Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга вторая. Семья
Я после дежурства в больницу пришёл, Тонюшка рассказывает, что ей врач сказал, а он как раз домой собрался, из двери выходит. Ну я и не утерпел, врезал ему пару раз, челюсть попортил, глаз подбил. Врач заявление на меня написал за рукоприкладство на его рабочем месте. Вот и вышло, Глебушка в себя пришёл, а я разбой учинил. Тоня ему, врачу-то, в ноги пала. Он «добрый» оказался, смилостивился! Заявление своё забрал, взамен денег с нас потребовал за моральный и физический ущерб, значит. Ну я по офисам бизнес-центра и пошёл с протянутой рукой, подумал, бизнесмены люди богатые, на крутых машинах ездят, если понемногу кто даст, я нужную сумму и насобираю. Веришь-нет, никто не дал. Где-то в кабинет даже не пустили к главному-то, кто-то презрительно отмолчался, кто-то по-дружески так, пожаловался, что с наличностью, мол, напряжёнка. – Он опять налил себе и выпил. – Сергей Михалыч в отъезде был. Партнёр его выслушал меня, потом душевную лекцию прочёл, что, мол, трудиться надо, а не попрошайничать, и детей рожать нужно только тогда, когда можешь их обеспечить. У меня кулаки чесались морду его красивую подправить, чтобы, значит, соответствовала она его душонке мелкой. – Он строго взглянул на меня. – Знаешь его?
Я кивнула.
– Ну вот! Чтобы дел опять не наделать, я поскорей вышел из кабинета, так зол был, что не заметил корзину для мусора и снёс её. Уборщица её выставила, чтобы высыпать. Я зачем-то принялся собирать мусор обратно в корзину, секретаршу перепугал, она кричать стала. Тут и Сергей Михалыч с дорожной сумкой в руках в приёмную заходит. Спрашивает: «Что случилось?», а я ему: «Ещё один явился! Гады жадные. Суки богатые», – и пошёл прямо на него с кулаками. А у него, знаешь, взгляд такой сделался… я струхнул, понял, что мне же лучше, если мимо пройду. Воот. Ну, он меня через полчаса нашёл. Я в нашей бытовке отсиживался, думал, как мне на глаза Тонюшке показаться без денег. А он нашёл и денег сразу, тут же в бытовке сколько надо дал. Вот какой человек! – Олесь Михеевич опрокинул в себя ещё одну рюмку. Перекосившись лицом и не закусывая, стал рассказывать дальше: – Сергей-то Михалыч потом предложил Тоню с Глебом за границу отправить лечиться, да Тоня не захотела, сказала, что лучше, хоть и калекой, но ребёнка живым при себе иметь. Испугалась она, вбила себе в голову, что операции не угодны Богу. – Он низко наклонился ко мне, дохнул в лицо перегаром. – Тонюшку жалко, она всю жизнь корит себя, и за то, что родила Глебушку таким, и за то, что не пошла до конца. – Он выпрямился и откачнулся от меня. – Может, и не угодны мы Богу, да Ангел-Хранитель у нас есть! Если бы не Сергей Михалыч, помер бы у нас Глебушка, много раз бы помер. После операции у него тяжёлая пневмония случилась. Когда из больницы выписали, он и на живого не походил. Так Сергей Михалыч отправил нас всех троих в Геленджик, лёгкие Глебушки восстанавливать. А когда мы вернулись, место вот это нам нашёл хозяйничать. – Он пьяно захихикал, понизил голос до свистящего шёпота. – Сам-то с девками сюда часто наезжал. Девки каждый раз разные, а все красивые, как на подбор. Бабы любят его! Даже и Тонюшка моя заглядывалась по молодости-то, а уж Нюрка – дочка, та, как подросла, так глаз с него не сводила, ревновала к девкам, слёзы лила. А он, вишь, тебя нашёл. – Олесь Михеевич опять наклонился ко мне, как и утром, потянул носом воздух. – Сладкую, да пригожую. Говорит, любит тебя. Ты-то любишь? Стар ведь он для тебя.
– Ну-ка, Олесь Михеич, разболтался, гостью утомил. – Антонина Дмитриевна подошла сзади и положила ладони на плечи мужа.
– Тонюшка моя! – умилился он. Крутя головой, старался увидеть её лицо. – Не ругайся, сыночку нашему сорок лет, праздник у нас с тобой!
