Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга вторая. Семья
– И даже «Встреча трёх» отменяется?
– Ты хочешь ещё денёк отдохнуть?
– Неет! – Катя засмеялась. – У меня сегодня и музыка, и живопись.
– Ты с Максом объединилась?
– Нет, мама!
– А как ты совместишь?
– Увидишь! – Довольная интригой, Катя убежала.
А я, прихватив перчатки, отправилась на розовые клумбы. Граф решил поддержать меня в трудах своим присутствием и, развалившись на дорожке рядом с цветником, умильно поглядывал на меня, подложив под морду лапу.
Розы обильно набили бутоны, но цвести пока не начали. Отложив тяпочку, я, где возможно, присаживалась на корточки, пальцами выуживая молоденькие сорняки, нахально тесно растущие рядом со стволиками роз. Перчатки постоянно цеплялись за шипы, мало защищая от уколов и замедляя работу, и я их сняла.
«Как Катька собирается рассказывать о полотнах и их авторе, показывать эти самые полотна и музицировать одновременно?»
Катя огромными объёмами поглощала информацию об изобразительном искусстве, о художниках, о картинах, о времени, в котором жили первые, и обрели жизнь вторые. Каким-то неведомым способом она воспринимала живопись в переплетении с музыкой. В возрасте семи лет Катя заявила: «Мамочка, я, когда играю на скрипке, я вижу картины. Они сами появляются, я не заставляю их вспоминаться. А когда я смотрю на картину в галерее, у меня в голове музыка сама начинает играть».
Художественную литературу Катька не читала, она со вниманием слушала Андрэ, когда тот декламировал стихи, будучи маленькой, любила слушать Серёжу, читавшего ей и Максу вслух, но сама тотчас откладывала книгу в сторону, обнаружив, что та не содержит информации о живописи.
– Зачем читать мысли давно умерших людей, мама? – спорила она. – Надо самой думать.
– Катюша, начинать развитие лучше с высокого старта, чем с нуля. Читая чужие мысли, ты присваиваешь их себе или отвергаешь, тем самым учишься задаваться вопросами, думаешь и анализируешь. Литература так же, как живопись и музыка – культурное наследие цивилизации. Чтобы стать частью цивилизации, необходимо впитать в себя культуру цивилизации. По-другому, никак.
– Мама, где время брать? Я начинаю учить итальянский язык.
– Вот и славно! Учи. И читай итальянскую классику. Читай Петрарку, Джованьоли, современного Умберто Эко, читай в подлиннике и быстрее выучишь язык; выучишь язык – лучше поймёшь итальянскую живопись. Язык – культурный код народа. А где ты найдёшь народный язык, как не в художественных произведениях.
– А у нас эти книги есть?
– В интернет-магазине есть. Закажи, будет и у нас!
Я улыбнулась. Этот разговор произошёл месяц назад. Последнюю неделю Катя трудится над «Божественной комедией» Данте.
Я боялась невообразимого смешения – одновременно с родным языком детки учили французский, английский, немецкий языки, Стефан говорил с ними по-арабски. Языки, занятия музыкой и изобразительным искусством, Катькин взрослый, глубокий интерес к искусству, «всеядность» Макса, который интересовался историей, астрономией, анатомией и бог знает, чем ещё. Я боялась огромных объёмов поглощаемой детками информации, боялась перегрузки детской психики. Боялась до тех пор, пока Макс в шесть лет не попросил Серёжу разговаривать с ним по-турецки. Свободного владения пятью языками мальчику показалось мало, в дополнение он решил овладеть тюркской группой языков.
Вместе с интеллектуальным развитием, с раннего возраста я привлекаю деток к труду. Для всех домочадцев установлено правило: если ребёнок хочет помочь, отказывать ему нельзя!
Им было по три с половиной года, когда я привела их в оранжерею «на работу». Предварительно мы разговаривали и о таинственной силе жизни, заложенной в семенах, и о чуде пробуждения семени, о маленьких и нежных ростках и превращении их в большие растения. Детки хотели стать участниками чуда. Поскольку они никогда не видели, чтобы Серёжа занимался «сельхозработой», Макс поинтересовался:
– А папа умеет садить растения?
– Сажать.
– Сажать умеет?
– Папа умеет всё, милый, а чего не умеет, тому быстро учится.
