Кае де Клиари
Рарок и Леса
Глава 125. Бог есть любовь
Руфус-проповедник снова молился в одиночестве. Признание Гюрзы окончательно выбило его из колеи, и заставило мучиться больше, чем, если бы она вместо слов любви бросила ему в лицо всю неприязнь и презрение, на которое способна женщина.
Но этого не было. Наоборот, девушка долго, искренне и нежно рассказывала ему о том, как он ей нравится, и что она никогда не встречала мужчин подобных ему, и вероятно никогда больше не встретит, потому что таких, как он, конечно же, больше нет на свете, ведь он такой единственный, ни на кого не похожий.
В конце она открыто призналась, что любит его, что не мыслит без него свою дальнейшую жизнь, и если он её отвергнет, то она, может быть, и не умрёт, но проведёт остаток жизни в одиночестве, потому что никто на свете ей больше не нужен.
Это окончательно сразило бедного Руфуса, тем более что он знал, что девушка говорит правду – под действием этого наркотического обезболивающего лгать было невозможно!
Потом, когда действие лекарства начало проходить, Гюрза, как обычно, долго плакала и просила прощения. Сегодня она также просила его забыть все её слова, не принимать близко к сердцу ничего, что могло бы его обеспокоить, причинить какие-либо неудобства…
Забыть… Как такое можно забыть? Он тогда даже двух толковых слов оказался связать не в силах. Так, бормотал какую-то успокоительную ерунду, пока девушка с выражением ужаса на лице не зарылась лицом в подушку. Тогда он пожелал ей доброй ночи, велел звать «если что», и… сбежал!
Позорно сбежал. Правда, не забыл сказать своей доброй помощнице, чтобы она присматривала за Гюрзой, и «если что», сразу сообщила ему, но после этого всё же сбежал. Недалеко сбежал – сюда, на безлюдный этаж в свою любимую нишу.
До нынешнего дня Руфус был уверен, что он не привлекателен для девушек, и у него были на то основания. Об этом не знала даже Маранта. Всё случилось, когда Руфус был ещё совсем юн, но уже известен во многих местах населённого мира…
.......................................................................................................
Девушка, от одного вида которой его сердце трепетало, как крылышко бабочки под порывами ураганного ветра, была чуть помладше него, но держалась с достоинством существа, как бы даже более взрослого и опытного, чем какой-то там мальчишка. Нет, она не была с ним ни холодна, ни надменна, но… Впрочем, даже веди она себя грубо, Руфус врядли заметил бы это, настолько он был ослеплён совершенством её красоты. (Правда, кое-кто утверждал при нём, что это совершенство весьма относительно, что эта красота ненадолго, что она, всего лишь свежесть и очарование юности, которое не будет иметь продолжения в зрелом возрасте. Но Руфус ничего этого слышать не хотел.)
Они встретились, когда он приезжал в Золас-град, чтобы навестить там местную общину инциатов, которая разрасталась всё больше и больше. Девушка тоже была не из местных, она приехала из небольшого городка по каким-то своим делам, которые неожиданно затянулись. Судьба свела их в гостинице.
Возможно, неискушённый и вечно погружённый в себя Руф, прошёл бы мимо своей симпатичной соседки, но на беду гостиничные служанки, тоже состоявшие в общине, какого-то ляда задумали свести их вместе. Стареющие кумушки, с которыми юный богослов успел подружиться, конечно, не желали ничего дурного ни ему, ни ей, но… именно они открыли ящик Пандоры, который, как известно не стоит трогать из любопытства, даже если намерения самые добрые.
Руфус едва не забыл о цели своего визита в Золас-град! Когда его столкнули с чудесным созданием по имени Гелис, весь остальной мир перестал существовать для него. Ну, и, как водится у подростков, едва подступивших к порогу зрелости, его красноречивый, тренированный, изысканный язык, благополучно прилип к нёбу.
По счастью, (а может на беду), Гелис оказалась девушкой общительной, в меру болтливой, в меру смешливой, в меру скромной. Скоро язык Руфуса пришёл в своё нормальное состояние, и он почувствовал себя при встречах с ней уверенней. Нет, они не проводили время вместе, а лишь встречались в гостинице, где жили и болтали о том, о сём. Руфусу казалось, что Гелис с каждым днём смотрит на него всё более благосклонно. Она и в самом деле смеялась его шуткам, с интересом слушала, когда он рассказывал что-либо, а иногда даже спрашивала совета у «умненького мальчика» или делилась каким-нибудь незначительным девичьим секретом.
Кумушки и здесь постарались – подсказали парню, что у девушки на днях будет День рожденья, и тогда Руфус подарил ей самое дорогое, что у него было – книгу жизнеописания Инци, доставшуюся ему от любимого учителя – Микаэля Панкратия. Гелис подарок взяла и сердечно поблагодарила Руфуса, сказала, что всегда интересовалась учением Инци, и даже ходила на собрания инциатов, чтобы послушать, о чём они там говорят. (Кстати, Руфус так и не узнал, принадлежала ли Гелис к церкви Инци или нет. На своих проповедях он её не видел ни разу.) Руф был так счастлив и так доволен своим успехом, что даже не заметил, что Гелис и не подумала пригласить его к себе на торжество.
Удивительно ли то, что душа парня воспарила к небесам? Тем более, что сердобольные кумушки подбадривали и поощряли юного недотёпу к дальнейшим действиям. Кто, когда и зачем придумал такое сводничество? Если это был человек, то его душа, скорее всего, горит в Преисподней. Но вероятнее всего это был не человек, а Враг рода человеческого, который пребывает в Преисподней целиком – душой и телом.
Всё же Руфус, «умненький» и начитанный мальчик, был совершенно неискушён в самом главном свойстве всех живых созданий Земли – в любви, конечно же. Слова признания рвались из его сердца, но не могли сойти с языка! И тогда, он внял ещё одному гибельному совету – написать девушке о своих чувствах в письме и подбросить его Гелис.
Позже, когда ничего уже было не исправить, Руфус долгие годы со стыдом и ужасом вспоминал о том, что написал в этом письме. Правда, в последнее время воспоминание об этом безумстве вызывало у него лишь горькую улыбку. Рана зарубцевалась, но шрам остался, и напоминал о себе время от времени до сих пор. (Тот, кто придумал, что время лечит, пусть попробует отрезать себе палец, а лучше всю руку, а потом всю оставшуюся жизнь, глядя на обрубок, утверждает, что вылечился.)
Что было в письме? Любовный бред, что же ещё! Великое святое безумство, которое повторяется каждый раз, когда пламя любви затмевает разум. Зачем это пересказывать? Тот, кто умеет не лгать себе, найдёт эту блистательную ахинею в кладовых своей памяти. Тот, кто ещё не испытал что-то подобное… пусть испытает и будет счастлив, потому что это здорово!
Правда, Руфусу тогда счастье не улыбнулось. Они не виделись пару дней, и эти дни были для Руфа не из лёгких. Он почти не спал, не мог ни о чём думать, кроме предмета своего вожделения, метался от надежды к отчаянию и наконец, совершенно измучился. И тогда он сделал вторую ошибку – написал ещё одно письмо, не дождавшись ответа на первое.
Они встретились ранним утром. Точнее, он увидел Гелис издалека, раньше, чем она его заметила. И… сердце мальчика упало…
Всё же Руф был проницательным парнем, способным видеть то, что скрыто от других, способным понимать знаки, которые Природа посылает своим детям, но которые большинство людей разучилось читать.
То, как Гелис двигалась, как она шла, как разговаривала со знакомыми, как смотрела по сторонам, всё это говорило Руфусу о гибели его надежд и чаяний. Он понял, что всё пропало, и мир вдруг разом потерял свои краски, потускнел и съёжился. Руф едва не сбежал ещё до того, как что-то сказал и услышал первое слово от той, от которой ждал слов любви или хотя бы благосклонности. Потом, обдумывая то, что произошло тем утром, он даже жалел, что не сделал этого. Да, это выглядело бы нелепо, но помогло бы избежать того, что случилось потом.
А случилось в то утро следующее – Руфус не сбежал, он подошёл к Гелис на ватных ногах и, молча, уставился на неё с видом ягнёнка, явившегося на добровольное заклание. Тон, которым заговорила с ним Гелис, можно было охарактеризовать, как скучающе-презрительный. Почему-то девушка не смотрела при этом парню в глаза.
– Руф, – начала она негромким холодным голосом, – не знаю, что на тебя нашло…
Её дальнейшие слова он слышал, как сквозь толщу воды. Она сказала тогда, чтобы он выбросил всё это из головы, что она не чувствует к нему ничего «такого», что, наверное, это на него весна так действует, и он сам себя во всём убедил и вообразил себе невесть что. Руфус попытался было вяло возражать, но эти его попытки были решительно пресечены. Гелис заявила, что вообще не любит такой тип мужчин, к которому принадлежит он, и настоятельно попросила, чтобы он оставил её в покое. Впрочем, они могут быть друзьями.
Несмотря на то, что всё сказанное Руф уже предвидел, он был раздавлен. Нет большего унижения для парня, чем то, которое может доставить ему девушка. И самое ужасное было то, что она была совершенно права! Руфус понимал это. Ведь ни одна девушка не обязана отвечать парню взаимностью, только потому, что он в неё влюбился. И всё же…
Теперь он, конечно, понимал, что должен быть благодарен Гелис за эту отповедь. Она осадила его резко, но не зло. Честно дала понять, что они птицы разного полёта, ничем не обидела и не пыталась смеяться над его чувствами. Сейчас он это понимал, но тогда…
Тогда Руф даже уйти не смог с достоинством. Промямлил что-то и двинулся куда-то боком, в то время, как Гелис повернулась к нему спиной и удалилась, гордо вскинув подбородок и громко щёлкая каблуками. Ему ничего не оставалось, как запереться в своей комнате, где он и провёл остаток дня, сказав пришедшему за ним члену общины, что плохо себя чувствует. (Это не было ложью.)
Они сталкивались ещё, и ещё разговаривали. Руфус, хоть и понимал, что всё кончено, делал слабые, неуклюжие попытки завоевать расположение Гелис, но прежней непринуждённости в их беседах уже не было, хоть через некоторое время девушка смягчилась и стала вести себя с ним более приветливо. Руфус старался говорить с ней о вещах посторонних, но они периодически возвращались к теме любви, и тогда Гелис, немного тактичнее и сдержанней повторяла ему то, что сказала тогда.
Наконец, они поссорились. Из-за чего? Руфус этого уже не помнил. Из-за пустяка какого-то. Но Гелис тут же воспользовалась этим, как поводом, чтобы показать себя пострадавшей и преследуемой помимо её воли, а потому несчастной.
Руфус пришёл в отчаяние. Меньше всего на свете он хотел бы, чтобы кто-то из-за него страдал и был несчастлив, а тут выходило, что он доставляет несчастье не кому-нибудь, а любимой девушке, к ногам которой он с радостью положил бы собственную жизнь. Нет, этого он не мог допустить!
Хорошенько поразмыслив, Руфус решил, что его попытки что-то наладить и исправить, приносят лишь вред и страдания той, кого он мечтал сделать счастливой. Выход был один – уйти, исчезнуть с её горизонта, что Руфус и сделал немедленно.
Собрать свои нехитрые пожитки, состоящие в основном из книг, было для него делом нескольких минут. Ещё минут десять у него ушло на то, чтобы найти попутчиков, согласившихся подбросить его до Форта Альмери. И вот одним прекрасным утром начинающегося лета, он покинул Золас-град, оставив после себя два письма – одно для общины очень полюбивших его инциатов, а другое для Гелис, с извинениями за причинённое зло и признанием того, что он во всём ошибался. (В чём именно он ошибался, Руфус не уяснил даже для себя самого, но извинение в совершённых ошибках должно было, по его мнению, успокоить девушку, которая бывало, высказывала сожаление о том, что Руфусу пришлось страдать от неразделённой любви.)
Что случилось с самой Гелис, и какая была её дальнейшая судьба, так и осталось неизвестным. Известно лишь то, что она вскоре тоже покинула Золас-град, а незадолго до отъезда в разговоре с теми же кумушками заявила, что этот Руфус такой же, как и все мужчины – сначала попытался закадрить, а потом сбежал…
Между тем, молодой проповедник остался со своей печалью один на один. Конечно, он в молитвах поведал своё горе Инци, но тот не ответил ему. Впрочем, Руфус и не рассчитывал, что Инци будет каждый раз удостаивать его беседой. С подобными проблемами люди должны справляться сами, иначе им смысла нет вылезать из младенческих пелёнок, а значит и жить, потому что жизнь предполагает самостоятельность.
Молитвы приносили успокоение, но не забвение. Память ежедневно и ежечасно возвращала юношу к событиям, произошедшим в Золас-граде во время этого, второго его посещения злополучного города. (Во время первого, двенадцатилетнего, тогда, Руфуса, дважды едва не убили.) Приглушить боль и отвлечься помогли забота о пастве, всё время пополняющейся новыми членами и… починка-производство обуви. И то, и другое досталось ему от предыдущего священника, недавно покинувшего этот мир и не успевшего выслушать последнюю исповедь своего ученика.
Руфус пережил, не сломался, выпрямился, но в душу глубоко запали слова Гелис о том, что он принадлежит не к тому типу мужчин, который нравится девушкам. Он это так для себя понял. Что ж, что дано, то дано, а чего нет, о том бессмысленно сожалеть. Возможно, Творец предназначил его для других целей, а Инци об этом, несомненно, знает и одобряет. Так о чём же тогда печалиться ему – скромному служителю своего Бога?
......................................................................................................
Эти события произошли более трети его нынешней жизни назад. Нет, Руфус не перестал глядеть в сторону женщин, но он смирился со своим положением. По крайней мере, ему так казалось до встречи с Гюрзой… И вот, теперь мир перевернулся с ног на голову! Гюрза была сейчас в том же возрасте, что и Гелис тогда, но отличалась от неё, как… ландыш от подсолнуха!.. Руфус чувствовал себя рядом с ней старым, чуть ли не древним, а ещё грубым и неуклюжим. Этакий медведь в одеяниях священника. (Впрочем, сейчас костюм Руфуса был священническим лишь наполовину, а наполовину охотничьим. Так удобней в дороге.)
Но это всё детали, главное суть – Руфус был потрясён признанием девушки, к которой сам испытывал какие-то особые, непонятные ему чувства. («Отеческие, ну, конечно, отеческие!» – убеждал он сам себя, прекрасно понимая, что это не так.) Ему очень хотелось сказать себе, что раненая девушка бредит, и на её слова не стоит обращать внимание, тем более, что она сама так утверждала, когда действие лекарства шло на убыль. Но он знал, что это будет ложь.
Гюрза говорила правду – она любила его. Любила, несмотря на разницу в возрасте. Любила, несмотря на то, что они, по сути, очень разные люди. Любила и всё! Так что же ему делать?
Руфус был в смятении. Ответить на её любовь? Немыслимо! Как он может сделать это, как? Даже представить невозможно такую пару – воистину, красавица и чудовище! Нет, этому не бывать. Испортить жизнь ещё одной девушке? Он же не чудовище в душе…
Руфус вошёл в знакомую нишу, где всё было, как он оставил, когда молился в прошлый раз. Он задёрнул тяжёлые гардины и привычным движением опустился на колени перед маленьким распятием, стоящим на подоконнике.
– О, великий Инци!.. – начал он, прикрыв веки и слегка раскачиваясь.
– Знаешь, что, я ведь и обидеться могу! – раздался рядом знакомый голос.
Руфус резко обернулся и, не удержавшись на коленях, завалился на бок, судорожно хватая ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег! Инци сидел на боковой скамейке справа от него и улыбался! Сейчас он не был прозрачным, как во время их последней встречи двадцать лет тому назад. Он выглядел совершенно живым, и даже на руках и ногах его не видно было следов от гвоздей.
– Мало того, что ты вторично отвергаешь любовь, ниспосланную Небом, – продолжил Инци, погрозив Руфусу пальцем, – так ты ещё и меня замечать, не желаешь. Обращаешься к этому изображению, в то время как я сам сижу здесь перед тобой!
Руфус, по-прежнему, не мог говорить. Весь, дрожа, словно его била лихорадка, он потянулся к Инци, схватил его руку обеими своими и прижался к ней лицом! Инци не отнял руки, а положил другую свою ладонь на голову Руфуса.
– Здравствуй! Здравствуй, мой вернейший ученик и последователь, я тоже рад тебя видеть! – проговорил Инци, всё так же улыбаясь.
– Ин-ци!.. – хрипло вымолвил Руфус, губы которого всё ещё дрожали и отказывались повиноваться.
– Говори! – приказал Инци. – Говори, ибо время дорого, как для тебя, так и для меня.
– Так много… – захлёбываясь говорил Руфус. – Вопросов так много!..
– Ну, так задай их! – ответил Инци. – Не обещаю ответить на все – кое-что ни тебе, ни кому-либо иному знать не положено, а на некоторые вопросы ты и сам не хотел бы знать ответ, так их и задавать не стоит. Спроси о том, что тебя действительно волнует.
– Верентий? Мара?..
– Они со мной. Я знаю, что ты до сих пор скорбишь о них, а я скорбел уже тогда, когда они решили стать гладиаторами. Эх, эта пара была способна на большее! Несоизмеримо большее, чем то, что они успели за свою короткую жизнь. Но Создатель всегда предоставляет чадам своим множество жизненных путей. Увы, люди не способны видеть их все, и чаще всего выбирают самый простой, он же самый неверный. Впрочем, это не про твоих друзей. Их путь не был самым неверным, хоть он и не был единственно правильным. Они тогда выкупили собой тебя! За это им и честь, и слава, за это я им безмерно благодарен! Но теперь вот, их сын в большой беде, и пред ним, как водится, несколько путей, часть которых ведёт к счастью, а часть к гибели. Рарок замечательный юноша, он мне очень симпатичен. Надо же – гладиатор с задатками рыцаря! Но выбор пути труден, и он легко может оступиться.
– Я могу ему помочь?
– Увы, нет. Был бы он рядом – смог бы, но он далеко. Так что вся надежда на твою племянницу.
– На Лесу?!
– На неё, на кого же ещё? Зоя ещё слишком мала, а других племянниц у тебя пока нет. Леса рядом с этим парнем, хотя, увы, не с ним. Но она девочка непростая, и со временем сможет даже зло изменить во благо, а значит, поможет сыну Мары и Верентия, и не только ему одному. Если сама выдержит все испытания, конечно же. А я думаю, что она выдержит, я доверяю ей, и ты доверяй. А теперь, будь добр, спрашивай дальше!
– Мы ведь сейчас не в нашем мире?
– Да. Вы провалились в одну из пространственных пазух, что-то вроде кармана, возникшего в результате катастрофы. Я был бы рад объяснить тебе всё подробнее, но боюсь, тебе не хватит знаний, чтобы это понять.
– Много наших людей пошло на разведку, чтобы выяснить, откуда идут монстры, так долго терзавшие человечество. Я очень боюсь за тех, кто пошёл с отцом и сэром Галлем…
– Я тоже. Они сейчас в самом сердце того, что стало здешним злом. Сказать, что они в опасности, значит, ничего не сказать! Они в страшной, смертельной опасности и даже если их поход закончится успехом, не все могут вернуться из него живыми. Но люди крепчают в борении и труде. Нельзя останавливать тех, кто, не щадя себя, идёт в битву с врагом! Они совершают благое дело, и я верю в их победу. И тебе предлагаю верить вместе со мной. Похвально, что ты беспокоишься, прежде всего, о других, но теперь спроси о себе, ибо время нашего свидания заканчивается.
– Инци, – голос Руфуса, окрепший было во время их разговора, снова сорвался, – ты сказал, что обе любви ниспосланы мне Творцом. Неужели Гелис…
– Была бы тебе прекрасной женой, если бы вы оба повели себя несколько иначе. Да, не всё тогда зависело от тебя, поэтому не вини себя одного, но ты многое мог бы в тот раз сделать по-другому. Я знаю, что тебе это было трудно, но ты мог бы, уж поверь мне. Если бы не отступился и проявил настойчивость – был бы сейчас счастливым мужем и отцом двух прекрасных детей. Но, повторяю – не надо слишком строго судить себя за всё, что было. Любовь, это выбор и дар для двоих, а у вас тогда не получилось друг друга понять. Не вышло оценить и воспользоваться этим даром одновременно. А теперь я приказываю тебе – отпусти Гелис, прости её и себя, не думай больше об этом. Тебе не стоит беспокоиться о судьбе этой девушки. Она счастлива, по-своему, как по-своему будешь счастлив ты, если сам всё не испортишь. Спрашивай ещё, поторопись!
– Инци! Неужели Гюрза?..
– Вот непонятливый! Разве я невнятно выразился о даре, ниспосланном тебе Творцом? Что ты слышал о сочетании таких понятий, как «Бог» и «любовь»?
– Бог, есть любовь… – пролепетал Руфус, чувствуя, что его бросает в жар.
– Правильно, и это истинно так! И ты это прекрасно понимаешь. Так неужели я тебе должен объяснять сейчас что-то дополнительно?
Руфус почувствовал, как краска заливает его щёки. Он всё понял, но ему хотелось узнать ещё так много!.. Влюблённый священник поднял голову, и… в изнеможении закрыл глаза – скамейка на которой только что сидел Инци, была пуста.
