Илья Попов
Крах всего святого
А вот об этом Этьен, если честно, даже не задумывался – и тут ему стало вдвойне стыдно; от того, что он подвел своего господина, и потому, что тот на деле просто пекся о жизни Этьена, пока тот вел себя точно неразумное дитя.
– Итак – за нарушение моего приказа я, как твой господин и наставник, безусловно, должен тебя наказать… – голос Раймунда заметно потеплел, – но вместо этого вынужден похвалить. Ты удивлен? Неужели ты думаешь, что я накажу, кто спас чью-то жизнь?
От столь нежданной радости у Этьена даже закружилась голова; и он осмелел настолько, что спросил, про что именно Рамйунд вел разговор с магистром Гаспардом – однако Раймунд сказал Этьену не забивать себе голову и он не стал настаивать, чтобы господин вдруг случайно не передумал. Весь оставшийся день Этьен не ходил – летал на крыльях, и настроение его не смог испортить даже нагоняй от мастера Фернанда за испорченную одежду и невыученный урок.
После ужина Этьен спешил в свой шатер, когда увидал Катрин – она прислуживала отряду Броди за длинным столом, вытащенным из стряпчей палатки. Этьен помахал девочке рукой – та скорчила рожицу и высунула язык, как вдруг запнулась и уронила кувшин с вином на колени приземистому лысому мужчине.
Этьен не знал его имени, но слыхивал, как прочие кликали его Лягвой, что было не мудрено: маленькая округлая голова – на которой вместо волос красовалось лишь несколько шишек – казалось, росла прямо из шеи; под узким лбом торчали выпученные глаза, а ноги были искривлены как у заправского всадника, так что ходил Лягва всегда враскорячку. Оторвавшись от куриной ноги, он разразился громкой бранью:
– Ты мож под ноги себе смотреть будешь, блядина мелкая, а не по сторонам пялиться?!
– Я не нарочно, – шмыгнула носом девочка, поднимая кувшин.
– Попереговаривайся еще со мной, – проворчал Лягва. – Потаскушка малолетняя.
Уже отходя от стола, Катрин еле слышно пробормотала: «Сам ты урод кривоногий», но если ее слова услышал Этьен, то неудивительно, что они донеслись и до ушей Лягвы. Он вылетел из-за стола, подскочил к Катрин, вцепился пятерней в ее волосы и с силой дернул на себя. Катрин взвизгнула от боли, а Лягва прошипел:
– Ты совсем что ли страха лишилась, пропиздень?!
– Отпусти! Отпусти! От…
Лягва и впрямь разжал хватку – но тут же наотмашь ударил Катрин по лицу тыльной стороной ладони. Она упала на землю и попыталась было встать, но в спину ей тут же прилетел тяжелый сапог, вновь уронивший Катрин в пыль. Она все же кое-как поднялась на ноги – плечи ее тряслись от беззвучных рыданий, а из разбитого носа на платье упало несколько капель крови. Лягва уже занес руку для следующего удара, как Этьен сделал шаг вперед и крикнул:
– Не трогай ее!
Лягва замешкался, оглянулся, смерил Этьена презрительным взглядом и фыркнул:
– Катись отсюда нахер, щенок, пока я тобой не занялся.
– Я – оруженосец короля… будущего, – начал Этьен. – И вряд ли он одобрит…
– Ты – мелкий надоедливый глист, который невесть что о себе возомнил, – криво усмехнулся Лягва. – Так что вали отседа, пока я тебе уши не выкрутил.
Лягва вновь повернулся к Катрин. А Этьен сжал зубы, вытащил из ножен меч, встал полубоком и выставил вперед лезвие – одним движением, как его и учили. Разговоры за столом тут же смолкли – солдаты отставили тарелки со стаканами и теперь с интересом наблюдали за тем, что произойдет дальше.
– Ого, а кто тут у нас зубки решил показать? – Лягва сузил глаза. – Смотри, как бы тебе их не подточили, сыночка. А лучше беги к мамочке под юбку, пока не порезался.
Услышав, как грязный рот этого недотепы марает имя матери, Этьен тут же вспыхнул как сухой хворост.