И мой ответ, по-видимому, разрешил остаточные сомнения Макса. А у Кати сомнений и вовсе не было, Катя хотела вырастить сад.
С выбором растений помог определиться Василич. С тем же Василичем детки распланировали свои маленькие огороды. Всего несколько недель спустя исполненная счастьем и одновременно озабоченная Катя прибежала в манеж.
– Мамочка, подожди! – Не дожидаясь, пока я спрыгну с Пепла, она кинулась прямо под его копыта. – Мама, смотри!
Катя раскрыла ладошки, демонстрируя своё сокровище. На каждой ладошке лежал молоденький огурчик с ещё не засохшим цветочком на кончике. Любой из них был больше её ладошки.
– Твой первый урожай, Катя, поздравляю! – Я опустилась перед нею на коленки. – Какие чудесные – ровненькие, крепенькие!
– Мамочка, что с ними делать?
Перед Катькой встала задача огромной важности – разделить свой первый и небогатый урожай между любимыми людьми.
– Съешь.
– Я одна?
– А ты хочешь с кем-то поделиться?
Она кивнула, с сомнением глядя на своё сокровище.
– Они маленькие, на всех не хватит.
– Катюша, ты можешь угощать постепенно, сегодня одного, завтра другого. Огурчики ведь каждый день будут подрастать. Но первый плод ты должна съесть сама.
– Почему?
– Потому что благодаря тебе спящее семя стало ростком, а затем выросло в крепкое растение. Кустик-огурчик знает именно тебя, и именно тебе его дар.
Катя ещё некоторое время размышляла и, вздохнув, объявила решение:
– Один огурчик я с тобой разделю, а вторым угощу папу и Макса. Завтра я угощу деду и Стефана, потом Василича, потом Машу…
Макс разрешил вопрос урожая рационально – снятые со своего кустика огурчики бросил в общую корзину с огурцами.
Сейчас у детей нет «своих» отдельных кустиков огурцов или томатов, они помогают Василичу в оранжерее или на огороде открытого грунта, Катя ходит в курятник собирать яйца, Макс помогает на «ферме» и на конюшне. Катя помогает Маше на кухне, ей нравится готовить, она уже сейчас умеет испечь пирог или торт, да, пока под бдительным оком Маши, но Катьке только девять. Макс учится плотничать, учится у Стефана резьбе по дереву.
Заканчивала борьбу с сорняками я на круглой клумбе перед домом. Я перемещалась по кругу, следом за мной перемещался и Граф, чем ближе к краю клумбы находилась я, тем ближе подползал ко мне пёс. Засмеявшись, я потрепала его за ухо. Пёс приподнялся и успел лизнуть меня в лицо.
– Ну-ну, мальчик! У нас с тобой ещё дел много, нежничать после будем. Нам ещё древесную мульчу рассыпать надо.
Я отправилась в сарай, выстроенный в виде теремка, выкатила садовую тачку, вынесла один мешок с мульчей и услышала сердитый окрик сына:
– Мама, подожди!
Я бросила мешок в тачку и, прикрыв рукой глаза от солнца, наблюдала за приближением Максима. Он не бежал, он широко шагал, и двигался в точности так, как двигается его отец, когда спешит. Волосы, подхваченные кожаным шнурком, опрятно обрамляли лицо и только длинные, ниже плеч, концы их взлетали над плечами. Долговязый и пока нескладный Макс принёс с собой волну воздуха.
– Как чувствовал! – проворчал он. – Почему не позвала? – Догрузил ещё несколько мешков, взялся за ручки тачки и спросил: – Куда? – Я показала направление рукой. – Зачем ты сама поднимаешь мешки?
– Макс, они же не тяжёлые.
Он со вздохом закатил глаза, и я засмеялась.
– Твой папа так же закатывает глаза, когда не может добиться понимания.
Максим взглянул на меня сердито, но за сердитым выражением лица не смог скрыть, что сравнение с отцом ему приятно.
Вдвоём, мы быстро справились с работой. Макс рассыпал мульчу, я разравнивала. Граф не покинул нас, но теперь держался подальше, опасаясь попасть под ноги стремительно двигающегося Максима.
Я собирала в тачку садовые инструменты, когда Маша вышла на террасу и позвала:
– Маленькая, обедать пора!
