Евгений Леонидович Саржин
Там, где дует сирокко
Глава вторая
Проклятье. Неужели она всё-таки оказалась здесь?
Замиль сама не могла сказать, сильнее ли в ней ярость или чувство обречённости. Рискнув всем, чтобы сбежать из опостылевшего болота нового Халифата, она оказалась – где? В ещё более смрадной его глубине. В Магрибе. В Африке! Вновь она подумала о мухе, попавшей в паутину – сколько та ни бьётся, липкие нити лишь оплетают её крепче. А паук уже вострит жвалы…
Впрочем, если быть совсем уж честной с собой (а Замиль знала за собой дурацкую неспособность к самообольщению), ей было интересно. Горько признать это сейчас, но за свои двадцать четыре года она совсем не видела мир за пределами их Острова, унылой окраины Халифата. Раньше ей как-то не казалось, что именно путешествовать – такое уж хорошее развлечение, но сейчас она вдруг осознала, что мир огромен, а она его толком и не знает.
Вот даже этот Сус, который она по пути сюда успела проклясть последними словами, сейчас до дрожи её поразил. Нет, она знала, конечно, что этот город на тунисском побережье начал стремительно расти ещё перед Великой войной, а потом, при учреждении Халифата, превратился в перевалочный пункт, центр нового переселения народов. Здесь останавливались те, кто хотел перебраться через море на Остров, кто ехал до марокканских мегаполисов – Рабата и Касабланки, кто путешествовал в глубины Африки, чтобы поклониться гробнице Махди, ну или наоборот, бежал из тех краёв. Многие останавливались навсегда.
Сус разросся, поглотив и Монастир, и Махдию, и множество мелких прибрежных городков, и сейчас был местом, где бился пульс всего Средиземноморья, по крайней мере, с правоверной его стороны. И Замиль с некоторой досадой осознала, что при всём отвращении, которое он у неё загодя вызывал (просто как город Халифата), ей очень хочется на него посмотреть. Насколько он отличается от Мадины? Вообще от Острова?
Сейчас, когда она отчаянно старалась сохранить равновесие в пробирающемся через густые заросли городского трафика автобусе, она уже готова была пожалеть об этом. Нет, в Мадине тоже, конечно, могло быть людно, но что б так…
Салах отпустил её. Вернее, даже не то чтобы отпустил – он её и не держал. С тех пор, как они все сошли на магрибскую землю в пропахшем рыбой окраинном порту, он словно потерял к ней остатки интереса. Вроде бы хорошо – теперь ей не придётся думать, как от него сбежать. Может, просто взять свои деньги, вещи и уйти… куда?
– Ох! – автобус резко качнуло, когда он огибал застопорившееся маршрутное такси, и Джайда вцепилась в руку Замиль.
Малийка напросилась с ней, и сейчас Замиль была этому даже рада – чем больше они удалялись от той квартиры в Хергле, где остановились, тем более не по себе становилось Замиль. Начать с той остановки, где они сели на автобус: граффити на неграмотном фусха на стене из серого металла, чёрные подростки в широких штанах и потёртых футболках, которые бросали на них с Джайдой сальные взгляды, пересмеиваясь и обмениваясь фразами на каком-то африканском языке. Женщины, закутанные в бело-лиловые и сиреневые платья, в основном с закрытыми лицами. Хергла, или та её часть, где они остановились, была населена большей частью африканцами – не магрибцами, а настоящими. Конечно, таких и в Мадине было не так мало, но здесь же у Замиль возникло чувство другого мира. Яростный многоголосый гомон, оглушивший её, как только она вышла на улицу, песочного цвета многоэтажки с сушившимся на окнах бельём, полуголые мужики, которые, кажется, вообще не слышали о хадисах и одежде для правоверных, и тут же закутанные женщины со сверкавшими из прорезей черными глазами.
Салах сказал, что это район такой, а в центре будет иначе. Может быть, но сейчас, в набитом автобусе, задыхаясь от жары и тяжёлого запаха пота, чувствуя, как чьи-то руки то и дело прикасаются к ней, где не надо, Замиль уже не была так уверена в правильности своего решения осмотреть Сус в компании с Джайдой.