– Сыночка? Да если б у моего папаши такая харя была, я б из пизды не вылез, – ответил Этьен одной из любимых поговорок Госса. – Не иначе как твоя мамаша мужика с хряком перепутала.
На несколько мгновений вокруг наступила мертвая тишина – а после воздух разорвал такой дружный гогот, что даже птицы сорвались с ближайших деревьев и в страхе разлетелись кто куда. Если парой мгновений назад Этьен и мог надеяться разойтись миром, то теперь, судя по всему, его ждала неплохая трепка – все лицо Лягвы пошло бордовыми пятнами, а желваки на шее, казалось, вот-вот порвут кожу.
– Ну, хорошо, членосос мелкий, – пробормотал он, снимая с пояса топор. – Придется подрезать тебе язычок…
– Хер себе не подрежь, уебок, – послышался скрипучий голос.
Этьен скосил глаза и увидел неторопливо хромающего Жинеля. Ниже Лягвы едва ли не на полголовы и старше почти вдвое, Жинель тем не менее, своим появлением изрядно сбил с Лягвы спесь – он нервно облизнул губы, когда Жинель встал рядом с Этьеном и небрежно положил руку на рукоять меча.
– Сначала деревенских баб по лесам гоняешь, а теперь с детьми дерешься? Неплохо, – Жинель криво ухмыльнулся, глядя на Лягву точно на муху, случайно утонувшую в кружке.
– Тебе-то че надо, пердун старый? – огрызнулся Лягва. – Тебя это не касается.
– О, вот тут ты ошибаешься, – улыбка сползла с морщинистого лица Жинеля, а меч выскользнул из ножен. – Все, к чему имеешь отношения ты или твои дружки, меня очень даже касается. Или ты думаешь, мы не слышали о некой ватаге под предводительством одного бродячего рыцаря, жгущей деревни по приказу визрийцев, да ради забавы соревнующейся, кто сколько за раз чужих баб снасилует? Моя б воля, вы бы на этой яблоне рядком висели, дети вы потасканных шалав, трахари ослов, выблядки свиней…
С каждым новым слово, что вылетало изо рта Жинеля, люди Северина становились все мрачнее и, в конце концов, некоторые из них отставили в сторону кружки и встали на ноги, беря в руки оружие и напяливая шлемы. Увидав это, к Жинелю с Этьеном тут же поспешила подмога – не успел бы он досчитать и до десяти, как друг напротив друга стояли с десяток вооруженных воинов, пока зеваки, собравшиеся вокруг, смотрели во все глаза, дабы не пропустить и мгновения свалки.
– Не трусь, но и вперед не лезь, – шепнул Жинель Этьену и сплюнул на землю. – Это тебе не стоги сена лупцевать. Проверим, как ты уроки усваивал…
Лягва сделал неуверенный шаг вперед, Жинель перехватил меч двумя руками – как вдруг полог ближайшего шатра раскрылся и сквозь тяжелую ткань на свет выбрался сам Северин, одетый лишь в легкие холщовые штаны, развевающиеся на ветру будто парус, да высокие сапоги из грубой кожи. Возрастом он явно перевалил за четвертый десяток, и пускай живот его уже чуть свисал над поясом, но руки, бугрящиеся мышцами, походили на два бревна, а широченной груди позавидовали бы и атлеты, выступающие на ярмарках.
– Что тут происходит? – спросил он.
– Ничего интересно, Северин. Одна мелкая шлюшка, – Лягва бросил уничижительный взгляд на Катрин, наблюдающую за ними из-за ближайшего дерева, – пролила на меня вино, а ее дружок вздумал мне угрожать.
– Вот как? – Северин поднял одну бровь и вдруг улыбнулся; широко и даже с первого взгляда почти дружелюбно, но в глазах его заплясали недобрые огоньки. Этьен вдруг подумал, что с такой улыбкой волк смотрит на овечку, которую желает задрать. – И что с того?