– Да, Маша, уже закончили! – Я сняла перчатки и тоже бросила их в тачку. – Спасибо, сынка, я и не надеялась кончить до обеда.
– Папа приехал, – глядя мне за спину, сообщил он.
Я повернулась вслед за его взглядом, увидела выходившего из машины Серёжу и бросилась навстречу.
– Серёжка!
Он подхватил меня и крепко прижал к себе.
– Соскучилась, Девочка! Огородница моя чумазая, лоб и тот в земле!
– Где? – Я тыльной стороной руки начала тереть лоб. – Да это, неверное, когда волосы со лба убирала.
Туго стянутые в косу, сверху повязанные косынкой, волосы все равно выбились из-под косынки и лезли в глаза.
– Опять руки поранила? – обхватив запястье, Серёжа осмотрел мою руку со всех сторон.
– Опять, – согласилась я, стараясь высвободить руку. – Даша опять ругаться будет!
Серёжа лизнул засохшую ранку.
– Серёжка! Грязные же! Пусти! В душ побегу! Маша к обеду уже пригласила. – Чмокнув его в подбородок, я припустила к дому.
А из дома встречать отца бежала Катя.
Даша искренне не понимала моего стремления заниматься домашними делами. Надоедливо и без устали, каждый раз, когда делала мне маникюр, Даша ворчала:
– Зачем ты руки себе портишь? То на кухне заместо кухарки, то в саду возишься! У тебя слуги для грязной работы есть.
– У меня нет слуг, Даша!
– Ну не слуги… какая разница, как назвать? Не умеешь ты богатством мужа пользоваться! Вот я бы…
Мечты Даши слушать было скучно – рестораны, магазины, приёмы… ах, да! ещё драгоценности! Даша хотела блистать.
– Даша, всё, о чём ты мечтаешь – мишура. Ну восхитишь ты людей дизайнерским туалетом, а ещё что?
Даша обиделась:
– Не понимаю, я тебя, Маленькая, почему мишура? Все богатые так живут! Ты же тоже не в стоке одеваешься?
Даша так же искренне не понимала и моего желания научить деток труду, воспринимая его, как продолжение сумасбродства. Не скрывая насмешки, рассуждала:
– Маленькая, а зачем детям богатых родителей уметь мыть посуду или за порядком следить? Мальчику это вообще ни к чему, а Катька твоя не за нищеброда же замуж выйдет? Да если и найдёт такого, Сергей Михалыч не оставит дочку в нищете. Родители должны детям образование хорошее дать – музыкальное там и… научное. Хорошим манерам ребёнка научить.
– Даша, я хочу, чтобы мои дети знали реальную жизнь, хочу, чтобы они знали, откуда берётся яйцо, и как растёт картошка. Я хочу воспитать их умелыми людьми, хочу, чтобы они уважали труд и уважали людей труда.
Даша рассмеялась:
– Зачем знать, как растёт картошка, если картошка всегда в магазине есть? А чтобы людей уважать, так не обязательно самому в навозе копаться.
У красивой и ласковой Анюты с манерами было всё в порядке, а вот с образованием не задалось.
Обучая Катю и Макса языкам, ни Андрэ, ни Серёжа не делали исключения для Анюты, но Даша оградила дочку: «Успеется! В школу пойдёт, выучит!»
В школе английский язык Анюта учила неважно, на троечку. На что у Даши опять нашёлся ответ: «Понадобится, Анюта и сама язык выучит, а не понадобится, так и время не потеряла!»
По поводу музыкального образования Дашин вердикт прозвучал так: «Ой, Маленькая, я посмотрела – эти, которые за нотами сидят, и сутулые, и слепые, я не буду ребёнка калечить!»
А потом и черёд «научного» образования наступил:
«Зачем девочку заставлять, девочку баловать надо! Анюта у меня красавица, пусть те, кто некрасивые, учёностью хвалятся. Да и мужчины слишком умных не любят!»
Несмотря на то, что Серёжа позаботился о пони для маленькой Анюты, Даша после первого же падения девочки, наложила запрет и на занятия выездкой.