Салах говорил, что нравы тут свободные, и женщины могут гулять без сопровождающих, но…
Джайда тихо вскрикнула – похоже очередной пассажир «случайно» облапил её в душной сутолоке, и Замиль невольно потянулась к своей сумочке. Во внешнем кармане был закреплён «тычок», и она знала, что сумеет быстро достать оружие. Но вряд ли доставать его здесь будет разумно. Женщинам вообще нельзя носить такое.
Как и всё в этом мире, их поездка закончилась – после полутора часов удушливой толкотни Замиль, крепко сжав вспотевшую ладонь Джайды, соскочила с подножки автобуса, сопровождаемая какой-то сальной шуточкой на тунисском диалекте. Скрипнув зубами, она вытерла пот со лба, не позволяя себе думать о том, что надо ещё будет вернуться, и осмотрелась.
И Магриб ударил ей в лицо неистовым африканским солнцем и гудками машин. Замиль, ошарашенная, крутила головой то направо, то налево, не замечая, ни что её о чём-то спрашивает Джайда, ни что её только что обругал прохожий, которому пришлось обогнуть их при входе на остановку.
– Замиль, Замиль, давай отойдём, мы встали на самом проходе, – дёргала её за рукав малийка, и Замиль наконец спохватилась.
Они вышли из-за остановки (полупрозрачный пластик, казалось, притягивал жар как магнит), и Замиль снова закрутила головой.
Только сейчас она поняла, что она совсем не представляла себе окружающий мир – да даже другие части Халифата. Ей почему-то казалось, что они будут неизбежно похожи на Мадину или пару других городов Острова, где ей приходилось бывать. А в этих городах старая Сицилия неизменно прорастала через мишуру Аль-Джазира. И она привыкла к строгим линиями улиц, как правило, узких, изгибам арок, колоннадам и портикам, к мощёным мостовым и нависавшим над головами ровным балконам. Да, всё это кое-как замазали сверху эстетикой Даулят-аль-Канун – вывесками на арабском, рекламой халяльных ресторанов, воткнули там и тут мечети и минареты, убрали кресты, но всё это было наносным, и Замиль постоянно это ощущала. Даже в Агридженто, где ей доводилось побывать, контуры ровных, с песчаными стенами, домов сохраняли тот облик, который придала этой земле Италия и Европа, и новые хозяева жизни просто не могли его искоренить. А оказывается, город может быть и совсем другим.
На этой улице практически не было тротуара. Их остановка находилась на краю проезжей части, мимо тёк нескончаемый поток машин, а дальше – такой же длинный ряд машин, но уже припаркованных. Между ними пробирались редкие пешеходы, а за ними ослепительно сияли в полуденном солнце огромные коробки из стекла и матового металла. Хотя явно были выбраны цвета, наименее отражающие свет, Замиль кривилась от рези в глазах. Между коробками она видела панельное здание песочного цвета, за которым опять блестели полукруглые стеклянные башенки. Над одной из них высился экран, по которому бежала зелёная вязь – передавалось какое-то сообщение. Глянув на другую сторону улицы, она увидела широкий стеклянный вход и плечистую фигуру охранника за прозрачным экраном. «Банк «Рибат» – гласила вывеска на фусха и французском.
– А сейчас нам куда? – растерянно спросила Джайда, и Замиль только помотала головой.
Потом полезла в сумочку и вытащила оттуда потрёпанную карту из ламинированной бумаги, развернула её, чувствуя полную беспомощность. Если бы хотя бы был её наладонник, по которому можно проложить маршрут!
Увы, Салах отобрал его ещё когда они покидали Марсалу, взамен же снабдил её вот этой дурацкой простыней, по которой так сложно было ориентироваться.
– Сюда, – сказала она почти наугад и потянула Джайду за собой.
