Илья Свободин
Культ свободы: этика и общество будущего
Но и в публичной сфере возможно взаимное влияние, хоть и опосредованное. Оно может быть исчезающе мало, однако легко может превратиться в насилие массы, если субьектов такого влияние много. Например, массовое производство более выгодно и потому массовые товары дешевле. Массовое искусство предлагает более широкий выбор, чем искусство элитарное. Массовые нужды и потребности, включая медицину и образование, рынок удовлетворяет в первую очередь. Сейчас человек, особенно невысокого достатка, полностью зависит от того, как голосуют, как едят, что слушают и смотрят другие, от их общественных взглядов и предрассудков. ОЭ освобождает человека от любого подобного влияния, в том числе вкусов и стандартов массы. Она позволяет ему быть самим собой. Обьективная полезность наиболее полно отражает свободу человека. Он становится независим от каждого конкретного человека и зависим только от всех сразу. Как? Благодаря этическим нормам. Зависимость от норм означает независимость от людей.
Но как можно быть уникальным и ни от кого не зависеть, спросите вы меня? Парадокс, да. Чем свободнее общество, тем больше каждый проявляет свою внутреннюю сущность, выбирает своей особенный путь, специализируется в выбранном деле. Но чем дальше человек продвигается по этой дороге, тем больше он зависит от остальных. Уникальность требует других уникальностей в том, что необходимо. Становясь уникальными люди дают все меньше того, что необходимо другим – ведь уникальности не пересекаются, они расходятся все дальше друг от друга. Уникальный человек все больше зависит – но не от такого же уникального, а сразу от всех. Становясь уникальным, он становится одновременно абстрактным. Абстрактные люди имеют смысл только все вместе. Каждый из них, по отдельности исчезает для другого. Так, свобода, позволяя каждому стать собой, делает его зависимым сразу от всех и ни от кого в отдельности.
– Субьективность и обьективность
Суммируя сказанное в двух предыдущих пунктах, давайте еще раз кратко очертим переход от субьективности к обьективности. Каждый человек ценен тем, что нужен кому-то. В личной сфере ценность человека определяется его близкими. Можно сказать, ценность человека – следствие их зависимости. №1 ценна своими №2 – тем, что ее можно пожертвовать. Чем больше он кому-то нужен, тем он ценнее. Субьективно. Но, с другой стороны, чем больше людей, нуждающихся в нем – тем он тоже ценнее. Но и уже обьективнее. Чем больше круг таких людей – тем менее персональны связи и менее критична для ценности зависимость каждого, в большом коллективе незаменимых нет. Жертва и зависимость становится меньше, а польза и свобода – больше. Переход от субьективности в оценке человека к обьективности – замена субьекта публикой, а личного непосредственного впечатления – опосредованной оценкой массы. Полная обьективность требует максимального коллектива и минимального личного мнения – т.е. идеального консенсуса.
В результате, чтобы получить обьективную оценку, человек должен взаимодействовать с бесконечным числом партнеров. Этика избавляет человека от этой необходимости. ОЭ – это этика бесконечности, она заменяет бесконечный коллектив и вечность одним посторонним. Теперь №3 играет роль массы. Эквивалентность обмена делает каждое взаимодействие свободным от субьективности, а ценность обмененной пользы – определяющейся каждым взаимодействием, независимо от их количества! Конечно, это не значит, что каждый посторонний может сразу оценить №1. Этика нацеливает в вечность, но человек непредсказуем. №1 – сумма пользы, принесенной человеком. Но поскольку она независима от количества копий, она остается обьективной в процессе роста.
К сожалению, бесконечность коллектива, требуемая обьективностью, легко ставит разум в тупик своим новым парадоксом. Как человек может стремиться к эквивалентности обмена, если сам он превращается в бесконечно малое относительно всех остальных? Не означает ли это полное пренебрежение своими интересами? Давайте смело разрешим этот глупый парадокс тем, что признаем – если каждый откажется от своих интересов, чьи интересы тогда останутся в обществе?