– Как что, Северин, – чуть растерялся Лягва и оглянулся на приятелей в поисках поддержки, но те лишь переминались с ноги на ногу, уткнув взгляды в землю. – Ведь…
– То есть ты хочешь сказать, – Северин говорил спокойным ровным голосом, но в нем отчетливо слышалась закипающая ярость, – что решил затеять драку, да не с кем-нибудь, а с королевским оруженосцем, из-за пятна на портках, да пары бранных слов? Я правильно тебя понимаю?
– Но Северин…
– Напомни, что я наказал вам делать? – Северин шагнул к Лягве.
– Сидеть тише воды, – пробормотал тот.
– Ага, то есть память ты не потерял, верно? – Северин сделал еще один шаг.
– Да, но…
Левая рука Северина взлетела хлыстом, а вслед за ней щелкнула правая – спустя мгновение Лягва уже скрючился на земле, закрывая ладонями разбитое лицо. Прочие воины переглянулись и уселись обратно за стол – и вскоре опять принялись за еду и разговоры, как ни в чем не бывало. Северин развернулся, молча прошел к своему шатру и скрылся внутри; Этьен же поискал глазами Катрин – но ее и след простыл.
– Пойдем, – Жинель положил руку на плечо Этьена, увлекая за собой. Он оглянулся и увидел, как Лягва, сидя на земле, провожает его тяжелым взглядом, ощупывая опухшую скулу.
– А вот тебе и новый урок, – криво усмехнулся Жинель. – Притом довольно важный. Поздравляю с первым врагом – с этого дня тебе придется отрастить глаза на затылке.
– Чтобы увидеть, если Лягва захочет вызвать меня на бой?
– Скорее, чтобы увидеть, когда он захочет воткнуть тебе в спину нож.
Глава 14
Однажды крестьянин обратился к одному из пророков:
– Скажи, о мудрейший из живущих, правда ли Он создал все в этом мире?
– Ты прав, – ответил пророк.
– Так значит и Он же сотворил болезни и лекарства от них?
– Хворь ранит наше тело, а грех – душу. Мед исцелит недуг, а молитва – разум.
– Но зачем же тогда нужен лекарь? – с недоумением спросил крестьянин.
– Дабы воля Его была воплощена людскими руками.
Арраканская притча
Всюду, куда ни кинь взгляд – тьма, убаюкивающая, точно мягкая перина. Матиас парил в ней будто птица на потоках воздуха, то падая, то взлетая. Ни тревог, ни забот, ни единой мысли – лишь спокойствие и умиротворение. Точно все, что хоть как-тото тревожило его ранее, вдруг стало малым и незначительным, как песчинка под ногами. «Видимо, именно тут и живут боги», – успел лишь подумать Матиас, как вдруг темнота начала рассеиваться. Вдалеке показалась яркая точка – с каждым мгновением она все увеличивалась, приближалась, заполняя все вокруг нестерпимо ярким светом и… Матиас распахнул глаза и увидел деревянный резной потолок своей спальни.
Во рту стоял какой-то странный привкус, а язык – сухой и шершавый, как жухлый лист – прилипал к небу. Матиас приподнял голову и огляделся – прямо по левую руку от него находился невысокий табурет, а подле на круглом столике вперемешку лежали самые разные вещи: несколько железных инструментов с крючками и лезвиями, покрытые засохшей кровью, небольшая бронзовая тарелочка с парой очищенных яиц, горсть соли, пучок едко пахнущих трав, медный графин, пара глиняных чаш и бесчисленные ряды минералов.
Что случилось? Матиас кинул взгляд сквозь открытые ставни, через которые веяло первой осенней прохладой – солнце уже поднялось и светило ему прямо в глаза, но он с трудом мог припомнить, как отошел ко сну. Быть может, на пиру он излишне налегал на крепкое вино? Ворочая слегка мутным разумом, Матиас по кусочкам пытался собрать вчерашний вечер. Пирующая знать, Сириль со своей излюбленной охотой, Бруно, разгоряченный выпивкой, что клялся привезти голову мятежника, разговор с Беатрис и… Вмиг вернувшиеся воспоминания кинули Матиаса в холодный пот. Скрип двери. Стражник. Кинжал. Матиас откинул одеяло, задрал рубаху и увидел, что живот его пересекает длинный розовый шрам, напоминающий извивающегося червя.