Улица тянулась перед ними, залитая обжигающим жаром, разогретая, словно жаровня, и Замиль чувствовала, как спину щекочут струйки пота. Девушки шли вдвоём мимо отделения банка, на котором мигала реклама мобильной связи, мимо какого-то офиса не пойми кого, и она поражалась, а где же люди? Ведь это же центр огромного города! В Мадине, по крайней мере, в её центре, никогда не прекращалась суета, даже раскалённый полдень лишь немного её гасил, но не убирал целиком. Сновали туда и сюда курьеры, моряки шагали своей широкой походкой к порту или от него, люди сидели в тени кофеен и чайхан, судача о чём-то…
А здесь почти никого. Только поток машин по проспекту, и люди, быстро выпрыгивающие из припаркованного автомобиля и добегающие до очередного офиса. Они прошли не менее километра, свернули на другой проспект, такой же, но увидели всего трёх или четырёх человек в одежде работяг, которые либо пробирались вдоль линии автомобилей, либо ожидали автобуса на ещё одной увиденной ими остановке.
– Мне здесь не нравится, Замиль, – проговорила запыхавшаяся Джайда, и она только ещё раз помотала головой. Ей тоже не нравилось увиденное, но и разжигало интерес. Значит города Халифата могут быть и такими.
Найдя возле входа в очередное деловое здание, из которого, как из открытой конфорки, лился жар, небольшой отрез тени, Замиль остановилась и вновь достала свою карту.
– Сейчас разберёмся, – сказала она больше себе, чем Джайде, пытаясь подавить нараставшее отчаяние.
Если она чувствует себя такой беспомощной и потерянной тут, что же будет, когда переберётся на другой конец моря. На что похожи города там?
Оказалось, что Сус многолик. Проблуждав почти час по запруженным машинами и при этом почти безлюдным улицам делового квартала, они, повернув, вдруг вышли на улицу, застроенную пяти-семиэтажными домами со стенами песочного или кремового цвета. И разом автомобильное безумие проспектов осталось у них за спиной и появились люди. В чахлой тени изнывающих от жары пальм тут и там стояли столики, на первых этажах домов начали мелькать совсем другие вывески. «Кебаб по-кайруански», «чайная Le Kif», «охлаждённые соки». За столиками сидели люди, большей частью мужчины, в широких штанах и просторных джеббах. Машины проезжали туда и сюда, но их стало гораздо меньше, зато появились велосипеды, педали которых крутили, как правило, темнокожие юнцы.
Здесь Сус внезапно оказался довольно похожим на магрибские кварталы Мадины или Агридженто, и Замиль потихоньку начала приходить в себя после увиденного.
– Куда теперь? – Джайда жалась к ней как испуганный ребёнок с тех пор, как они сели в автобус. – Я устала, Замиль. Может, сядем вон там и выпьем холодного сока?
– Ещё чуть-чуть, – Замиль и сама порядком выдохлась, но ощущала в себе странное упорство, – дальше, если идти прямо, должен быть парк. Отдохнём там, в тени.
До парка оказалось дольше, чем она рассчитывала, и пока они шли, Замиль несмотря на всю её усталость продолжала стрелять глазами по сторонам. Нет, даже здесь Сус отличался от жилых кварталов Мадины. Как минимум, было чище. И чище, чем в той дыре в Хергле, где они остановились, меньше граффити на стенах. Совсем не было европейских лиц, и она иногда ёжилась, осознавая, что её собственная внешность бросается в глаза. Большинство встреченных ими были магрибцы, и она, к некоторому своему удивлению, видела, что нравы здесь, видимо, менее строгие, чем она ожидала. Да, некоторые женщины прикрывали лица никабами, но только некоторые, другие же были одеты в знакомые ей широкие платья тунисского покроя и ограничивались хиджабами. Они, как и мужчины, шагали по тротуарам, которые стали, наконец, как-то обозначены, хотя знакомой ей старой кладки не появилось, останавливались, чтобы купить мороженное или охлаждённый сок, разговаривали по наладонникам. Замиль обратила внимание, что у многих из них были украшения вроде браслетов на запястьях. Конечно, такое не было запрещено хадисами, но особо рьяные махдисты кривились на это, и не в каждом районе Мадины можно было так показаться. Проходя под одним окном, она вздрогнула – из-за занавесок доносилась музыка, и эта музыка была не на арабском в любой из его разновидностей. Она вслушалась: «Si tu n’existais pas…» Французский язык! Замиль с детства помнила на нём несколько фраз из песен, что иногда любила слушать её мать. Но с приходом махдистов это всё исчезло из публичных мест. Конечно, в домах «старых людей» Острова по-прежнему звучали старые песни, но редко кто решался запустить такую песню в общественном месте, где полно правоверных. А здесь – пожалуйста, человек даже окно не потрудился закрыть, и, кажется, никого вокруг это не смущает. Удивительный всё-таки город.