– Формальность и неформальность
Как и чувства, ее вызывающие, мораль не поддается формализации и кодификации, она основана на любви и сострадании, а не на указаниях и предписаниях. Она должна преодолевать любые формальности, чтобы достигнуть недосягаемой цели – другого человека. Никакие правила в принципе не могут обрисовать дорогу к этой цели. Более того, сами попытки их поиска вызывают обратный результат, ибо цель всякого формального правила – исключить все личное, сделать процедуру универсальной, пригодной для всех. Истинный альтруизм не приемлет правил – он всегда личный. Жертва выше нормы – она уникальна, а не универсальна. В личных отношения правильно то, что мы чувствуем правильно. Если мы попытаемся изложить наши моральные требования на бумаге и предьявить их близкому человеку – это будет не просто аморально, но и отвратительно. Не менее отвратительно будут такие требования звучать устно. Даже обобщенное требование "любить" выдвигаемое в процессе брачной церемонии – не более, чем фраза, которую каждый наполняет своим собственным смыслом. Так, молодая жена, требуя любви, может подразумевать все что угодно – от полного подчинения до новой шляпки. А новорожденный имеет полное право полагаться на любовь, хотя он не только не умеет говорить, но даже не знает к кому следует с этим правом обратиться. Служение людям, нравственное совершенство, моральный долг, заветы любви – все это настолько бесформенно и туманно, что даже звучит коряво. Это неуловимо даже для языка. Слова бессильны в личных отношениях. Всякие попытки выяснить и огласить отношения будут неуклюжи, пафосны, напыщены и лживы, как бесконечное "я тебя люблю" в пошлых романах и дешевых фильмах. Они не только вызывают чувство неловкости, они могут на самом деле разрушить отношения! И не только между полами, где ненужная откровенность является грубым домогательством, но и между друзьями. Близкие люди понимают друг друга без слов и чем они ближе – тем лучше. В пределе, как учит нас правильная литература, любящим сердцам не требуется вообще ничего – настолько они сливаются в единое целое.
В результате, нормы личной сферы произвольны и обусловлены лишь традициями, а никакое приличное законодательство не прописывает формальные требования творить жертвенное добро и следовать нелепым обычаям. Формальность убивает мораль, а традиции – этический прогресс.
На противоположном конце моральной вселенной располагаются строгие нормы, обязательные к выполнению. Нормы ОЭ универсальны, т.е. применимы ко всем вообще, что превращает людей в абстракции лишенные всякой конкретики. В отношении оценки их действий, как мелких, так и всей жизни, ОЭ предпочитает смотреть на результат. В отличие от мотивов и намерений, которые представляют собой главную ценность морали и которые обычно невозможно не только формализовать, но бывает даже осознать, результат обычно легко формализуется и оценивается. Потому обьективная этика одинаково безжалостна как к неудаче в собственной жизни, так и к нарушению правил этикета. Она порицает любой проступок, независимо от того, намеренный он или случайный. Субьективная мораль более снисходительна. Сравните собственные ощущения, когда вы испортили дорогую вещь, принадлежащую члену семьи или незнакомому.
Рост формальности и уникальности по мере перемещения из личной в публичную сферу, хорошо иллюстрирует рис. 2.3, который показывает, что между близкими накоплено много общих норм, но их выполнение некритично. Среди посторонних поблажки неуместны, а общих норм немного.
– Два типа доверия
Можно сказать, что личные отношения строятся на прошлом, а публичные – на будущем. В семье, кружке и артели возможно неформальное взаимодействие благодаря доверию, возникшему от предыдущего личного опыта – или по результатам совместной работы, или от взаимной симпатии, вызванной знакомством и близостью. Личное доверие невозможно формализовать, его трудно даже выразить, оно поддается только ощущению. Среди незнакомых тоже есть доверие, но совершенно иное – ожидание от каждого поведения, заданного общеизвестными рамками. Каждый из нас сталкивается с ним ежеминутно – любое взаимодействие в обществе полагается на доверие, сами нормы основаны на нем. Личное доверие может и не возникнуть, если опыт оказался не слишком удачный, или подобное доверие будет просто означать знание сильных и слабых сторон человека. Публичным доверием пользуется каждый член общества от рождения, а точнее – с момента вступления в свободное общество. Преступником он становится только в суде, после того, как намеренно нарушил общественный договор. До того момента, на аванс доверия, безоговорочный шаг навстречу, имеет право каждый незнакомый. Это необходимое условие возможности договора. Отсутствие такого доверия означает отсутствие свободы – войну всех против всех. Кто знает, может в будущем преступников вместо посадки в тюрьму будут просто помечать, чтобы каждый их видел? Или, точнее, не преступников, а тех из них, кто окончательно потерял доверие – ведь даже хороший человек может оступиться, попасть в сложную ситуацию или ошибиться. Насилие многообразно и коварно, не каждому дано абсолютное чутье свободы. Если провинившийся признал вину, раскаялся и понес справедливое наказание – разве это не повод вернуть ему доверие общества?
Публичное доверие делает излишним формальное принятие на себя ответственности путем подписи соответствующих бумаг. Публичные нормы – это форма этики, и всякий вступающий в общество соглашается следовать им когда подписывает публичный договор. Таким образом, в формальной сфере отношений формальные бумаги – контракты, расписки, квитанции и т.п., как ни удивительно, становятся излишними! Все они, так популярные ныне – лишь шаг на пути к абсолютному доверию. Подписывая сейчас бумаги, подписанты, на первый взгляд, проявляют недоверие – ведь они полагаются не на обещания, а на контракт. Но на самом деле, они тоже проявляют доверие – только уже не к партнерам, а "публичное", к обществу, к его системе защиты правопорядка, без чего любая бумага останется лишь бумагой.
Личный тип доверия – наследие выживания и насилия. Публичный – следствие разума и свободы. Можно сказать, личный – доверие членов насильственного, боевого коллектива, публичный – членов цивилизованного общества. Животные не доверяют друг другу. Доверие не что иное, как признание в другом человека. И хотя такое признание может быть ошибочно, ведь даже прилично выглядящий человек может оказаться лишь видимостью, оно – необходимый элемент этики. Прямой взгляд, кивок головы, улыбка и приветствие – сигналы, оставшиеся с биологических времен, когда без них легко можно было оказаться сьеденным. В наше время уже слава богу можно не опасаться, что посторонние тебя сьедят, если им покажется, что ты не так поздоровался.
Если продолжать противопоставлять обе сферы и далее, мы рискуем постепенно сформулировать соответствующую "этику добродетели", как это бывало у древних, которая сгодилась бы для каждой из сфер. Иными словами – перечислить те черты характера, которые необходимы порядочному человеку в быту и на работе. Правда, древние не понимали почему и зачем появились все эти добродетели, и оттого их этика выглядела как благое, но ни на чем не основанное пожелание. Мы же, осознавая причины и следствия, не станем продолжать до бесконечности сравнивать сферы – теперь это может сделать каждый – а просто зафиксируем, что этика добродетели, как и любая иная древняя этика, полностью опровергается нашим эквиморальным подходом. Ибо неуместное применение всякой добродетели превращает ее в свою противоположность!
Итак, как видите, сферы буквально антиподы. Тем более важно, чтобы мы могли четко отделять их друг от друга и осознанно действовать в их пределах. А иначе мы будем вести себя так, как ныне ведут себя все! Вот чтобы не опускаться до такого, рассмотрим и оценим в свете нашего нового морального знания практику всевозможных взаимоотношений.
4 Личные отношения
– Обмен и баланс
Как подсказывает опыт, чем ближе люди друг к другу – тем сложнее между ними взаимоотношения. Близость может измеряться не только физическим расстоянием, но и временем, которое люди провели вместе, частотой встреч, количеством информации, которой они успели обменяться, силами симпатии и антипатии, которые возникли между ними, степенью родства или общности в культурных, политических и эстетических взглядах. И много чем еще. Отношения вообще сложная вещь и нет даже смысла пытаться обобщать их целиком или хотя бы частями, или выделить что-то одно – главное. Однако к нам это не относится. Поэтому выделим главное, что определяет человеческие взаимоотношения. Это – то, какие ценности, а главное как, были обменены между сторонами.
Обменными ценностями является всякая сущность, которая имеет значение для сторон, не только практическое и материальное, но духовное, символическое и любое другое – идеи, информация, улыбка, мелкий или крупный знак внимания, и т.п. В случае личных отношений, предпочтение отдается эмоциональному содержанию обмена. Возникающие при обмене эмоции имеют определяющее значение – в конце концов величина любой субьективной ценности определяется силой эмоций, которые она вызывает. Иногда с самой мелкой эмоции начинается незаметный обмен и вполне заметные взаимоотношения. Чем больше люди обмениваются – тем прочнее привязываются друг другу. Глубина привязанности задает силу морального мотива – величину жертвы, которую каждый из них способен и согласен принести ради другого, т.е. сделать добро, порадовать и помочь, жертвуя собственными интересами и не требуя ничего взамен. При этом, изменение обьемов обменов может указывать на вектор отношений – идут ли они на подьем или уже миновали высшую точку и идут на спад, а накопленный запас взаимных "заслуг" – глубину или прочность отношений.