От двери раздался тихий вскрик – служанка всплеснула руками и выбежала в коридор. Не прошло и нескольких мгновений, как в королевские покои ворвались два десятка человек: капитан дворцовой стражи, возглавляющий десяток вооруженных до зубов мужей, придворный лекарь вместе с подручными цирюльниками, целая вереница слуг и Сириль Русси собственной персоной, скромно жавшийся позади всей этой толпы. Окружив кровать, они тут же создали такой галдеж, что у Матиаса моментально заложило уши и закружилась голова.
– Ваше величество! Это просто чудо, что вы очнулись! – лекарь воздел два пальца ввысь, а после приложил их к губам. – Мы молились днем и ночью, чтобы…
– … прочесали всю округу, – бубнил капитан, хмуря густые брови, – и удвоили охрану. Будьте уверены – ни одна мошка…
– … вам необходим покой, мой король, – старик-цирюльник надрывал голос, силясь перекричать всех остальных. – Вы еще слишком…
Матиасу пришлось приложить немало усилий, чтобы, наконец, прервать их треп. Когда ему поднесли стакан воды, он с жадностью припал губами к чаше – боги, казалось, он никогда не пил ничего вкуснее. Матиас облизнул губы, отдал слугам стакан и вновь откинулся на подушки.
– Сколько времени прошло с Проводов?
– Почти три дня, ваше величество… – ответил лекарь и присел на край кровати. Потом он взял Матиаса за запястье, осторожно приподнял рукав и начал внимательно изучать тонкие порезы, что заборчиком сбегали от кисти до середины предплечья. – Вам несказанно повезло – лезвие почти достало до сердца. К счастью, госпожа Беатрис еще не уехала и сумела излечить рану, но, судя по всему, оружие было отравлено…
– А то и проклято, – опасливо произнес молодой слуга и сплюнул через плечо.
– … ведь вы так и не пришли в себя, а я еле-еле мог услышать ваше дыхание. Мы перепробовали все – кровопускание, пиявки, обереги, мази, настойки и припарки… Если бы не господин Аль-Хайи… арраканец, – пояснил лекарь в ответ на недоуменный взгляд Матиаса, – боюсь, сейчас бы мы оплакивали ваше омытое тело. Узнав о случившемся, господин Аль-Хайи сам предложил помощь, заявив о своих незаурядных познаниях в медицине. Немного подумав, я обратился к господину Сирилю…
– Признаюсь, поначалу лишь одна мысль допустить иноземца к вашей светлейшей персоне показалась мне кощунственной, – ввязался в беседу тот, выглядывая из-за плеч стражников. – Но когда мы окончательно потеряли надежду, я согласился, и – о чудо! – уже к концу второй ночи дыхание ваше стало ровным, а …
Они все говорили и говорили, рассказывая Матиасу о том, как рвали на себе волосы от горя, молились богам и просили их спасти короля, то перебивая друг друга, то подхватывая чужие мысли, точно свои собственные. Матиас молча внимал их речам, переводя взгляд с одного лица на другое и задаваясь лишь одним вопросом – кто? Есть ли в этой комнате тот, кто в мыслях желает ему смерти, но вслух клянется в верности? Он не сомневался, что кто-то при дворе замыслил измену – хоть глава дворцовой стражи и был рубакой, простым как медяк, но дело свое знал хорошо, да и у Реджиса всюду были глаза и уши; скорее всего, у убийцы был помощник – а то и не один – который помог негодяя подобраться к Матиасу.
И плевать, кто нанес удар, главное – найти того, кто вел руку мерзавца. Матиас пытался зацепиться хоть за что-то – косой взгляд, излишне сладкий голос, мимолетная тень недовольства на лице – то, что укажет ему на предателя, но тщетно; казалось, все, кто стоял у кровати, были чисты, как утренняя роса. Решив, что не стоит ломать голову самому, когда можно посоветоваться с профессионалом, Матиас уже было повелел послать за Реджисом, но решил отложить разговор с ним на потом, вдруг ощутив себя так, словно его выкрутили наизнанку, а потом расправили снова. Матиас повелел оставить его одного, и когда за последним гостем захлопнулась дверь, прикрыл глаза, наслаждаясь наступившей тишиной.