– Праздник-праздник! Ты-то знатно напраздновался уже. Пойдём. Прощайся с гостями, спать тебе пора.
Он опять захихикал, подмигнул мне, вставая и тяжело опираясь на стол.
– Вишь, строгая она у меня! – Нагнулся и серьёзно заявил: – А со мной так и надо! Правильно. – Пошатнулся, Антонина Дмитриевна, поморщившись, удержала его, а он повторил: – Так и надо! – Положив руку на плечи жены, закричал: – Сергей Михалыч, прощай! Тоня меня на покой отправляет, а вы гуляйте, – он широко повёл рукой в направлении стола, – ешьте, пейте, а я пошёл.
Позже, прощаясь со смешливой Татьяной, я вдруг её пожалела. Нет, не оттого, что её муж калека; я почувствовала её одиночество, потому что Глеб в первую очередь сын и только потом муж. И по-другому не может быть.
Подтянув к груди коленки, я сидела на пассажирском кресле и в полутьме машины любовалась профилем Серёжи. Мы ехали домой.
Не глядя на меня, Серёжа сказал:
– Я не хотел про Глеба говорить. Не хотел бередить рану чужой историей. Скоро четверть века, как Настя ушла, а ты ночами плачешь, спасаешь её от кого-то.
– Я не знала, что разговариваю во сне.
– Не разговариваешь. Плачешь. Тяжело дышишь, будто бежишь куда-то или борешься с кем-то, зовёшь её.
– Почему ты мне не говорил?
– Зачем? И сейчас, не знаю, зачем сказал. Что тут можно изменить? Можно только ждать и надеяться, что рана затянется. – Серёжа умолк, выехав на встречную полосу, он обгонял сразу три, ехавших друг за другом, грузовика. – Глеб сам на день рождения пригласил, я не смог отказаться.
– Серёжа, всё в порядке! Кто хозяин этого места отдыха? Ты?
Он кивнул.
– Олеся, чтобы не смущать, я не ставил в известность, он знает только управляющего. Я как-то загорелся идеей развивать экотуризм воскресного дня вокруг больших городов. Хотел предоставить горожанам возможность отдыхать недалеко от города на природе, в комфортных бытовых условиях, с качественным обслуживанием и здоровой кухней. Заодно и природу от любителей воскресных шашлыков по берегам рек и озёр защитить. Ничего не вышло, забросил на управляющего. – Сергей грустно улыбнулся. – Так что, Девочка, когда тебе будут говорить, что мне всё удаётся, за что не возьмусь, ты не верь. Только тут и получила развитие моя идея, и заслуга в этом не моя, а Олеся. Это он всё организовал и управляет, я только построил. Тут и рыбаки останавливаются, и парочки влюблённые приезжают, и мамаши с детьми. Олесь сегодня хвастался, что писатель какой-то по осени заезжает труды свои ваять, и до самой весны живёт. Говорит, в воскресные дни частенько домиков не хватает, хочет летнюю террасу строить. – Серёжа ненадолго задумался, помолчал и продолжал: – Это место какое-то особенное. Я без усилий, без взяток взял в аренду на 99 лет озеро и купил всю прибрежную зону. Несколько лет назад администрация области оспорила право частного владения в связи с нецелевым использованием земли, но суд отклонил иск.
– Так и должно, потому что идея замечательная и нужная. А на другом берегу озера что?
– На другом берегу хозяйство Николая. То самое, экологически-чистое. Из этого хозяйства он нам продукты и возит.
– Ты продолжаешь деловые отношения с Николаем?
– Почему нет? Он арендует у меня землю. Земля стояла свободной, дохода не приносила, теперь приносит. Мы у него продукты покупаем.
– Много мест, где с идеей ничего не вышло?
– Вокруг Москвы осталось ещё четыре. Вначале было одиннадцать, что-то я продал, когда собрался уезжать, что-то власти отобрали. Из оставшихся – два в собственности, ещё два оформлены в аренду на сорок девять лет, из которых… лет тридцать, наверное, уже истекли. Надо даты уточнить.
– Отдых за границей для многих семей стал недоступен. Люди будут искать возможность отдыхать полноценно хотя бы в воскресные дни.
Не соглашаясь, он покачал головой.