Они наконец дошли до парка, точнее, до широкой дороги, замыкающей квартал. По ней опять нёсся поток машин, по другую сторону виднелась гряда деревьев. Замиль оглянулась, ища, где можно перейти эту трассу, и вдруг увидела горящие жёлто-красным буквы вывески. Кофейня с доступом к Зеркалу! Она замерла, переваривая вдруг родившуюся идею, потом подхватила Джайду за руку и потащила за собой.
– Куда ты?
– Посмотрим, что происходит в мире. Пригодится!
Кофейня оказалась крытой верандой, вплотную прижавшейся к многоквартирному дому с завешенными бельём балкончиками. Интересно, у них в Мадине это чаще бывали подвальчики. Помешкав минуту на входе, Замиль толкнула дверь и шагнула в душный полумрак.
– А нам сюда можно? – боязливо спросила Джайда за спиной, и она почувствовала холодок неуверенности.
Здесь закон «Государства Закона» был дырявым (как, впрочем, и во многих других случаях). Формально женщинам не запрещалось использовать Зеркало, а значит и посещать такие места. На деле же наиболее ярые махдисты опасались, что невидимая паутина, охватившая немалую часть мира, несмотря на все усилия Стражи всё же содержит множество соблазнов, способных искусить слабый женский разум и ещё более слабую плоть. В жизни это воплощалось по-разному: некоторые запрещали использовать Зеркало своим жёнам и дочерям, наиболее ярые проводили рейды по кофейням с доступом, подвергая найденных там женщин оскорблениям и унижениям. На деле всё равно, конечно, женщины использовали Зеркало, но в районах, где был особенно силён Орден Верных, во входе в такие места им могли и отказать, чтобы не навлекать на себя неудовольствие.
Но сейчас как раз и посмотрим, как с этим обстоят дела здесь.
Внутри было душно несмотря на лопатящие липкий воздух вентиляторы. Вдоль окон стояли небольшие столики, на которых поблёскивали голубым и светло-зелёным экраны мониторов. Тут и там сидели уткнувшиеся в них люди, рядом с некоторыми стояли стаканчики чая или подслащённой воды с тающими льдинками. Замиль с облегчением увидела, что за одним столиком сидит женщина в широком фиолетовом платье. Значит не запрещено всё-таки.
Пока они оглядывались, перед ними вырос невысокий, с животиком мужчина средних лет.
– Просто освежиться, или нужно подсоединение к Зеркалу? – спросил он не слишком дружелюбным тоном.
Замиль хмыкнула про себя, услышав характерный диалект северного прибрежного Туниса, на котором говорили некоторые из её клиентов. Посмотрим, насколько у неё получится…
– Столик с монитором, сайиди, два стула и два стакана лимонной воды, – произнесла она с улыбкой, тщательно имитируя речь тунисца, – ненадолго, может, на полчаса.
Мужчина смерил её взглядом, и Замиль с тревожным уколом в сердце подумала, что его явно что-то насторожило, то ли её выговор, то ли внешний вид.
Но потом он кивнул и махнул рукой, показывая на крайний столик на углу веранды. Замиль двинулась туда, всё так же не выпуская из руки ладонь Джайды. Притихшая малийка последовала за ней, так и не проронив ни единого слова.