Матиас уже было задремал, но низменные чувства взяли верх над усталостью. Откинув мысль вызвать слуг – боясь, что вместе с ними в спальню проскользнет очередной словоблудливый доброхот – он кое-как сумел достать из-под кровати ночной горшок и, устроившись на краешке кровати, поддался природной натуре. Раздался тихий стук – Матиас уже открыл рот, чтобы указать гостю на неудобность его визита, но увидев в щели лицо Реджиса с облегчением выдохнул и пригласил того войти. Реджис скользнул вовнутрь, закрыл за собой дверь, учтиво отвернулся, подождал, пока Матиас закончит, и только после того как он вновь натянул исподнее, присел на табурет подле кровати.
– Кто? – произнес Матиас, зная, что Реджис все поймет без лишних слов.
Матиас привык видеть Реджиса Пти в двух обличиях: на публике он был мелким дворянином – сыном полунищего барона с жалким клочком земли, на котором не рос даже сорняк – столь учтивым и покорным, что подобная вежливость скорее походила на подобострастие. Казалось, будто он сам не верил своему счастью оказаться среди сильных мира сего и старательно пытался оправдать свое положение. Но перед некоторыми людьми Реджис моментально скидывал маску льстеца, превращаясь в совершенно другого человека – холодного и расчетливого, аккуратно взращивающего посевы слухов и вдумчиво пожинающего урожаи сплетен; талантливого кукловода, столь тонко дергающего за нитки, что люди зачастую и не понимали свою роль.
Но сейчас глава фриданской разведки выглядел так, точно сам намедни чуть не отдал богам душу – губы его были искусаны едва ли не до крови, мешки под глазами свидетельствовали о недостатке сна, а с лица не сходило такое кислое выражение, словно ему сунули под нос кизяк.
– Не имею ни малейшего представления, – прямо ответил Реджис. – Но одно я могу сказать точно – убийца действовал не в одиночку. Кто-то провел его в замок и вывел после того, как дело было сделано.
– Слуги? Стражники? Придворные?
– И этого я тоже не знаю, – нехотя выдавил Реджис, после несколько мгновений молчания, будто не желая признавать поражение. – Единственное, что я могу гарантировать – первые вне подозрений.
– Ты уверен? – поморщился Матиас.
В свое время он прочитал немало летописей и исторических хроник, поэтому прекрасно знал о том, что к большей части – если не ко всем – покушениям на властных особо прикладывает руку кто-то, вхожий в их окружение. Флоренса Храброго отравил младший брат, Горси Мерра удушила во сне собственная жена по наущению любовника Рика Быстрого, знаменитого фехтовальщика и одного из первых клинков двора – который, правда, недолго пережил соперника – и даже Амарэйнт Молчащую погубила ее же воспитанница, пускай и ненамеренно.
– Уверены лишь боги, – буркнул Реджис. – Но каждая пара глаз во дворце следит за двумя другими – от писарейЭ до чистильщиков нужников. Вряд ли ваши недруги смогли подкупить всю обслугу разом – кто-то бы что-то да заметил. Но пускай убийца улизнул, кое-что после себя он все же оставил.
Реджис достал из-за пояса какую-то вещь, завернутую в платок, и протянул ее Матиасу. То оказался кинжал, которым орудовал убийца. Признаться, держать оружие, которое едва не лишило тебя жизни – довольно странное чувство… Но Матиас не мог не отметить мастерство оружейника, чьими руками был выполнен стилет: костяную рукоять украшали вырезанные фигурки обнаженных людей, держащихся за руки, и какие-то непонятные письмена; а на изогнутом лезвии вдоль дола распускались замысловатые узоры. Заметив на кончике засохшую каплю крови, Матиас вздрогнул.
– Свечник нашел кинжал на верхней площадке восточной башни, – Реджис сплел пальцы и положил на них подбородок, задумчиво глядя на лезвие. – Там же была и веревка с железным крюком – что-то наподобие небольшого якоря, которым убийца зацепился за окно и спустился вниз. На земле мы обнаружили следы копыт – видимо, лошадь подвел тот, кто и впустил негодяя. Он тщательно выверил время – как раз между всеми разводами, когда расчет восточной башни отбыл, но новых стражей еще не было.
