камышах, на том и закончится наше последнее школьное сочинение на тему «кем ты мечтаешь стать во взрослой жизни».
– Ну, вот, видите, как оно иногда случается…
– Да-а, – задумался Горский, опустив свои жгучие тёмные глаза на неуклюже закреплённый протез ноги. – Случается…Иногда…
– Миш, ну, не начинай хандрить, – вмешалась в разговор Валентина. – Ты расскажи человеку про своих друзей, ты же мне что-то про Астрова говорил. Но я запамятовала что именно.
– Про друзей? Так а что о них говорить? – с хрипом вздохнув, сказал Горский. – Астров спился вконец. Как шахту закрыли, так он не просыхает. Да и на шахте бухал, что дурной. А что? Все угольные предприятия луганская управа года два назад приказала закрывать, это ж золотое дно для ворюг, мародёров и алкашей. Под шумок можно всё тянуть и списывать. Олежек, как и в девяностые, когда в бригаде тёрся, опять в свою любимую струю попал. Он ведь столько лет мечтал о директорском кресле. Вот и сел в него. Только не уголь добывать, а шахту добивать.
– Я с его женой попытался переговорить, но был послан куда подальше, – вставил Максим.
– Да он не живёт с ней давно. Сын уехал. Сошёлся Олежек с какой-то старой бабой, видел её разок, лицо синюшного цвета, под глазами мешки – картошку можно хранить. Где живёт – точно не скажу. Знаю, где-то в Марусиной балке. Флигелёк у них там, – Горский махнул рукой куда-то на восток. – Спасать Астрова надо, иначе кончит плохо. Сюда его нужно, в отделение. Так что если отыщете, за шкварник хватайте и сюда силой тащите, я с врачом договорюсь. Только писать об этом не нужно.
– Хорошо, Михаил, попробуем, если найдём, – кивнул Максим, поиграв выступающими через чёрную футболку мышцами. – Может, что-нибудь знаете про Нилова и Тулаеву?
– Про Нилова ничего не знаю. Его как посадили сразу после школы, так ни слуху, ни духу. Говорили, что он то ли в Мариуполе, то ли в Мелитополе. Врать не буду. Брат его где-то живёт в городе. А невеста его, Алиска Тулаева, пропала со всех радаров. Тоже куда-то уезжала, училась, работала. Но вся её история мимо меня прошла.
– А Нилова за что посадили?
– Ни за что. За убийство. За три убийства, которые он не совершал.
– Ох, ничего себе.
– Да мы на допросах с Астровым так и говорили, что Костик напился до чёртиков. Он на ногах стоять не мог. Но, я так полагаю, нужно было срочно кого-то посадить. Вся область на ушах стояла – в Вольном маньяк. Система требовала козла отпущения, вот им и стал наш Костик.
– Интрига, однако…
– Жизнь испоганили человеку. Пятнадцать лет дали.
В больничном дворе зависла гнетущая тишина, как будто все – медперсонал, пациенты и проведывающие напрягли слух, чтобы понять суть разговора Гущина и Горского. Небо заволокло свинцовыми тучами, ронявшими мелкие одиночные капли, из-за размазанных по горизонту седых холмов повеяло дождевой свежестью.
– Пора ехать, а то вымокнем, – грустно проговорил Максим. – Скажите, Михаил, как можно охарактеризовать одной фразой то, что за прошедшие сорок четыре года произошло с вами?
– Так официально? – сморщился Горский, вытирая капли с ужасно некрасивого лба. – Ну, если одной фразой, то случился чёрный лебедь.
– То есть как это?
– А это когда никто не ожидает в грядущем ничего особенного, а оно является в многоликой своей мощи и меняет всё вокруг, без пощады ломая через колено хлипкие параллели и перпендикуляры, которые бережно настроили человекоподобные обезьяны. И по итогу все приходят к выводу, что нежданное невозможное было единственно верным и логичным. Но что важно в личном плане: к появлению этого донбасского чёрного лебедя, откуда начался слом всей мировой системы несправедливых координат, причастен и я. Хоть имя моё история и не зафиксирует, но где-то там, на небесах, надеюсь, зачтётся.
VI
Это был тот утомляющий дождливый летний вечер, когда малость недолюбливающему семейство кошачьих Константину впервые захотелось поговорить с Андреевым котом. Тем более, что и сам Гоша, изрядно проголодавшись, в поисках крыши над головой безбоязненно явился во двор Нилова-старшего.
– Ну, что, бродяга усатый, тоскуешь? Некому тебя накормить и обогреть? – сидя на бетонных ступенях под ветхим деревянным навесом, сказал Константин, Гоша прыгнул ему на колени и сладко замурчал. – Наташа, ты Кате в больницу не звонила? Как там брат?
– Звонила, без изменений. Да ты и сам, наверное, знаешь, – громко ответила Наталья Ивановна.
– Знаю, – прошептал Константин себе под нос. – Правильно ведь, Андрей?
– Ты знаешь только то, что говорю тебе я – здесь и сейчас. Но ничего не знаешь о моём теле, над которым колдуют медики, пытаясь завести этот никому не нужный человеческий лом, – также шёпотом прозвучал внутри Константина голос Андрея. – Хотя только одному тебе из живущих в теле известно, что я хотел сам избавить и себя, и эту сбрендившую планету от старой больной рухляди, названной пятьдесят шесть лет назад Андреем Георгиевичем Ниловым. И даже документик на сей счёт был выдан по всем полагающимся правилам некоего царства-государства. Как же это нелепо. Бог создаёт человека, вдыхает в него душу, при этом не снабжает никакими инструкциями и свидетельствами. Живи, человек! Радуйся жизни! Славь её и своего создателя. Но нет! Человек поставил себя выше бога и наделил правом выдавать документы, без которых человек – творенье божье – букашка. Человек без божьего на то благословения вызвался сам писать правила и законы, по которым должен жить ему подобный. Человек даже придумал такие изобретения, как война, смертная казнь, жертвоприношение. И кому бы мы думали? Богу. Но ему не нужны наши жертвы, у него достаточно инструментов, чтобы самому вершить высший суд – казнить, наказывать и миловать.
– Так-то оно так, Андрюша, – прошипел Константин. – Только вот ты тоже взял на себя функцию бога и решил за него исполнить работу. Зачем ты пошёл туда, в этот огненный котёл? Кому ты хотел сделать лучше?
– Я, любимый мой братик, просто хотел избавиться от мучений. И не только физических, но и моральных. Бум – и всё. И никто бы никогда не догадался, что Андрюша Нилов сам подлез под взрыв снаряда, по своей воле и в полном психическом здравии. Может, это наследственное? В папу пошёл? Мне постоянно кажется, что я жил не свою жизнь. У меня была нормальная семья, мама, папа, два брата, я хорошо учился в школе. Мечта! А потом в один миг всё это рухнуло и обрушилось в бездонную пропасть. Потерял родных, получил клеймо шизофреника и брата серийного убийцы. Ты думаешь, мне было легко жить с таким, как сейчас модно говорить, бэкграундом? О, нет. Потому и сердечко рвало на куски. Не только ты страдал там, за колючей проволокой. У меня здесь были свои красные флажки, заходить за которые было хуже смерти. Куда ни ступи, везде в тебя тычут пальцем и говорят своим великородным отпрыскам: «Ты не дружи с этим парнем, он не достоин дружбы с тобой, он плохой, больной и бандит к тому же». И ты знаешь, Костя, я действительно хотел быть отвратительным парнем. В некоторые моменты я даже завидовал тебе. Думал, вот бы мне отсидеть в тюрьме, наблатыкаться по фене, вернуться в Вольный и пихать в рыло бычками всем этим маменькиным сыночкам, втихаря курящим в уличных уборных. А вот не получилось стать плохим. То ли гены подточили стальную основу характера, то ли Катька моя. Вот и стал не тем, кем мечтал. Не сбываются мечты, Костя. Не вышло из меня Остапа Ибрагимовича, пришлось переквалифицироваться в грузчика и шабашника широкого профиля. А ты помнишь, кем мечтал быть ты?
– Журналистом быть хотел.
– Не-е-ет, Костик, это ты потом уже, в старших классах заболел писаниной. А когда учился классе так в шестом или седьмом, ты мечтал стать футболистом. Помнишь? «Заря» ворошиловградская тогда ещё чемпионом Союза стала, и все пацаны Нахаловки как с ума сошли – бросились в футбольные секции. Помнишь, как ты пенальти взял в первом мачте за сборную школы?
– Конечно, помню. Такое забыть невозможно. У нас вратарь перед игрой заболел. Пришли на стадион, а дублёра, собственно, и нет. Потянули жребий, и пришлось мне, фланговому нападающему, становиться в ворота. Я тогда просто поймал кураж, сам себя не узнавал. Ловил всё, что летело. Мухи боялись к рамке приближаться.
– Наш класс тогда болеть привели на стадион. Я так гордился тобой. Спать ночью не мог, распирало от счастья, что мой брат, Нилов, спас сборную школы и помог выиграть.
– Да, действительно, мечтал я о футболе. Правда, потом, помню, вышли мы в финал городского турнира «Кожаный мяч» против какой-то команды из пригорода. Приехали на наш стадион «Шахтёр» сельские парни. Мы посмеялись над ними, думали, сейчас разнесём в пух и прах. А вышло всё наоборот. Оказалось, что у них физрук – профессиональный футболист и тренер. Он этих селян так выдрессировал, что они нам два тайма дохнуть не давали. Что мы, городские? Варёная колбаса да борщ с приправами. А они на натуральном молочке, сальце и говядинке выросли. Мышцы на ногах, как у меня голова.
– Ты забыл, Костя, в то время не было профессионалов. Просто ты понял, что не тянешь. А физрук – футболист – это отмазка.
– Ты прям как отец рассуждаешь: « Профессиональный спорт – это узаконенный способ уклонения от общественно-полезного труда». Вспоминаю его комментарии, когда он смотрел по ящику всех этих танцоров и балерин: «Чем бы ни занимались, лишь бы не работать».
– Да, у бати было своё представление о труде, шахтёрское. И в чём-то он определёно прав. Вот и отказались мы от главной конституционной ценности – труда. Да и вообще само священное слово ценность, как идеал, заменили другим словом – цена. И они стали синонимами. Так вот и живём – ни труда, ни ценностей. Молодёжи и пойти работать некуда. Ты заметил, что в Вольном молодых людей почти не видно? Вон, ваши футбольные поля заросли, а ворота вырваны и сданы на металлолом. И никому это не нужно, вот ведь, что печально. А без молодёжи у города нет будущего. Вымрем мы, и всё. Наших детей нет. И внуков наших тоже нет. Закончились Ниловы. Ты сейчас последний носитель семейной фамилии по земле своими ногами ходишь.
– Да и не хожу, а так, судьба носит.
– А ты задумывайся почаще, куда она тебя направляет и зачем. Только ты не подумай, что я намекаю на вендетту этому Немцу-Египтянину из твоего жизненного детектива. Наоборот, Костя, другая миссия у тебя. Другая. Ты, дорогой мой, люби Наташу, и всех прощай. Всех поголовно. И сам прощения проси, если вину свою чувствуешь. Ничего в прошлом исправить нам не дано, ничего вернуть мы не в силах. Даже справедливость восстановить никак нельзя, можно только создать новую справедливость.
– Наговорились? – послышался за спиной Константина голос Натальи Ивановны.
Костя приподнял и бережно прижал к груди уснувшего на коленях кота и вошёл в дом.
– Да, поговорили. Мы теперь всё время рядом, как будто навёрстываем беседами то время, когда судьба разлучила нас с братом.
– Так скажешь, что случилось с Андреем? Любопытство распирает, уж извини, но оно не праздное. Катя ведь тоже ничего не знает, – умоляюще прищурившись, спросила Наталья Ивановна..
– Что случилось, что случилось? – незлобно передразнил Костя, пошатав головой. – Он всегда с работы ходил по улице Мира и через Феодосийскую. А вчера плоховато ему было, подышать кислородом захотелось, и двинул по зарослям мимо завода по Новой улице. Там его и накрыло ударной волной. Хорошо хоть спасатели мимо проезжали, да подобрали под заводским забором. А то никто бы ничего так и не узнал.
Дождь усиливался. Просачиваясь сквозь дыры старой толи, тонкие струйки воды весело обнимали растрескавшиеся стойки навеса и разговорчиво журчали в наспех собранных лужицах. В скупом на свежесть донбасском воздухе стойко запахло озоном. Константин очень любил дождливую погоду ночью именно за это.
VII
Марусина балка тянется через весь город с высот самой северной его окраины строго на юг до самого Миуса. Когда-то в истоке балки было много родников. Построившие здесь дома шахтёры не могли нарадоваться – прямо в огородах можно копнуть лопатой и получить источник чистой природной воды. В одном месте водные источники даже наполнили два небольших озера, которые по прихоти предприимчивого директора местной бойни вскоре оказались за железобетонным забором. «Для нужд предприятия» – так записали вольнянские народные депутаты в своём постановлении о выделении земельного участка расширявшему владения под строительство мясокомбината убойному пункту.
Отсюда Максим и начал поиск флигеля Олега Астрова и его сожительницы. Искомого по советам местных жителей мясокомбината Максим не обнаружил. За годы украинской самостийности осталось одно название и величественные руины под склоном старого Васильевского террикона. Но по старинке даже на местных автобусах продолжали писать «Центр-Мясокомбинат» – дань традиции, да и других предприятий и учреждений в этом районе города просто не было, чтобы переименовать маршрут. Пересохли и родники, от озёр осталась лишь задушенная высоким камышом мочажина.
Чуть ниже террикона балка круто клонилась вниз. Нырнув в тоннель под насыпью давно не функционирующей железной дороги, Максим вышел в какое-то неровное совершенно необжитое, заплетённое бешеным огурцом и диким виноградом, место с брошенными перекошенными строениями и давно не знавшими обрезки садами. Лишь редко протоптанная тропинка указывала на то, что люди здесь иногда ходят.
Тропа вывела Гущина на широко раскинутую зелёную долину, над которой возвышались многолетние дубы и ясени. С левой стороны по ходу стояло несколько неказистых домиков, среди которых несложно было рассмотреть и проваленный глубоко во двор флигель с двумя окнами в торце. Завешенные жёлтыми шторами и пересечённые вертикальными одиночными стойками рамы окна выглядели как большие кошачьи глаза. В заваленном ржавым металлоломом и всевозможным промышленным хламом дворе не наблюдалось никого – ни людей, ни домашних животных.
Максим твёрдо решил, что другого флигеля на этой странной улице на краю балки просто быть не могло, тем более, что и быт хозяев указывал на их социальное неблагополучие. Дальше балку пересекал полуразобранный железнодорожный путь, лежавший на поднимающейся над прудом дамбе. А внизу виднелись лишь непроходимые заросли.
Вошёл во двор, постучал в худую дверь с вырванным замком. Никто не ответил. Ногой тронул низ двери, она со скрипом подалась, отворив взору Гущина тёмную прокуренную комнату, много лет не знавшую ни новых обоев, ни свежей побелки. За кухонным столом с пустой бутылкой и немытыми чашками, сидя на кривых табуретках, спали двое – мужчина и женщина.
– Хозяева! – позвал Максим. – Женщина тяжело подняла постоянно кивающую полуседую голову, и, сдвинул брови, молча, попыталась рассмотреть гостя. Гущин мгновенно узрел описанные Горским её свинцовые мешки под глазами.
– Ты кто? – хриплым голосом спросил женщина.
– Здравствуйте! Я Гущин, журналист из… впрочем это не столь важно. Ищу Олега Астрова. Как понимаю, вот это он? – представился Максим, пальцем показав на продолжавшего спать мужчину.
– Он. Как это… Чем обязаны? А-а-а, кто-то пожаловался, да? – просипела женщина. – Ритка, небось? Точно Ритка-сучка. Вот, зараза, уже и в газету написала. Гущин, да? Слушай, Гущин, ну, не лезь ты в наши дела. Мы в них сами разобраться не можем, кто кому должен. Когда это было? Да уже сто лет назад, Олег ей всё пояснял…
– Что вы, нет, я совсем не по жалобе, – перебил Максим. – Я по другому вопросу. Вы скажите, вашего Олега можно разбудить? Он в состоянии говорить?
– По какому вопросу?
– Как вам сказать? Я готовлю репортаж из города Вольный. Олег учился в седьмой школе вместе с Михаилом Горским, Алисой Тулаевой и Константином Ниловым…
– Ну, и?
– Как вам пояснить? В юности они написали записку, положили её в бутылку и бросили в речку. Бутылка приплыла в Таганрог. Записка эта сейчас у меня. И я ищу тех людей, кто её писал. Олег среди них.
– Какая ещё бутылка? С чем?
– Да не о бутылке речь. О записке. Вот она, – Максим показал женщине ксерокопию.
– И что я тут должна понимать?
– Вы ничего. Олег ваш всё поймёт.
– Ну, будите. Поясняйте, только имейте в виду, что он слово каланхоэ выговорить вряд ли сможет, – женщина беззубо улыбнулась, встала из-за стола, поправила редкие волосы, одёрнула не по сезону надетый шерстяной спортивный костюм, шатаясь, вышла во двор.
Максим с усилием потормошил крупную фигуру Олега, одетую в рваную клетчатую рубашку и прохудившиеся трико. Тот с кряхтением шевельнулся, поднял голову, открыл затуманенные глаза.
– Здравствуйте, Олег!
– Шалом алейкум православным атеистам или, как у нас на Руси говорят, нихао! – басом выдавил из себя Астров.
Было заметно, что к обстоятельному разговору этот человек не готов. Максиму предстояло мимикрировать под своего парня, впрочем, к такому развитию событий он был готов – достал из сумки купленную в первом попавшемся магазине полулитровую бутылку водки и пачку чая – для себя. Астров поднял пухлые брови, обнажил свой прореженный рот:
– Вот это дело, вот это знакомство. Олег! – воодушевлённо протянул потную мясистую руку Максиму, тот принял рукопожатие.
– Максим. Приехал поговорить за жизнь.
– Садись! Уважаю! Олька-а! Олька-а!
– Чего орёшь? – послышалось со двора.
– Жарь картоху, спаситель мой с небес спустился. Ты откуда, Максим? Или ты пошутил, и тебя Иисус зовут?
– Я из Таганрога. Журналист.
– Вот так сразу и журналист?
– Ага. По делу приехал.
– Небось, чего-то на моей шахте нарыли? Признавайся! Но у меня всё чисто. Не подкопаешься. Проверяли и мусора, и прокуроры. Ци рукы ничого нэ кралы, – Астров покрутил перед лицом Максима огромными ладонями с раздутыми венами.
– Про шахту потом, если захочешь, – не договариваясь, перешёл на «ты» Гущин. – А я от Михаила Горского, друга детства твоего.
– От Мишки? Фигасе! И где ты его отрыл? Я думал, Мишка давно червей в окопах кормит. Вояка… – опустошённо ухмыльнулся Астров.
– Зачем ты так? А Михаил о тебе с уважением.
– С каким уважением? Я к воякам, Максим, не очень отношусь. Хотя…
– Что «хотя»?
– Хотя если бы не эта войнушка, хрен его знает, где бы я сейчас был. А эта власть меня, вчерашнего бандюка без славной трудовой биографии, со всем уважением в руководящее кресло усадила, оклад назначила. Войну не люблю, а деньги обожаю. Олька-а, ё-кэ-лэ-мэ-нэ!
– Да иду я, чего орёшь! – отозвалась сожительница, зашла в дом с полиэтиленовым пакетом картофеля. – Масла у нас нет.
– Тогда туши, на закусь и так сойдёт. Правда, Макс?
– Да я чай.
– Чего так? Язва?
– Спорт.
– Уважаю, – Астров снова протянул руку.
– В общем, Михаил хотел бы с тобой увидеться. Очень хотел бы. Ему ногу отрезали, он в больнице лежит, на психиатрической реабилитации. Но ничего, бойцом выглядит, – пояснил Максим.
– Без ноги? Ты смотри… Ну, зато с головой. Давай выпьем за здоровье Мишки…
– Мне чайку, Олег.
– Олька-а! Нагрей гостю чаю. Представляешь, он от моего школьного кореша привет мне принёс. Эх, помню, как мы с Мишкой дрались, девок на танцах делили. Мишка – он же на гитаре умел играть, все девки были его. А я директорский сынок, меня боялись почему-то. Представляешь? Сейчас бы парень нарасхват был, гитаристы-то ныне никому не нужны, всем нонешним соплячкам богатых родителей подавай. Умные шибко стали.
– Ты сын директора?
– Да. А Мишка не говорил? Сын директора шахты «Вольнянская» Астрова. Фамилия на весь город звучала. Только разошлись у нас с батяней пути-дорожки.
– Что случилось?
– Да травой уже всё поросло. Нашёл он себе другую бабу. Как говорится, достались мне по наследству лишь перья после бабушки Лукерьи. Я потому и метался по жизни, что не было рядом мужика с твёрдым кулаком. Некому было дать под ребро так, чтоб икалось, когда пилось и гулялось.
– Да не наговаривай на себя. Думаешь, у одного тебя в жизни отец ушёл? – сказала Ольга, подавая на стол чай, заваренный в недомытых чашках.
– Ушли у многих. Но я-то у себя один единственный и неповторимый на всей планете, – многозначительно закатив глаза, вздохнул Астров и опрокинул в рот стограммовую рюмку водки.
– И у меня тоже, – добавила Ольга, мешая картошку на замызганной электрической плите. – Там Максим принёс какую-то записку. Уже читал?
– Какую записку? От Мишки? Чего молчишь тогда? Ты не стесняйся.
– Вот, – Максим протянул Астрову листок с копией.
Олег выпучил глаза, собрав в плотный пучок рассеянный взгляд, но прочитать ничего не смог, упавшее зрение не позволило.
– Олька-а, где мои очки?
– Там же, где и носки, – огрызнулась Ольга.
– Ясно. Макс, чего тут написано?
– Тут написано, что в семьдесят восьмом году ты, Мишка, Костя Нилов и Алиса Тулаева загадали желания, кем вы хотите стать в будущем.
– Да? Что, было такое? Не помню. И кем я хотел стать?
– Директором шахты, если исходить из записи, датированной двадцать седьмым июня того же года.
– Ну, так стал же, – гордо выпятил громадную сальную грудь Астров. – Не сразу, конечно. Пришлось по жизни погулять и пострадать. Я даже сейчас числюсь директором.
– Ой, не слушай его, Максим, – прошипела Ольга, мостя сковороду с тушёной картошкой на неопрятный стол. – Директор выискался. Шахты уже твоей нет, затопили всю. Так себе, начальник бригады сторожей поверхностного комплекса. Где чего сохранить, где чего украсть или начальникам налево сбагрить. Да и того, считай, убрали с должности.
– Не убрали, а временно отстранили до выяснения всех обстоятельств хищений, – поправил Астров. – Но у меня там всё чётко, пусть роют. Я вернусь на шахту, они у меня там ещё выть будут крокодильими слезами.
– Воют волчьим воем, между прочим, – съязвила Ольга.
– Вот-вот, и волчьими слезами умоются, – самодовольно сказал Астров.
– Олег, а кто вашу шахту затопил? – спросил Максим.
– Как кто? Руководство вышестоящее. Все шахты в городе затоплены за один день. У нас это уже давно практикуется, ещё с девяностых, когда придумали хитрое слово – реструктуризация. Звучит-то как! Как будто что-то хорошее, прогрессивное – революция, реконструкция, реструктуризация… А на деле – это когда министры и их придворные всё украли, руки на дотациях погрели, и надо концы в воду спрятать. Вот и топят шахты, руки греют, а людей лишают куска хлеба, – причмокивая от собственной важности, пояснил Астров. Потом задумался и спросил: – Так а что там Тулаева и Нилов?
– Собственно, ничего. Их я ещё не разыскал, – ответил Максим. – Хочу собрать вас всех четверых. Чтобы сделать фотографию и написать интересную историю вашей жизни.
– Да, интересная история, ничего не скажешь, – недовольно скрипнул Астров. – Чего в ней интересного? Вот обо всём этом писать будешь? – Олег стукнул тяжёлой ладонью по столу, едва не перевернув посуду.
– Об этом нет. Но неужели в жизни не было никаких светлых пятен, о которых хотелось рассказать тысячам людей? – испуганно ввернул Максим.
– Вся жизнь – сплошное пятно, и рассказать не о чем…
– Да не прибедняйся ты, – брякнула Ольга. – Он ведь журналист, знает, где как чего в биографии подчистить, а где и подкрасить. Так же, Максим?
– Именно, – ощутив поддержку и понимание, радостно выпрямился и убедительно прожестикулировал Гущин. – И вот сейчас главное, чего я хотел бы, так это организовать вашу встречу с Горским. Назначим день, согласуем. Поедем в больницу. Может, к тому времени я и Нилова с Тулаевой найду.
– Нилова не найдёшь. То, что он не в городе, это точняк. Но брат его где-то здесь живёт. А встретиться, конечно, можно и нужно. Только как без пузыря ехать? – растянулся в улыбке Астров.
– Ты знаешь, Олег, Михаил очень меня просил, чтобы я тебя буквально за шиворот притащил к нему в больницу. Он бы и с врачом договорился, чтобы тебя чуток покапали, вывели алкогольную интоксикацию, – последние слова Максим говорил с уверенностью, что Астров мгновенно вспылит и устроит скандал. Мол, ты что, алкоголиком меня считаешь? Но вышло наоборот.
– Серьёзно? Так и сказал? – по слогам спросил Олег.
– Да, всё абсолютно серьёзно, – кивнул Максим.
– Знает о моей жизни Мишка, всё знает. А когда поехать-то можно?
– Не знаю, надо договориться.
– Я не против. Самого уже достала эта пьянка. Они ж, собаки, этим и пользуются. Приедут, глянут, что я бухой, и актик пишут. С шахты архаровцы. Уволить меня хотят по статье. А что у меня за душой? Пенсия в десять тысяч – вот и всё.
– Телефон у вас есть?
– Был. Но не найду уже неделю. Надо бы новый купить, так Олька против, говорит, на кой он нужен. Раньше и без телефонов жили как-то.
– Хорошо. Давайте договоримся так, как в старое советское время делали. Вы находитесь ближайшие два-три дня дома. Если куда отлучаетесь вдвоём, то оставляете для меня записку, где вас искать. Только подробно: адрес, контактный номер, если есть. Где записку оставите?
– В почтовом ящике можно. Мы в него ключи бросали, пока замок в двери был. Всё равно никто в ящик писем и газет не носит, а пацаны носы не суют, бо украсть нечего, – Астров торжественно закрутил пробку бутылки, накрыв её ладонью. – Пожалуй, я тоже чай. Олька, подогрей чайник.
Максим смотрел изнутри на запылившиеся жёлтые шторы, не знавшие стирки, наверное, пару десятилетий. Вторая комната флигеля была такой же замызганной, как и кухня, служившая одновременно прихожей. Старинный шифоньер с расслоившимся зеркалом разделял между собой два проваленных дивана. Видимо, и ночевали Астров со своей сожительницей врозь. А рядом спали только сидя за столом. Максиму стало до боли интересно, как человек из приличной обеспеченной когда-то семьи, работавший инженером в шахте и даже побандитствовавший в восьмидесятые и девяностые, мог докатиться до такого даже самому себе омерзительного состояния. Но этот вопрос Гущин оставил за скобками разговора с Олегом по душам, ведь встречались в его профессиональной биографии кадры и из ещё более низкой социальной страты. А Астров пока ещё – член общества, и совершенно не потерян для него. И у Астрова, несмотря на возраст, есть шанс.
VIII
Воскресным утром, когда жгучее солнце ещё не повалило набок сытые травы, позвонил редактор газеты «Знамя» Александр Александрович.
– Рад вас слышать, Константин Георгиевич! Извините, что беспокою в выходной. Но я решил пораньше вас уведомить о том, что мои поиски увенчали успехом, – задорно пролепетал Александр Александрович.
Слегка обескураженный последними событиями Нилов не сразу сообразил, кто ему звонит и по какому поводу.
–Да, да, продолжайте, очень внимательно вас слушаю, – сказал Костя, намереваясь по ходу дальнейшего разговора разобрать суть звонка.
– Вы не поверите, но моему источнику в правоохранительных органах пришлось проделать очень большую работу, чтобы вычислить это Шульца Ивана Адольфовича, – редактор сделал свойственную ему паузу. – Так вот, живёт этот Щульц в Зелёном Гае. И зовут его теперь знаете как? Сейчас упадёте – Иван Андреевич Немцов. Он как вышел на пенсию изменил фамилию и отчество. Так что ваша версия о том, что он имеет отношения к убийствам прекрасно укладывается в общую канву. А зачем пожилому человеку, пенсионеру, бывшему учителю уезжать из города на окраину и менять фамилию? Что скажете? Значит, чувствовал за собой дыхание торжества правосудия.
– Замечательно, Александр Александрович, – сказал Нилов, не приняв решение – радоваться ему или огорчаться полученному известию.
– У меня предложение: а давайте-ка мы с вами выберем денёк и проедем в Зелёный Гай, пообщаемся с этим Немцовым. Например, в следующие выходные, – предложил Александр Александрович.
– А не боитесь? Он хоть и состарился, но не забывайте, что это не просто пенсионер и бывший учитель, – предупредил Нилов.
– А мы проедем не сами, – запнулся редактор. – Я подумаю про обеспечение нашей безопасности. Меня очень, очень интересует вся эта тема. Хоть вы и говорили, что мы пишем ерунду.
– Да не обижайтесь вы, Александр Александрович, мы же с вами в одной лодке уже не первый день плывём, – успокоил редактора Нилов
– Да. Плывём, – снова сделал задержку редактор. – Но хорошие новости для вас у меня не иссякли. Был я на совещании в Ростове-на Дону и познакомился с одним хорошим человеком из Мариуполя. Журналист местной газеты, только уже обновлённой редакции. И знаете, что он мне сказал? Нет, не сказал, а даже заявил, что Мариуполь начали восстанавливать. Такая вот материя. И есть целый план возрождения города, который будет получше какого-нибудь Донецка. Эдакий то ли азовский Сочи, то ли Севастополь на Азове. Это же хорошая новость?
– Конечно, хорошая, – согласился Нилов. – Только, на мой взгляд, восстановление растянется лет на десять. Не доживу. Я понимаю, о чём говорю. Города практически нет.
– А вы не впадайте в пессимизм. Надо верить, Константин Георгиевич. Вы обязаны верить. Мы – люди. Без веры нам нельзя. Утратил веру – считай, умер. Я, вот, почитал ваш бложик. Почитал, да, – снова с паузой прокряхтел Александр Александрович. – Ну, не всё мне там у вас понравилось, с чем-то согласен, против чего-то решительно выступил бы. Но я понимаю, что писалось это не сегодня и в определённых условиях, под давлением обстоятельств, о которых я догадываюсь, но не переживал их лично. А в целом очень даже прилично и грамотно пишете. Позвольте узнать, какое у вас образование?