– Нет, Маленькая. Те, кто проводят субботу-воскресенье на природе, это отдельная группа людей, вне зависимости ездят они за границу или нет. Наши потенциальные клиенты это те, кто проводят конец недели, отдыхая в торговых центрах. Их и надо переманить в зоны отдыха. Скажем, маме с папой необходимо что-то купить, зачем оставлять чадо на детской площадке торгового центра или таскать его за собой, если есть возможность оставить дитя в детском саду воскресного дня на природе под наблюдением профессиональных аниматоров и воспитателей? – Он вновь сделал большую паузу, уйдя в свои мысли. Хлопнул ладонью по рулю, подводя черту под размышлениями: – Надо ознакомиться с балансом хозяйства Олеся, тогда и выводы будем делать.
– А Курва, это кто?
– Кошка.
– Кошка?
– Кошка. Она приблудилась, когда Глебу лет пятнадцать было. Оккупировала его комнату, спала с ним, первое время даже в школу сопровождала. Защищала его.
– От кого?
Серёжа засмеялся.
– Один раз самому Олесю досталось. Он взбучку Глебу устроил, голос повысил. Кошка между ним и Глебом встала, спину выгнула, шерсть дыбом подняла, шипит на Олеся. Тот вначале растерялся, потом рассвирепел, хотел ногой её отбросить, а она прыгнула и в руку ему вцепилась. От неожиданности он рукой давай трясти, сбрасывать её, а она только когти глубже всаживает. Антонина рассказывала, крови много было, кошка в крупную вену попала. Вот Олесь её Курвой и назвал.
– А в школу она как попадала?
Сергей пожал плечом.
– В школу Олесь детей на машине отвозил. Они кошку и дома закрывали, и из машины вытаскивали, она всё равно ухитрялась как-то их обмануть. Потом рукой махнули, ездит и ездит, главное, что она в здание школы не заходила. Однажды учительница Глеба заболела, класс раньше времени распустили по домам. Глеб дожидался отца во дворе школы и, от нечего делать, взялся задачку решать. Ребята из параллельного класса на переменке покурить вышли, увидели его и вздумали пошутить – тетрадку отобрали, посмеялись над чем-то. А Глеб взрывной, как отец, бросился отбирать тетрадку. Парни перебрасывали тетрадку один другому, а Глеб бегал между ними на своих ножках, пока не упал. Тут Курва и объявилась. Вначале налетела на того, что тетрадку держал, он как раз махал ею над упавшим Глебом, она нос ему поцарапала, щёку. Второй парнишка рот разинул от удивления, не сразу отреагировал, когда Курва прыгнула, глазом чуть не поплатился, кошка веко нижнее ему порвала. Такая вот Курва-защитница. Раз в год котят приносила, рожала на коленях у Глеба. Они коробочку для котят приготовили, поставили в комнате Глеба, а кошка решила спать на привычном месте, туда же и котят перетаскала. Глеб спать боялся, думал, придавит кого во сне. Обратно в коробку котят отнесёт, только ляжет, кошка их снова в кровать тащит. Поутру Олесь утопил котят. А во второй раз окотилась, так и не подошла ни разу к котятам. В конце концов, стерилизовали они её.
– А почему Курва дождалась бы тебя, если бы знала, что ты приедешь?
– А она на коленях у меня любила полежать. Каждый раз, когда я приезжал, заглядывала в мой домик поздороваться.
Не удержавшись, я тяжело вздохнула. Серёжа вопросительно взглянул на меня.
– Что ты? Котят пожалела? … Чего молчишь?
– Боюсь говорить, Серёжа.
В свете фар проезжающих автомобилей, я видела, как изменилось его лицо. Улыбка пропала, брови нахмурились.
– Ваша кошка умерла за несколько месяцев до смерти Насти. Помню, Настя писала, что кошка её защищала, устраивая кровавые бои с чужими в доме. Не думаю, что стоит проводить аналогию, Девочка. Выбрось это из головы.
Я поменяла положение, оперлась спиной на спинку кресла и спустила ноги.
– Стараюсь.
Некоторое время мы ехали молча. Я думала о том, что нам надо поговорить, но не решалась начать разговор. Серёжа словно услышал мои мысли и проворчал:
– Вернёмся поздно. Хотел позвать тебя в Кресло Правды.