Анюта упала на маты, ушибла коленку и плечо. Девочка испугалась, но даже не заплакала и после падения вновь села на Скромницу, а на следующий день не явилась на манеж. На мои вопросы: «Что случилось?» и «Где Анюта?», Стефан не ответил, а только криво усмехнулся. Позже я обнаружила Анюту за кустом розы, подсматривающей за галопом Кати на Кармен. Увидев меня, Анюта убежала.
Вечером, после ужина я спросила у Даши:
– Почему Анюта не пришла заниматься? Случилось что?
– Не будет она, Маленькая, заниматься, – лениво отозвалась Даша и, прикрыв рот ладошкой, зевнула. – Ох, что-то не выспалась я ночью, надо сегодня пораньше лечь. Стефан мог бы и получше за собственной дочерью следить! А так… не позволю я уродовать ребёнка. Да и не обязательно это, в седле скакать, я Анюту лучше на танцы отдам. И красиво, и фигуру улучшает.
Слышавшая наш разговор, Маша возмутилась – и руку в бок упёрла, и глазами сверкнула, но высказалась потом, когда Даши поблизости не было:
– Пока ты ждала Сергей Михалыча, чтобы деток на лошадок посадить, Дашка Стефана запилила, каждое утро спрашивала, когда он с Анютой начнёт заниматься. Он объясняет, как, мол, Макс и Катя себя чувствовать будут, если Анюта начнёт заниматься, а они нет? А Дашка, дрянь… – Маша подняла голос, – не останавливай меня! Десять раз тебе повторю: Дашка – дрянь! Неблагодарная дрянь! Так Дашка, как закричит: «Ну и что? Тебе-то что за печаль, что будут Макс и Катька чувствовать? Ты о своей дочери думай!» А щас, вишь, и не надо стало! На танцы она отдаст! Тьфу!
До танцев у Даши с Анютой дело тоже пока не дошло.
Сегодня «Встреча трёх» имела расширенный формат – к большой радости деток на встречу пришёл, вернувшийся домой раньше обычного, Серёжа. Пришёл, довольно часто посещающий встречи, граф. Пришёл Стефан и привёл Анюту, что он в последнее время стал делать довольно регулярно, так регулярно, что я уже подумывала, как бы вовлечь девочку в качестве докладчика.
Проходили встречи в некогда игровой комнате, превращённой теперь в домашний лекторий, оборудованный большой интерактивной панелью, компьютерами, проектором, стереоколонками; несколькими простыми досками; расставленными поперёк комнаты и вдоль стен, диванами и креслами. Двери на встречу были открыты для всех желающих, а название «Встреча трёх» говорило лишь о количестве постоянных участников.
Тематика встреч была самой разной. Иногда мы обсуждали какую-нибудь книгу или смотрели, а потом обсуждали фильм, иногда дискутировали на злободневную тему, типа: «А на самом ли деле углекислый газ угрожает человечеству, И угрожает ли он планете?»
Сегодня в качестве докладчика выступала Катя.
Взволнованно-сосредоточенная, оттого неулыбчивая, Катя обежала глазами присутствующих, включила панель и вывела на экран портрет величайшего представителя итальянского барокко, гения света и тени, драчуна и убийцу Микеланджело Меризи, прозванного Караваджо.
– Карава… – начала она, и голос её сорвался, Катя покраснела, закашлялась…
Переживая за дочь, Серёжа нашёл мою ладошку и потянул к губам.
Катя начала снова:
– Караваджо основоположник двух жанров – бытового жанра и жанра натюрморта.
На экране, разделив его напополам, возникли две картины.
– С самого начала творческого пути художник заявил о себе, как о разрушителе устоявшихся канонов. Вы видите первые его работы – это тот самый жанр повседневности, основоположником которого, как я уже сказала, Караваджо является – это сценки из уличной жизни – картины «Шулера» и «Гадалка»…
Дверь приоткрылась и в проём, стараясь остаться незамеченной, проскользнула Даша; зачем-то пригибаясь, как в кинотеатре, она на цыпочках прошла к креслу за моей спиной.
– Я не буду описывать картины, вы и сами всё видите, – продолжала Катя, – в полотнах нет нравоучения, они солнечны, лица персонажей приятны, среди них нет злодеев. Мы понимаем, что художник изобразил вполне заурядную жизнь в городке того времени.
