Наг Стернин
Темный бог вечности. Червивое яблоко 2
5
Кораблем, вызвавшим у сэра Советника от науки такую бурю отрицательных эмоций, оказалась "Лиловая Звезда", доставившая на планету сразу двух путешественников: нового лабораторного шефа, или, как он назывался на официальном чиновном языке, "Главного актуализатора науки", а также бывшего Верховного санатора Азеры, растерянного и обалдевшего до полной потери соображения. Командовал шипом к своему собственному безмерному удивлению все еще сэр Юрген Макрослип, отделавшийся – благодаря заступничеству Эни Боди, как ни странно – только испугом, пусть и отнюдь не легким, что вскорости и выяснилось.
Что касается сэра Заместителя Верховного санатора, то не тронул он уважаемого сэра коммодора, ясно же, единственно потому, что не хотел наводить двух других высокоуважаемых триумвиров на размышления, что же изволила делать "Лиловая Звезда" у Азеры, да еще в погрузочном режиме трансформера… а руки-то явно чесались. Ограничился он мимолетным и совершенно безмолвным фантом-контактом, во время которого лишь оглядел многострадальный экипаж многообещающим взглядом, а лично сэру Макрослипу хищно цыкнул зубом. Главный акционер, похоже, просто ничего не понял. Что же касается Эни Боди, эта кошмарная сучка сэра Его темного Величия с места в карьер принялась командор-санатора вербовать, причем делала это с элегантностью и изяществом коркодела, запущенного в детский плавательный бассейн. Сэр Юрген, и без того ощущавший себя между молотом и наковальней – причем именно в тот момент, когда молот уже начал свое движение вниз – впал в какое-то оцепенение, двигался и разговаривал, как сомнамбула. Не надо было быть санатором, чтобы понимать, что положение у тебя безвыходное, наступит тебе в самое ближайшее время кердык, капец и полный карачун, коли на вербовку не пойдешь. Но сэр Юрген как раз санатором-то и был, причем с ба-альшим опытом, а потому прекрасно понимал, что и в противном случае кердык был не менее неизбежен. Перепуганный экипаж пялился на него с глупейшей надеждой, а сам сэр Юрген пребывал в состоянии полного и совершенного ступора, куда ни кинь – всюду клин, хоть на Азеру сдаваться лети.
Несмотря на относительно малые размеры корвета – это вам не "Разрушитель" и даже не пассажирский конвертоплан – пассажиры даже не соизволили познакомиться друг с другом. Фетмен всю дорогу промаялся от полного непонимания всего, вокруг происходящего, да и "юное дарование", как назвал Координатор нового актуализатора, тоже пребывал в молчаливой задумчивости. Впрочем, с его точки зрения, "общество", в котором пришлось лететь – жирный среднеответственный чинуша-теолог в сопровождении многочисленных зверовидных биопов – к общению не располагало. Разве что, с биопьей начальницей-капитаншей в других обстоятельствах юный шефлаб поактуализаторствовал бы тактильно, причем, желательно наитеснейшим образом. Очень уж была хороша, стерва, он и не знал до сих пор, что среди биопов такое возможно.
Да. Вот именно, что в других обстоятельствах.
Сказать, что Генрик до сих пор был потрясен, значило, конечно же, погрешить против истины. От потрясения он оправился неожиданно быстро. Просто, наверное, подспудно ждал чего-нибудь подобного. Если подумать.
Вся его жизнь с тех пор, как он впервые покинул родную планету ради соблазнов большого мира, ради его знаний и возможностей, была отмечена специфическими вехами, и вехи эти отмечали расставания с иллюзиями.
Первая иллюзия, с которой ему пришлось расстаться, относилась к той замечательной, интересной и творческой жизни, которую ведут обитатели Старых Миров среди переполняющих оные Миры возможностей и научно-технических чудес. Как выяснилось, подавляющему большинству их обитателей все эти возможности были, есть и будут глубоко пофигу, а те, кому не пофигу, отнюдь не представляют собой элиту и соль вселенной, а есть они яйцеголовое быдло, предназначенное для усердного доения их мозгов на пользу хозяев жизни. Последняя же иллюзия, с которой он распрощался только что, побывав в кабинете сэра Координатора, касалась степени мудрости, масштабности и высочайшего профессионализма замечательных государственных мужей, элиты, управляющей галактической Империей.