Уродливое своей громоздкостью Кресло Правды переехало с нами из старого дома в новый и, по-прежнему, выполняло ту же функцию – служило местом прямых и непростых разговоров.
– Можно представить, что мы сейчас в Кресле Правды, – предложила я.
Он мельком взглянул на меня и отмолчался – не принял предложения. Я сделала ещё одну попытку:
– Серёжка, мы совсем перестали говорить друг с другом. Я понимаю, ты чувствуешь себя покинутым…
– Скорее, отброшенным за ненадобностью. И не выброшен совсем, и сейчас без надобности. Я тоскую, Маленькая. Тоскую по глазам твоим, которые лучатся только для меня, по смеху, адресованному только мне. У нас, к счастью, есть секс, и в момент близости я чувствую, что ты моя, как и прежде, но наступает утро, и ты ускользаешь в свою жизнь. В твоей жизни много людей и много забот, но нет места мне. – Сергей сосредоточенно смотрел на дорогу, наращивая скорость, умело обгонял машины, обогнав, скорость уже не сбрасывал. – Вернись ко мне, Девочка, мне трудно это говорить, но я уже отчаялся ждать. Иногда я хочу забыться и ничего не помнить, ни счастливого прошлого, ни тоски настоящего. Иногда хочу утащить тебя в какую-нибудь нору, где никто не посягнёт на твоё время, и смотреть, смотреть на тебя, не отрываясь, наслаждаясь возможностью не торопиться. Целовать тебя не спеша, смеяться пустякам, молчать, чувствуя твоё тепло. – Он вновь мельком взглянул на меня и спросил: – Маленькая, у нас всё это было. Как случилось, что мы утеряли наше единство?
«Наше единство мы не теряли, – мысленно ответила я, – у нас его попросту никогда не было, потому что в «мы» ты так и не научился жить». Подумала и промолчала. Обвинять не хотелось.
Машина летела домой, обгоняя попутные и устрашая водителей встречных автомобилей. Опасаясь столкновения, те давили на клаксоны, глядя искажёнными страхом и злостью лицами на Серёжу. Я вспомнила нашу самую крупную ссору, случившуюся несколько лет назад… поёжилась от озноба, вдруг увидев перед глазами старательно забытый взгляд Серёжи, и медленно, длинно-длинно втянула в себя воздух.
В детстве время тянется медленно, один день можно приравнять к месяцу, а то и к нескольким, из жизни взрослого. А у нас начало обучения деток верховой езде откладывалось уже месяц. Их уже не удовлетворяло катание на лошади вместе со мной или дедом, они хотели сами сидеть в седле. И страшнее всего было то, что ни Макс, ни даже Катя и вопросов уже не задавали, они молчаливо вздыхали, бросая украдкой укоризненные взгляды. Каждый день они приходили на конюшню и подкармливали пони морковью.
В одно из таких посещений я отошла к Красавице, и услышала разговор Кати с Кармен:
– Ты не сердись на меня, я же ещё маленькая, – шептала Катя, – мне пока нельзя самой, а папа занят на работе, у него времени на нас не остаётся. Вот освободится немножко и научит меня ездить на тебе. Ты потерпи, я же терплю.
Катькины сетования полоснули по сердцу, словно ножом. «Второй месяц отец не может найти время, чтобы посадить детей на лошадок. Сегодня воскресенье, значит, занятия опять откладываются на неделю, опять до следующей субботы, а там неизвестно, найдётся ли у него время».
– Стефан, седлай пони! – отдала я приказ. – Максим, Катя, быстро домой! Будем переодеваться!
– Куда, мамочка?
– Не куда, Котёнок, а для чего. Проведём первый урок выездки.
Детки переглянулись… и с криками радости заторопились из конюшни. Уже на улице я догнала их, подхватила на руки и закружилась. Катя завизжала от восторга, перекрывая визгом и мой смех, и смех Максима.
На шум на террасу вышла Маша, и Катя похвасталась:
– Мы сейчас кататься на лошадках будем! Мама, а папа переодевается?
– Нет, Котёнок. Папа ещё не приехал.
Радость детей мгновенно угасла. Катя осторожно спросила:
– Ты сама нас учить будешь?
Я покачала головой.
– Вас будет обучать мой учитель выездки.
– А кто это? – озадаченно спросил Макс.
– А я знаю кто! – выпалила Катя. – Он и сейчас с тобой занимается!
– Мой учитель очень строгий, и требует беспрекословного подчинения. Ослушаешься, сразу прекращает занятие!
– Стефан? – Катя рассмеялась. – Он не строгий, он добрый!
Макс гнул своё:
– Я думал, тебя папа учил.
– Меня обучал Стефан, Максим. Папа принимал участие в тренировках, когда ему позволяли дела.
Маша с сомнением качала головой, провожая нас глазами, и оказалась права.
Серёжа был взбешён.
Вечером, как только он вошёл в гостиную, дети бросились к нему, на бегу делясь впечатлениями о первом занятии. Услышав новость, Серёжа изменился в лице и поднял на меня взгляд.
– Когда ты прекратишь принимать самостоятельные решения, будто меня нет? – спросил так, что я отшатнулась, а Катя с плачем вывернулась из его объятий, бросилась ко мне и, обхватив меня за ноги, спрятала лицо в подоле. Наклоняясь, чтобы взять её на руки, я увидела в глазах Макса страх и растерянность, сын смотрел на меня, не понимая, что он должен предпринять. Решившись, он встал между мною и Серёжей, лицом к отцу.
Серёжа одумался и покаянно позвал:
– Котёнок, не плачь, иди ко мне! Я напугал тебя? Максим, прости, сынок.
Больше всего меня и поразило, и обидело то, что Сергей не посчитал нужным скрыть свой гнев от детей.
В ту ночь я не обнаружила в себе желания. Занятый обидой, Сергей вначале не заметил перемены, когда понял – встал с кровати, оделся и уехал.
Вернулся он назавтра вечером, без объяснений, где был. Я не спрашивала.
Жизнь пошла своим чередом, разговаривали мы в формате вопрос – ответ, сексом занимались, как и раньше, как только у Сергея возникало желание. Я отдавалась, но ответить на его желание мне было нечем.
Катя, к счастью, быстро забыла его гнев, каждый вечер она усаживалась к нему на колени, подробно рассказывала, как прошёл день, как вела себя Кармен, что говорил ей Стефан на занятии. Макс был вежлив с отцом, но общения избегал и старался держаться ближе ко мне.
За ту неделю я получила столько физического и духовного контакта с детьми, сколько не было за всё то время, как они, обретя самостоятельность в передвижении, занялись исследованием окружающего мира. Когда Серёжа был на работе, Катя ходила за мной хвостом, Макс время от времени отвлекался от своих занятий, прибегал проведать нас и, удостоверившись, что Катя рядом, наскоро целовал меня и убегал. Вечером, с приходом Серёжи, заступал на вахту вместо Кати.
– Ишь, сынок-то у тебя какой! С таким ничего не страшно. Защитник и опора.
Такой оценкой Максима Маша позволила себе прокомментировать нашу с Серёжей ссору. Я отмолчалась.
К вечеру пятого дня Андрэ пригласил меня в кабинет и попросил:
– Детка, расскажи, что происходит?
– Мне нечего сказать, Андрей, я не знаю. Я не хочу думать над тем, что происходит, не то, что обсуждать.
– Ну хорошо, посиди со мной. Я тебе Северянина почитаю.
Я устроилась под его рукой; склонившись ко мне, он, как всегда, читал стихи по памяти. Вскоре в кабинет заглянул Максим, дождался, когда Андрэ сделает паузу, и уведомил:
– Я потерял тебя. Мама, там папа пришёл.
– Благодарю, сынок. Прости, Андрей, я вернусь, и мы продолжим. – Я чмокнула графа в щёку и, надевая по дороге на лицо улыбку, поспешила встречать мужа.
Серёжа стоял посреди гостиной с Катей на руках. Катя рассматривала его лицо и водила ладошкой по его щеке. Наконец, она произнесла:
– Ты грустный. Ты устал, да? Если я тебя поцелую, ты развеселишься?
– Конечно, Котёнок, целуй скорее.
Катя собрала губки трубочкой и с силой прижалась к щеке отца. Серёжа засмеялся.
– Воот! Видишь? Ты смеёшься.
– Здравствуй, Серёжа.
– Здравствуй, Маленькая.
Он привлёк меня к себе свободной рукой и поцеловал в лоб. Вежливо выждав несколько секунд, я сделала попытку высвободиться, но он не отпустил и прошептал:
– Прости меня, Девочка.
Я физически ощутила напряжённое ожидание, окружившее меня со всех сторон. Серёжа смотрел просительно и грустно; Катя, сидя на его руке, не по-детски серьёзно смотрела сверху; Макс, взяв меня за руку, поднял головку и смотрел на меня снизу. Я улыбнулась, протянув руку, растрепала Серёжины волосы и вывернулась из-под его руки.
– Пойду посмотрю, что у нас с ужином.
Я сбежала от них, ожидающих от меня то, что я не могла дать.
Я не понимала себя и впервые в жизни не стремилась в себе разобраться. Я не нуждалась в покаянии Сергея, я не нуждалась в его взгляде, в его тепле, я не нуждалась в самом его присутствии в своей жизни. За эти пять дней я ни разу не задала себе вопрос: «А люблю ли я его по-прежнему?» Возможно, вопрос не возникал из чувства самосохранения, потому что ответь я на него, и тотчас возникнет необходимость что-то делать, что-то решать…
Проходя мимо кухни дальше, к входной двери, я захватила с вешалки чью-то куртку, толкнула дверь наружу и почти столкнулась со Стефаном.
– Куда ты? – спросил он. – Там дождь.
Не отвечая, я обошла его, двигаясь своим путём. «Надо найти укромное место, где никто ничего не будет от меня ждать, никто не будет ничего требовать, где не бывает вопросов, и нет ответов. Где не надо улыбаться, когда улыбаться нет сил».
Стефан догнал, накинул мне на голову дождевик и, обхватив за талию, куда-то поволок.
– Пусти меня, – начала отбиваться я. – Пусти, я хочу побыть одна.
Не слушая, он приволок меня к конюшне и втолкнул в её густое тепло. Я услышала тревожное ржание Красавицы, удар её копыта в ясли.
Голос Василича сердито окрикнул:
– Ннооо, ннооо, не буянь! Чего опять не так? Чего разволновалась?
– Василич, уйди, – сказал Стефан.
– Куда это «уйди»?
– Уйди отсюда, говорю.
– Чего это? … Ааа … ладно… пошёл.
– Не трезвонь там…
– Ну ты, Стефан… – Василич захлебнулся возмущением и закашлялся.
– Маше скажи, пусть ужин задержит, пусть скажет, что ещё не готово.
– Ага… понял… – последние слова Василич говорил уже за пределами конюшни.
Стефан открыл калитку стойла Красавицы. Кобылка кинулась ко мне и, пофыркивая, коснулась мягкими губами шеи.
– Ну что ты? Что ты, девочка? – Я обняла её за морду и, успокаивая, другой рукой погладила по холке. – Всё хорошо. Всё у нас с тобой хорошо.
Хорошо было так, что я плохо видела из-за слёз. Я привалилась к тёплому боку лошади, изогнув шею, она словно спрятала меня от мира.
Там, на конюшне, в её «объятиях», я и поняла, почему запрещаю себе думать над случившимся. Я вспомнила взгляд Серёжи, в тот момент, когда он произнёс «ты», обращаясь ко мне в своём единственном предложении: «Когда ты прекратишь…».
«В его глазах был не гнев, в его глазах была ненависть. Он ненавидел меня в ту минуту, потому и дети так испугались, и я отшатнулась будто от удара. Едва осознав это, я вспомнила слова Таты: «Любовь нельзя потерять. Она не иголка. Любовь можно убить». Убить. Любовь можно убить… Нет! Минутный гнев и даже ненависть забудутся, а любовь моя жива и будет жить!» Я похлопала Красавицу по крупу.
– Всё, девочка, мне пора. – Взявшись за гриву, я повела кобылу в стойло, всхрапывая, она послушно зашла внутрь, и я закрыла дверцу. – До завтра, девочка. Стефан, где та штука, которой ты меня накрыл от дождя?
Стефан сидел на огромном троне, который сам же и вырезал из цельного корня какого-то могучего дерева. Я улыбнулась, в рогатых объятиях трона Стефан был похож на мифический дух леса.
– Тебе короны не хватает, – сказала я, подошла и поцеловала его в щёку. – Благодарю, Стефан.
Он взял мои руки в свои ладони.
– Ты перестала смеяться. Твоё счастье… убили?
«Любовь можно убить…», – вновь всплыло в моей памяти. Я тряхнула головой.
– Нет, Стефан. Я не отвечу. Никому и никогда я не расскажу, что случилось. И сама забуду, по крайней мере, на жизнь свою влиять не позволю.
Придерживая надо мной дождевик, Стефан проводил меня до двери в дом, а сам отправился к себе в коттедж. Маша, увидев меня, громко и фальшиво запричитала:
– Ой, Маленькая, опростоволосилась я сегодня! Никак у меня жаркое не приготовится, ты уж прости меня!
Вместе с благодарностью к ней я почувствовала и вину – я вынудила её сделать выбор между мною и Серёжей и занять чью-то сторону. Я подошла и прижалась головой к её мягкому плечу.
– Спасибо, Маша.
Она сморщила нос.
– Пахнешь ты, Маленькая, будто с конём обнималась.
– Так и есть! – Я тихонько засмеялась. – Только не с конём, а с Красавицей. Она меня в тесные объятия заключила, всю голову губами ощупала. Пойду отмываться.
Маша наклонилась ближе и, забыв про запах, зашептала:
– Сергей Михалыч тебя искал, я соврала, что ты побежала на конюшню Красавицу свою успокаивать. Василич, мол, справиться с ней не может, потому тебя позвал…
– О чём задумалась?
Вопрос Серёжи вывел меня из воспоминаний, и я ответила:
– Вспомнила нашу ссору. Ту, что случилась, когда я деток без тебя на лошадок посадила.
– Почему ты вспомнила?
– Не знаю. Вспомнилось.
– Я так и не понял тогда, почему ты меня простила. Я был так ошеломлён неожиданностью прощения и так рад, что и разбираться не стал.
Примирение стало неожиданным и для меня.
Наступила суббота, и на этот раз Серёжа остался дома и сам занимался с детьми выездкой. Перед занятием он уточнил, учились ли детки падать? Я ответила:
– Нет. Стефан сказал, что учить их падать рано. В этом возрасте дети ещё плохо управляют своим телом.
Серёжа кивнул, и они начали работать.
Я смотрела и всё более и более восхищалась мужем. Сергей радовался успехам детей с такой же детской радостью, что и они, и огорчался так же глубоко, как огорчались детки, когда что-то не получалось. И при этом он оставался инструктором. Как это у него выходило, я не знаю, он будто раздваивался – одной частью себя он управлял процессом, другой – превращался в Катю, и сам скакал на Кармен. И ещё одна особенность восхитила меня – со Стефаном дети были сосредоточенны и серьёзны, а с отцом раскованы и веселы, они быстрее и легче обучались!
Третья особенность помимо восхищения вызвала у меня вопрос. Катя то и дело падала с пони на маты при занятиях со Стефаном и ни разу не упала, занимаясь с Серёжей.
– Как тебе удаётся каждый раз поймать и удержать Катю в седле? – спросила я.
– Я опережаю время, – спокойно ответил Серёжа.
– Что?! – Я рассмеялась ответу, как шутке.
Серёжа поддержал соскакивающего с Мустанга Максима, объявил:
– Максим, Катя, перерыв. – И повернулся ко мне. – Есть люди, которые все время не успевают и бегут за временем. Есть те, кто шагает со временем вровень. А есть мыслители, что опережают время. А раз так, стало быть, сознание не подчиняется законам течения времени, а точнее, сознание существует вне времени, и только мы в силу нашего миропонимания ограничиваем его.
– Согласна. Но время неотъемлемый атрибут пространства и подчиняется ему. И если сознание вне времени, то, значит, и вне пространства? Выходит, мы ограничиваем сознание не только рамками времени, но и рамками пространства?
Серёжа кивнул.
– Маленькая, я…
– Подожди, Серёжа! – Я потрясла головой. – Уму непостижимо. Безбрежность бытия не ограничена пространством, в бытии не существует и времени… и, следовательно, сознание растворено в бытии?! Или… бытие и есть сознание? Получается, правы те, кто утверждает, что каждой своей мыслью, в каждую секунду, каждый из нас участвует в со-творении Вселенной… Господи! – Я вновь потрясла головой. – Нет, это я потом обдумаю… вернёмся к нашей теме – как ты опережаешь время?
– Я предположил, раз человек может опережать время мыслью, значит, возможно и физическое опережение времени, по крайней мере, на малом отрезке, где время линейно. Помнишь, ты говорила, что мышечная активность начинается на мгновение раньше, чем обнаруживается электрохимический импульс в мозге?
– Да. Приказ мозга осуществить движение запаздывает по отношению к началу движения. Это было обнаружено экспериментальным путём и служит доказательством, косвенным, конечно, наличия такого феномена, как сознание.
– А ещё, помнишь, перед конкурсом в Карловых Варах мы пошли в тренажёрный зал отеля, и ты училась падать на случай, если Лукаш тебя уронит? Я тебя ронял, и мне же надо было успеть подстраховать тебя до того, как ты коснёшься пола. Мне это удавалось. Сознание жёстко фиксировало конечный результат, и время каким-то образом растягивалось.
– Хочешь сказать, ты на практике доказал, что время величина субъективная?!! – Я опять рассмеялась. – С ума сойти!
– Возможно. – Он равнодушно пожал плечами. – Если судить по примерам из жизни, то это не я доказал. Скорость течения времени у каждого своя – при равных условиях, один изнашивается быстрее, другой медленнее, один успевает больше, другой меньше.
Я смотрела в его глаза, в них одна за другой загорались искорки. Ласковым шёпотом он позвал:
– Маленькая…
Мой взмах руками совпал с движением его рук, принимающих меня в объятия, наши губы встретились. Мы целовались, целовались, как безумные, помня, что рядом детки…
– А потом ещё и сама попросила прощения, – поддержал мои воспоминания Серёжа.
– Просила. Я поняла, чего лишила тебя своим поспешным решением. Я лишила тебя первого восторга твоих детей. Первый, он потому бесценный, что уже никогда не повторится.
– Маленькая, я был взбешён не по этой причине. Если бы ты сама посадила деток на пони, то и ссоры бы не было. Стефан. Всегда и везде Стефан! – со злостью процедил он. – Он скоро во всём меня заменит!
– Но обвинил ты меня в излишней самостоятельности!
– Дети были рядом. Не мог же я при них тебя Стефаном попрекать! – Он сделал паузу, беря себя в руки, и уже спокойнее продолжал: – Наши дети не капризны и не требовательны. Они умеют терпеливо ждать. Я благодарен, что ты воспитала их такими. Но на тот момент мне было бы, наверное, легче, если бы они требовали и упрекали. Катя каждый вечер встречала со словами: «Папочка, ты устал? Дай я тебя пожалею!», а Макс держал за руку так, будто стремился своими детскими силёнками поддержать меня. Я жил в постоянном чувстве вины перед ними и ничего не мог изменить, всё моё время поглощала стройка. Помнишь? В доме как раз отделка началась, любая мелочь требовала внимания. А тут ещё и дело не двигается… Приеду, работа кипит. В бригаде мастера хорошие. Подрядчик проверенный, чьими услугами я пользовался не раз. А законченного ничего нет.
После нашей ссоры, я поехал в дом, пива взял, решил с мужиками по душам поговорить. Бригада была собрана из приезжих, и ночевали они там же в коттедже. Среди мастеров дед был, они его так и называли – Дед. За пивом он мне рассказал о причине простоев, о воровстве материалов, сам провёл по дому, показал, где они нахалтурили, потому что прораб требовал экономить материалы. Сказал, что время тянут специально, потому что другого заказа пока нет. Если быстро сделают, без крыши над головой останутся.
Утром я поехал в офис подрядчика. Прораба выгнали, а бригаду по моей просьбе оставили. Оставил я их и не пожалел, Дед оказался человеком слова. – Серёжа взглянул на меня. – Хорошо они нам дом отделали?
Я кивнула.
– И в дом мы въехали с началом осени, как я и хотел. – Он усмехнулся. – С сегодняшнего дня посмотреть, так выходит, ссора помогла дом достроить.
– Почему ты не рассказал мне о трудностях?
– Зачем? Маленькая, я не справился с элементарным выбором между главным и срочным. Главное в моей жизни – ты и дети, именно на главное я не нашёл времени. Ты решила вопрос сама и правильно сделала! А потом я не справился с ревностью. И сначала даже не понял, что натворил. Уладил дела, ехал домой и мечтал окунуться в твой аромат, косы твои распустить и зарыться в них лицом. Получил и аромат, и тело, но без тебя…
