Наг Стернин
Темный бог вечности. Червивое яблоко 2
В дополнение ко всем этим прелестям на человека навалилась чудовищная усталость. Он буквально засыпал на ходу. На ходу?.. ну, да, он, оказывается, уже шел, волоча за собою по снегу обломок кости – единственное имевшееся у него теперь оружие рукопашного боя. Куда это я? – спросил он себя с удивлением. И сам себе ответил: как это куда? На юг. Там университет, там библиотека, там знания. Там врачи, наконец! Надо же что-то делать с этой чертовой болью. И с памятью, протуберанец ей в задни… откуда, кстати сказать, прилип к нему этот самый протуберанец, хотел бы он знать?
Надежды на то, что кенгуры оставили на останках своей жертвы хоть что-нибудь съедобное, было мало. Но он решил все-таки взглянуть – а вдруг? В каких-нибудь труднодоступных местах? Чем черт не шутит? Однако чем ближе он подходил к останкам поверженного гиганта, тем призрачней становилась надежда, а когда подошел вплотную, она и вовсе оставила его. Перед человеком находилось нечто, более всего напоминавшее валяющуюся на спине верхнюю часть панциря гигантской черепахи. Изнутри панцирь был до блеска отполирован зубами кенгуров. Вокруг валялись сюрреалистически искореженные костяные фрагменты панциря, ног, головы; чуть в стороне, углом скрепленное с панцирем и уже слегка присыпанное снегом, бугрилось что-то вроде полотнища – вероятно защитная шкура, прикрывавшая тело багамута снизу. Да уж, думать, что после прожор – кенгуров хоть что-нибудь может остаться, было не просто смешно, это было наивно. И вдруг… теперь он ощущал это много более отчетливо, чем в прошлые разы… вокруг темени внутри головы снова, на этот раз очень быстро, забегала эта самая странная щекочущая точка. Свет исчез, как будто кто-то за его спиной нажал на кнопку выключателя. Зрение как будто отключилось, и в сумрачно флуоресцирующем объеме, в который превратилось окружающее пространство, появились не подчиняющиеся пространственной перспективе контуры движущихся тел и неподвижных предметов. При всем том, что они находились на разных расстояниях – он различал это совершенно отчетливо – они не заслоняли друг друга, осознавались в своих истинных размерах, и размеры эти, расстояния до них и скорость их движения могла быть им оценена с любой необходимой точностью. И вот что было еще более непонятно и странно: он отчетливо и абсолютно недвусмысленно ощутил хищную угрозу, смешанную с очень острым и очень человеческим чувством беспомощной ярости, и уже в следующее мгновенье пусть и не глазами, но – иначе и не скажешь – именно "увидел" там, по ту сторону панциря, уже не контуры или объемы, но человека, прижавшегося спиной к этому панцирю, и замершего перед прыжком на него здоровенного кенгурину.
Единым махом человек перемахнул через панцирь – вот уж никак не ожидал от себя подобной прыти, но тело действовало само, не рассуждая, не ожидая приказов. Щелчок тетивы арбалета, и… кенгура покатилась по земле со стрелой в горле.
– Спасибо, светлоголовый, – хрипло выдохнул незнакомец, криво улыбнулся и грузно осел на землю.
7
Эни очень нравилось щеголять даже перед самой собою своим новым – научным! – складом ума, четкостью мысли, точностью выражений и… очень любопытно было бы узнать о себе нынешней мнение Кулакоффа. Итак, – глубокомысленно сказала она себе, с наслаждением разглядывая в голографическом зеркале свои глубокие, холодные, в меру злые глаза, – первая вылазка в Город имеет целью рекогносцировку на местности. Задача номер один – оценить общую ситуацию в Городе в связи со скрыплами.
Специалисты Его Величия в один голос твердили, что Город обречен, и отводили ему на существование ровно столько времени, сколько понадобится скрыплам, чтобы проникнуть во все его действующие шахтокварталы. Однако, судя по поведению Ховрина, горожане себя загнанными в угол не считали. И это не было развешиванием лапши по ушам, ни в коем случае. Уж с лапшой-то в словах милого Стасика она, Эни, всегда смогла бы разобраться. Ховрин верил в будущее Города на Азере, и надо было выяснить, на чем эта его вера базировалась… зиждилась, так сказать… – умные слова стали ее коньком, она даже и про себя произносила их теперь с особенным шиком.
Выяснить реальное положение вещей – полагала Эни – можно было только в Северной шахте, однако весь север специальным распоряжением ховринского комитета был объявлен закрытой зоной, доступ в которую был разрешен лишь при наличии специальных пропусков. Эни полагала, что добыть такой пропуск в инстанциях для нее не составило бы особого труда, но при этом всегда существовал риск нарваться на кого-нибудь знакомого, что могло быть чревато самыми разнообразными неприятностями. Не стоило забывать, что помимо Рекса с его компанией придурковатых идеалистов, были еще и Старкоффы, упрекнуть которых можно было в чем угодно, но только не в избыточном идеализме. Разумнее было отправиться прямо на место под видом красивой дуруши, которой пришла в голову блажь, ну, скажем, полюбоваться живым скрыплом.
Изо всех принадлежащих ей каров для этой поездки Эни выбрала "лайму" – ярко красный одноместный скример, крохотный, но очень мощный и невероятно юркий. Во-первых, к этому крохотному ежу с его жуткими иглами – энерговодами не посмеет сунуться ни один скрыпл. А во-вторых, светиться в роскошных представительских лимузинах в этой поездке явно не следовало, изящная "лайма" прекрасно соответствовала облюбованному ею образу то ли рекламной художницы с шестого, то ли просто богатенькой, шалой, очень-очень глупой гламур-дуруши из околобогемных кругов.
Соответствующим образом одевшись – ярко, легко, очень прозрачно, с максимальным обнажением всего, что притягивает к себе мужской взгляд – Эни повесила на шею предмет, с которым теперь практически не расставалась: одноразовый игломет, имеющий вид экстравагантнейшего кулона, вывела со стоянки "лайму" и устремилась вперед, старательно нарушая правила дорожного движения – правда, осторожно и в разумных пределах.
Межшахтный путепровод, ведущий в Северный шахтоквартал, оказался совершенно пуст, однако до шахты добраться ей, конечно же, не дали. Задолго до кольцевой развязки, выводящей на центральный путепровод Северной шахты, скример чуть не врезался в стоящую поперек путепровода боевую машину санации. Чуть поодаль стояли еще две бээмэски, возле которых толклись весьма решительного вида парни в камуфляже, посреди городского тоннеля выглядевшие, по крайней мере, на взгляд Эни, достаточно комично. От парней отделился и с расхлябанной ленцой пошагал к ее лайме, развеселый такой лейтенант, слегка, может быть даже и подшофе. Не дожидаясь, пока изволит опуститься язык гондолы скримера, он весело заорал:
– Ну, и скажи-ка ты мне, чудило траханное, куда это ты прешь и по каким-таким важным делам? Может, у тебя даже и допуск имеется?
Впрочем, как только он увидел, кто сидит в кресле пилота, глаза у него выпучились, нижняя челюсть отвисла, и совершенно отнялся язык.
Эни выбиралась из машины с очаровательной неловкостью, давая возможность парням, мгновенно оказавшимся рядом, всласть налюбоваться самыми интимными деталями ее туалета, и затарахтела, обращаясь к лейтенанту:
– Послушай, мэн, тут должен быть один кадр… высокий такой чувак … плечистый… и с усами, а как его звать, я позабыла. Он еще так говорит: Гхм-гхм! Он вчера был в самоволке, мы с ним на Бродвее склеились…
Однако лейтенант только судорожно сглотнул, не в силах оторвать взгляда от продернутой через ее пупок цепочки, увешанной сверкающими в свете фар разноцветными полумесяцами.
– Это кто ж у нас такой? – зашумели парни, окружая Эни со всех сторон. – Может, это Голубка?.. – Нет-нет, Голубка вчера в самоволку не ходил… – Тогда это Бульдик. – Какой Бульдик! Говорят тебе, плечистый… – Пацаны, это Дюбель, падла буду, он-то вчера точно с дежурства смылся и вернулся весь из себя задумчивый, а уж кто и плечистый, как не он? – Она говорит, усатый, откуда у Дюбеля усы? Приклеил, что ли? – Дюбель и приклеить может, тот еще конспиратор.
Парни тарахтели, перебивая друг друга, тянуться это могло долго, надо было брать ситуацию в собственные руки.
– Ну, может, и не вполне усатый, может, я чего перепутала, вас много, я одна, что вы хотите от бедной девушки? Я вам блондинка натуральная платиновая кругом и всюду, или почему? У меня от вас, от шнурков развязанных, уже мельтешение в глазах. И кружение происходит в голове, между прочим. Может, усатый был позавчера?
– Дюбеля тут нету, – энергично врезался в разговор вдруг очнувшийся лейтенант. – Он гоняет скрыплов в другом тоннеле. Не знаем где, ей-богу, не вру. А что Вам от него надо? Может, мы чего можем… я, например?.. Меня звать Банзай, а Вас?
В завязавшемся разговоре Эни поведала новым приятелям, что вчерашний скотча кусок… как вы говорите, его звать?.. Дюбель?.. вроде бы Дюбель, а вроде бы и не Дюбель, а-а, не важно, сам позвал, а сам не пришел, и не говорите мне, что он, может, в другом месте ждет, объяснять надо, а не запутывать бедную девушку, чтобы у нее все перепутывалось… да… так вот он обещал показать скрыпла и все объяснить про их уничтожение, как вы это их героически гнобите.
Парни, подогреваемые избыточными надеждами, распустили хвосты и развязали языки, так что уже через несколько минут общения положение дел в Городе для Эни стало яснее ясного.
И в самом деле, надо было быть круглыми идиотами, чтобы думать, будто Рекс все заранее не предусмотрел. Разумеется, прежде чем затолкать в подземелья этих ядовитых тварей, он тщательно все продумал насчет их уничтожения. Уж как-нибудь! Можно было бы и самой догадаться, дуре, – самокритично думала она, – Рекс среди этих скрыплов гулял, как шлюшка по Бродвею, а что они его-таки тяпнули, так и на старуху бывает проруха. Обнаглел, зазевался, мало ли…
– Значит, говорите, Ваши кореша сейчас этих самых скрыплов добивают даже и не в Северной шахте, а уже в карстовых пещерах у Пульсарки?.. Чи-иво? От лучевых ножей, говорите, на куски разлетаются?.. В мелкие дребезги?.. Вы мне еще формулы начните рисовать! Я вам кругом и всюду натуральная блондинка, или яйцеголовый спирохет? Вы меня обидели, пацаны. Смертельно. Я-то думала живого скрыпла посмотреть. Потрогать, может быть. Сфотать на память и для похвастаться у себя на Броде. Селфи какое соорудить. А вы… да я и видеть вас не хочу после этого, мусора позорные!
Эни запрыгнула в свою лайму, развернулась и умчалась прочь с такой скоростью, что когда парни поняли, что произошло, ее уже и след простыл. А Эни приступила к выполнению своей "Второй Задачи в рамках Поставленной Цели". Ей предстояло ознакомиться с сегодняшней жизнью шестого уровня в полном объеме, как она полюбила говорить вслед за своим стареньким наставником-профессором, "ин блок". А это означало необходимость в деталях изучить жизнь околобродвейской богемы, среди которой должны были функционировать, выполняя предначертания Его Величия, объекты номер два и три.
Бросив лайму на стоянке, Эни направилась на Бродвей, используя сугубо народные средства передвижения, как то: эскалаторы и секционные лифты, ибо, как она полагала, только окунувшись в "гущу народной жизни" можно составить о столь тонкой вещи сколько-нибудь верное представление.
Первое, что бросалось в глаза, это чуть ли не полное отсутствие на жилых и служебных этажах уровня праздношатающейся публики. Шестой, обычно такой шумный, безалаберный и веселый, встретил ее неприятно деловым видом, угрюмой настороженностью, замершими лифтами и патрулями санации на всех перекрестках, развилках, у каждого действующего эскалатора и чуть ли не на каждой станции городского транспорта. Никто не валял дурака, не колобродил, не резвился и, уж тем более, не карнавалил. Вокруг работали, старательно ликвидируя последствия беспорядков.
Ремонтных киберов, очевидно, не хватало, так что повсюду были видны группы люмпов, занимающихся – вручную! – уборкой мусора, расчисткой коммуникационных каналов, мытьем стен и прочими подобными работами. Люмпы трудились, не покладая рук, надзора за ними явно не требовалось, как видно Ховрин энд К* нагнали на них страху. Морды люмповые были, во всяком случае, растерянные, вид подавленный.
Все это имело одну существенно неприятную сторону: объектам два и три затеряться в такой обстановке будет трудновато. Одно дело раствориться среди массы бездельников и богемы, и совсем другое, когда вокруг кишит куча народа, занятого коллективным физическим трудом, когда все разбиты на относительно небольшие группы, каждый знает каждого, труд прост и туп, имитировать бурную деятельность в глазах окружающих невозможно, а манкировать чревато.
Впрочем, на самом Бродвее обстановка, к счастью, была иной. То ли безобразий во время мятежа на нем творилось принципиально меньше, то ли – что вероятнее – на нем убрались в первую очередь, но было там практически чисто, и многие заведения уже приступили к работе. Работали даже дансинги, и, едва вступив на благословенную красную дорожку Бродвея, покрывающую полы его бесчисленных коридоров, переходов, штреков и тупиков, наметанным взглядом Эни засекла бойко функционирующий подпольный порнотаксер.
Бродвей был не то чтобы прежний, но его завсегдатаи торопились запить дринком пережитый страх и возместить зубодробительно безумными кутежами понесенный в недавнем раздрае моральный урон. Не успела Эни сделать по красной дорожке и нескольких шагов, как удостоилась множества двусмысленных и парочки совсем даже недвусмысленных предложений, к тому же сделанных в свободной и чрезвычайно энергичной манере. Ну, как тут было не пожалеть об отсутствии Кама, оставшегося при ее истинном теле? Один вид его замороженной физиономии заставил бы любителей клубнички из числа бродвейских завсегдатаев держаться от нее подальше. В каком-то смысле как телохранитель Кам был даже эффективнее Рекса, поскольку Рекс отпугивал от нее абсолютно всех мужиков без исключения, а Кам только нежелательных.
Впрочем, среди этих тоже попадались экземпляры, достойные внимания, жаль только, что фантому, по крайней мере, в его нынешнем виде, они были ни к чему или, как сказали бы тутошние вахлаки, "без надобности". Публика фланировала, публика флиртовала, публика отчаянно манкистепила, благо отовсюду, из любой самой занюханной кафушки, доносились отчаянные вопли: местным звездунам и звездухам очень пришлась по нраву улыбчивая "Задница", которая – вы только себе представьте! – никак не желала… почему-то… позволить энергичным и предприимчивым особям мужского пола стаскивать с себя "пуси – пусики".
Особенно долго Эни преследовал "герой-бизнесмен" происхождением не то, чтобы с гидропонного, но уж и никак не престижнее биохимического уровня, почему-то вдруг решивший, что достоин женщины ее класса. Он претендовал сразу и на крутой мачизм, и на бла-ародную "тонкость чуйств". Как и всякий выпендривающийся вахлак, он манерничал, цедил через нижнюю губу "волнительно" и "отвратно", забегал справа, забегал слева, выпячивал то грудь, то подбородок – вместе у него почему-то не получалось – и истошным воплем "вау! " выражал удивление, что столь бесцеремонно может быть отвергнут особой, облагодетельствованной его вниманием. "Бой" он в собственном представлении был совершенно "восхитный", и потому никак не мог поверить в столь "возмутный трабл". За короткое время он успел Эни так надоесть, что она, будто бы увидев знакомого, нырнула в первое попавшееся кафе и, только оказавшись внутри, поняла, как сказочно ей повезло.
Это, как выяснилось, была та самая, стилизованная под морское дно кафушка, которую их давняя компания облюбовала когда-то для совместных вылазок. Кафешный рум был по-прежнему полон, по-прежнему порхали по нему полуголые "чего изволите-с?", раздетые под морских коньков, и по-прежнему же, вызывая в Эни ностальгические чувства, за столиком под раскидистой латанией сидели и о чем-то спорили Лайана Бюллер и Юри Граб.
Соседний столик рядом с ними оказался свободен, и Эни быстренько скользнула за него, устроившись спиною к старым приятелям. Как они ее встретят было не вполне понятно, она хотела сначала прислушаться к разговору, чтобы тогда уж и решить, объявляться им или нет.
Беседа, между тем, велась ими очень даже занятная. Виктор Бюллер, который, как помнила Эни, был в прежнее время на тутошнем Бродвее самая главная тигра, сейчас, оказывается, заделался правой рукой Стасика Ховрина. Плотно заниматься Бродвеем он времени не имел, а посему и привлек к управлению делишками культарей свою сестру. Лайана, в свою очередь, вспомнила о Юри Грабе и тут же возложила на него всю "идеологическую" часть работы. Юри, мгновенно преисполнившись "из восторженных идей", взялся за дело со всем возможным энтузиазмом. Так и получилось, что случайно заскочившая в кафе Эни стала свидетельницей бурного обсуждения очередной его идеи – создания среди прочих проектов телетаксерного сериала "Моя счастливая Маня".
– Это наш ответ имперскому мылу! – орал Юри, в ажитации совершенно не беря во внимание, что пресловутому "имперскому мылу" эти его притязания были, что говорится, "до лампочки". – Мы его угнобим! Пора покончить с имперской экспансией на рекламно – развлекательном фронте!
Лайана в комическом отчаянии хваталась за голову.
– Ты с ума сошел? – далее последовало несколько энергических выражений резко повышенной экспрессивности. – Твоя "Маня", это ж клиника! Идиотизм! И это не только мое мнение. Виктор хотел показать первые серии в Экономической комиссии, но как сам посмотрел, просто выпал в осадок!
– Вам недоступно высокое искусство пиара! – орал разобиженный Юри, изо всех сил стараясь принять надменный вид.
– Все герои сериала кретины.
– В меру! Тебе философы нужны? Инты не только "Маню" смотреть не станут. Они вообще сериалов не смотрят. Что ты понимаешь? Герои – кретины ровно настолько, чтобы каждый гидропонщик почувствовал над ними свое интеллектуальное превосходство.
– А шутки? Шутки! Все остроты плоски и тупы.
– Ровно настолько, чтобы публика их поняла!
– Ситуации неправдоподобны до идиотизма.
– Правдоподобными они сыты по горло. Стоит выглянуть из люка своей ячейки – нахлебаешься по самое "не могу".
– Но героиня! Героиня! Пробка…
– А зачем ей мозги, если они не панированы в сухарях и не гарнированы зеленым горошком?
– Актриса бездарь. Где ты ее такую отыскал?
– Зато ноги от ушей. И грудь, между прочим, не насиликоненная, а своя, это даже на экране видно.
– А уж… д-ой! На ней пробу негде ставить!
– Каждый мужик мечтает именно о такой. И каждая баба в глубине души хотела бы хоть разок… так что отвянь. На кой кому сдалась святая Ванесса, чтобы о ней снимать сериалы? Подожди-подожди, я ручаюсь, со второго, максимум третьего сезона имя "Маня" девочки станут покупать себе на совершеннолетие.
– Знаешь, Лайя, а Юри, пожалуй, прав, – сказала Эни с коротким смешком.
Юри с Лайаной подскочили на месте и повернулись так резко, что чуть не опрокинули свой столик.
– Ты? – заорали они, чуть ли не одновременно, – ты откуда взялась?
– Ну, вот, – Эни сделала вид, что смертельно обижена. – Друзья, называется. Не очень-то, я вижу, здесь мне рады?
– Тебя это удивляет? – Лайана покачала головой. – После всех твоих художеств?
– Разве ты не улетела на "Лиловой Звезде? " – перебил ее Юри. – Виктор говорил…
– Вы бы и сами могли сообразить, что слухи о моих "художествах" несколько преувеличены, – весьма натурально изобразила обиду Эни. – Нашли козла отпущения. В смысле козу. Все тут сами вытворяли под шумок, что хотели, благо было на кого свалить.
Лайана снова покачала головой, на этот раз недоверчиво. Вообще подружка за последнее время сильно изменилась и совсем не была похожа на прежнего угловатого наивного подростка. Что касается Юри, то он просто сидел чуть ли не в прострации с открытым ртом и хлопал глазами.
– Как бы там ни было, – сказала Лайана и поглядела на Эни безо всяких нежных чувств во взоре… скорее даже наоборот. – Исчезла бы ты отсюда, подруга, пока не поздно. Гнездо, скорее всего, тобою пренебрежет. Наплюет на тебя Гнездо, и даже растирать не будет. А вот Старковы, у которых к тебе с недавних пор появилась нежная любовь, вот они могут тебя в страстных объятиях маленько и придушить. Они, конечно, собрались эмигрировать, но пока-то еще ни куда не делись.
Потом Эни сама себе удивлялась, с чего бы это она так на бывшую подружку умудрилась разобидеться? Какое ей, члену когорты Бессмертных, может быть дело до чувств жалкого мотылька-однодневки, ничтожества и… вообще? Но здесь, в кафе, ею овладела нешуточная обида, ее охватила злость и желание поквитаться. Немедленно. Сию же минуту.
Ах, ты, сволочь, – подумала она, – ну, погоди… И тут ей пришла в голову блестящая мысль. Она увидела способ прекрасно расплатиться с Лайаной, а заодно и чуть ли не легализовать и уж, во всяком случае, значительно облегчить появление и адаптацию Аны-Сурии на азерском Бродвее.
– Сами заварили кашу, а обвиняют во всем меня, – сказала она, пожав плечами. – Нет, Рекс и в самом деле был прав, когда утверждал, что во всем Бюллеровом семействе есть только один нормальный человек. Сурия. Вот она-то от меня не отвернулась, сумела отличить мною на самом деле сделанное от того, что мне приписывают.
Лайана вскочила, с грохотом опрокинув стул.
– Ты видела Сурию? Где? Когда?
– Несколько дней назад. Она чуть не задавила меня своим турбоциклом.
Лайана, смертельно побледнев, смотрела на Эни огромными фамильными бюллеровскими глазами и молчала.
– Ей, бедняжке, столько пришлось пережить. Врагу такого ужаса не пожелаешь. Не удивительно, что она так изменилась. Не только внешне. Это внутренне теперь совсем другой человек. Не назовись она, вряд ли я ее сразу узнала бы.
– Где она? – закричала Лайана.
– Ну, уж нет. С этим не ко мне. Раз она с вами до сих пор не связалась, значит, не хочет вас, таких правдолюбцев, знать.
– Родители извелись! Совесть-то у тебя есть?
– Ладно-ладно, совестливая моя. Встретились мы случайно, здесь, на шестом. Она меня чуть не переехала, извинилась и пригласила посидеть в кафе. Вот и все. Посидели, поболтали и расстались. О вас она не говорила, не спрашивала и вообще вела себя так, будто вас всех на белом свете не существует. Говорила она только о Рексе… приревновала даже его ко мне. Я ей говорю: дуреха, он у меня был только бодигардом, я с ним даже не переспала. Шла бы ты, говорю, в Гнездо, встретилась бы с ним, выяснила бы – любит, не любит. А она мне – нет, говорит, я так не могу, если любит, сам найдет… Ладно, подруга, пошла я. А тебе у сестренки надо бы поучиться и проницательности, и – как это называется, слово из головы вылетело, ну, когда прощают людям даже и настоящую вину, а не такую вот, как моя, мнительную.
Эни выскочила из кафе и постаралась как можно скорее затеряться в толпе. Впрочем, никто ее не преследовал. Прекрасно, – думала она, – до Рекса эти сведения обязательно дойдут. Так что к встрече он будет готов, и переменам в своей милой подружке удивляться не будет. А уж что в ее голову он без разрешения не полезет, Эни свою собственную голову без всяких колебаний готова была поставить в заклад. Только бы на Кулакоффа не напоролась, этому лапши на уши не навесишь. Ах, какой мужик, какой мужик, вот тебе и коротышка! Влюбиться можно.
Ну, что ж, осталось лишь приобрести здесь, на Бродвее две жилые ячейки – одну для маньячки, другую для стрелка, и ее дела на Азере можно будет считать законченными.