– Необычный нож. Никогда не видел ничего подобного, – произнес Матиас, отдавая оружие обратно Реджису.
– Да, клинок явно не наших кузнецов – видите эти линии? Подобную сталь делают на Зафибаре. Дорогая игрушка и весьма редкая.
– Итак, за слуг ты, предположим, ручаешься. Но что как насчет придворных?
– А вот здесь я бы не был столь уверен, – Реджис спрятал кинжал за пазуху и задумчиво дернул себя за ухо. – Но у меня есть подозрения, что к покушению мог быть причастен один из гостей. На вашем месте я бы сослался на плохое самочувствие и воздержался на время от лишних встреч. К тому же…
– Прошу прощения, мой король, – в дверях показался стражник, переминающийся с ноги на ногу. – Но господин Абдум Альха… Али…в общем, арраканец желает вас увидеть.
– … итак, ваша светлость, – Реджис вскочил на ноги и снова накинул личину простого сенешаля, – вино приедет к концу месяца. Вынужден вас оставить – хоть после пира и прошло три дня, но замок все еще перевернут с ног на голову.
Реджис ушел, а Матиас велел привести арраканца. Спустя некоторое время он уже стоял напротив – высокий, худощавый, с янтарной кожей. Чуть вытянутый подбородок удлиняла острая бородка, в черных волосах успела осесть первая проседь, но осанка была юношеская, а в глаза мелькали живые огоньки. Арраканец глубоко поклонился и произнес:
– Рад видеть вас в добром здравии, ваше величество. Как вы себя чувствуете?
– Я жив и это уже чудо, – Моро взмахнул рукой и стражники, стоявшие позади арраканца, выскользнули в коридор. – Судя по тому, что я слышал, из нас двоих поклоны должен отбивать я. Вы спасли мне жизнь, но я до сих пор не знаю вашего имени.
– Абдумаш Аль-Хайи ибн Зафар, – склонил голову арраканец. – Философ по профессии, ученый по натуре и путешественник по нужде. Но вы изрядно мне льстите, между тем опуская умения ваших лекарей – я лишь подсказал им нужное направление и дал несколько советов, прочее же они сделали сами.
«Умен, учтив и скромен, – подумал Матиас. – Редкое сочетание в наше время».
– Как бы то ни было, отныне я у вас в долгу. Вы можете просить меня обо всем, что пожелаете.
– Благодарю за вашу щедрость, – Аль-Хайи дотронулся правой рукой до сердца, – но все, о чем я могу мечтать – провести под вашей крышей несколько лишних дней. Ваши медики весьма мудры, но все же им недостает, скажем так, немного более широкого взгляда на мир. Не хочу навязываться, но я считаю своим долгом проследить за вашим здоровьем до того момента, как вы полностью станете на ноги. Да и признаться, я успел одним глазом увидеть вашу библиотеку и…
– Ни слова больше, – Матиас улыбнулся. – Вы можете гостить здесь столько, сколько пожелаете. Отныне в моем доме вы всегда желанный гость. Я распоряжусь выделить вам лучшие покои.
– Благодарю за радушие, – Аль-Хайи вновь поклонился и достал сумки, висевшей у него на плече, какую-то деревянную трубку, напоминающую охотничий рожок. – Понимаю, вы наверняка устали, но мне придется помучить вас еще немного…
Аль-Хайи осмотрел порезы на руках Матиаса и смазал их каким-то едко пахнущим бальзамом, приятно холодившим кожу. После Аль-Хайи тщательно изучил дыхание Матиаса, убедился в ровности стука его сердца и даже заглянул в горло. Покончив с процедурами, Аль-Хайи достал из кармана небольшой флакон с бесцветной жидкостью. «Микстура из сока одного растения, растущего в горах Зафибара. У меня на родине это зелье называют Божьи Слезы – оно снимает боль и помогает уснуть», – объяснил Аль-Хайи. Матиас взял в руки пузырек и недоверчиво оглядел его, принюхался к содержимому, но все же сделал несколько глотков, чтобы потом с трудом сдержать гримасу отвращения – напиток был весьма горек и оставлял после себя странный привкус, однако уже через несколько мгновений в желудке разлилась приятная теплота, боль ушла и Матиас вдруг почувствовал, что глаза его слипаются. Аль-Хайи попрощался и вышел в коридор, и не успела за ним закрыться дверь, как Матиас провалился в объятия сна.
Последующие несколько дней он так и не вставал с постели, но под конец третьего вечера чувствовал себя заметно лучше. За все это время к нему наведывались лишь слуги, лекари и Аль-Хайи; Реджис, судя по всему, рыскал по окрестностям, ища хоть какие-то зацепки, что могли вывести на убийцу и его сообщников, а официальные обязанности короля ко всеобщему удивлению – в особенности самого Матиаса – по собственному желанию взвалил на себя Сириль, который, не уставая, держал его в курсе всех дворовых дел, каждое утро передавая через слуг отчеты.
На пятый день в покои Матиаса гремя железом ворвался Бруно Герен, по пути едва не снеся собой двери – он рвал и метал, предлагая немедля снарядить войско и двинуться прямиком на предателей, чтобы обрушить на них справедливую кару; и хоть искушение было велико, но Матиас ответил Бруно довольно резким отказом, чем вызвал такую волну возмущения, что уж убоялся, как бы она не затопила весь замок.
Но на такое решение у Матиаса были свои причины, которыми он не стал делиться с Бруно. Он бы все равно им не внял, привыкши до последнего стоять на своем. Матиас все еще надеялся, что мятеж разрешится без прямой конфронтации – впервые услыхав о Черном Принце, он придал его появлению не больше значения, чем надоедливой мухе, жужжащей над макушкой – и, как оказалось, зря. Матиас думал, что лже-наследника поднимут на смех – о, как же Матиаса ошибся в человеческом благоразумии! Нет, в том, что предатель смог запудрить головы черни, чуда не было – типичный крестьянин поверит в любую красивую байку, подай ее под слоем сладкой лжи и припороши сверху щепотью пустых обещаний; но вот то, что сторону Принца принимала и некоторая знать, приводило Матиаса в недоумении – они что, и впрямь считают Принца сыном Лоренса? Или надеются с помощью предателя приподнять свое положение? Лично сам Матиас склонялся ко второму варианту.
В любом случае, развяжи он сейчас войну, и в победителях так или иначе останутся лишь враги Фридании, так что Матиас, под конце разговора с Бруно, уже начал выходить из себя и сообщил Бруно, чтобы тот поумерил свой пыл; а заодно намекнул, что маршалу не предстало спорить со своим королем – скорее это походит на поведение типичного сержанта. Топорща усы как сердитый кот и едва ли не шипя от злости, Бруно двинулся на выход и в дверях натолкнулся на арраканца, который едва успел отшатнуться от острого локтя, чуть не прилетевшего ему в живот. Кинув в спину Бруно косой взгляд, Аль-Хайи поклонился Матиасу:
– Вы позволите, ваше величество?
– Отставим формальности, – махнул рукой Матиас и осторожно присел на кровати. – Прошу простить господина Герена – не спорю, он славный воин, но в миру привык вести себя точно также, как и в бою.
– Профессия частенько накладывает свой отпечаток на всю дальнейшую жизнь, – пожал плечами Аль-Хайи и указал на графин с вином, стоявший на столе. – Не возражаете?
Матиас, безусловно, не возражал и Аль-Хайи тотчас наполнил два бокала, что вскоре опустели; но Аль-Хайи снова взялся за графин и ярко-алая жидкость опять заструилась по тонким стенкам, так что довольно долгое время они попросту наслаждались приятным вином и пустыми разговорами; признаться, Матиас был рад хотя бы на один вечер оставить тяжелые думы о судьбе государства и развлечься обсуждением разных пустяков. Пускай он едва-едва знал Аль-Хайи, но чувствовал себя в его компании так, точно они были добрыми друзьями уже много лет – невзирая на разность в положении, возрасте и даже культуре – а надо сказать, это дорогого стоило.