Здесь всё не так уж отличалось от подобных мест в Мадине, где ей доводилось бывать: мониторы, уходящие под столы кабели, дощечка клавиатуры с цифрами и загогулинами букв. И даже табличка справа от монитора, которая строго предупреждала даже не пытаться искать в Зеркале то, что может навредить их твердыне Закона. Замиль криво усмехнулась и села за столик так, чтобы монитор оказался прямо перед ней, подтянула к себе клавиатуру.
– Так что ты хочешь там посмотреть? – Джайда уселась напротив, но говорила вполголоса, бросая время от времени взгляд за плечо. – Только пожалуйста, ничего запрещённого!
Она снизила голос до едва различимого шёпота на последних словах, но всё равно он прозвучал умоляюще.
– Ничего запрещённого, – ответила Замиль и пододвинула к себе клавиатуру.
Её пальцы привычно затанцевали, выводя на экране причудливую вязь – разрешение на вход.
– Ничего запрещённого, – подтвердила она, когда перед ней раскрылось матовое полотно с зелёными искрами стрелочек, – говорила же, посмотрю новости.
И прикоснулась пальцем, раскрывая один из проходов. И новости хлынули на неё пенной волной заголовков.
* * *
Надо всё-таки прекратить постоянно дёргаться. Тогда, в кофейне, уже ждал, что сейчас ему ткнут под ребро ствол и выведут… куда-нибудь. Оказалось, просто закупщики рыбы хотели поговорить о проблеме.
Что ж, нет худа без добра. Как и предполагалось, дураки, которые всё это затеяли, ухитрились расстроить торговлю и туризм Острова, завязанные на Магриб, за какую-то неделю. Едва ли они думали об этом, они вообще в других категориях мыслят, а разбираться в экономике для них харам. Но и по другую сторону пролива, в Сусе и Тунисе, люди задаются вопросом – что это за дерьмо происходит? Тем больше причин…
Он вчера говорил с одним старым знакомым из колледжа в Монастире, тот держит пассажирские перевозки в Ла Марсе. Доходы упали на шестьдесят процентов, а в качестве компенсации получил только горлопанов из Ордена Верных, что рассекают на автомобилях по городу и орут в мегафоны.
Это ли тот момент, которого ждал? Разговор с дружком Таонги, что отрекомендовался как Абдул-Кадер – наверняка фальшивое имя, ну да какой дурак сейчас под настоящим – оставил приятное впечатление. Тот чётко обозначил, что у него есть, настолько, насколько это было возможно сделать, не раскрывая подробностей, и сказал, чего хочет. Денег, чего же ещё.
Деньги могут обеспечить магрибские друзья, но дальше… Насколько всё-таки важные у них есть данные? Получится ли утопить ублюдков из Мадины?
Размышляя так, он осторожно поглаживал руками корпус наладонника. Если они переоценили важность своего компромата, если шейхи из Мадины стоят на ногах крепче, чем кажется, ответный удар последует немедля. Они станут искать источник разглашения. И придут… к нему?
Решившись, он потянулся к ящику стола, отодвинул его, взял сигаретную пачку, потянул за краешек и вытащил маленький съёмный диск. Второй номер. Ну, а чем он хуже остальных? Это всё-таки должно подстраховать (мелькнула мысль, что и у Гуляма была вторая, а может, и третья карта с фальшивым номером, но его это не спасло).
Несколькими привычными движениями он вставил диск в отверстие наладонника, и экран мигнул. Теперь и имя его, и номер в Зеркале не определить – по крайней мере, хочется на это надеяться.
Осторожно ударяя ногтем по экрану, вывел имя «Амин», написанное по-французски, открыл окошко разговора и, поколебавшись пару секунд, принялся писать.
Глава третья
Таки с Таонгой что-то не так, сейчас Салах был почти уверен в этом. Тогда, в Марсале, она кинулась в бегство с ними, до дрожи напуганная перспективой столкнуться если не со Стражей Зеркала, то с личными ассасинами шейхов. Но сейчас она хитрит и что-то скрывает. Всплывали в голове картинки – её поведение на этом островке, как его, Фавиньяне. И в море. Всему этому есть объяснение и, наверное, даже простое – несмотря ни на что та нашла способ поддерживать связь через Зеркало с… а вот с кем?
Салах неторопливо шагал по залитой пронзительно-ярким светом улочке, даже не морщась от раскалённых солнечных брызг, и несмотря на жару чувствовал удивительное умиротворение. Для детей Африки нет лучшего края на свете, чем, собственно, Африка. С тех пор, как он сошёл на землю Магриба, ему даже дышаться стало как-то по-другому. Конечно, Хергла, где они остановились – небольшой прибрежный городок, поглощённый разросшимся гигантом-Сусом – мало напоминала Тиджикжу его детства, затерянный среди песков оазис времени. Здесь уже очень ощущалось дыхание перемен последних десятилетий. Четырёх-пятиэтажные дома кремового или песочного цвета, выстроенные, наверное, сразу после Большой войны, местами сильно нуждались в ремонте. Оббитые углы, облезшая штукатурка, черная паутина надписей (он вспомнил, как называли такие вещи назрани – graffitti) на порядком безграмотном фусха и местами – латинским шрифтом, по-французски или на Аллах ведает каких африканских языках. Здесь осели «перемещённые» – те, кого большие перемены сорвали с их мест и принесли на побережье моря. Почти исключительно африканцы: малийцы, суданцы, жители Чада, даже Нигерии и Бенина. Собственно, сейчас по этим улочкам уже бегают их дети…
Словно подтверждая его мысли, мимо него прошествовали три чернокожих подростка, одетые в мешковатые балахоны и такие же штаны. Да уж, древняя красота тунисской одежды здесь сейчас точно будет редкостью. Впрочем, в самом Сусе или Монастире ещё хватает модников в расшитых джеббах.
Его мысли вернулись к Таонге. Она там, в Марсале, называла себя «истинная дочь Африки» и была таковой известна среди городских махдистов, но он не обольщался. Истинная дочь Африки очень ценила тот скромный комфорт, который давала ей земля назрани, пускай и низведённых до статуса «старых людей». Настоящая Африка ей бы не понравилась, и она явно это сознавала, ибо никогда не пыталась туда вернуться. Зато своим местом в Марсале она дорожит. Насколько сильно? Не обманулся ли он, взяв её с собой? Что с ней теперь делать? Что делать со всеми остальными? И что делать вообще?
Это было странное и для него редкое чувство, и Салах тщетно искал ответа, шатаясь по улицам Херглы после разговора с парой старых знакомых в порту. У него ведь действительно оказалась информация, которую самонадеянная Замиль скопировала с наладонника обкурившегося шейха. Разрозненная, кусками, но всё же достаточная, чтобы установить людей, стоящих за беспорядками на Острове. И даже примерно понять их планы: фитна в городах вилайета, пара громких убийств и атак (вроде той, в которой так пострадал Ситифан), и – об этом он только догадывался – что-то мерзкое и кровавое, что планировали «братья» по другую сторону моря. На что конкретное рассчитывали поджигающие фитиль нового Газавата шейхи, понять из скопированных Замиль отрывков было невозможно, оставалось догадываться. Военное положение на Острове? Погромы, здесь – у назрани, там, в Землях Беззакония – у тех правоверных, которые имеют несчастье там проживать? Ввод войск Халифата на Остров? Резня кафиров? Или война, действительно большая война, наподобие той, что уже была? Насколько это возможно? Здесь не угадать. Шейхи, которые планируют это, влиятельны, почти всесильны на Острове, но ведь Аль-Джазира лишь маленький вилайет на отшибе Государства Закона. Если не подключатся действительно большие люди из всего их рыхлого Халифата – Рабата и Алжира, Каира и Аммана, да хоть бы отсюда, из Туниса, фитилёк великой войны, который сейчас так старательно раздувают по ту сторону пролива, пошипев, угаснет.
Жизненный опыт подсказывал Салаху однозначно – если видишь стадо бешеных слонов, просто отойди. Иначе затопчут и даже этого не заметят. И всё же… Он вспоминал то, что пережил в юные годы. Большая война, первый Газават. Смерть, витавшая везде: затопленные корабли, разрушенные города, пустыри на окраинах городов, куда сваливали трупы расстрелянных – тех, у кого хватило смелости или глупости встать против нового миропорядка. Слишком много воспоминаний, которые ещё удавалось прогонять днём, но они возвращались ночью в мучительных, тягостных снах. И теперь может повториться? Или не может? Что тут зависит от его действий и зависит ли хоть что-то вообще? И при этом, спрятавшись, забившись в какую-то щель в Магрибе или другом месте, он, наверное, уцелеет, но… но… Будет знать, что мог что-то сделать и не сделал. Как тогда, в подростковые годы, когда спрятался, не осмелившись пойти с отцом к мечети, чтобы спорить с махдистами.
Он сам не заметил, как оказался перед их домом – четырёхэтажным строением светло-кремового цвета, почти неотличимого от остальных таких по улице. А то, что тут бывали квартиры, которые сдавали, не требуя документов и регистрации – ну, это Хергла, да благословит её Аллах. Не случайно же он рассчитывал затеряться здесь, даже если его будут искать и по эту сторону.
Сейчас, поднимаясь по лестнице – светло-зелёные стены были густо изрисованы и исписаны, пахло несвежим бельём и горелым жиром – Салах пытался удержать в голове сразу всё, что увидел и узнал.
Прежде всего, шейхи узнали, что Замиль передала ему украденную информацию. А учитывая, что им и ранее казалось, что он знает слишком много, естественно, его решили убрать. Вместе с девкой и теми, кто подвернётся под руку. Значит, правильно сделал, что сбежал – как ни жаль брошенного, жизнь дороже.
Абдул, видимо, жив. Теперь он почти не сомневался, что пишущий ему человек – именно его старый напарник, слишком уж похоже изъяснялся. Жив и тоже залёг где-то. Насколько можно ему доверять? Салах принимал как данность то, что до конца не может доверять никому – большинство людей слабы, такими их создал Аллах. И всё же это Абдул – сколько лет они работают вместе. Он сейчас в Аль Джазире, через него можно получить информацию о том, что происходит в Мадине, может, даже «Диб-аль-сахра» из порта вывести. Дома у него давным-давно не было, но вот катера жаль. С другой стороны, там, на Фавиньяне, Абдул стучался настойчиво и не из защищённого чата, хотя потом стёр разговор. Если…
Всё ещё погруженный в свои мысли, Салах дёрнул на себя скрипучую дверь с замком, с котором справился бы и пятнадцатилетний воришка, и резко отшатнулся, автоматически потянувшись за ножом. Потом выдохнул, глядя в испуганные глаза застывшей на входе Таонги.
Они разделили комнатушки в этом доме: здесь жил он с Таонгой, напротив – Стефано, этажом ниже – Джайда с Замиль. Стефано настоял, что будет жить отдельно, хотя это значило, что ему придётся платить за свою конуру самостоятельно – договориться о ещё одной комнате с хозяином, толстым, меланхоличным бербером, Салах уже не мог. Но старый рыбак согласился, не моргнув и глазом – какие-то деньги у него были. Салах, даже не облекая этого в слова, нутром понимал, чего тот хочет. Почувствовать свою самостоятельность, хотя бы здесь, хотя бы относительно, ведь в пути они так часто помогали ему не то что управляться с катером, но даже передвигаться. И конечно, помощь, да ещё от них и от женщин, его очень уязвляла. Ну и пусть сидит себе сам. Но вот Таонга…
– Я думала, тебя не будет дольше, – сказала Таонга, отступая от двери, чтобы дать ему пройти, – я не успела приготовить еду и…
– Выйдем, поедим в закусочной, – махнул рукой Салах, снимая с пояса ремень и бросая его на стул, – пока же давай пройдём в комнату, хочу с тобой поговорить.
Женщина кивнула не то испуганно, не то обрадованно. Салах как-то раньше не задумывался об этом, но в этот раз стало ясно, что Таонга ищет его общества, искала ещё там, в Марсале, когда появилась в чем мать родила в дверях, как и на Фавиньяне. Он и раньше знал, что нигерийка одновременно любострастна и одинока, и тогда не придал этому особого значения, но сейчас…
Сказать «пойдём в комнату» было, конечно, преувеличением – здесь и некуда было больше идти. Квартира, в которой они остановились, представляла собой комнату с широкой кроватью, потёртым столиком, двумя подушками для сидения и уголком для готовки и еды, с индукционной плитой на две конфорки и раскладным столиком. Отдельно была коморка с душем и туалетом. Да уж, Таонга зримо скривилась, когда шагнула сюда. Ничего, придётся потерпеть.
Салах подошёл к кровати, сел и посмотрел на неё.
– Садись и ты, – сказал он, и женщина послушно опустилась рядом.
Он некоторое время молчал, примериваясь, как бы спросить точнее, и буквально кожей ощущал нарастающее беспокойство Таонги.
– Тебе здесь хорошо? – спросил он и увидел, как нигерийка пожала плечами, словно не в силах подыскать ответ.
– Да, всё в порядке, – наконец произнесла она, помолчав.
– Как идут дела в «Аль Мусафир», не знаешь?
– Неплохо, – ответила Таонга, – Салиха говорит… говорила в прошлый раз, что есть новые постояльцы, с деньгами, так что…
– Это хорошо, – в тон ей ответил Салах, – скажи вот мне, Таонга… – он чуть понизил голос, как будто собираясь сказать что-то важное, и, как и думал, та повернулась и посмотрела ему в глаза, – …с кем и как ты сейчас переписываешься? Из тех, кто на Острове.
На самом деле разговор пошёл так случайно, он и не ожидал, что Таонга легко поддержит разговор об оставленном в Марсале пансионе, которым сейчас занималась её старшая дочь Салиха. Но если у него и были сомнения, что Таонга скрывает что-то более важное, чем переписку с дочерью, то они рассеялись. Стоило просто посмотреть в её глаза – понимание пришло в них спустя секунду после его вопроса, и он видел, как женщина отдёрнулась, судорожно втянув воздух, как выброшенная на берег рыба. Таонга овладела собой за пару секунд, но самое важное уже сказала и не словами.
– Таонга, – Салах протянул руку и мягко взял женщину за подбородок, не давая отвернуться, – ты ведь знала, что нас ищут, в том числе, через Зеркало, да? Потому я собрал у вас наладонники, и мы договорились не пользоваться ими. Так с кем и как в Марсале ты говоришь?
На какие-то секунды он посочувствовал Таонге – такой страх вдруг исказил её лицо. Нигерийка скорее нравилась ему – и горячим телом, и лисьей хитростью, и тем, как льнула к нему, но беда в том, что именно этой хитрости им сейчас и стоило опасаться. Она ведь была дружна с начальниками марсальской полиции, а может, и не только марсальской, так если…
– Салах, – голос Таонги не дрожал, но был так напряжён, что не оставалось сомнений в том, чего ей это стоит, – как я могу говорить с кем-то? У меня же нет наладонника, ты сам его забрал в Марсале…
– Верно, – согласился Салах, всё так же мягко, но решительно удерживая её за подбородок, – но ты ведь не сказала этого, когда я спросил, как дела с «Аль Мусафиром». Так что по крайней мере с Салихой ты общаешься.
Таонга подняла руку, как будто желая сбросить его ладонь со своего подбородка, и сглотнула:
– Я…
– Мы давно знакомы, Таонга, а я не дурак. По тебе всё видно. Ты как-то смогла найти способ выходить в Зеркало. Купила где-то на Фавиньяне наладонник? И ведь знала, что по нему могут отследить. Но говорила ты не только с Салихой. С кем ещё?
Салах видел, как допрашивали людей, от мелких воришек до больших муташарридов, и знал, что самое важное тут – говорить так, словно ты всё уже знаешь, и признание допрашиваемого для тебя не больше, чем пустая формальность. Таонга смотрела на него не отрываясь, как кролик на удава, и в конце концов взорвалась криком:
