Евгений Леонидович Саржин
Там, где дует сирокко
Глава седьмая
Мужчины смотрели друг на друга. В такие моменты Стефано жалел, что бросил курить – когда затягиваешься и выдыхаешь дым, разговор ведётся легче, как-то более по-мужски, что ли. Впрочем, не курил и Салах.
– До Суса, – ещё раз повторил мавританец и что-то показал пальцами, но Стефано не совсем понял жест, – как можно быстрее. Троих.
Он хоть правильно его понимает? Но вроде Салах говорит простыми фразами, тут не сбиться. Он действительно хочет этого.
Что здесь вообще происходит, интересно? Идя к Таонге, Стефано просто предполагал осторожно расспросить её, куда подевался мавританец, вдруг она знает. Столкнуться с ним лицом к лицу в душной комнатёнке за приёмной стойкой было неожиданностью. Сначала Стефано обрадовался – как рыбак, ценить удачу он умел. Но по мере того, как они обменивались с Салахом гортанными фразами на арабском, убеждённость, что ему так уж повезло встретить контрабандиста, бледнела и выцветала на глазах.
Стефано ещё раз повертел в руках пустой стаканчик. Этот приторно-крепкий «чайный эспрессо» был неизбежной частью его разговоров с Салахом – тот просто не понимал, как можно разговаривать и не пить чай. Вот и сейчас, ожидая ответа, почти машинально проверял, сколько осталось кипятка.
– Думаю, да, – сказал Стефано осторожно, – но…
«А что случилось с твоим катером?» – вертелся у него на языке вопрос. Вместо этого он, помолчав, продолжил:
– Могу, конечно и отвезти. У меня есть все документы.
– Завтра? – Салах всегда говорил так – будто в аптеке отмеривая слова. По крайней мере, говорил так с ним, возможно, осознавая, что тому трудно понимать сложные предложения по-арабски.
– Завтра? – Стефано задумался. – Ну, раз так спешно, то давай завтра. Но надо подготовить катер. Порт закрыт сегодня, ты видел. Завтра будут проверять всех.
Салах степенно кивнул и пододвинул к себе пустой стаканчик. Cazzo, опять чай! Ну да ладно, не это главное. Почему мавританец так торопится покинуть Марсалу, почему не воспользуется собственным катером, почему не включает свой наладонник? И кто эти бабы с ним?
Эта история чем дальше, тем меньше ему нравилась. Куда он, интересно, влезает?
Не то чтобы нежелание Салаха пользоваться авиасообщением или паромом было таким уж странным – люди его типа часто предпочитают не светиться лишний раз. Но Стефано точно знал, что у Салаха и его напарника (как там его звали? Вроде, Абдул?) был отличный катер, собственный, на котором они и обделывали свои делишки, рассекая по половине Средиземного моря. И вот теперь Салах появляется без Абдула, с двумя какими-то шлюхами и хочет как можно быстрее покинуть остров на его баркасе. Не требовалось великой интуиции чтобы понять – что-то не так.
– Подготовить катер, – эхом повторил Салах и вопрошающе уставился на него.
– Да, – подтвердил Стефано и, спохватившись, сообразил, что перешёл на итальянский.
– Надо осмотреть. Пять дней не выходил. Горючее, масло, – в этот раз он осторожно отмерял слова по-арабски.
– Bene, – и в этот раз Стефано вздрогнул, услышав итальянский от Салаха.
Мавританец поднялся.
– Идём? – спросил он.
Когда они спускались по Джованни Берта, Стефано видел, что Салах держится настороженно, хотя ничего подозрительного вокруг не было. Он в очередной раз пожалел, что ввязался во всё это. Что он, сам денег, что ли, не заработает? С детьми у него не сложилось, а на жизнь, слава Богу, хватает. Так ради чего… Но он знал, что не откажется. Может, потому что всегда приятно немного навредить Государству Закона, а Салах явно сейчас в конфликте с кем-то из надутых фанатиков в белых галабиях. А может, потому что…
– Эта женщина в гостинице, – вдруг сказал он, – африканка. Чёрная. Она… третья?
