Илья Свободин
Культ свободы: этика и общество будущего
2 Родо-племенной атавизм
– Право и договор
К счастью, даже социал-демократия не вечна и есть надежды, что наследование рано или поздно будет истреблено. Но настала пора поставить вопрос об морально-формальных основаниях для этого жестокого акта. Основаниях, подходящих для общества будущего. Итак представим, что власть торжественно почила в бозе и мы живем в свободном обществе. Какой вред может быть от наследования там? Тем более, что в отсутствии власти, вряд ли станет возможным зарабатывать безумные состояния. То есть наследования умеренного, скромного и ограниченного?
Начнем с формальной точки зрения. Разве добровольный договор не является единственным принципом свободы? Является. Только к наследованию это никак не относится. Но разве право собственности не дает право распоряжаться ею? Дает кое-какое. Только к наследованию это опять никак не относится.
Все права, которые, напомню кстати, являются следствием договора, присущи человеку пока он жив. Умерший, как ни прискорбно, правами не обладает. Ни его тело, ни его имущество, ни даже его имя ему уже не принадлежат. Это все принадлежит живым, которые делят это по принятым между ними правилам. В конце концов большинство уже догадалось, что мертвые не могут вечно наблюдать за нами сверху и силой своего бессмертного духа охранять свои тленные останки, отравляя живым жизнь. Право собственности – это исключительная привилегия на доступ к ресурсам. Соответственно, когда субьект перестает физически существовать, исчезает и его привилегия. Ибо все необходимое ему он уже имеет в достатке.
Все мы можем желать чего угодно после нашей смерти. Мы можем даже еще при жизни заключить договор об этом с небом, или, с чуть большим успехом, с кем-нибудь из остающихся. Договор, который мы при всем желании не сможем форсировать после смерти и который, увы, имеет все шансы обнулиться в роковой момент. До тех пор, пока не будет кого-то – знакомых, гарантов, общества, или чего-то – вероятно памяти и совести, кто будет его охранять. То же случится и со всем имуществом. С моментом смерти оно становится бесхозным. Вымороченным. Даже могила. Но раз уж так принято в этом мире, будем считать, что могила – приемлемое имущество для мертвеца. Пусть пользуется какое-то время.
Но может быть завещание – какой-то особый договор? Недаром он такой привычный и естественный?
Конечно особый. Достаточно вспомнить, как с ним обращаются. Составляют в тайне, прячут в сейфе, врут налево и направо. Что же это за договор такой?! Добровольный?! Между кем и кем?! С кем договаривается завещатель, если завещание вскрывается, когда он уже не в состоянии даже слово молвить, не то что подпись подмахнуть. Наследники поставлены перед фактом. Даже в случае неожиданного подарка живой человек может отказаться от него. А тут? Завещатель раздает милости и назначает одних – победителями, других – проигравшими, третьих – распорядителями. С тем, чтобы последние вручили имущество, когда наследник достигнет 40 лет, женится, родит троих детей и разведется. Бред, достойный всего нынешнего цирка.
Да и с точки зрения здравого смысла, завещание – нечто дикое. Если договор – абсолютно понятная и рациональная вещь, то насколько вообще логично умирающему распоряжаться "своим" имуществом? Да оно уже не его. Он уже перестал им пользоваться. Навсегда! А поскольку он бессилен что-либо с ним сделать, любой договор в такой ситуации должен быть признан недобровольным. Человек банально вынужден как-то что-то придумывать, чтобы избежать своры и дележки, которая, однако, все равно последует.
Договор может быть только добровольным и не односторонним. Завещание – не договор, а насилие над противоположной, произвольно выбранной "стороной", и как всякое насилие, должно быть безоговорочно отвергнуто. По сути же это – благое пожелание. Желать говорят не вредно, но увы, только не в нашем случае. Этичные наследники в любом случае обязаны распорядится имуществом по совести.
Практичный человек может возразить – раз нельзя завещать, можно подарить. Конечно, всегда можно найти лазейку. Люди способны придумать массу вещей, чтобы испортить то хорошее, что с таким трудом придумали другие. Но не надо забывать, что основа свободного общества – все таки этика, а не хитрозадость. И с точки зрения этики, подарки, заменяющие завещание – то же самое. Даже если формально они более приемлемы, неформально к ним применимо все, сказанное выше. И ниже.
– Детерминизм выживания
Наследование противоположно договору, потому что договор – основа публичной сферы, а наследование – сговор между близкими. Как и любой сговор, наследование ведет нас назад в мутные времена пещер и эволюций.
Желание укрыть собственность в семье чем-то напоминает ограниченность хомяка. Пока человек добивается успехов и набирает социальный вес, только больные на оба полушария могут негодовать. Личное стремление к успеху и ресурсам – это норма, ресурсы необходимы для жизни всем и каждому. Но в чем смысл семейного накопления? К чему эти вечные запасы? Семейное, родовое, клановое и мафиозное накопление – пережиток родо-племенных времен, когда не было возможности договора, когда единственной жизненной целью было само выживание в постоянной борьбе с прочими группировками, а не честное производство благ для всех, как предполагается делать в свободном обществе. Накопление впрок, про запас и на черный день необходимо, когда нет уверенности что дети смогут получить доступ к ресурсам, что они будут обречены пресмыкаться и унижаться. В мутные времена наследовалось все, даже профессия, место и клиентура. И сейчас еще так? Ну, а кто тут говорит, что мы живем в свободном мире? Мы о свободе пока только мечтаем, хоть и в настоящем времени.
Стремление к выживанию через накопление собственности в те мутные времена было правильно. Но оно неправильно сейчас – оно не позволяет выжить. Нельзя быть свободным когда остальные не свободны. Охомячивание само порождает угрозу насилия и нового детерминизма. Никому не нравится, когда хомяки гребут под себя, пока все остальные честно помнят о будущем коллектива и человечества. Наше время не родо-племенное, семья уже не выживает, она не самодостаточна. Будущее обеспечивается не наследством, а всем обществом. Оно – залог последующего порядка, гарант стабильности общественных норм. Наследование подрывает эти нормы и ставит под угрозу выживание семьи. Оно отрицает само себя. Не об этом ли нам напоминают судьбы всяких мафиозных кланов? Я имею в виду тех, кого уже посадили, а не тех, кто только готовится к этому торжественному моменту.
Интересно сравнить хомячную сущность клана, озабоченного самосохранением, с нормальной коммерческой компанией, ориентированной на честную конкуренцию. Личные связи в компании не мешают формальным. Компания действует в рамках рыночных норм, тогда как клан противопоставляет себя рынку. Партнеры ставят этику выше личных отношений, тогда как у сообщников своя собственная этика – как принято между своими. Нет ничего удивительного в том, что клановая этика в итоге всегда приводит к несправедливости и насилию. Если партнеры четко и честно делят собственность, то кланы, ордена и прочие мутные конторы собственность консолидируют. У друзей нет "главы", а глава клана – это патриарх, пахан, старейшина или вождь, распределяющий блага. Между партнерами справедливость – честность и оценка по результатам. Клановая справедливость – преданность и вручение права на владение по родству или членству. Эта параллель иллюстрирует сходство наследия и сговора, и их отличие от свободных отношений. Или наследование, или рынок. Или этика, или сговор.
– Смешение личного и публичного
Наследование – нечто, перетаскивающее собственность из публичной в личную сферу, а потом, возможно, – опять в публичную. Ни к одной из сфер общества – ни к рынку, ни к любви, это действие отношения не имеет. Почему к рынку – понятно. Никаким обменом, тем более эквивалентным, тут и не пахнет. Формализация подобного обмена разрушила бы личные отношения, а собственность могла бы уплыть на сторону. Но почему к любви? Ведь наследование – самая естественная вещь! Мораль личной сферы основана на жертве, т.е. безвозмездной передаче собственности. Если рынок требует одних человеческих качеств, то семья – противоположных. И материальные жертвы в личных отношениях абсолютно необходимы. Не менее естественно и воспитание детей – это сплошная родительская жертва. Разве не естественно ее дополнить наследством? Разве семья не альтернативный способ перераспределения собственности?
Ну вы прямо завалили меня глупыми вопросами. Конечно, ответ – нет.
Во-1-х, личная жертва – прежде всего отказ себе в чем-либо, иначе это не жертва, а профанация. Что общего между личной жертвой и завещанием имущества, которое так или иначе оказывается ничейным?
Во-2-х, какова цель истинной жертвы? Помощь и поддержка. Что предполагает нужду в такой помощи. Какой смысл помогать тем, кто и так успешен? Помощь успешным, это не помощь, это какой-то хитрый финансовый проект на будущее. Но какой такой проект планирует умирающий? Что общего между помощью нуждающимся и наследованием? Между добровольной жертвой и вынужденным, полу-обязательным "даром"?
В-3-х, семья, как социальная структура, нацелена на "производство" людей, т.е. на придание иного, нематериального смысла существования экономическому рациональному агенту. Воспитание детей это не инвестиции в будущее, как любят думать некоторые, это совсем иной нравственный мотив. Причем этот мотив существует параллельно с социально-рыночным. Наличие семьи вовсе не мешает человеку стремиться к материальному успеху, делать карьеру, добиваться финансовых или творческих результатов. Семья и дети существуют в иной плоскости. Как оказывается, что все социальные результаты вдруг превращаются в "инвестиции" детям?
Кроме того, само производство "людей" предполагает воспитание в них чего-то иного, чем материальная оболочка и ресурсы, способствующие выживанию. Придание будущим участниками договора неоправданных благ заранее деформирует их позицию и отношение к другим, уничтожает дух свободы вместо того, чтобы укреплять его в них. Развращение подарками отдаляет человека от свободы и превращает в раба благополучия. Развращенные рабы плодят себеподобных, а не воспитывают людей.
В-4-х, жертва и даже помощь не имеют ничего общего с распределением собственности. Собственность есть статус, успех, результат социальной активности. Это не столько сами экономические ресурсы, сколько их символ. Помощь – это не символ, а самый что ни на есть натуральный ресурс, сущностно необходимый. Помогать, одаривая капиталом – нонсенс.
В-5-х, любые права собственности – это социальный договор. Частная собственность – то, что по договору принадлежит конкретному человеку. Однако, по необьяснимым причинам, завещание всегда предполагает обращение к обществу. Завещателю необходима третья сторона, чтобы помочь разобраться со своей собственностью. И не просто со своей – а еще и со своими близкими, с теми, отношения с кем лежат вне публичной сферы и любых договоров. Не предполагает ли такой казус фактическое обнуление договора?
Человек, не желающий чрезмерно усложнять жизнь близких свой смертью, заранее заботится о всех финансовых неприятностях, связанных с этим. Например, отложив на этот черный день чуть больше месячной зарплаты. Что плохого тогда в таком "наследовании"? Конечно ничего. Месячной зарплаты хватит как раз на скромные похороны. Все остальное наследование – одновременно как прямой способ разрушить публичную сферу, так и косвенный – личную. В публичной – разделить ее на личные куски и растаскать по семейным углам. А в личной?
Сколько склок и ненависти возникло в отношениях, которые были идеалистично нематериальны, пока насильственно не погружены в рыночные материи? Каково умирающему или тем более вполне живому воображать свою смерть, представлять как родственники будут ссориться и костить безвременно усопшего за "несправедливое" завещание? Испытывать ужас или удовлетворение от будущих раздоров любимых, ставших конкурентами? А гамма страстей, переживаемых наследниками? Ждать завещания и заранее стыдиться своих возможных чувств к покойному – благодарности или обиды? Эта помощь не просто обезличенная, это помощь от человека, которого нет и которого уже нельзя поблагодарить. Насколько все это приемлемо эмоционально и психологически? Очевидно не более и не менее, чем влюбленным составлять брачный контракт и воображать, что кому достанется после развода. И то и другое – следствие пещерного насилия, эгоизма и примата тупости над здравым смыслом. Странно, что все это безобразное шоу вообще дожило до наших времен. Хотя, что тут странного.
Я думаю, вероятная причина в том, что в нашей однообразной, зарегулированной жизни экстравагантные завещания (собачкам, кошкам, телефонным справочникам, не говоря о загробных утехах, обещанных при жизни), а также козни наследников (вплоть до убийств и ускоренных эвтаназий), приносят массу радостных минут скучающим зрителям, особенно тем, кому самим не повезло с подобными развлечениями.
– Развращение наследников
Наследование – это не просто моральная ошибка, это издевательство над личными отношениями. Для человека естественно радоваться прибытку и огорчатся убытку. Но оба эти чувства в минуты печали вызывают стыд, если конечно отношения в семье были основаны на любви, а не рассматривались с самого начала как источник дохода. Любовь и деньги, как выяснено давно и пристрастно, никогда и нигде не смешиваются.
Если же стыда уже нет, налицо нравственное разложение наследников, после которого трагический финал неизбежен. Судьба сына, потерявшего моральный ориентир в результате того, что его отец посвятил себя накоплению достатка в ущерб воспитанию, не составляет секрета тысячи лет – процесс убедительно описан еще Сократом и переписан уже Платоном. Душераздирающие сцены разложения ничуть не изменились за эти тысячи лет. Сначала избыточные деньги лишают человека жизненной цели, потом сковывают его волю, подавляют способности и в конце концов губят. Психология иждивенчества, привычка полагаться на незаработанное, на кого-то еще, расползается как рак по душе и остальным недоразвитым органам.
Богатство, которое не просто меряется относительно чужого благополучия, а которое и есть само относительное благополучие – верное средство убить в человеке все человеческое. Только знание верного соотношения затрат и результатов позволяет человеку быть моральным и участвовать в договоре. Но богатство – это и есть искажение этого знания. Богатый не ценит затраты – они для него несущественны, не боится ошибок – они легко исправляются, не согласен ждать – он неисправимо испорчен легкостью доступа к любым удовольствиям, не способен на верный выбор – его возможности неисчерпаемы, а чувства притуплены избытком удовольствий.
Моральные проблемы таких масштабов мучают людей, которым непосчастливилось обладать совестью, как ни редки они среди счастливчиков. Да, и среди обеспеченных людей попадаются стыдящиеся богатства, отторгающие насилие, тонко чувствующие несправедливость и стремящиеся к самовыражению. Мы просто не слышим о них, потому что эти несчастные хоть и понимают все нелепость наследования, предпочитают молча страдать, зная что бедные их все равно не поймут. Те же, кто не может молчать, в один голос утверждают, что наследство поощряет в человеке самое худшее, убивает все живое, разрушает психику, отучает от труда, приучает к наркотикам, навязывает безумие и внушает страх остаться без наследства. Человек не понимающий, что такое успех и в чем смысл жизни – это живой труп, заслуживающий только жалости, а точнее эвтаназии из жалости.
Все это можно наблюдать воочию. В то время как все общество честно трудится и радуется жизни, богатые скопидомы с целью породниться втягивают в семейный круг всякие человеческие отбросы и генный мусор – лживых бессовестных проходимцев, озабоченных только деньгами. А если добавить внутрисемейные браки с целью сохранения капиталов? В результате, в отличие от эволюционного наследования, социальное – механизм самого настоящего неестественного отбора. Вместо задуманного патриархами выживания, мы видим вырождение элиты – не только моральное, но и прямо таки физическое. К сожалению, процесс этот идет крайне медленно.
Потому и некогда богатым рефлексировать – они вымирают. Есть и вторая причина – они уже не способны на это. С чем солидарны многие либеральные мыслители, которые хоть и не порицали наследование в целом, честно отмечали его негативные последствия для разума, особенно привычку к подсказкам, изнеженность, неуверенность, неумение глубоко и целенаправленно мыслить, неспособность планировать и принимать решения. Наследование разлагает и развращает человека, ориентирует его не на поиск своего я, а на стремление вписаться в финансовый, имущественный, иерархический расклад доставшийся ему по наследству. Принуждение идти по стопам подавляет, задает предназначение, лишает индивидуальности. Он уже не в силах отказаться от наследования и стать человеком. Все, что ему остается – передавать наследство дальше, чтоб мучились дети и внуки.
3 Смерть публичной сферы
– Атака на рынок
Но как бы ужасно не выглядело разложение личной сферы, публичная – вот что является настоящей жертвой наследования.
Эквивалентный обмен происходит по цене, которая отражает суммарные потребности и возможности всех участников этичного рынка. Любое отклонение дает преимущество кому-то за счет кого-то. Случайное отклонение не страшно, страшно систематическое. Тут-то и вступает в дело капитал, навсегда склоняя податливую фортуну в свою сторону, и чем больше разница "весов" торговых сторон, тем заметнее лапа детерминизма. Дело не спасает ничто, даже любимая экономистами "совершенная" конкуренция. Особенно заметна роль капитала на рынка труда, где наниматели как правило богаче нанимаемых. Капиталист может добровольно не нанять рабочего и ничего не потеряет, а рабочий может добровольно умереть без работы с голоду. Такая позиция богатого покупателя давит на цену товара (в данном случае цену рабочей силы) вниз, помогая ему получить лучшие по сравнению со справедливой ценой условия. В случае, когда богатый продает, большая потребность в товаре бедного помогает богатому поднять цену, опять получая дополнительные преимущества. Общий принцип обмена между неравными сторонами таков – чем меньше у участника сделки потребность в ней, тем больше его возможности. У богатых потребность всегда меньше, потому что у них уже есть больше собственности. Любой товар им не так нужен, как бедным. Если же вдруг и богатому и бедному какой-то товар оказался нужен одинаково сильно, богатый всегда сможет перебить цену бедного и оставить его ни с чем – его потребность в деньгах также меньше. Т.е. деньги для него имеют меньшую ценность. Легко заметить, что идея капитала не согласуется с идеей денег – деньги не могут служить универсальной мерой ценностей и иметь возможность выражать выгоду разных людей, если их ценность не одинакова для всех.
Говоря абстрактно, рыночный обмен – это попытка уменьшить потребности и увеличить возможности путем их предварительного согласования с остальными участниками рынка. Учитывая, что потребности одной стороны – это возможности второй, только равный масштаб сторон может гарантировать равноценный обмен. Иначе даже равный обмен затрагивает стороны диспропорционально, еще больше увеличивая неравенство. Богатый – это тот, у кого больше возможности и меньше потребности, выравнить обмен в таких условиях можно одним способом – дождаться, когда он помрет. Этот фатальный результат оказывается лежащим за пределами науки экономики по той причине, что потребности и возможности слишком субьективны, чтобы служить точной науке. Искажения, однако, прекрасно проявляются на ненаучном уровне, где вечно богатые и вечно бедные никак не найдут общего языка.
Обмен обладает многими странными особенностями, препятствующими равноценности и эквивалентности. Вступая в обмен, нуждающиеся заведомо ценят желаемое больше, чем оно ценно "в среднем по больнице", а продавец как правило имеет меньшую нужду. Частенько сама "нужда" возникает просто от того, что кто-то излишне преуспевает. Расслоение всячески воспроизводит само себя и полное равенство безусловно невозможно. Рынок творит экспоненту, лишающую свободы большинство населения. Эта закономерность – такая же обьективная рыночная сила, как и весь окружающий детерминизм. Чтобы преодолеть ее, необходимо стремиться не к совершенной конкуренции, а к совершенной эквивалентности. Тот факт, что в природе нет совершенства, не может нас остановить. Однако мы еще в самом начале этого пути и пока эквивалентность с таким трудом и бессоницей идет в руки, можно воспользоваться хотя бы самыми простыми способами. Например вносить в неэтичный рынок разумные коррективы. Отказ от наследования – вполне разумная альтернатива ежегодной добровольной раздаче денег бедным.
Другой вредный аспект чрезмерных капиталов – они превращают людей в паразитов. Паразитизм естествен в природе, но совсем не обязательно – в обществе. На этичном рынке паразитом стать трудно. Но когда у паразита есть капитал, этичный рынок исчезает. Капитал – такая сумма которая не только растет сама по себе, но и позволяет кормиться на этом. Капитал, возможно, необходим для инвестиций, но ниоткуда не следует, что он должен принадлежать одному рту. Паразиты накапливают капитал не столько ловким экономическим насилием в обмене, сколько другими методами. Ибо заимев капитал непонятно каким образом, они становятся внерыночными игроками – их больше не волнуют потребности экономики и польза других. Они превращаются в хранителей капитала и принципиальных врагов свободы. Эти враги озабочены, и не в хорошем смысле, любыми внерыночными механизмами (личные связи, олигархия, династические браки), препятствующими честной конкуренции и кооперации. Вот она – паразитическая логика наследования!
– Справедливость рынка
Но можно ли говорить о такой материи, как этичность рынка? Конечно нет, если рассматривать рынок сам по себе, независимо от его приложения к обществу. Рынок – инструмент, механизм и способ, у него нет морали. Силы рынка, как и остальной неразумной природы, создают несправедливость когда этому способствуют сами люди. Например дождь обьективно реален, но несправедливо заставлять мокнуть одних за счет других. Также на рынке – свободный обмен порождает несправедливость тогда, когда люди позволяют одним пользоваться его возможностями за счет других.
Рынок – порождение свободы, ибо отнять собственность проще насилием. В рынке нет никакого другого смысла, кроме возможности человеку освободиться и стать самим собой. Рынок не должен быть оптимальным, эффективным, снабжать всех хлебом и зрелищами. Это все – побочные результаты, возникающие тогда, когда каждый приносит пользу всем. Рынок должен давать каждому возможность максимально свободно проявить себя. И ничего больше. Вся другая эффективность вытекает отсюда. Другой эффективности просто неоткуда взяться, потому что самый ценный экономический ресурс – человеческие способности и таланты. И иначе, как честным и этичным рынком его распределить никак не получится.
Если личная сфера производит биологическую оболочку людей, то рынок производит их экономическую сущность – позволяет вскрыть, углубить и применить их способности и трудолюбие на радость всем. И в соответствии с этим распределить собственность. Собственность – неотчуждаемая характеристика человека и наиболее обьективная его оценка. Вот в этой обьективности – единственная справедливость рынка. Но как оценка может быть обьективной, если она с самого начала искажена наследованием? Как она вообще может передаваться? Польза приносимая человеком не может быть обьективно оценена людьми, если они имеют преимущество перед ним, или могут повлиять на него. Равно как и он на них. Только полная независимость и сходные условия существования сделают сравнимыми их потребности. А это и есть условия договора – отсутствие насилия! Нужда – это ограничитель свободы, ведь если кто-то чрезвычайно нуждается в чем-то – он уже не свободен. Но излишки – это ограничитель свободы других, потому что теперь другие оказываются нуждающимися. Потребности и возможности относительны. Нужда, как и излишки, не должна влиять на обьективность, ведь другие не виноваты, если у кого-то личные проблемы. Достигнуть такой персональной обьективности помогли бы практические меры. Отмена наследования, я имею в виду.
Наследование препятствует договору, в который включается каждый новый член общества. Имея за собой тайную поддержку других, нечестный противопоставляет себя тем, кто действует в одиночку, честно полагаясь на свои силы. Мафиозные кланы, повязанные кровью хоть по родству, хоть по делам, как и любая группировка должны оставаться вне пределов рынка. Пусть живут где-нибудь в лесу. Клановая мораль противоречит свободе, привязанному к своему роду человеку не нужен рынок. Что он там будет делать? Он доверяет только своим. Мой дом – моя крепость? Вот пусть там и сидит, пусть там и торгует.
До тех пор, пока с наследованием вопрос не решен, вопрос справедливости будет также упираться в вопрос первоначального присвоения. Не будь наследования, вопрос бы как-то решился. В чем вопрос? В том, что только полные идеалисты могут полагать, будто первая собственность была присвоена справедливым образом, например путем смешивания долгого, тяжелого и упорного труда с ничейными ресурсами. Реальность была куда быстрее и легче. И несправедливее. Тем не менее за давностью лет, сторонники "исторической" (а я бы сказал кровавой, ибо история эта кровава хлеще некуда) справедливости считают справедливым то, что получилось в результате доисторических военных авантюр и что продолжает удерживаться с тех пор в девственно-несправедливой чистоте благодаря насильственно-наследственным обменам. Несмотря на изящество такого этического принципа, нормальный человек над ним даже смеяться постыдится.
С точки зрения нормального человека, наследование – не что иное как узаконенное насилие, потому что все первоначальное приобретение было таковым. И не только первоначальное. Еще и сейчас, в условиях системного и систематического насилия, едва ли можно найти действительно крупную собственность, приобретенную справедливо. Впрочем, мелкую тоже. Настоящая частная собственность – следствие договора, свободы и добровольности. Значит, пока не решен вопрос первоначального присвоения, все нынешние капиталы нелегитимны. Нетрудно видеть, что единственный реально работающий способ вырваться из этого заколдованного круга – не изьятие и не передел, а отказ от наследования. В случае, если сам отказ, разумеется, реально заработает.
– Корень аморальности
Социальная справедливость требует обязательного уравнивания стартовых условий – это ощущение кроется где-то в самой глубине моральной машины разума, в самом центре ее двигателя. В любой игре, тем более такой серьезной как жизнь, карты должны быть розданы честно. И если глубинные нравственные чувства нам не лгут – наследование в высшей степени аморально.
Да, можно опять вернуться к неразумной природе и посетовать, что та не знает справедливости. Можно извлечь из загашников занюханные в пыль возражения, что уравнивать – дело пустое. Можно состроить скорбную физиономию и погрустить, что нашему хилому разуму не под силу провести черту между наследством и наследованием. Но речь не об этом. Оставив природе природное, следует озаботиться человеческим. Пусть природа кладет карты как ей хочется – никому не придет в голову считать это жульничеством. С неразумной какой спрос? Но пусть люди не вмешивают своих трюков. В любом деле несправедливость возникает там, где они прикладывают свои нечистые руки.
Можно ли увидеть эту аморальность невооруженным взглядом? Конечно. Если бы не наследование, зачем власть имущие копили бы столько богатств? Откуда у них появилась бы такая всепоглощающая алчность? Пошли бы они на бесконечные войны и преступления ради своих капиталов? А показная роскошь нуворишей? Разве она не вызвана стремлением "не отстать" от потомственных паразитов, рознично-оптовой знати или аристократии банковского процента? Нуждой лезть из кожи вон ради доступа в высокие круги? Получить их признание, завести связи и опять передать все это дальше? В конце концов важно не само богатство – важна разница в его уровнях. А не будь наследования – откуда взялась бы эта головокружительная разница?
Многие наивные считают, что это как раз хамоватые временщики оставляют за собой выжженное поле, а родовая знать напротив, благородно заботится о процветании подданных, которых ее потомкам еще стричь и стричь. Но временщики гребут и хапают тоже поэтому – чтобы стать знатью и оставить детям. В конечном итоге, любой хапательный мотив сводится к этому заезженному моральному оправданию: не ради себя стараюсь, все – им! Все – детям! Как всегда, самые низкие дела прикрывают самыми высокими словами.
Наследование – атавизм жадности, прикрытый и спрятанный на уровне семьи. Если за личную мораль отвечает совесть, то за семейную не отвечает никто. Традиции надо блюсти независимо ни от чего. Как можно не передать детям то, что было получено самим? Заработанное своим горбом – предмет гордости, полученное даром – бремя ответственности. Свое можно пожертвовать, чужое надо хранить. Скаредность становится семейной традицией, наследование берет в заложники, а имущество накладывает нравственный груз. Тут уж не до этики.
Аморальность, проявляющаяся на виду, а верхушка – самая видимая часть общества, калечит все общество, поскольку мораль – его единственная основа. Потеря этического ориентира, вызванная возможностью передавать из поколения в поколение награбленное, лежит в корне многих моральных бед. А может – вообще всех. Тут и страсть к деньгам, как к абсолютному благу, и враждебность, и беззаконие, и бог знает что еще. Давно изучены и заучены все корреляции между степенью расслоения и уровнями социальных пороков – преступностью, самоубийствами, детской и взрослой смертностью, болезнями, наркоманией, неграмотностью и т.д. И что? Ничего, воз и ныне там.
Мне представляется, что без наследования, люди куда легче бы осознали простую мысль, что деньги не самоцель, что цель на самом деле – благо, которое каждый приносит всем. Накопительство – моральная болезнь. Оно вытесняет благо прибылью, других своими, а общество – наследниками. Рынок превращается в поле экономической войны, где хороши любые средства, потому что они дают возможность дальнейших бесконечных побед. Сотрудничество превращается в борьбу, а деньги – в запасы оружия и средство порабощения, а не благодарность за проданные блага. Пока существует наследование, коррупция публичной сферы неизбежна и неизлечима.