Второе изобретение Караваджо – натюрморт. Автор пишет изображаемые объекты без прикрас, с беспощадной натуралистичностью – сочные спелые плоды тронуты тленом, листья подвяли, другие повреждены болезнями…
Катя подтверждала сказанное, касаясь панели рукой и увеличивая изображение; проговаривала сложные слова без запинки и уверено. Щёчки её, загоревшиеся в начале доклада от смущения, продолжали алеть румянцем, но не смущения, а, скорее, возбуждения; как и глаза, которые лучились, освещая всё лицо.
«Красивая… – любовалась я, – Катька вырастет в очень красивую женщину…»
– Недоброжелатели называли Караваджо певцом гнилых фруктов.
Катя вновь сменила картинку на панели.
– Ооо, эту картину я изучил до мельчайших подробностей, – шутливо проворчал Серёжа. – В первое твоё посещение Эрмитажа, мы простояли перед ней часа два.
Катя рассмеялась.
– Это говорит о том, что у меня с младенчества недурной вкус, папа! Сам автор считал, что это лучшая его работа! – Она вернула себе серьёзность и продолжала: – «Лютнист» – картина-монолог, каждый предмет, изображённый на полотне – это символ. Например, этот сосуд, – Катя указала на узкогорлый кувшин с цветами, – символизирует сосуд истины Бога, ирис символизирует явление Христа, роза – символ страстей и крови Иисуса, а груша – символ мягкости и любви Бога. Язык символов был распространён во времена художника. Караваджо точно передаёт эффект взаимного влияния, освещённых лучом света предметов друг на друга, смотрите, отблеск с белой рубашки юноши падает на его щёку, а на блестящую поверхность лютни отображаются записи со страницы нотной тетради. – Катя увеличила зеркальное изображение нот на лютне. – Ноты легко читаются – это мадригал «Вы знаете, что я люблю вас». Я хотела, но… не могу исполнить мадригал – это четырёхголосная вокальная музыка. Я включу запись лютневой интабуляции мадригала. – Катя нажала на кнопочку пульта, и в комнате раздались переборы лютни. – Слушайте, так звучит «Лютнист» Караваджо.
Мелодия исполнялась неровно и, скорее, портила впечатление от картины, чем усиливала его. К счастью, запись была короткой, и как только мелодия кончилась, Катя продолжала:
– Обратимся к монументальному искусству Караваджо. В качестве сюжетов для картин, он, как и все художники того времени, использует библейские сюжеты. Но и здесь Караваджо нарушает каноны – он совмещает несовместимое, церковную живопись и бытовой реализм. Его апостолы – обычные люди, грешные в своей земной жизни.
«Мученичество святого Матфея»…
Мы видим убийство человека с отображением всей палитры чувств людей, присутствующих при убийстве – гнев, желание убежать из этого пространства, любопытство и ужас, растерянность и оцепенение. На лице жертвы страх смерти. Ещё мы видим печаль. Печаль, наблюдающего за происходящим и обладающего личным опытом убийства, самого Караваджо. Вот здесь, в глубине картины, автор изобразил себя…
И только пальмовая ветвь, подаваемая ангелом с небес, указывает на то, что перед нами библейский сюжет – убийство не обычного человека, а апостола.
Следующее полотно – «Усекновение главы Иоанна Крестителя»…
Выводя полотно на экран, Катя делала продолжительную паузу, позволяя нам охватить картину взглядом; потом рассказывала о сюжете и персонажах, увеличивая на экране отдельные фрагменты; потом вновь умолкала, давая возможность по-новому, в свете её пояснений рассмотреть полотно.
– Эта работа художника не содержит и намёка на небеса. Только свет, свет истины Христа, пронзающий тьму и лёгким касанием освящающий каждого из персонажей, говорит о присутствии Бога и в этой сцене.
«Положение во гроб» – картина-реквием по богочеловеку. Посмотрите, сколь тяжело мёртвое тело Христа, в нём нет истощённой хрупкости, как на полотнах других художников. Посмотрите, сколь невыносимо горе каждой из трёх женщин. А локоть Никодима, устремляясь остриём к зрителю, словно указующий перст прорывает холст.
Катя умолкла, а Серёжа в раздумье произнёс:
– Котёнок, Караваджо прекрасный постановщик – тёмный фон, композиционная расстановка персонажей, застывшие, выхваченные из тьмы световым лучом, и исполненные эмоционального напряжения лица. Всё это вовлекает зрителей в сюжет, заражая настроением происходящего и заставляя сопереживать. Художник предвосхитил зрелищную культуру нашего времени. Театральная постановочность его работ – предвестник кинематографа.
– О, папа! Да! – обрадовалась поддержке и подсказке Катя. И тотчас стала серьёзной, подобралась, даже отгородилась от нас будто… и решительно коснулась экрана.
– А вот моя любимая картина Караваджо. – На экране появилась «Кающаяся Мария Магдалина». – Когда я в первый раз увидела картину, мне захотелось плакать, мне хотелось коснуться девушки… погладить её по склонённой головке, прижать к себе и сказать слова утешения. – Катя остановилась… решимость её пропала. Она вдруг разволновалась, голос её возвысился до опасного срыва, как было в самом начале доклада: – Я раньше встречалась с именем Магдалина, я видела картины Тициана и Джампетрино. – Катя вывела на экран обе картины. – Картина Караваджо отличается от картин той же тематики. Я стала искать информацию – кто это Мария Магдалина?
В лектории все замерли, переживая вместе с Катей её волнение, одна Даша сопела и беспокойно ёрзала за моей спиной.
– Я нашла, – просто и тихо сказала Катя, сделала короткую паузу и, вновь взлетевшим голосом, продолжала: – Посмотрите, как изображают Магдалину Тициан или Джампетрино – томные обращённые к небу глаза, полуобнажённая прелесть соблазняющих тел, нет и намёка на раскаяние! И совершенно другая Магдалина у Караваджо – глубоко страдающая и целомудренно одетая девушка, бессильно уронившая руки на колени. Атрибуты соблазнения – украшения, брошены на пол, как символ отказа от… – боясь взглянуть на присутствующих, Катя перевела дух и закончила: – как символ отказа от ремесла.
Обстановка в лектории разрядилась – слушатели вслед за докладчиком вздохнули с облегчением.
– Я не буду рассказывать о других картинах художника. Их много. Основные отличительные черты творчества Караваджо, мне кажется, я показала. Караваджо создал новое направление в живописи – непостижимый и скандальный для тех лет реализм. Останки художника захоронили только в 2014 году, и вместо венка на гроб возложили корзину с фруктами.
Катя взяла в руки скрипку, и в лектории полились удивительно красивые звуки «Адажио» Альбинони. Сопровождаемые музыкой, на экране сменяли одна другую картины Караваджо. Кончив играть, Катя скрипку от плеча не отняла, а, размахивая смычком, представила:
– Я исполнила адажио соль-минор – самое известное произведение Томазо Альбинони. Ряд исследователей оспаривает авторство Альбинони, считая, что произведение является сочинением Ремо Джадзотто – биографа Альбинони. Но, независимо от истины, произведение теперь навсегда связано с именем Альбинони. Большая часть наследия композитора эпохи барокко Томазо Альбинони утрачена во время бомбёжки Дрездена во Вторую мировую войну авиацией США и Англии. Сохранилось очень небольшое собрание инструментальных композиций. Я исполню Концерт для гобоя и скрипки.
А после Катя сделала нам ещё один подарок – она спела Адажио. Я слушала, затаив дыхание. Чарующий тембр голоса Кати передавал и лёгкую торжественность, и нежную печаль композиции.
– Катюша, браво! – тихо сказала я в наступившей звонкой тишине. – Детка, спасибо!
Серёжа несколько раз негромко хлопнул в ладоши.
Катя искоса посмотрела на меня и бросилась к отцу, но в последний момент неожиданно изменила направление и упала на меня, уткнувшись горевшим лицом в мою шею. Обнимая её, я шепнула:
– Блестящее выступление, Котёнок!
– О, мама! – зашептала Катя, – я так волновалась! Тема про блудниц… я не могла не сказать… и говорить боялась.
– Катюша, тема непростая, но ты выразила своё отношение и убедительно, и вполне корректно.
– Правда? – Она высунула нос из убежища и переспросила: – Ты, правда, правду говоришь?
Я рассмеялась.
– Во время выступления твоя речь была более безупречной.
Катя заливисто засмеялась и перебралась на колени к отцу, вкушая и наслаждаясь и его похвалой.
Встреча продолжалась вопросами детей к Серёже. Макс бурлил интересом к экономике, туда же и Катя – она интересовалась узкоспецифическими закономерностями рынка искусств.
Даша, схватив за руку дочь, ушла. Стефан тоже ушёл и, покидая комнату вслед за женой и дочерью, о чём-то переглянулся с Максом. Я пересела на диван к Андрэ. Склонившись ко мне, он тотчас спросил:
– Детка, в каком возрасте Котик выяснила, кто такая Мария Магдалина?
– О, Андрей, меня больше заботит, что наш Котик знает о личной жизни самого художника.
– Мала она ещё для подобных знаний.
Я вздохнула и согласилась:
– Мала, Андрей. Ты заметил, Катя назвала украшения атрибутами соблазнения?
– Заметил.
– Когда Анюте прокололи уши, Даша поинтересовалась, будет ли Катя уши прокалывать и когда? Катька ответила: «Никогда! И вообще, увешивать себя драгоценностями пошло!»
– Ну, это со временем пройдёт.
– Думаешь? А я вот не уверена.
Серёжа рассказывал о гутенбергской эпохе в истории человечества:
– Массовое производство печатных продуктов позволило увеличить скорость передачи информации, качество образования, стимулировало развитие науки и искусства. Один пример, имеющий косвенное отношение к докладу Кати – массовое напечатание индульгенций повлекло за собой лавинообразное скопление капитала в лоне католической церкви, что в свою очередь стимулировало строительство храмов, а, следовательно, и развитие разных форм искусства – архитектуры, живописи, скульптуры. Вот вам эпоха Возрождения.
– Да, папа, я знаю, постройка одного только Собора святого Петра требовала огрооомных денег, для этого священники увеличили продажу индульгенций. А сейчас печатный продукт заменили на электронный?
– Сейчас, Котёнок, эпоха Гутенберга завершается, а эпоха цифры начинается, и мы живём в обеих эпохах – используем и печатные продукты, и цифровые.
– Папа, а твоё… твой бизнес может перейти на цифровую платформу?
– Конечно, сынка!
– В России? А безопасность? В России хранилища… облачные технологии отсутствуют…
– В России, – произнёс Серёжа с нажимом, – наше развитие именно в России, Макс. У России прекрасный потенциал в области суперкомпьютерных вычислений, есть разработки, опережающие запад…
Отец и сын продолжительно долго смотрели в глаза друг друга, по-видимому, договаривая несказанное вслух.
– Я понял, папа, я понял. Надо быстрее учиться, скорее кончить школу.
– Макс, ты определился, какое образование хочешь получить? – спросил граф.
– Конечно, деда! Сначала, как папа, экономическое. Я только ещё ВУЗ не выбрал, наша Вышка меня не привлекает. Параллельно хочу получить юридическое. А потом медицинское, как Стефан. Потому и времени нет, потому и надо быстрее школу кончить!
– Если мы и дальше через классы прыгать будем, то школу в двенадцать лет кончим, – заявила Катя.
– В тринадцать, сестрёнка. Последние два класса прыгать не получится.
– Котик, и ты тоже профессию выбрала?
Катя рассмеялась.
– Нее, деда, профессия выбрала меня! Таланта у меня нет, а писать декорации я не хочу. Буду старателем, деда, буду искать то, чего у меня нет – таланты, новые имена, новые шедевры. Объединю бизнес и служение искусству!
Макс торопливо вытащил из кармана телефон и взглянул на экран.
– Ты ждёшь звонка? – недовольно спросил Андрэ. Он считал, что общение с телефоном допустимо только в одиночестве.
– Да! Стефан должен позвонить. Сегодня Марта рожает.
Андрэ удивлённо переспросил:
– Марта? … Корова?
– Да. Василич разрешил присутствовать при родах.
– Деда, ты почему испугался? – вновь рассмеялась Катя. – Я тоже пойду! Мы подготовились – ролики просмотрели, как телёнок идёт через родовые пути.
– Не только ролики, я ещё и несколько статей прочёл о возможных патологиях, – сообщил Макс.
Андрэ впал в ступор и долго не мог ничего сказать, наконец, перевёл изумлённый взгляд на меня. Посмеиваясь, я развела руками.