Пожалуй, больше всего его смущало, что Салах хочет покинуть Остров не один, хотя и без привычного сопровождения Абдула. Зато с двумя «другими», и одна из них женщина, которую тот отослал прочь перед их разговором. Конечно, каждый правоверный по канонам Обновлённого Учения может иметь три жены, если способен их содержать. Но Салах не похож на мужчину, который вдруг решил завести сразу двух жён. Не более, чем виденная им светлокожая девушка – на жену правоверного.
– Ты увидишь, – коротко бросил Салах, посмотрев на неё, и кажется, не расположен был продолжать разговор, но, вдруг передумав, бросил: – Да. Она с нами. Её зовут Джайда.
Джайда. Стефано сам не знал, почему это имя так болезненно отозвалось где-то внутри. Он и видел-то эту чёрную девчонку всего ничего, но легко мог представить её стоящей перед ним. Нагой. Она была не невинна, это угадывалось даже по беглому взгляду. Но просто обескураживающе красива. Вообще, если Салах и правда бежит, если он хочет скрыться, зачем тащит за собой двух этих баб?
Он раскрыл рот, чтобы спросить что-то ещё, когда вдруг Салах резко дёрнул его за рукав.
– Смотри, – бросил он, – кто это?
Они вышли на набережную. Отсюда оставалось пройти немного до рыбацких причалов, к одному из которых был пришвартован его катер. Рыбаки и просто зеваки схлынули, но вместо них на парапете и на перекрытой трассе маячили фигуры полицейских. Серая ткань, воротники с белыми отворотами, чёрные значки на ремнях – всё это едва не заставило Стефано заскрипеть зубами. Каждое появление этих людей ещё раз заставляло вспоминать о городе, которых они потеряли. О земле, которую они потеряли. О времени, которое бесповоротно ушло.
В полицейские набирали только магрибцев.
– Эй, вы двое, куда лезете! Порт сегодня закрыт! Читать разучились? Разворачивай оглобли!
Он говорил на общем наречии Острова, глотая окончания слов, как тунисец. Стефано пробормотал пару ругательств себе под нос и протянул руку вперёд, чтобы остановить Салаха. Но тот как остановился, так и стоял в шаге позади от него. А потом сам коснулся плеча Стефано, легко, но с явным намёком: «Отходим».
Когда Стефано уже готов был повернуться, чтобы идти в обратном направлении, ещё один полицейский, стоявший шагах в десяти от первого, бросил несколько слов. Стефано показалось, что он расслышал «назрани». Ну, а чего удивляться, он-то кто есть?
И вслед ему прилетела обрывистая команда:
– Вы, двое! Стоять! Сюда!
Иногда у Стефано получалось что-то чувствовать в поведении людей. Он сам не знал, как это выходит, но вот сейчас, глядя на спину Салаха, ощутил – мавританец напряжен как струна. Ещё секунда, и он сорвётся и побежит. Что-то неприятно шевельнулось в животе. Ему-то не было причин опасаться полицейских – они бывают грубы и высокомерны, но в общем, безвредны, если проблем с документами у тебя нет.
А вот если тебе приказали подойти, и твой спутник опрометью побежал и скрылся, то они могут и не поверить, что ты законопослушен.
– Салах, – скорее выдохнул, чем произнёс Стефано, – что делать?
Какую-то секунду ему казалось, что мавританец готов помчаться прочь, и он сам готов был бы броситься за ним. Лучше так, чем объяснять подозрительным тугодумам, что это за нервный у него товарищ.
Но Салах вдруг повернулся, и его рука скользнула в прикреплённую к поясу сумочку.
А один из полицейских уже направлялся к ним.
– Ты что? – тихо пробормотал Стефано, нащупывая и свои документы во внутреннем кармане.
К его облегчению, Салах тоже выудил из сумочки какой-то кусочек пластика. Стефано выдохнул. Ну, раз какие-то документы у мавританца есть, и он не опасается их предъявить, кажется, всё не так плохо.
Салах стоял спокойно, в одной руке держа пластиковый корешок, другой пощипывая бородку. Слишком спокойно.
Полицейский, невысокий округлый мужичок, выглядящий как типичный магрибец, между тем подошёл к ним.
– Документы, – враждебным тоном произнёс он, глядя на Стефано.
Им можно было здесь жить – здесь, в собственном городе, Государство Закона само так предписало. Можно было строить церкви и говорить по-итальянски. Но магрибцы всё равно были склонны смотреть на каждого назрани как на преступника, чья вина ещё не доказана. Vae victis36, как сказал один древний вождь – не зря, всё-таки, он столько читает книги по истории.
Полицейский неприязненно оглядел корочку.
– Стефано Дадди, – прочитал вслух и скользнул по нему взглядом, – чем занимаетесь?
– Владелец рыбацкого судна, – коротко ответил тот.
– И сейчас куда идёте?
– На мой корабль.
Он знал арабский достаточно, чтобы передать грамматикой свое неудовольствие, но сейчас объяснялся спокойно и вежливо – хотя давалось это нелегко. Но полицейский быстро утратил к нему интерес.
Он принял документ Салаха.
– Гейдар бен Фархани, – прочитал он вслух и смерил Салаха взглядом. – Из Кайруана?
– Родился там, живу на Острове.
Полицейский нахмурился.
– Ты не говоришь как тунисец.
– Так я вырос здесь, – Салах говорил размеренно и явно намеренно безлико, словно про себя.
«Он старается скрыть свой мавританский говор, – понял Стефано, и тут же в голову стукнуло: – Но у него же фальшивые документы».
– Ты давно знаешь этого… Гейдара бен Фархани? – теперь полицейский смотрел на Стефано.
– Давно, – Стефано вдруг почувствовал, как неприятно тянет живот.
Полицейские всегда вызывали эти чувства, ибо, за редкими исключениями, делились на просто хамов, которые упивались крупицей власти, данной им мундирами, и фанатиков-махдистов. Разница между ними заключалась, главным образом, в том, что первые брали взятки.
– Давно, – повторил Стефано ещё раз и сам порадовался, что его голос звучит твёрдо, – иногда приезжает меня навестить.
– Приезжает, – голос полицейского чуть повысился, и он, нахмурившись, ещё раз посмотрел в карточку Салаха, – тут указана регистрация в Марсале.
– Я веду дела в Мадине, – вмешался Салах, – большую часть года проводу там, когда не езжу в Тунис.
– Что за дела? – быстро спросил полицейский, и Салах ответил так спокойно, что Стефано понял – ответ был заготовлен заранее.
– Продаю засахаренные лимоны. Потому часто езжу между Островом и Тунисом.
Полицейский после этих слов, кажется, утратил к ним интерес.
– Порт закрыт, – бросил он, – приходите завтра.
– Что это, Салах? – спросил он уже позже, когда они сидели в портовой кафешке со стаканчиками чая и засахаренными лимонами.
На самом деле, он собирался спросить что-то вроде «куда, чёрт тебя дери, ты меня втянул? Зачем ты бежишь с Острова?», но правильные слова по-арабски не шли в голову. Но Салах понял вопрос.
– Это неважно, – коротко сказал он, покачивая стаканчик в пальцах, – главное сейчас твой катер. И оказаться в Сусе.
– Нет, Салах, – Стефано покачал головой, – это мой катер. Я должен знать, что это значит. Почему ты не на своём катере. И откуда у тебя эти документы.
Последний вопрос, наверное, был лишним – у человека с ремеслом Салаха неизбежно должны были быть какие-то фальшивые бумаги, иначе такие просто не живут. И тем не менее…
– Слушай, – Салах посмотрел на него в упор, словно взвешивая слова, – тебе есть куда бежать с Острова?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что Стефано только моргнул, сомневаясь, правильно ли всё понял. А потом хмыкнул, что должно было прозвучать как горький смешок, но больше походило на перхание.
– Ты забыл, кто я, Салах? Мы назрани и здесь живём, потому что нам разрешают. У нас не осталось куда бежать в Государстве Закона, а на Большой Земле нас не то, что кто-то ждёт.
– С Острова лучше бежать, – сказал Салах, – сейчас лучше бежать. Даже тебе.
Глава восьмая
Таонга облизала губы и ещё раз посмотрела на девушку, робко сидящую напротив неё.
– Ты не говоришь по-итальянски? – с надеждой спросила она.
– Совсем чуть-чуть, – покачала головой Джайда.
Что ж, значит придётся так. Она кашлянула. Потом, осторожно выговаривая арабские слова, сказала:
– Ты из Марокко, да? Я слышу по речи.
– Выросла в Марокко, – кивнула Джайда, – но родители малийцы.
– Я тоже из… из Африки, – улыбнулась ей Таонга, – и всегда рада видеть сестёр.
Она не кривила душой. Ну, хорошо, кривила, но лишь отчасти. Ей действительно было приятно видеть людей, кожи которых коснулось свирепое солнце её родных краёв, и смотреть, как они пробивают себе путь в этом мире. Ибо даже после проповедей Махди, даже после всех потрясений, которые пережил мир вообще и её городишко в частности, она видела – это всё ещё важно. Она приняла учение Махди, она ходила на проповеди, не раз выказывала свою лояльность новым порядкам и не раз же видела, как брезгливо кривят губы новые властители мира просто при одном взгляде на неё. Она и такие как она были здесь чужими при назрани и не стали своими при махдистах, как на то ни надеялись.
Потому она действительно радовалась, когда встречала братьев и особенно сестёр из горячих глубин чёрного материка. Если бы ещё у этой сестры не было таких безупречных форм и такой пьянящей, терпкой молодости в каждой чёрточке, в каждом движении, напоминавшими ей о том, что…
– Я тоже рада с тобой познакомиться, Таонга, – заулыбалась Джайда, сверкая белоснежными зубами, – Салах говорил, что ты наша. И что здесь будет хорошо. Мне у тебя нравится.
Таонга кивала ей, улыбаясь и покусывая губу. Джайда очень старалась, но в её речи всё равно постоянно сквозил марокканский диалект, и приходилось вслушиваться.
– Здесь спокойно, – она кивнула и бессознательно перешла на тон, которым обычно общаются с детьми, – спокойно и надёжно. Там, в Мадине, где ты… жила?
По лицу Джайды, напоминавшему шлифованную маску из черного дерева, пробежала какая-то тень, глаза затуманились.
– Я жила в… с другими девушками… но… мне там не нравилось, – пробормотала она и потёрла рукой щёку. – Слушай, Таонга, я ведь могу называть тебя просто по имени?
– Конечно, как же ещё? – улыбка женщины оставалась всё такой же сладкой, но она внутренне напряглась, ощутив неловкость Джайды. Что-то та пыталась скрыть, причём скрыть совершенно по-детски.
– Я не хочу говорить о том, что было, – малийка тоже улыбнулась ей, так искренне, что вдруг стало ясно, насколько она ещё молода, – мне не нравится. Да и Салах не велит. Лучше расскажи мне о Марсале. Здесь многое не так, как у нас, в Мадине.
Салах не велит. Что ж, тем интереснее становится, что ты скажешь. Разговор с Фаиком всё ещё стоял в ушах. Что она может получить от этого? Не влезает ли ещё раз туда, куда лезть не надо? Зависит от того, что расскажет ей сейчас эта чёрная сестра c телом гурии и разумом подростка. И вдруг Таонга поняла, что надо делать.
– Могу я предложить тебе чай, Джайда? – спросила она. – Чай и немного тунисских сладостей. У нас он хороший, марокканский.
– Да, я люблю чай, – улыбнулась Джайда, и Таонга поднялась.
Они разговаривали, сидя в небольшой комнатке на первом этаже, прямо за коридором с её стойкой, где она регистрировала гостей. Небольшой диванчик, который можно было разложить, круглые креслица без спинок, одноногий столик, свёрнутый ковёр вдоль одной стены – сочетание прошлого и настоящего Острова. Таонга часто принимала здесь гостей, с которыми нужно было поговорить с глазу на глаз. Здесь их не слышно и можно угостить… чем они пожелают.
Кстати, марокканский у них здесь не только чай.
И Таонга легко, как умела несмотря на свой вес, выскользнула из комнаты.
Она, конечно, держала такие вещи дома: и кат, свёрнутый в трубочки или превращённый в пластинки, и дурманящее зелье, от которого по комнате полз тяжёлый, липкий, кружащий голову аромат, и даже что покрепче. Держала, но… сама не употребляла уже давно. Слишком запомнилось ей то, что она видела – люди, которые, под влиянием зелий делали и говорили то, что не следовало делать и говорить. Впрочем, кат иногда помогал снять напряжение, но жаль, что теперь так сложно достать домашнее вино.
Сейчас кат не подойдёт. И Таонга ловко, точно фокусник, сервировала поднос, наливая в крошечные стаканчики ароматный чай, выкладывая горкой макруд, и…
Джайду она застала так же, как и оставляла – сидящей на кресле, аккуратно подобрав под себя ноги. Что-то в её позе, во всех её манерах царапало взгляд. Девушка выглядела… странно. Вот сейчас она сидит, робко, как школьница, боящаяся сказать лишнее слово, но она же ходит и говорит так, что у мужчин только что слюна изо рта не капает, и, тут Таонга не сомневалась, знает, как превращать их в кукол, которых ведёт только то, что ниже пояса.
– Я здесь, – произнесла она вслух и улыбнулась, увидев, как Джайда вздрогнула, быстро поворачиваясь.
– Ты очень добра, Таонга, – малийка тоже улыбнулась робкой, но при этом неуловимо дразнящей улыбкой при взгляде на поднос, – Салах говорил, что ты хорошая. И что мы едем к другу.
Вот как.
– Бери чай и печенье, – Таонга пододвинула к ней поднос, – в наше время женщины должны помогать друг другу. Тем более, женщины из Африки.
Джайда осторожно приняла поданный ей стаканчик с чаем.
– Там, в Мадине, – ласково заговорила Таонга, тоже взяв чай, – у тебя, наверное, было много друзей?
Улыбка девушки потухла.
– Нет, только Замиль, – сказала она печально.
– Хорошо. Жизнь в городе тяжела, верно?
Джайда только кивнула.
– И иногда хочется расслабиться. Хочется отпустить свои мысли и позволить ветру нести их. Хочется хоть один вечер не думать о мужчинах и вообще ни о чём. Ты ведь знаешь, как это делается?
Девушка на мгновенье нахмурилась, словно подросток, решающий сложную задачу. Но потом её лицо прояснилось.
– Ты говоришь о…
Таонга кивнула.
– Я не люблю кеф, – сказала Джайда серьёзно, – я видела, как девушки его курят. От него тупеешь и…
Она пожала плечами, а Таонга только усмехнулась про себя. О каких «девушках» идёт речь, она уже примерно догадалась, Джайда сделала достаточно оговорок. Но значит, предлагать ей сигарету с зельем не надо – хотя у неё и были заготовлены две, одна – с обычным табаком. Сгодится и чай. Вдруг мелькнула глупая мысль, а не перепутала ли она стаканчики. Да уж, это была бы жестокая шутка. Но нет, всё идёт как надо.
Джайда между тем отпила глоток чая, подцепила аккуратными пальчиками ломкий макруд и ойкнула, когда от печенья отвалился кусочек.
Таонга прихлебывала чай, следя за девушкой. Сейчас похоже на детскую игру. Люди любят дурманить себя – этот порок свойственен всем: белым и чёрным, правоверным и назрани. В её строгой семье такое не поощрялась, но хмельное она начала пить с ранних лет. Мальчики угощали её домашним вином, ещё когда ей отказывались продавать алкоголь в магазинах. Потом было и что покрепче, и она очень скучала по терпкому дыханию вина, расслабляющей горечи пива и обжигающим глоткам граппы. Впрочем, домашнюю граппу оставшиеся назрани гнали даже сейчас, и ей иногда доводилось её пробовать, но… Новое время и новый дурман. Махдисты не признавали вина и пива, человек, которых их пьёт, превращается в свинью, говорили они. Что было тем смешнее оттого, что при них расцвели совсем другие пороки. И марокканское (кстати) зелье, кеф, и опиум, и почти открыто продававшийся кат, и чего только не. Таонга знала обо всем этом, как знала и людей, которые стояли за их продажей. И иногда это было очень полезно. Например, в её доме были вещества, которые хорошо расслабляли и развязывали язык. Вот и сейчас она следила, как Джайда, отставив пустой стаканчик, лакомилась макрудом, и ждала. Шайтан его знает, из чего делались эти таблетки, но действовали они неизменно. Человеку становилось хорошо, покойно, рот его растягивался до ушей в счастливой улыбке, а язык развязывался, ведь все вокруг начинали казаться друзьями.
И тогда у него можно было расспросить о многом.
Когда они обе уже допили чай и приканчивали макруд (а Таонга очень любила тунисские сладости), зелье начало действовать. Это было видно по тому, как сидела Джайда, словно немного обмякнув, по тому, как уходила её прежняя робость. И Таонга повела разговор, мягко, вкрадчиво, выжидая, когда можно будет расспросить о главном.
– У нас в Мадине тоже живут назрани, есть районы, но их не столько, сколько в Марсале, – продолжала между тем щебетать Джайда, которую уже почти не требовалось подгонять наводящими вопросами, – а кат девочки покупали прямо на улицах, представляешь? Вот прямо там, где продают фрукты…
– И там ты познакомилась с Салахом? – вклинившись, наконец, в поток слов, мягко спросила Таонга.
– Он приходил к нам, – таблетка, растворённая в чае, уже действовала, глаза Джайды блестели, речь становилась сбивчивой. Она то и дело переходила на родную дарижа, и понимать её становилось всё тяжелее, – он понравился многим девочкам, такие у нас бывали нечасто. Но потом что-то с ним было не так, и тот мужчина… он тоже накурился кефа и начал хвастаться, что скоро будет газават, что всё изменится. А ещё сказал, что Салах исчезнет, потому что такие, как он…
Газават. Это слово как будто взорвалась в ушах, и Таонга вспомнила недавнюю встречу с уличным проповедником. А потом такие же встречи с проповедниками времени перемен и Большой Войны. Их глаза, горящие и застывшие одновременно, лица её новых друзей, каменевшие от ярости, которую они, казалось, впитывали из наэлектризованного проповедями воздуха. Рёв толпы, когда над Марсалой поднимали знамя Махди. И даже Абдул-Хади. Он лежал рядом с ней нагой и едва отдышавшийся от страсти и вдруг принимался ораторствовать. Это было забавно сначала – высохший, не молодой уже мужчина, с дряблым животом и обвисшим после любви морщинистым членом вдруг начинает говорить ей про новый мир. И Таонга сначала улыбалась (про себя, конечно), но охота смеяться очень быстро проходила. Потому что от холодной, убеждённой ярости, сочившейся из речей её любовника, шло ощущение силы, и она понимала, что река, которая её вынесла вверх, может так же легко и утопить. И этот мужчинка, скорее смешной, чем страшный сейчас, не дрогнувшей рукой подпишет её смертный приговор, случись ей оступиться. И она старалась не оступиться изо всех сил.
– Мы знали, что ему надо бежать, мы с Замиль, – продолжала между тем Джайда, – они говорили, что он не жилец, не с тем, что он знает. А потом мы с Замиль тайком посмотрели в его наладонник. Там было разное, и в одном из файлов был рассказ о встрече с…
Слушавшая во все уши Таонга пропустила момент, когда дверца, отделявшая её комнатку от коридора, качнулась и с громким скрипом (давно надо смазать петли!) распахнулась.
– Прости, Таонга, но Салах сказал, чтобы…
Слишком поздно она поняла, что теперь в комнатке появилась ещё и Замиль. Она стояла в шаге от двери, замерев на полуслове и переводя взгляд с Таонги на Джайду.
– Садись к нам, Замиль, мы тут пьём чай и болтаем, – залепетала Джайда, – у Таонги такое вкусное печенье, и она…
– Что ты ей дала? – голос белой сучки резанул уши, и Таонга увидела, как её скулы затвердели, а рот сжался в тонкую линию. Она разом прекратила быть той холодно-прекрасной белокожей гурией и сейчас казалась базарной торговкой, готовой вцепиться в волосы и проклясть твоих предков до шестого колена. – Вы курили кеф, да?
Замиль принюхалась.
– Нет, кефом не пахнет. Я скажу обо всем Салаху, – она сделала шаг по направлению к Джайде, которая недоуменно хлопала глазами со всё той же благодушной улыбкой.
Таонга преградила ей путь.
– У нас всё хорошо, мы разговариваем, – сказала она, изо всех сил стараясь быть дружелюбной, – говори, что передал Салах, и оставь нас. Или, если хочешь…
– Я вижу, как вы разговариваете, – с неожиданной силой Замиль оттолкнула Таонгу плечом и, подойдя к Джайде, схватила её за руку.
– Вставай и идём со мной.
– Ну что ты, Замиль, садись рядом с нами, нам хорошо, – малийка всё так же благодушно улыбалась.
Зелье лишало, в том числе, и способности злиться, если она у Джайды вообще была. Но белая как клещами сжала её плечо и резко заставила подняться.
Таонга выругалась про себя. Шайтан же принёс эту дрянь именно когда у Джайды начал развязываться язык. Но если помешать ей, она действительно приведёт Салаха, и будет ещё хуже.
– Всё в порядке, мы просто решили поговорить и расслабиться, – она продолжала улыбаться, хотя и чувствовала, что улыбка выходит кривая.
Между тем Замиль уже удалось поставить Джайду на ноги, и она крепко сжала её руку.
– Идём, – бросила она и, повернувшись к Таонге, выдала заковыристую фразу на незнакомом языке. Впрочем, не надо было понимать слова, чтобы догадаться – ничего хорошего она не сказала. И, оскалившись и разом потеряв всё дружелюбие, Таонга с облегчением выдала по старой памяти:
– Baciami il culo37.
* * *
Да убережёт меня Аллах от всех тех, кто дерзнул говорить от Его имени! Как часто за последние годы я обращаю к Всеведущему такую мольбу! Но приличествует ли она правоверному?
И кто сейчас правоверный? Почему последние годы так часто терзают меня эти мысли? Я не был истовым махдистом никогда, о нет, не был. Но когда впервые увидел это их восходящее солнце, ещё не прозревал в нём беды. Ведь те, кто шли за новым пророком, сначала говорили то, что мне было понятно и даже иногда приятно. Очищение мира от греха, в который его ввергли отрёкшиеся от себя назрани, новый путь для аль-ватан-аль-араби38, который возродит дни славы Халифата, спасение из ядерного ада – и для правоверных, и для человечества вообще…
Но что-то в моем сердце предупреждало меня: «Будь с ними осторожен». А потом – потом был Остров, Аль Джазира. Первые годы Государства Закона. Обретение нового дома здесь, в этом небольшом, но таком успокаивающем сердце городке по другую сторону пролива от родной Херглы.
И многое оказалось не таким, как виделось в юности, о, очень многое. Я видел бессмысленное разрушение прекрасных зданий – и кем? Пустынными дикарями, от которых до сих пор воняло верблюжьим навозом! Видел, как они разбивали о камни диски с песнями, на которых я рос. Видел бессмысленную ярость одних, как и хитрую алчность других, умело запрятанную за святые слова. Видел, как высокомерная глупость шейхов, прибравших к своим рукам власть под речи об Обновлённом Учении, рушит все попытки хоть как-то наладить жизнь на руинах старого мира. Видел взятки и убийства, лицемерие и алчность, бессмысленную жестокость и похоть.
И, Аллах свидетель, я уже не знаю, кому из людей в этом мире можно верить, зато знаю тех, кому верить точно нельзя.
И именно о них мне сообщают знающие люди по Зеркалу. Шейхи из Марсалы готовятся к чему-то плохому – на Острове, а особенно в Марсале. Прибыли «хори» – те, кого в народе прозвали просто ассасинами, кто не моргнув глазом исполняет самые мерзкие приказы.
Как это связано с тем, что говорила вчера Таонга? И можно ли верить тому, что узнал вчера, блуждая по «коридорам»?
О, Аллах, спаси нашу маленькую сонную Марсалу от крови и смуты! Поистине, живущие здесь не заслуживают Твоей кары!