Как ни странно, в личном обмене подспудно присутствует и баланс – даже обмениваясь улыбками, люди интуитивно находят его. Не будешь же как идиот улыбаться, если тебе не отвечают? Как находится баланс неизвестно точно так же, как неопределен и сам процесс личного обмена. Единичность людей влечет единичность обмена. Кто-то согласен улыбаться долго, кому-то хватает одной улыбки. Но какой-то баланс точно есть, и в дополнение к обмененным ценностям, он приносит радость обеим сторонам, как бы закрепляя отношения. Жертвы в конце концов требуют признания, без которого отношения рискуют разбалансироваться и разрушиться. Можно сказать, в личных отношениях работает некая "справедливость заслуг" – каждый стремится не остаться в долгу и возвратить добро. Правда баланс в личных отношения не строгий и не формальный. Он скорее отражает не равное моральное достоинство сторон, а их личность, психологию. Так, внешне отношения могут быть и обычно бывают ярко неравны, взаимно дополняющи. Но в этом и проявляется баланс, т.к. каждый принимает тот "вес", который ему ближе и естественней. Баланс личных отношений – не столько внешний, сколько внутренний, люди формируют нечто целое, более сбалансированное, чем каждый из них по отдельности. Баланс принимает ту форму, которая отражает единичность каждой личности.
Личный обмен, в отличие от рыночного, не обязательно сводится только к улыбкам. В личных отношениях люди обмениваются всем тем же, что можно купить за деньги – пониманием, заботой, сексом, не говоря уж о самых простых материальных вещах. Принципиальная разница в том, как происходит обмен – без расчета, с душевным подьемом, из чистого желания отдать. И это "как" придает обмену – и обмененным вещам – иную ценность, которая ведет нас прямиком к ценности №2 – т.е. к тому, с кем происходит обмен. Оттого в личной сфере практическая польза вещи не так уж важна и для укрепления отношений можно обойтись забавными безделушками, которые накапливаются в пыльном чулане создавая прочную базу долговременных отношений.
Без понимания способа обмена можно легко запутаться в ценностях. Людям вообще свойственно путать ценность и способ обмена. Если, например, попытаться определить, что такое любовь – то выяснится, что это не какая-то специфическая ценность, а всего лишь способ обмена. И именно поэтому ее нельзя купить на рынке, рынок – это просто другой способ обмена.
– Моральное поле
Жертвенные проявления естественным образом формируют "моральное поле" человека, которое словно распространяется в пространстве отношений и определяет пределы его личной сферы. Границы поля – то человеческое расстояние, дальше которого другой становится наконец полностью посторонним. Внутри поля живут не только знакомые, но и незнакомые, попавшие туда временно и случайно. Например, симпатичный прохожий, которому хочется пожать руку, или одинокая девушка на обочине, которую хочется подвезти, или красивое лицо в газете, которому хочется верить, или известное имя в некрологе, которое по-настоящему жалко. Любой человек, отличающийся от абстракции, может вызывать как чувственные эмоции, так и моральные чувства, влекущие серьезные жертвы. Этим умело пользуются маркетологи – специалисты по психологическому насилию, персонифицируя рекламу и придавая ей максимальную эмоциональность, или профессиональные сборщики пожертвований, помещая на видном месте фотографии больных и голодных детишек. Известно, что даже попрошайка, если будет просить не "мелочь", а например, 25 копеек "на дорогу домой", соберет за день втрое больше. Заставить заметить постороннего, задуматься о нем и тем ввести его из публичной сферы в личную – тоже насилие. Однако обычно случайные эмоции не только субьективны, но и мимолетны, не оставляют глубокого следа и не сопровождаются установлением нормальных личных отношений, без сомнения необходимых, чтобы помочь голодному раз и навсегда.
Моральное поле, несмотря на прямое отношение к морали, имеет своей основой биологию – половые и социальные инстинкты, групповой, взаимный и родственный альтруизм, и соответственно, в первую очередь зависит от характера человека, его наследственности. Жизненные обстоятельства и воспитание тоже добавляют индивидуальности конфигурации поля и его напряженности. Но независимо ни от чего, личный моральный потенциал, как и многие другие поля, убывает с квадратом расстояния. Даже любовь бывает остывает от времени. Не говоря о том, что люди не стоят в этом поле, а постоянно двигаются – одни приближаются, другие отдаляются. Личные привязанности текучи и переменчивы, как и моральные обязательства, возникающие при этом.
– Выборочность и противоречивость
Хорошей иллюстрацией, хоть и не вполне математически точной, зависимости потенциала от расстояния может служить рис. 1.7. Наиболее сильно (или наиболее чисто) жертвенная мораль проявляется между супругами, родителями и детьми. Значительно меньше напряженность поля в кругу родных и друзей, еще меньше – среди соседей и знакомых, сотрудников и сослуживцев, затем идет узкая и широкая община, люди той же социальной, национальной и тому подобной общей идентичности. Чем дальше от человека – тем больше претендентов и тем слабее любовь. Близкий круг не может быть обширным – даже самый альтруистичный человек не способен любить слишком многих. Моральное напряжение конечно, как и все в человеке. Самое обширное, где возможны постоянные реальные, а не символические жертвы, что мне приходит в голову – коммуна или секта, разделяющая собственность, идеологию и родство. Конечно, в наше время таких почти не осталось, если, наверное, не считать еще не открытых первобытных племен. Или хорошо законспирированных.
Поле отличается у людей не только в профиль, но и так сказать, в анфас, в чем опять виновата субьективность морали. Субьективность не следует понимать так, что жертва необязательна и зависит только от прихоти субьекта. Обязательна, вопрос только в ее величине и в том, кому она предназначается. Первый аспект проявляется в том, что личный обмен не обязательно равный на коротком промежутке – кто-то жертвует больше, кто-то меньше. Второй – в активном отборе получателей, а не только в пассивном подчинении обстоятельствам. Разные люди по-разному распространяют свое поле. Чем уже круг знакомств, тем сильнее отбор и специфичнее связи. А чем меньше у людей оказывается чего-то общего, тем больше возможностей для обьективного отношения. Величина жертв, продолжительность, многократность – все это зависит от предварительного отбора, а значит – от личного предпочтения. Если взять самый узкий круг – супруги, дети и атмосфера данной семьи – то это воплощение чистой субьективности.
Поскольку "напряжение" морального поля неравномерно, естественным образом возникает противоречие между жертвами, требуемыми в отношении людей, находящихся на разных расстояниях. Если одно и то же действие затрагивает таких людей, их интересы приходят в конфликт. Жертва ради более близкого может принести вред более дальнему, или например, жертва дальнему может уменьшить благо ближнего. Тогда сохраняя баланс в одном месте, человек разрушает его в другом. Нет никаких формул, помогающих сбалансировать множественные вред/благо с квадратом расстояний. Как электрический потенциал вызывает силы и движение, так и моральное поле – моральные муки.
Ситуация усугубляется, если затрагиваются интересы многих людей или коллектива. Как тут найти правильную линию поведения? В результате, при выполнении личного долга перед близкими, человек может и даже склонен жертвовать не только своими интересами, но и интересами людей, отстоящих от него дальше. Даже язык не поворачивается назвать такое моралью, потому что истинная мораль требует жертв только от себя. Однако не всегда такое бывает возможно – жизнь вполне способна ставить человека перед жестким выбором, который тем тяжелее, чем ближе люди. В этом случае острота конфликта становится достойна высокой литературы, какой без сомнения является, например, известное повествование про казака и его сыновей.
– Растяжение поля
Жертвенная мораль может распространяться на животных, растения и даже на пейзаж. Если распространить ее максимально широко, мы получим всеобщую любовь, которая на первый взгляд вполне годится в качестве единой универсальной морали. Действительно, почему бы и не любить всех вокруг? Довести накал любви и мук до максимума? Эта идея, несмотря на все ее очарование и привлекательность, а также на всю глупость и разрушительность, имеет солидную основу. Она заключается в полном соответствии беззаветной любви биологической природе насильственного альтруизма, который был абсолютно необходим для выживания в эпоху геноцида. Распространяя ее на все человечество мы получаем универсальный алгоритм выживания в любых ситуациях, где стоит этот экзистенциальный вопрос. А поскольку такой вопрос периодически встает перед человечеством – то в виде убийственного вируса, то в виде нашествия инопланетян, то в виде проснувшегося чудовища – личная мораль, растянутая до бесконечности вширь и вглубь, оказывается единственным универсальным выходом. Конечно, растягивать ее таким образом надолго не получается. Но надолго и не надо. Катастрофы обычно быстро завершаются победой героического разума и жизнь продолжается в своем обычном, размеренном русле. Где общественная любовь уже оказывается как-то невостребована. Ибо, если бы каждый любил каждого, для обычной человеческой любви места бы уже не осталось.
Увы, идея всеобщей любви не работает даже в чрезвычайных ситуациях, где на принесение жертвы влияет и личное впечатление, и конкретные обстоятельства. Конечно, чем чрезвычайнее ситуация, тем больше жертвы и тем шире круг получателей, такие ситуации вызывают к жизни глубинные моральные механизмы, оживляют историческую память и сплачивают людей. Но и тут бесконечности быть не может. Жертвенная мораль рано или поздно превращается в моральный груз, если не ограничивается достаточно узким кругом и коротким временем, что очень хорошо прочувствовали выжившие участники коммунистического эксперимента. Растянутая чуть больше, чем надо, она вызывает подсознательное сопротивление, деление получателей на более и менее достойных, а даже вызывает неприязнь и враждебность к последним.
Даже люди, лично делающие пожертвования, регулярно занимающиеся благотворительностью, вынуждены делать выбор – кому, на что, сколько. Этот выбор не бывает обьективным. Жертвуя, человек чувствует себя лучше. Это чувство вызывается ощущением близости, принадлежности к чему-то общему. Но чем больше причастность, тем сильнее отчуждение к непричастным. Следствие субьективности, всегда и везде – ограниченность круга и деление людей.
– Извращение поля
Очевидная субьективность жертвы идет вразрез со всем, что мы ждем от "настоящей" морали – императивности, беспристрастности, универсальности и т.п. Выявленную нами "дефективность" реальной морали можно проиллюстрировать тем же рис. 1.7. Моральный профиль идеального (с точки зрения моралистов) человека выражается строгой горизонтальной прямой, лежащей где-то запредельно высоко. Чего очевидно быть не может. Человек не обладает бесконечным запасом жертв – у него и жизнь-то всего одна. Чем больше поднимается альтруистичная, левая часть, тем сильнее должна опускаться эгоистичная. Жертвы ради незнакомых не могут состояться "просто так", как бы нас не убеждали моралисты. В такой жертве изначально заложен конкретный смысл – совместная победа в борьбе. Когда эта проблема решена, альтруизм свободного человека ограничивается естественными потребностями и его поле выглядит примерно как на рис. 1.13. Тогда его жертвенность вызвана любовью и симпатией – она разумна и человечна, потому что близкие люди добровольно поддерживают свой субьективный баланс и не конкурируют с остальным миром, их даже нелепо противопоставлять. Но если жертвы вызваны "моральным долгом" в мирное, обычное время – они неоправданны, они провоцируют конкуренцию с другими и войну. Подобный моральный долг – это принудительное расширения морального поля на тех, кто в него не попадает естественным путем, на посторонних или почти посторонних. Такой долг возможен только во имя победы, а для победы нужен враг. Неоправданная жертва требует оправдания. Если есть "мы", должны быть и "они".
Таким образом, если как следует углубиться в эмоциональные корни морали, там можно найти даже ненависть – к чужим, к тем, кто мешает своим наслаждаться жизнью. Да, чересчур моральный человек обречен не только на любовь, но и на ненависть. Однако важно иметь в виду, что просто чужие, посторонние – еще не само зло, это те, кто не заслуживает жертвы. Мораль не одобряет целенаправленное причинения зла невинным, хоть и не своим. Но она вполне одобряет ненависть к тем, кто уже доказал свою злостность, изза кого поле искажается, изза кого требуются все новые жертвы. Не это ли доказывает беспричинная злоба верующих, чья религия требует "всеобщей любви", к тем, кто не разделяет этого требования?
Растягивание поля в ширину – не единственный способ его исказить и превратить в свою противоположность. К такому же эффекту приводит и необходимость разовых, но крупных жертв, требуемых героической моралью. Внешне, разница между жертвенной моралью и героической – в размере жертвы. Большая жертва предназначена не кому-то одному, а по крайней мере группе, коллективу, а лучше – всему человечеству, включая потомков. Ценность №2 как бы начинает размываться и тяготеть к №3. Но в любом случае, героическая мораль – разновидность жертвенной, ибо даже жертвуя собой ради человечества, жертвующий вероятно отождествляет его с конкретными людьми, которые победят, будут спасены и благодарны. Посторонним – т.е. истинному человечеству – жертва не нужна. Причастность к ним требует не разовой жертвы, а ежедневного созидания, общего дела. Другое отличие в том, что большая жертва, как впрочем и растягивание поля, уже не столько преодоление насилия своей эгоистичной природы, сколько насилие над ней. Такая жертва еще более настоятельно требует оправдания. И это, разумеется, победа над злом, которая оправдывает большую жертву большим добром. Зло же, естественно, концентрируется во врагах – в тех, кто виноват в необходимости жертвы.