С-советнички… Титаны… Небожители перетраханные! Вообще-то, в кабинете у Координатора он получил даже целую череду потрясений. Одно за другим. Уже то, как преобразился в компании равных по рангу его собственный повелитель, Советник от информации, повергло юное дарование в шок. А уж каким он… какими все они предстали пред светлейшей харей сэра Координатора – тушите свет! А сам Координатор?.. маленький, щуплый, напыщенный человечек… как он купился на это самое "Ваше Величие"? Вот это был шок! Всем шокам шок, такой боли его позвоночнику ни при каком стрессе раньше испытывать не доводилось. Чуть мебель сэру Координатору не переломал.
Все то время, что очкарик проторчал в приемной под холодным взглядом рыбьих глаз сэра Ответственного секретаря, он отчаянным усилием воли пытался преодолеть себя, взять себя в руки и хоть как-то выстроить линию своего поведения – там, за блестящей диафрагмой портала. В кабинет-руме Верховного Координатора по делам колоний должно было решиться все. Всю жизнь свою очкарик подчинил одной единственной цели – войти в число небожителей… Да и для босса, Советника от информации, тоже многое зависело от итогов совещания, иначе с чего бы ему так трусить? Впрочем, трусили в приемной все, хотя обычному человеку это вряд ли было заметно. Однако же на него, сильнейшего инта, всеобщий страх наваливался дополнительным грузом, давил, подхлестывал и без того мучительную боль в позвоночнике. Он очень хотел посмотреть на часы, но никак не мог решиться на этот предерзостный шаг. От того, какое решение примет Координатор, зависело многое – не только дальнейшая судьба, но и самая жизнь, может быть, а он никак не мог выработать разумную линию поведения.
Генрик всегда чванился своей способностью делать верные выводы и при крайне скудной информации. Но сейчас ошибка могла обойтись слишком дорого, это делало его непривычно нерешительным, а всеобщий страх, казалось, просто разлитый в приемной, вообще вязал по рукам. "Им-то, небожителям хреновым, чего боятся? " – думал он в смятении.
Решение пришло неожиданно и в самый последний момент. Когда рыбьеглазый Секретарь приглашающим жестом указал Советникам на Портал и сказал: "Входите", очкарик вдруг увидел, как напряглись лица сэров Советников, а эманация всеобщего страха с такой силой хлестнула по его и без того напряженным нервам, что он чуть не охнул. Шеф нетерпеливо подталкивал его кулаком в спину, а он, потея от облегчения и спотыкаясь, думал: "Ну, уж если так трусят эти, я обязан просто па-ни-ко-вать!.. "
Поскольку Советник от информации, присутствовал на Совете не в истинном теле, а в фантоме, весь обратный путь новоиспеченный шеф проделал один, и это было очень хорошо. На пути туда он так нервничал, так волновался, что ничего вокруг себя не замечал, и думать мог только о предстоящей встрече. А вот на обратном пути, когда все было уже позади, когда в голову даже и не полезли – поперли крамольные мысли… инт хренов, стресс пережитый виноват, не иначе… так вот, не хотел бы он на обратном пути оказаться под внимательными глазами сэра Советника, в котором все время формировал и поддерживал представление о себе как о восторженном яйцеголовом придурке, ничем – кроме науки и баб, естественно – не интересующимся… да, к тому же, еще и трепещущем перед Господином и Повелителем до спазм в прямой кишке. К счастью, начальство отсутствовало, не надо было держать себя в ежовых рукавицах, следить за каждым словом и контролировать выражение лица. Можно было просто побыть самим собой. Оказалось, он даже уже и позабыл, насколько это приятно.
При расставании сэр Советник заявил с обычной своей барской брезгливостью: "Ты, Генрик, немедленно лети назад, время не ждет, работайте, сукины дети, работайте. И помни – третья модель должна быть в кратчайшие сроки полностью готова и с головой пустой, как у натуральной блондинки. Его Имперское сиятельство начинает терять терпение. Первые две неудачи было на кого… в общем, это неудачи не нашего ведомства, третья будет уже наша, третьей быть не должно. В истинном теле я на Темной еще какое-то время буду отсутствовать. В фантоме меня вызывать только в самом крайнем случае. Е-мейл пришлешь, если вдруг. Кровь – не то что из носа, а вообще, откуда угодно, хоть из геморройной задницы – но все должно быть тип-топ. Головой ответишь"… А на вопрос юного Генрика, с чего бы это им даны такие полномочия и верховенство над Трассой, которой до сих пор бесконтрольно командовал Советник от теологии, повелитель изволили пробурчать себе под нос что-то невнятное и грязно выругаться.
Челнок плюхнулся на космодром Шварценвельд, расположенный посередине естественного заповедника, в местах, которые местный люд на протяжении всей писаной истории планеты обходил стороной и, как недавно выяснилось, не напрасно – радиационный фон в Шварценвельде и сейчас в десятки раз превышал не только допустимые, но и любые разумные нормы. Советник перед началом строительства космодрома вызвал специалистов, и они подтвердили, что – да, в этом месте некогда рвануло нечто капитальное и очень – очень грязное. По мысли сэра Советника, это было идеальное место для космодрома, поскольку Координатор возжелал свести технологическое вмешательство в местную жизнь к минимуму, "оставив местную планетную, так сказать… э-э… фауну – рычащую как невнятно, так и относительно членораздельно (шутка!) в неприкосновенности… э-э… хотя бы относительной".
Так что космопорт на Темной создан был в местах безлюдных. Строился он по типовому проекту, и вход в подземку находился от посадочных полос так далеко, будто сюда приземлялось сто челноков в день, а не всего один челнок в сто дней, да и то лишь в лучшем случае. Однако для Генрика это имело одно существенное преимущество: он мог скинуть с носа совершенно осточертевшие защитные очки и хоть ненадолго дать отдохнуть глазам от беспощадного "стандартного" света Старых Миров.
Освещенность, нормальная для аборигенов Темной, воспринималась людьми из Старых Миров как густой туман, да еще в сумерки. Аборигенам же "стандартный" свет мог стоить зрения. В подземных румах имперцев, в том числе и в лаборатории, невзирая на время суток, на головы людей изливался все тот же единый для Империи "стандартный" свет. Так что для Генрика возможность побыть без очков – пусть даже и не долго – воспринималась как подарок судьбы.
Вообще-то существовали защитные контактные линзы, которые и защищали, и не мешали. Он сам, не снимая, носил такие во время учебы в Столице. Однако румы лаборатории черт знает, зачем, отделялись друг от друга и прочих имперских румов порталами, замками, биопьими постами, все это свирепо бдело, лязгало затворами, запорами и диафрагмами порталов, на каждом шагу требуя предъявления сетчатки глаз, формулы крови, а то и генетического кода. В таких условиях о линзах и речи идти не могло. Впрочем… он же теперь Главный актуализатор. Шеф! А шеф, по крайней мере, по лабораторным румам может разгуливать совершенно спокойно, всюду совать свой нос, причем даже если и не командовать охраной, то уж поплевывать на нее в свое удовольствие он точно может. Генрик с наслаждением сдернул с носа очки, сунул их в нагрудный карман и вставил в глаза контактные линзы, благо действие их, будучи односторонним, смотреть в условиях Темной не мешало.
Спутники отстали, завозившись с багажом. Сотрудник межпортального конвоя, не сводя с Генрика подозрительного взгляда, проводил его к порталу подземки. Убедившись, что приезжий попал в поле зрения внешней охраны, он развернулся и молча потащился обратно, не утруждая себя всякими заморочками, вроде скрупулезного выполнения инструкций и, уж тем более, вежливостью.
Охраны у портала подземки было отчего-то необычно много, и у юного дарования мелькнула на какую-то долю секунды шалая мысль, что это есть его собственный почетный эскорт. Впрочем, оная шалая мысль устыдилась собственной наивности и исчезла еще скорее, чем появилась.
– Ну, вот мы и дома, сразу видать, – хмыкнул юный шеф в надменную, хмурую и крайне недовольную физиономию заслонившего ему дорогу офицера. Офицер – малиновый гвардеец в чине аж капитана, был при оранжевом шарфе, что свидетельствовало о выполнении им особого чрезвычайно важного задания. Однако капитану было, видимо, смертельно скучно, и он был рад хоть какому-то развлечению.
Малиновый капитан уперся взглядом в глаза Генрика и свирепо засопел, изображая припадок служебного рвения. Впрочем, охрана и в самом деле терпеть не могла контактные линзы на глазах у досматриваемых. Изменяя форму глаз и резко уменьшая зрачки, они совершенно преображали облик человека, что мешало идентификации, но, к сожалению, не запрещалось инструкциями.
– Паспорт! – рявкнул капитан, хотя, несомненно, видел, что досматриваемый появился из внутреннего портала космопорта и в сопровождении межпортального конвоира. Юный шеф, старательно удерживая на лице самую ироническую и наглую из своих ухмылок, полез в карман. Назревал вполне привычный и совершенно заурядный для прошлой университетской жизни конфликт между мундирным "его высокоблаголепием" и расхлябанным "студиозусом прохладной жизни", погрязшем в студиозном разгильдяйстве пополам со студиозным же пофигизмом. Причем оный студиозус вполне мог оказаться, к тому же, еще и особой самого сиволапого происхождения.
Свежему человеку порядки на планете показались бы воистину удивительными. Контроль приезжающих – жесточайший! – осуществлялся сначала в космопорте, причем сразу по всем параметрам, принятым в цивилизованных местах для разных уровней секретности объекта доступа, то есть по всяким там отпечаткам пальцев, сетчатке глаза, формуле крови и генетическому коду вместе взятым. Зато потом, уже перед входом в подземку, приезжему предстояло, так сказать, "предстать пред бдительные очи" службы внешней охраны. А та требовала так называемый паспорт – местный аналог простейшей идентификационной карты Старых Миров, которой и пользовались-то в них, разве что, гидропонщики, да и то на самых верхних этажах провинциальных Городов.
Уровень радиации на территории космопорта вне его защитных систем был слишком высок для биопов, так что служили во внешней охране аборигены, младшие отпрыски местных знатных родов. Служба была не пыльная, но – увы! – в высших слоях общества отнюдь не престижная. Собственную бесполезность и никчемность чада вполне себе осознавали, однако деньги им платили такие, что мелкие щелчки по самолюбию можно было и перетерпеть. С иномирными приезжающими они вообще благоразумно предпочитали не связываться, зато на своих, которых распознавали безошибочно, отыгрывались в меру отпущенной им природой изобретательности, но уж, во всяком случае, со всем возможным тщанием.
Офицер долго и придирчиво изучал паспорт – многостраничный документ, большую часть которого составляло подробное описание всех мыслимых примет и особенностей паспортовладельца. Потом он так же скрупулезно рассматривал приметы, сравнивая их с описанием, на такую полезную в сыске вещь, как фотография, местная туземная наука еще "не взошла". Когда дело дошло до приметы, поименованной в паспорте как "родинка коричневого цвета размером с фаранг", пребывание имевшей у досматриваемого юного дарования на левой ягодице, оное дарование с энтузиазмом изъявило готовность предъявить очам "высокоблаголепия" соответствующую часть тела, и ухватилось за ремень.
– Не надо, – сердито буркнуло его высокоблаголепие, на что юное дарование скорчило физиономию человека, оскорбленного в лучших чувствах. Высокоблаголепие, еще некоторое время терзавшее в руках многострадальный паспорт и не находившее, к чему бы придраться, вдруг просияло.
– Багаж! – взревело оно с надеждой.
– Не имеется! – проревело в ответ юное дарование, как бы в припадке усердия выкатив глаза чуть ли не за пределы возможного.
Далее юный шеф, шаркая ножкой в пароксизме изъявления верноподданнических чувств, обеими руками прижал к груди сунутый "благолепием" паспорт…
…потом, раскланиваясь, выслушал буркнутое сквозь зубы "Проходите"…
…потом изобразил на физиономии кретинистический благоговейный восторг…
…и лишь после всего этого, находясь уже в состоянии полной и совершенной эйфории, на цыпочках проследовал дальше.
К эскалаторам он подошел уже абсолютно счастливым человеком. Всего отпущенного ему природой здравого смысла хватало сейчас лишь на то, чтобы невнимательно удивиться, как мало надо человеку для полного счастья… всего-то лишь вспомнить, как побагровела физиономия "высокоблаголепия", вдруг понявшего, что в следующую минуту ему под нос будет сунута голая задница.
И ведь никому не расскажешь! – сокрушался юный "сэр научный актуализатор Проекта", представляя себе, как веселились бы старые университетские друзья, расскажи он эту историю на доброй дружеской попойке, как ржал бы на весь кабак Кувалда, грохоча по столу огромными кулачищами, хрюкала бы в кружку эля Крошка, тоненько хихикал Лис или в восторге закатывала бы глазки Манон. "Ах, Генрик! Ах, негодяй! Ах, мерзавец! – орали бы друзья, перебивая друг друга. – Все-то ты что-нибудь, да учудишь…"
В памяти всплывали картинки из прошлой, полуголодной, но такой веселой и бесшабашной студиозной жизни. Чем он, тогдашний, отличался от себя нынешнего? Да тем и отличался, что жила в нем в те умилительно невинные времена несгибаемая вера в собственные силы… в собственную гениальность, если хотите, каковую и не терпелось довести до всеобщего сведения… особенно до сильных мира сего. Даже лозунг, начертанный на арке входа в "Альма-матер": – Будущее в твоих руках! – воспринимал он тогда по отношению лично к себе, любимому, вполне серьезно. Короче, все блага мира казались валяющимися у ног, нагнись и подними.
Интересно, а что сейчас творится в университете? Как все они там: Кувалда, Лис, Гвоздь, Крошка?.. что поделывают двойняшки – Неразлейвода?.. как, наконец, сложилась жизнь Манон? Может быть, она и в самом деле была высокоблаголепных кровей, хоть и не сознавалась?.. Из разорившихся?.. Они так носятся со своей семейной честью – шокинг немыслимый, чтобы наследница благолепного и, тем более, высокоблаголепного рода, вдруг сама зарабатывала себе на хлеб?! Конечно, белошвейка не служанка, но все-таки. Во всяком случае, держалась она – куда там всяким благолепным девицам, мало, что ли, с ними шуточек шучено? Эля выпито по тавернам и харчевням? Мало ли им юбок ободрано и в кустах под Стеной Капитулярия Привилегий, и по клетушкам в университетских странноприимных домах, где проживал, учась, – или, по понятиям городских властей, "прохлаждался в разврате университетского самоуправления" – студиозный безбашенный люд.
Что же касается Манон, она – что характерно – единственная в их шалом сообществе не имела прозвища. Вряд ли она вышла замуж за булочника, не та натура. Как она отнеслась к его, Генрика внезапному исчезновению, и с кем теперь спит? Как все они к этому исчезновению отнеслись? Наверное, за прошедшие… ну, да, без малого четыре года прошло… кто ж будет о тебе помнить, если ты – с глаз долой? Времени на раздумья сэр Советник ему тогда не оставил ни секунды. Решаться надо было быстро, и на отъезд решаться, и на операцию, где вероятность выжить – пятьдесят на пятьдесят, как ей об этом было сказать?.. Отговорки?.. Ну, да. Может быть и отговорки, даже, скорее всего. Но что ж теперь-то руками махать? Все в прошлом, и Манон в прошлом, и вся "прохладная и безбашенная" студиозная жизнь.
Вместе с ним в вагоне подземки ехало всего несколько человек, да и те вышли на промежуточной остановке… черт знает, что тут находилось, сэром Советником от информации любопытство подчиненных не поощрялось, и было чревато крупными неприятностями… может, Ответственный секретарь Флай здесь сидел?.. "Что-то я слишком уж расслабился, – думал Генрик, – пора бы готовиться к встрече". Обрадованных его новым назначением не будет, в лучшем случае равнодушные. А в худших случаях, причем, вполне предсказуемых, его ждала зависть, ненависть и жесточайшие подковерные схватки. В голову, между тем, по-прежнему лезли непрошеные воспоминания.
Неужто прошло уже четыре года? Ну, да. Почти. Операция по вживлению контакторов, три семестра учебы у Кулакоффа – та еще школа, кстати сказать – потом работа в лаборатории на родной планете. Ему вдруг пришло в голову, что режим в лаборатории был практически тюремным – никаких контактов с внешним миром, все контакты только под землей в рамках ублюдочного эмбриона подземного города. На поверхность, даже в ту часть университетского библиотечного комплекса, что составляла нечто вроде наземного вестибюля лаборатории, нельзя было попасть без специального пропуска. А выдавался пропуск шефом охраны по объяснительной записке непосредственного начальника с указанием цели выхода на поверхность, и с непременного письменного разрешения заместителя Советника по режиму, теолога, между прочим. Вот, кстати, тоже интересный факт – всю территорию университета внутри Стены Капитулярия, да и все кварталы от рынка и аж до самого Рейна он, Генрик, в свое время облазил и знал, как свои пять пальцев. Но ему тогда и в голову не приходило, что под ними, глубоко под землей, находится лабораторный комплекс, мощнее которого во всей вселенной не было и нет, а равных… ну, скажем так, не слишком много. И шефом которого отныне является он, Генрик, сын безродного виллина, всю жизнь только и умевшего махать палашом за более чем скромное вознаграждение.
Вагон подкатил к платформе, над порталом которой светилась большая цифра "2". На официальном языке лабораторный комплекс так и назывался "объект номер два". Обшивка вагона приглашающе дематериализовалась, Генрик вышел из вагона, который немедленно покатил дальше… куда?.. сначала к имперским официальным и жилым кварталам, а после черт его знает, куда. В неизвестность. Он постоял немного перед закрытым порталом вестибюля, стирая с лица следы всех своих крамольных размышлений, и выставил блоки против ментального вторжения в психику.
Впрочем, вряд ли кто-нибудь на это рискнул бы. Попыток такого рода он не замечал с тех давних пор, когда примерно и публично воздал за шпионские побуждения паре наглецов из Центрального пульта телеметрии модели. Мальчики решили выслужиться за счет новичка перед замом по режиму. Но сейчас, однако же, он счел не лишним подстраховаться. Мало ли. Какой-нибудь оборзевший от собственного интуитивизма молокосос может и рискнуть – благо аппаратура ЦПТМ, да и лабораторная тоже, позволяет, если поднапрячься. Что до чьей-то способности тебя просканировать, главное, никогда не надо думать, что ты самый-самый, скромнее надо быть. А чтобы не забывалась эта полезная мыслишка, повесил бы он, Генрик, в своем – теперь своем – кабинет-руме портреты Кулакоффа с Азерски для напоминания, что и покруче тебя есть люди на свете, да вот безопасность не так поймет.
Вход в лабораторию со стороны подземки был устроен заколупический, будто это не научное учреждение, а какой-нибудь Генеральный штаб космофлота Империи, золотохранилище Центрального Банка Объединенных Компаний или, по крайней мере, его Центральный Депозитарий. Генрику все эти меры защиты всегда казались дикостью, чушью, плешью и клиническим идиотизмом. Никто на планете за исключением, ну, может быть, самых верхов, и представления не имел о ее существовании. А уж о том, чем тут ученый люд занимается… ну, а если бы даже и имел? Кому-то пришло бы в голову напасть на нее?.. С палашами, алебардами и кулевринами на локомобилях?.. Да и за каким, извините, хреном? Нет, если и были у обитателей лаборатории некие опасности в жизни и проблемы, то проистекали они отнюдь не от внешней угрозы.
Юный шеф вступил в пропускник первого уровня уже полностью собранным и готовым ко всем сложностям подземного бытия – на место лабораторного шефа он был совсем не единственным кандидатом, имелись среди потенциальных претендентов и крайне активные персоны… причем, активные не только, и даже не столько в научной области. Ожидать было можно – и нужно! – всякого.
Ожидания начали оправдываться, как только он вступил в детекторный коридор. Все приборы контроля, призванные определить наличие у посетителя запрещенных предметов и веществ, взвыли на разные голоса и заморгали контрольными панелями. Если им верить, злополучный шеф-актуализатор являлся обладателем арсенала вооружений, которому позавидовал бы целый взвод малиновых беретов. А активизировавшиеся указатели опасности утверждали, что с его появлением в пропускнике взорвались одновременно атомная, химическая и бактериологическая бомбы.
Не успел он сообразить, что именно следует предпринять, чтобы избежать энергичной реакции автоматических защитных устройств, как диафрагмы портала впереди и позади него схлопнулись, исключая любую возможность передвижения. Он оказался заперт в крохотном закутке, вокруг с огромной частотой мигал свет – красный, зеленый, фиолетовый – и скрежещущий механический голос орал тяжким басом: "Поместите багаж в грузовую ячейку – поместите багаж в грузовую ячейку – поместите багаж…". Свет еще кое-как позволял ориентироваться в помещении, голос же грохотал с такой силой, что единственным желанием человека в этот момент было лишь как можно плотнее зажать ладонями уши. Генрик невольно зажмурился, завопил во весь голос: "Багажа нет" и, нащупав панель ключа, плотно прижал к ней правую ладонь. Свет, однако же, продолжал мигать, а голос лишь сменил тональность, и теперь вместо густого баса "поместите багаж…" гвоздем по стеклу скрипел не менее впечатляющий пронзительный дискант.
Шипя и ругаясь сквозь зубы от лютой боли в позвоночнике, Генрик буквально навалился на свою прижатую к панели ладонь: черт с ним, с ключом, управление системой надо было срочно брать на себя, какое-то время назад он обнаружил у себя соответствующие способности. Встроиться в систему управления удалось довольно быстро. Голос противно булькнул и замер на полуслове. Миганье света прекратилось, зажегся обычный электрический свет, который вначале медленно померк, а потом, однако же, вдруг начал усиливаться и, в конце концов, достиг яркости, от которой глаза даже и в защитных линзах невольно щурились и слезились.
На этом достижения Генрика и закончились. Система была слишком сложной, старательно испорченной и, главное, многопроцессорной. Каждый из процессоров действовал индивидуально и независимо от других. И каждый же был расстроен очень любопытным образом. После пикового безобразия, которое вероятно должно было закончиться гибелью, так сказать, "объекта воздействия", то есть лично его, Генрика, процессоры должны были снова перестроиться в нормальный режим работы и уничтожить все следы сбоя в своих мозгах.
Генрик попятился назад, пока не уперся спиной в плотно схлопнутую диафрагму входа. Ему не раз приходилось пользоваться этим выходом из лаборатории, но никогда до сих пор с ним не происходило ничего подобного. Сообразив, что рука его инстинктивно нашаривает у пояса палаш, он нервно рассмеялся, это и в самом деле было смешно, атавизм и дурь несусветная – с палашом на автоматику такого уровня… которая если уж сошла с ума, то – тушите свет! Ноги бы унести, если учесть, каким оружием нашпигованы эти коридоры. Даже на эскалаторе, ведущем к скоростному лифту, из специальных гнезд на потолке в спину его будет смотреть множество всяческих смертоубийственных штуковин от иглометов и парализаторов до корпускулярных плевалок и плазменных ружей.
Генрик настроился на ближайший процессор, управлявший мембраной внутреннего портала. Мембрана начала медленно раскрываться, но тут он вдруг дрогнул, заволновался, и, не раскрывшись полностью, лепестки мембраны вдруг замерли на месте, зловеще подрагивая острыми, как бритва, кромками. "Проходите", – сказал механический голос все тем же скрежещущим дискантом, но Генрик медлил переступать через направляющие. Он отнюдь не был уверен, что полностью владеет ситуацией, и это его нервировало. В случайности он не верил, и на авось полагаться не желал. Не та тут стояла аппаратура, и не те люди ее налаживали. Или разлаживали – то еще искусство, если по совести.
Идти было опасно, но и оставаться на месте тоже было нельзя – сошедшая с ума система могла принять "нерациональность" его действий за результат несанкционированного проникновения, причем со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями, разумеется. И газы могла пустить, и током ударить… да мало ли что тут предусмотрела сбрендившая от ретивости конструкторская мысль?
Он попытался связаться через свой мобильный коммуникатор сначала с техническими службами, потом с охраной, но, как и следовало ожидать, все было бесполезно. Связь оказалась надежно блокированной.