За столько лет Матиас с трудом сосчитал бы по пальцам одной руки тех, кого искренне мог считать своим другом. В бытность обучения в монастыре он проводил больше времени с писаниями, чем с другими воспитанниками – нет, не то чтобы он сторонился прочих людей, отнюдь, но все же зачастую он попросту и не знал, как завести или поддержать разговор, отвечая так невпопад, что вскоре и вовсе стал отмалчиваться. Впрочем, другие послушники платили той же монетой, сторонясь нелюдимого бледного юношу, так что в этом плане у них возникло полное взаимопонимание.
Приняв сан, Матиасу пришлось волей-неволей общаться с паствой; крестьяне, бюргеры и даже некоторые аристократы нередко смотрели на него с робким уважением и даже заискиванием, пускай перед ними и был всего лишь простой викарий, едва-едва отпустивший первый пух, так что тот мало-помалу сбросил былое стеснение. Хоть со временем Матиас и наловчился вести речи, но так и не проникся к ним любовью, предпочитая проводить долгие вечера за чтением, осмысливанием священных текстов, переводом книг и писаний на другие языки и даже сочинительством собственных трудов. Одна из самых громких его работ, целиком посвященная жизни Ливия из Сарданьи, полюбовно скроенная из разрозненных кусочков исторических хроник и мимолетных упоминаний других авторов, стала до того популярна и вызвала столько жарких споров, что долетела аж до главы королевской канцелярии, на которого произвела такое впечатление, что Матиаса немедля пригласили ко двору, чтобы тот занялся обучением малолетнего Лоренса.
Отец его почил довольно рано, оставив престол на молодого короля; мать Лоренса также сторонилась дворовых дел, предпочитая им вышивание и конные прогулки, так что не успел юноша принять титул, как почти все придворные, не медля, начали плести интриги, пытаясь склонить юного государя на свою сторону. Матиас долгое время чурался подобных игрищ, но как-то вечером в комнату его скользнул Реджис – тогда еще простой писчий, с которым Матиас до этого момента не перекинулся и словом – что показал ему письмо, написанное рукой канцлера – капеллана Джереми, что по совместительству был духовником Лоренса.
Адресовано послание было верховной жрице Беатрис – которая тогда только-только приняла этот почетный титул – и было целиком и полностью посвящено Матиасу и его деятельности при дворе; а описывались в нем столь ужасные и лживые вещи, что взбешенный Матиас уже порывался найти подлеца и высказать ему все в лицо, но Реджис предложил куда более тонкий и изящный план.
Время до рассвета новые знакомые провели за долгим разговором – и вскоре средь казначейских бумаг вдруг обнаружились интересные подробности. В частности всплыло, сколько золотых, принадлежавших короне, утекало в карманы канцлера; самого Джереми той же ночью обнаружили в одном знаменитом на всю столицу борделе с девушками и юношами столь юными, что могли спокойно сойти за его внуков. На следующее утро канцлер был с позором отправлен со двора в какой-то глухой монастырь, лишившись имущества, сана, поста и всех прочих заслуг, до глубины души пораженный Лоренс назначил Матиаса на место Джереми, а тот уже пригласил себе в помощники Реджиса.
Со временем Матиас искренне привязался к Лоренсу. Однако он был скорее воспитанником, нежели другом, пускай между ним и Матиасом сложились весьма теплые отношения; Реджис был его главным союзником, правой рукой, той незримой тенью, прикрывающей спину, и с натяжкой их можно было даже назвать приятелями, а Беатрис… ох, сложно было назвать то дружбой, очень сложно…
Так что в компании Аль-Хайи время для Матиаса летело стрелой. Он наконец-то мог пропустить графинчик вина под теологические споры или обсуждения трудов ученых и философов, а то и просто делиться шуточными историями из далекой юности – хоть у Матиаса запаслось их не столь много, и были они довольно скромны, но Аль-Хайи каждый раз хохотал так громко, звонко хлопая себя ладонями по коленям, что Матиас невольно и сам задавался смехом. Дело шло уже за полночь, когда Аль-Хайи в очередной раз отставил стакан, вытер из уголков глаз прыснувшие слезы и произнес:
