Сергей Петрович Волошин
Освобождённый
Часть вторая. Марик
I
С самого раннего утра 5 мая 2022 года перед кабинетом психиатра Вольнянского психиатрического диспансера наблюдалась длинная очередь. Первой в ней стояла горбатая растрёпанная старушка с крупными, выступающими из орбит карими глазами. Доктор ещё находился на оперативном совещании в ординаторской, но старушке уже хотелось кому-то обстоятельно выговориться, её выбор пал на полноватую бледную женщину с уставшими глазами и двух худощавых седовласых мужчин, стоявших в очереди следующими.
– Люди добрые, сколько же это будет продолжаться? – подняла глаза старушка. – Жить же так невозможно. Я уже не знаю, что делать и куда прятаться. Гудят и гудят, гудят и гудят, и днём гудят, и ночью гудят. Это же геноцид какой-то, они ведь нас с ума сведут.
– Вы о чём? – вежливо спросил мужчина помоложе.
– Да о них, о самолётах. Ну, какое терпение нужно иметь, чтобы вынести это, скажите? Сутками же гудят, я уже и в шапке-ушанке пытаюсь спать, и специальные затычки из старых валенок вырезала – не помогает. Воздух уже пропитался этим гулом. Даже когда самолётов нет, а всё равно что-то гудит. Что делать, скажите?
– На что на этот раз жалуетесь, Михайловна? – задорно спросил шустро семенящий в направлении кабинета рано облысевший врач с острым моложавым взглядом и тонкими губами с задранными вверх уголками.
– Ой, доктор? Да на них жалуюсь, на самолёты. Гудят и гудят, жизни не дают, – проворчала старушка.
– Ну, да, гудят, война идёт, Михайловна, – закивал врач, отмыкая кабинет. – А вы как хотели? Гул потерпеть можно, не Мариуполь же у нас, не бомбят… Вот там действительно тяжело, смотреть телевизор невыносимо от этого ужаса, что творится в городе. Да города уже, считай, нет, Михайловна. Иди домой, валерьяночку, пустырник принимай. Что ж ты каждый день сюда как на работу приходишь – и по делу и без? А вы по какому вопросу? – обратился врач к мужчинам и женщине.
– Мы из Мариуполя…
– Проходите, – создалось ощущение, что врач от неожиданного ответа стал немного ниже, либо просто присел.
За врачом в кабинет последовали мужчина постарше и женщина, которая сильно хромала. Старый письменный стол, отделанный коричневым шпоном и обильно залитый толстым слоем лака, скрипящие буковые стулья, белая люстра-шарик, выкрашенные лет тридцать назад в бежевый цвет стены – всё соответствовало духу советского периода, как будто и не было этих десятилетий после распада большой и великой страны. Доктор предложил присесть.
– Вы нас извините, – тихим дрожащим голосом сказал мужчина, снимая мятую бейсболку, – нам нужен сертификат, мы оформляем разрешение на временное проживание.
– Не понял, что оформляете? – задумчиво переспросил врач.
– Эр вэ пэ, так это у вас называется, – пояснил мужчина.
– Если можно, подробнее, я всё равно ничего не понял.
– Мы из Мариуполя, беженцы. Там всё потеряли, похоронили дочь, приехали сюда к брату, а здесь мы иностранцы. Нужно оформлять разрешение на временное проживание, иначе шага сделать не можем – ни пенсию оформить, ни на работу устроиться, ни в какие-то органы обратиться. Нам в полиции дали большой перечень документов, которые необходимо собрать, среди них должны быть сертификаты от психиатра и нарколога. Сами удивляемся всему…
– Подождите-подождите, а вы уверены, что это действительно э-э нужно? Если вы из Мариуполя, то какие же вы иностранцы? Э-э можно ваши паспорта?
Мужчина и женщина торопливо достали свои синего цвета документы и протянули врачу. Тот внимательно их изучил, уголки губ медленно опустились вниз.
– Что-то не так? – переспросила тяжело дышавшая женщина.
– Да нет, всё так, – ответил доктор. – Место рождения у вас, э-э Нилов Константин Георгиевич, город Вольный, а у вас, э-э Нилова Наталья Ивановна, город Стаханов. Какие же вы иностранцы? Формально я, конечно, обязан вас отправить обратно в Мариуполь и там обращаться к психиатру. Но я не понимаю, вы ведь э-э не из Африки, даже не из Армении или э-э не Таджикистана приехали. Русские люди, земляки. Из Мариуполя, я там, бывало, каждое лето загорал э-э на Песчаном пляже. Минуточку, – врач поискал в своём мобильном телефоне какой-то номер, сделал вызов. Никто не ответил. Набрал другой – та же картина.
– Вы, наверное, в полицию звоните? – спросила женщина. – Это бесполезно.
– Вообще что-то непонятное вокруг происходит, никуда не дозвонишься. И это ведь не первый раз. Городские телефоны вообще либо отключены, либо молчат. Куда катится страна? – недовольно проговорил врач.
– К вам тоже дозвониться невозможно. Ни сайта у диспансера нет, ни каких-то ссылок в соцсетях, все номера телефонов в сети – старые, ещё украинские. Вот, сами приехали узнать про эти сертификаты. Формально, безусловно, вы может нас отправить обратно в Мариуполь, нас все здесь туда отправляют, как будто на Луне живут и не знают, что произошло с городом. Только, во-первых, нечем туда ехать, никто не возит, а если возит, то требует суммы, за которые можно в Штаты туда-обратно бизнес- классом слетать. Во-вторых, некуда ехать, всё уничтожено огнём и снарядами. А, в-третьих, нет в Мариуполе ни улицы Пашковского, ни психдиспансера, который на ней размещался. Как нам быть? – тихо, с долей страха, неуверенности, но и некой надежды сказала женщина.
– Да. Есть такое. Представляю. А сайтом и телефонами некому у нас заниматься, тут вы правы, – задумчиво произнёс врач, не зная, что в этот момент оба пациента напротив одновременно подумали «сам бы мог заняться, невелика работа». – В общем, так, э-э Наталья Ивановна и Константин э-э Георгиевич, наш диспансер такими сертификатами не занимается, это вам нужно в республиканскую больницу ехать. Бумага платная, у нарколога тоже. Но меня, как говорится, терзают смутные сомнения, а правильно ли вы всё делаете? Да и зачем? Неужели всё так у нас запутанно? А какие ещё документы вам нужно собрать, если э-э не секрет? Просто самому интересно.
– Да какие здесь секреты? – мужчина скромно пожал худыми плечами, обтянутыми пыльной круткой. – Бумаг много. Прошли фильтрацию. Вот, стали на миграционный учёт, потратили три дня – беготня по квартальным, по соседям, которые, в глаза нас никогда не видели, но должны подтверждать, что мы здесь проживаем, всё это заверяется в администрации города. Не примите на свой счёт, но дурдом какой-то. Теперь, как бы так политически безопасно выразиться, нужны справки об отсутствии непогашенных судимостей в Луганской народной республике и, что любопытно, на Украине. А как их взять с Украины, если с ней идёт война? Через линию фронта на ту сторону пробираться? Так для той стороны я уже при любых раскладах коллаборант и изменник государства на том элементарном основании, что эвакуировался в эту сторону, в сторону России.
– Вы серьёзно на счёт такой справки? – изумлённо подняв брови, спросил врач.
– Нам подсказали, что есть специально подготовленные люди, непонятно под чьим флагом и на кого работающие, которые делают такие документы, недёшево, надо сказать. Платишь четыре тысячи рублей, и тебе дают бумагу, в которой записано, что с твоих слов у тебя отсутствуют непогашенные судимости. И за свои слова, в случае чего, ты же сам и отвечаешь перед народом и отечеством, печать, подпись.
– Но это же какой-то абсурд. Извините, это просто э-э психиатрическая клиника во всей красе! – воскликнул врач. – Как можно мучить людей, переживших мариупольский ад, выживших в подвалах, похоронивших родных, и при этом требовать с них какие-то совершенно безумные с точки зрения здравого смысла справки? Извините, но хоть финансовую помощь вам какую-то э-э оказали?
– Кто? – спросила женщина.
– Ну, я не знаю, кто. По телевизору говорят, что э-э всем выжившим мариупольцам помогают, дают жильё, выделяют крупные пособия, э-э трудоустраивают…
– Мы только первого мая сюда приехали, ещё не знаем ничего. Может, где-то и дают, – сказал мужчина.
– А до этого времени вы два с лишним месяца уличных боёв жили в Мариуполе?
– Если это можно сказать – «жили». В подвале с начала марта, когда прилетела авиабомба, и в квартире не осталось ни окон, ни дверей. А потом пожар, сгорело всё, даже запасы продуктов, и акриловая ванна расплавилась, в которой был запас воды.
– И чем вы питались? И почему не выехали? Вы извините, что я задаю эти вопросы. Здесь э-э нет никакого профессионального интереса, чисто человеческое любопытство, точнее – вы – реальная возможность э-э услышать правду из первых уст, без преломления через телеэкран.
– Питались мы тем, что собирали на разбомбленном и размародёренном рынке. Зёрна гречки и макароны порой выколупывали из асфальта. А почему не уехали? А как, и чем? По всему городу – бои. Хотя кому-то и повезло, а кому-то нет. Выезжали, да не доехали. Сначала мечтали чем-то вырваться, чтобы дочь спасти, ей двадцать пять всего было. А когда она погибла, то и смысл спасения потерялся. Ждали смерти, честно говоря. Вы действительно хотите услышать правду? Не боитесь? – мужчина холодно посмотрел в глаза психиатру. В этом взгляде доктор уловил всё: и немой укор, и колючую ненависть, и неслышимую мольбу, и страдание, и полноценное безумие.
– Да, да, извините, занервничал он. – Мне не стоило бередить ваши раны, они у вас ещё долго будут болеть. Если что, э-э вы обращайтесь, чем можем – поможем. По глазам вижу, что э-э вы нуждаетесь в нашей помощи, но навязывать её не имею права. Вы хоть где устроились здесь?
– У брата, – ответил мужчина.
– Это вот тот мужчина, что остался за дверью?
– Совершенно точно.
– Лицо его мне очень э-э знакомое. Он в прошлом не наш пациент?
– Вряд ли. Хотя кто его знает. Тут, похоже, все ваши пациенты в большей или меньшей степени, – усмехнулся мужчина, встал со стула, протянул руку жене, которая со стоном в потугах поднялась и первой захромала к двери. – Всего вам доброго!– поклонился мужчина.
– Спасибо! И вам…– невнятно прошептал доктор.
II
Мысль не рождается сама по себе, она приходит подобно радиоволне, реагируя на призыв настроенного на неё радиоприёмника. Несколько дней после переезда из разгромленного военными действиями Мариуполя в родной город Вольный Константина Нилова терзали исключительно мысли о пережитом им за последние два месяца.
Ещё двадцать третьего февраля 2022 года он с друзьями на мариупольском рынке праздновал День защитника Отечества, несмотря на запреты, которые ввёл на Украине властный режим президента Зеленского. Константин не голосовал за Зеленского, как, впрочем, и за его кровожадного предшественника, с пренебрежительным безразличием относился ко всякого рода пресловутым указам Киева о декоммунизации, переименовании городов и улиц и отмене устоявшихся советских праздников. Поэтому с чистой совестью поднимал с коллегами и одновременно конкурентами рюмочку крепкой за ту самую Советскую армию, в которой воевал его дед, служил отец и в которой он так и не смог отслужить свои законных положенных два года из-за четырнадцатилетнего срока заключения в колонии строго режима. А двадцать четвёртого февраля на рынке было уже не до праздников.
– Костя, так мы работаем сегодня или нет? – взволнованно, на ходу, спросила синеволосая девушка по прозвищу Мальвина, торговавшая на соседнем ряду джинсовой одеждой.
– Я лично торгую, меня как-то остальные не беспокоят, – аккуратно раскладывая книги на деревянном торговом лотке, ответил Нилов. – А что не так, или есть предложение продолжить праздник?
– Так война началась сегодня в пять утра, ты что, не слышал? – затараторила девушка.
– Да эта война уже идёт восемь лет, я уже заколебался их слушать, – нервно оскалил зубы Костя.
– Костя, очнись, всё серьёзно. Банкоматы, говорят, все пустые, цены в маркетах взлетели, курс доллара под сорок, народ валит из города. Какая торговля, блин? Посмотри вокруг! – в голосе Мальвины проскальзывали жирные интонации истерики.
– Слушай, ну, если ты всё уже решила, то тоже вали. Чего меня спрашиваешь? Вон, глянь, Вася товар раскладывает, Валя, вроде, тоже, – Константин бегло провёл взглядом по уже примелькавшемуся за много лет рыночной торговли лоткам, палаткам и контейнерам, и только в этот миг обнаружил, что большинство предпринимателей вместе с вспотевшими грузчиками интенсивно грузили товары в машины и вывозили во все направления. На помятых лицах людей – сосредоточенность, волнение, граничащее с паникой.
– В общем, с тобой всё ясно, думала хоть у тебя узнать какие-то новости, ты ж у нас гуру. Был, до сегодняшнего дня! – разочарованно крикнула Мальвина, и зашлёпала полиуретановыми подошвами кожаных зимних сапог по вспузырившумся за зиму плиточному тротуару. Костя действительно слыл на рынке знатоком и политическим экспертом, но в это ранее холодное утро высокая информированность и собачье чутьё изменили ему.
– Что за чёрт? – недоумённо проскрипел он. – Вась, слышишь, Вась! Ты сегодня работаешь?
– Какая работа, Костик? Война! Я сортируюсь, гружусь и выезжаю из города. Если выпустят, – ответил Василий – сосед по торговому ряду – моложавый, подтянутый, всегда весёлый и приветливый, но в это утро чрезмерно взбудораженный и злой.
– Подробней можешь сказать, где война? Что случилось? – спросил Константин.
– А ты взрыв не слышал что ли? Где-то в районе аэропорта так бахнуло, что стёкла на Бахчике дрожали. Утром сообщили, что Россия напала, по всем аэродромам ракетами ударила, даже до Западэнщины долетело. Прикинь! – с некоторой едва уловимой долей удовлетворённости от осознания того, что русские ракеты расшевелили осиное гнездо Галичины, крякнул Василий.
– Вжарили таки! Ну, наконец-то, – усмехнулся Константин. – Только не пойму, а у нас чего все мечутся?
– Да хрен его знает. Как говорится, все бегут, и я за всеми. Вообще, мужики говорят, что у нас в аэропорту радиолокационную станцию уконтрапупили, значит, скоро россияне будут здесь, – Василий, ещё не полностью отлыгавший от вчерашнего рыночного возлияния в честь Дня защитника Отечества криво улыбнулся. Эта улыбка выразила и лёгкий страх от происходящего, и надежду на то, что на днях в Мариуполь войдут российские войска.
– Ну, нормально, – засмеялся Константин, – как говорится, хватит жить как попало, будем жить весело.
– Да уж, весело… дай, бог, уцелеть бы, – хмыкнул Василий, трамбуя в багажнике мягкие игрушки.
– Прорвёмся. И не такое переживали, – уверенно проговорил Константин, при этом решив на всякий случай перезвонить жене Наталье.
Она трудилась в школе учителем. Самым последним в Мариуполе учителем русского языка и литературы. В остатный раз удалось договориться с руководством департамента образования и директором школы, чтобы дали возможность доработать по специальности финальный год до выхода на заслуженный отдых. Остальные школы в приказном порядке уже были переведены на украинский язык обучения, что крайне злило семью Ниловых – и Наталью Ивановну, и Константина Георгиевича, и их дочь Диану.
Директором школы между тем был приехавший в Приазовье ещё в советские времена уроженец Львовской области Тарас Михайлович, по национальности русин, но напрочь отвергавший само существование русинского народа, считая его заблудшими украинцами. Русских же, защищающих свою национальную идентичность и родной язык, к коим относилась и Наталья Ивановна Нилова, Тарас Михайлович и вовсе ненавидел или просто относился с высокой долей пренебрежения. Русские люди для него, согласно новейшим историческим мифам, были наследниками оккупантов, которые в товарных вагонах прибыли в Мариуполь из сибирских лесов и с московских болот – люди нецивилизованные, в основном необразованные, крайне злые и ментально омерзительные. Наталью Ивановну, хоть и родившуюся в самом центре Донбасса – в шахтёрском городе Стаханове, Тарас Михайлович называл москалькой. Делал это якобы в шутку, неофициально, дабы не злобить других коллег, но вполне осознанно и безапелляционно.
«Что вам, Наталья Ивановна, мешает выучить украинский язык и стать украинкой? Что вы цепляетесь за свою Московию? Скоро не будет этой вашей России, разделят её и возьмут под внешнее управление как несостоявшуюся империю и античеловеческую диктатуру. А за Украиной – будущее», – многозначительно и самодовольно приговаривал Тарас Михайлович во время неформальных дискуссий между коллегами.
«Не слушай его и не ведись на провокации, – одёргивал расстраивавшуюся Наталью Ивановну муж. – Тебе просто нужно доработать до пенсии. А потом пусть спивают свою «ще нэ вмэрлу» и пляшут своего гопака, пока очи не повылазят. Пусть хоть море выходит из берегов, до нас вода не дойдёт».
Но утром двадцать четвёртого февраля Константину Георгиевичу стало не до воспоминаний о политических перипетиях в школе жены и не до заочного противостояния с её директором. Судя по происходящему на рынке, по испуганным взглядам, быстрым движениям, всполошенным крикам людей становилось крайне тревожно.
– Наташа, одной фразой: что у вас происходит? – дрожащей рукой теребя телефон, спросил у жены Константин.
– Всех перевели на дистанционку до особого распоряжения местной власти, – тихо, словно боясь кого-то вогнать в страх, ответила Наталья Ивановна.
– А коллеги что говорят?
– А коллеги говорят, что местная власть во главе с мэром уже загрузила вещички и дала стрекача в Запорожье.
– Это точно?
– Я не знаю, Костя, но с ура пораньше народ бросился к банкоматам, а они пустые. В магазинах с самого открытия очереди, все скупают продукты, воду, дрова, спички, полки пустеют на глазах. Какое-то безумие сплошное. В горсовет не дозвониться, там никого нет. Похоже, всё серьёзно. Одна наша учительница дозвонилась родным в Донецк. Говорят, что в Луганске фронт двинулся на север, а Марик будут брать в кольцо, со стороны Гнутово и Новоазовска идут войска. Не знаю – правда или нет, но, как говорится, за что купила, по той цене и продаю
– Так, может, мне деньги тоже снять?
– Я не знаю, Костя, давай дома встретимся, обсудим.
Константин даже не размышлял о том, вывозить ли ему свои книги или оставить в контейнере на рынке, решил предоставить этот вопрос силам провидения. Потуже затянув винтовой замок хранилища, Костя наперерез через вихрящееся разбросанным мусором трамвайное кольцо нырнул под непривычно пустующую крышу продуктовой торговли. На ранее переполненных рядах среди проржавевших конструкций с шиферными козырьками сиротливо стояли лишь несколько человек, отпускающих овощи.
– Что слышно? – обратился Костя к пожилому мужчине, у которого обычно приобретал картофель и с которым порой общался на темы книг и политики.
– У тебя хотел бы это спросить, – взволнованно ответил мужчина.
– Говорят, что нас в кольцо берут, – задал тон общения Костя.
– Заморятся брать, там такие укрепления понастроили, столько техники и боеприпаса нагнали, что за десять лет не продырявят, – усмехнулся мужчина.
– Мы это по телевизору тоже слышали, а как оно на самом деле будет – одному богу известно, – вмешалась в разговор молодая женщина с ребёнком лет пяти.
– Слышали, что мэр из города сбежал? – вдруг спросила у всех собравшихся другая женщина, постарше, одетая в дорогую норковую шубу.
– Да вряд ли, – засомневался торговец овощами.
– Я лично от них ничего хорошего не жду, – махнула рукой женщина с ребёнком. – Вот воровать – это они действительно умеют, а нас защитить – так тут сами, всё сами.
– Защитничков хватает, весь вопрос, чьи интересы они защищают, – криво улыбнулся Костя.
– Чьи-чьи? Ахметова, кого ж ещё? – выпалил торговец овощами.
– И Америки ещё, – хмуро добавила женщина постарше.
По бетонным плитам улицы Митрополитской с громким шумом промчались несколько покрытых грязью и пылью бронемашин с жёлто-голубыми флагами и с сидящими на броне вооружёнными людьми. Люди на рынке замолчали, словно по команде невидимого режиссёра этого зловещего спектакля с непредсказуемым концом.
– Мы тут договоримся, что нас эти архаровцы соберут в кучу и бросят на Левый берег окопы рыть, – усмехнулся Константин, ранее слышавший подобные истории. – Дай мне пару килограмм картошки, и я домой.
– Только пару? – разведя намозоленными руками, удивился торговец. – Бери мешок, война, как я понимаю, надолго. Завтра торговать не выйду, отвечаю. А если выйду, то цену в два раза подниму.
– Спасибо. Не донесу, – ответил Костя, хотя и задумался, а не взять ли действительно? Но вспомнил о хранящемся на застеклённом балконе запасе в половину мешка. Должно хватить до окончания паники. Непонятно только, когда и каким оно будет это окончание.
– Ну, как знаешь, потом пожалеешь, – досадливо сказал торговец.
По дороге домой Константин позвонил дочери, она жила в девятиэтажке неподалёку от автовокзала:
– Диана, как ваши дела?
– Всё хорошо, но страшновато чего-то, – мурлыкнула дочь.
– Да не переживай, Диан, всё обойдётся. Думаю, договорятся политики. Уверен даже. Все войны заканчиваются за столом переговоров. Мариуполь бомбить никто не станет, здесь заводы, здесь порт, это никому не выгодно, – попытался успокоить дочь Константин.
– Володи что-то долго нет. Переживаю, чтоб его не призвали. Говорят, что военные всех подряд мужчин хватают и под ружьё, – взволнованно проговорила Диана.
– Да говорят многое, давай не будем доверять слухам и фейкам. Люди на этом деньги зарабатывают. И на панике тоже, – с уверенностью в голосе сказал Константин.
– Папа, я, если честно, хотела бы уехать. Страшно. А если всё это надолго? А мне рожать через два месяца…
– Куда ехать? Зачем? Рожать ты будешь в Мариуполе. Всё будет нормально.
– Нормально?
– Отлично будет.
– Ой, пап. Страшно всё равно…
Константин недовольно поморщился, раскатисто набрал в лёгкие воздуха и выпалил:
– Слушай мою команду, дочь! Отставить панику и сомнения! Отставить уныние и слёзы! Нос выше! И запомнить: при будущем деде ни о каких побегах из города и не заикаться. Кто у вас там глава семьи? Правильно – дед, и никто более! Давай, дочечка, целую! Привет Володе, звони вечерком.
У подъезда, негромко переговариваясь, толпились немногочисленные соседи. Кто-то, шушукаясь, неспешно выносил вещи и грузил в припаркованные у дома машины, кто-то отговаривал выносящих уезжать.
– Семёныч, куда ты собрался? Кому ты где нужен? Сиди уже дома. Дома и стены спасают, в том числе от снарядов. Мне родные из Луганска ещё в четырнадцатом году рассказывали, как они в подъездах от градов укрывались, – балагурил Николай Иванович, пенсионер-металлург с соколиными глазами, стрелявшими из-под замшевой шапки-панамы.
– Иваныч, говорят, на Левом берегу скорые уже не справляются, раненых возят из Павлополя, такого раньше не было. Волноваху окружают. Надо валить, – отвечал Семёныч, кривоногий, с высоко надутым пивным животом электрик районных энергосетей.
– Да кто их там возит? Всё как обычно. У них там каждый день артиллерийские дуэли то на Павлополе, то на Коминтерново. Чего ты так переполошился? – не унимался Николай Иванович.
– А ты ящик смотрел?
– Да нет, ещё успею.
– А ты посмотри, прозреешь, – буркнул Семёныч, отвернувшись с недовольным видом знающего военную обстановку человека.
– Чего шумим, Иваныч? – на ходу спросил Костя. Николай Иванович развёл руки в стороны и громко хмыкнул, изображая обиду на лице. Мол, говорю людям – «не спешите бежать» – а они не слышат. – Пусть едут, Иваныч. Нам больше еды достанется.
– Да и то верно, – усмехнулся довольный пониманием сосед.
Костя поднялся на шестой этаж, лифт в порядке. Отомкнул двойную металлическую дверь квартиры, не раздеваясь, включил телевизор, электричество в квартире есть, поставил чайник на газовую плиту, вода и газ тоже в наличии. Какой-то неведомой силой потянуло к окну, за квадратом металлопластиковой балконной рамы – вид на прижавшуюся к земле Новосёловку, над которой величественно возвышались золочёные купола Свято-Никольского собора. В глухую мелодию городского шума врывались синкопы поющих петухов и не к добру завывающих собак.
Константин открыл окно, пытаясь услышать хоть какие-то удалённые звуки приближающегося боя, но ничего, кроме гула автомашин и грохота боевой техники в пространстве не звучало. Помнится, что такая же картина наблюдалась и жарким летом четырнадцатого года, и бесснежной зимой пятнадцатого, когда градами крыли Восточный микрорайон. От дома Константина многострадальный Восточный отделяли чуть больше десяти километров, если чертить путь по извилистым трассам между двумя металлургическими комбинатами, однако в центре города грохота смертельных разрывов слышно не было. Далеко.
В глаза бросилась отправленная зимовать на балкон книга Шолохова «Тихий Дон». Буквально минувшей осенью её перечитывал, словно предчувствовал беду. Прошло почти сто лет, а брат по-прежнему идёт войной на брата. Нынешняя война между Украиной и республиками Донбасса хоть и кровоточила вялотекущим грехом, но она зрела, набирала силу и соки перед тем, как взорвать всё европейское пространство от Дона до Дуная. Константин ощущал будущую бойню, но внутренне не мог пустить её в своё сознание и мысленно отправлял куда подальше. Пусть бы лучше так – малой кровью, слабой ненавистью и неуловимой ложью, чем так, как уже не раз бывало на Руси – если разруха, то до основания, а горе – так до края.
В телевизоре дикторша местного канала передавала последние новости. На лице – жирно приправленная макияжем застывшая маска страха. Буквально вчера в кудрявом на домыслы сюжете эта же дикторша с издевающейся улыбкой рассказывала о разваливающейся России, которая на свою голову аннексировала часть Донбасса. Какие разительные перемены в поведении журналистки всего за один день. Да и журналистки ли? Эта точно побежит, вслед за мэром, в числе первых, скорее всего сразу после эфира. Уже, небось, и машина с вещами под телестудией ожидает. Так, во всяком случае, размышлял Нилов. А настоящий журналист останется с людьми, со своим городом, настоящему не боязно за своё слово, если оно правдиво. Не страшно даже перед врагом. Да и врагом ли – попробуй теперь разбери – и с одной стороны, вроде, не чужие, и с другой тоже.
Константин уже несколько лет вёл свой блог. Писал то, что видел, что ощущал своим естеством, что читал, осмысливал и фантазировал сам. Знал, что за такое увлечение украинское государство по голове бы не погладило, если бы могло просчитать, кто стоит за псевдонимом «Освобождённый». Выбрал его потому, что даже спустя долгих тридцать лет после выхода из колонии строгого режима душа болела, сердце покалывало, а мозг не мог смириться с суровым наказанием за преступление, которое Константин никогда не совершал. Девизом блога была пронизанная искренностью фраза: «Только правда и ничего, кроме правды», хотя сам Костя с тюремных времён хорошо усвоил и отдавал себе отчёт в том, что правда в жизни не бывает без субъективных прикрас.
Первым и главным читателем и критиком блога была, конечно же, жена Наталья Ивановна. Она, несмотря на неуклюжую полноту и прогрессирующую хромоту, вызванную яростно выспевающим артрозом коленных суставов, вошла в квартиру так тихо, что увлечённый прослушиванием и конспектированием новостей Константин вздрогнул.
– Ты всё записываешь? – улыбнулась она.
– По привычке, Наташ. А сам и не знаю, чего писать-то сегодня. Вроде, есть шанс выйти в топчик – такие события разогреваются, что дух захватывает. Россия сегодня гахнула по военным объектам так, что вся страна в шоке, – запуская свой старенький компьютер, ответил Константин.
– А надо ли писать? Люди говорят, надо окна забивать деревом, водой запасаться, голова кругом идёт, – грустно проговорила Наталья Ивановна, устало падая в давно провалившееся широкое велюровое кресло.
– Люди говорят? Откуда эти люди что знают. Умные все стали. А сами чуть что – в Интернет, мой бложик почитывать в том числе, – хмыкнул Константин. – И заметь, я ведь во многом оказался прав. Помнишь? Ещё в четырнадцатом году писал, что большой войны не избежать. Что вся эта антитеррористическая операция, или как они её там кличут – операция объединённых сил, вся эта разгоняемая против донецких и луганских ненависть до добра не доведут. С Россией повоевать задумали? Налог военный восемь лет платили? Вот и кэшбек подоспел – ракеты на головы посыпались. Действие порождает противодействие. Писал ведь? Предупреждал? Но никто не хотел слушать и делать выводы. Кривлялись в комментариях все, кому ни лень. Докривлялись…
– Зачем ты мне это говоришь? Как будто я тебя не поддерживала, – недовольно проворчала Наталья.– Но не созрел наш народ самостоятельно мыслить, и уж тем более делать выводы. Как бы ни пришлось их теперь кровью писать.
– Да нет, не дойдёт до этого, – махнул рукой Константин. – Что ж вы все в непроглядный пессимизм скатились. Мой прогноз – не дойдёт. Договорятся. Вот посмотришь, я в прогнозах редко ошибаюсь. Сейчас об этом и напишу… давай сначала чайку хлебнём.
– Хлебнём, пока есть чего…
– Ну, не нагнетай, Наташ. Верь мне. Я ж у тебя не самый глупый мужик, – Константин неспешно опустил голову к монитору компьютера и напряг густые межбровные морщины. – Это ещё кто ко мне в друзья стучится? Уж не братик ли отыскался? Смотри-ка, Нилов Андрей Георгиевич, город Вольный, год рождения – шестьдесят шестой. Братик! Неужели? Это сколько о нём ни слуху, ни духу?
– С ума сойти…Да, наверное, лет десять, как на последнее письмо тебе ответил…
– А я?
– А что ты? Думаешь, я помню, писал ли ему ты? Всё у вас как-то как у чужих. Ты по понятным только мне одной причинам в Вольный никогда ездил, он почему-то сюда ни ногой. Да и писали вы раньше друг другу раз в год, забыл что ли?
– И правда. У меня даже его фотографии нет. Но отыскался же, паршивец! Посмотри, как сейчас выглядит – дед какой-то. Смешной, худющий… Пожалуй, ты права. Сегодня делаю себе в сети выходной. Лучше напишу брату. Хах, неожиданно, скажу я вам…Братик…
III
«Здравствуй Андрей! Сегодня 24 февраля 2022 года. Очень рад, что ты отыскал меня. Наконец-то, уж и не помню, когда мы с тобой последний раз списывались ещё бумажными посланиями. Запамятовал я, и кто из нас прервал наше общение – я или ты. Впрочем, уже не важно, столько лет прошло, столько событий намоталось на паутину жизни.
Я пытался найти тебя в соцсетях, но бесполезно, ты не регистрировался нигде. Как будто конспирировался. Или ты и правда в сепаратисты записался и скрываешься от справедливого украинского суда? Шучу, конечно. Я и сам немного сепаратист. Мы ведь от одной мамы и одного папы, единой русской крови. Я не воспринимаю всю эту канитель, которая творится на нашей земле уже девятый год. Да, пошёл уже девятый год, как эти негодяи захватили власть в Киеве и теперь навязывают свои новые порядки всем областям.
Но кто у меня спрашивает моего мнения? Своё мнение, к слову, я выкладываю в блоге, названия которого тебе не скажу. Во всяком случае, пока не скажу. Уж слишком опасно стало передвигать ногами по землице родной, то летающие кирпичи встречаются на пути, то просто добрые люди в чёрных масках на приветливых мордах.
