Евгений Леонидович Саржин
Там, где дует сирокко
Глава вторая
Замиль так мало видела в этой жизни, и сейчас это чувство было особенно острым. Городишко, где она родилась, и который уже едва помнила, Мадина, которая строилась на её глазах, прорастая через старый Палермо бурьяном минаретов, Агридженто и ещё пара местечек на Острове – и острова, точнее, островки рядом, на которые она выбиралась иногда, чтобы отдохнуть и окунуться в море со скал. И всё чаще Замиль предельно ясно ощущала, что, пусть она уже взрослый человек, но совершенно не видела мира. А мир и даже этот вот забытый Аллахом городок всё это время жили без неё. И будут так же жить после, даже не заметив, что она была рядом.
Вот и сейчас. Выскочив из дверей их ночлежки (ну хорошо, пансион не был настолько уж плох, но Замиль в мыслях всё равно называла его ночлежкой, выплёскивая весь свой гнев и досаду), она теперь растерянно оглядывалась по сторонам. В общем, все четыре дня, что они пробыли в Марсале, ей так и не пришлось прогуляться дальше, чем до булочной вниз по улице.
Что ж, мир, посмотрим, каков ты. Хотя бы здесь, раз места живописнее не представилось.
И, поддёрнув платье, Замиль зашагала вниз по улице.
Сейчас она была одета как алжирка – такую одежду получилось купить с помощью Салаха в одном из магазинов Мадины в день её выезда. Белое платье-гандура, шедшее цельным куском и разделявшееся внизу на несколько слоёв, перехваченное поясом. Не так плохо – уж получше того, что она была вынуждена надевать в Мадине, выходя на улицу.
Говорят, поменяй одежду – и изменишься сам. Замиль уже не была уверена, что это работает именно так.
Да, она попрощалась с ненавистными синими тряпками, знаком непотребной женщины, самого существования которой Мадина не хотела замечать (пока не приходила ночь увеселений, конечно). Сейчас она шла по улице, одетая как многие другие горожанки, но… Что-то вздрагивало в груди при мысли, что другие женщины и, тем более, мужчины смотрят на неё, на её открытое лицо и возмущены. Как она посмела показать свой проклятый Аллахом образ добропорядочным верным, чью дорогу озарило учение Махди? Как она…
Так, хватит. Замиль резко одёрнула себя, ощутив, как сердце её ёкнуло, когда идущая мимо африканка в пёстром широком платье покосилась на неё. Никто не поймёт, кто ты, пока сама этого не выдашь. Лучше смотри по сторонам.
А это и впрямь оказалось интересным. Марсала отличалась от Мадины не только размером. Она была более… старой, что ли? Замиль даже не могла подобрать правильного сравнения. Сейчас она спускалась вниз по улочке, застроенной двух-трёхэтажными домами. Их панели кремового и лимонного цвета, отражая средиземноморское солнце, заливали улицу дрожащим светом. Не то чтобы таких домов не было и в Мадине, конечно. Старая архитектура назрани. Но дело в настроении. Здесь гораздо меньше ощущалось дыхание Даулят-аль-Канун, того единственного мира, который она знала.
Вот даже люди, попадавшиеся ей навстречу. Они были разные. Вслед за прошедшей мимо неё чернокожей женщиной показались ещё две, средних лет, одетые как сицилийки – в одежде, которую дозволили им хадисы Обновлённого Учения. Платья кремового и светло-зелёного цветов спускались к щиколоткам, забранные завязками рукава скрывали руки до запястий. На шеях небрежно висели платки – предписывалось закрывать волосы, заходя в присутственные места, но на улице, если они не правоверные, делать это было необязательно. Женщины неторопливо разговаривали друг с другом по-итальянски и едва заметили уже напрягшуюся Замиль. Им, казалось, было безразлично, кто она и каково её прошлое.
Да, таких можно было видеть и в Мадине – из остатков старого населения, но здесь, в Марсале их было особенно много. Больше, чем полгорода, как ей однажды сказал Салах. И Замиль внезапно ощутила острое любопытство. Эти люди – обломки старого мира, такие же, как и она сама. Ну хорошо, положим, не совсем такие – они не плясали непотребные пляски для увеселения толстых коммерсантов, не обучались греховным ласкам, от которых с ужасом отстранится любая добропорядочная мать семейства. Но они, эти люди, тоже были из того, прежнего мира, о котором Замиль почти ничего не знала, но куда так отчаянно хотела вернуться.
И движимая внезапным любопытством, девушка вдруг свернула налево, туда, где на перекрёстке стояло несколько столиков под потёртой вывеской уличного кафе. Строки – Forte i nero42. Да, здесь прямо писали вывески по-итальянски, даже не дублируя на фусха. Интересный всё-таки городок.
Перед столиками Замиль невольно замедлила шаг и посмотрела по сторонам – она искала часть кафе, что была предназначена для таких, как она. Запоздало вспомнила, что она теперь не женщина в непотребном платье, а вполне порядочная – по крайней мере, внешне – жительница Острова. Кроме того, в крошечной кафешке просто не было двух залов: четыре столика под навесом, огороженные заборчиком, и открытая дверь в небольшую каморку.
Замиль пожала плечами и опустилась на стул, подобрав платье. С любопытством огляделась. Да, даже эта небольшая и казавшаяся захудалой кафешка сильно отличалась от тех, куда она обычно захаживала в Мадине. Там – по крайней мере, в той части города, где она жила – господствовал магрибский стиль, местами с левантийским привкусом. Это было видно по форме стульев и столов, по расцветке стен и их украшениям – без всяких картин, конечно – по одежде официантов и по…
– День добрый, госпожа, – отвлёк её от размышлений глубокий грудной голос, и, обернувшись, она увидела вышедшую из помещения невысокую полную женщину средних лет. Официантка? А может быть, и сама хозяйка? В этих крошечных заведеньицах не разберёшь. – Хотите поесть? Чай?
Её голос звучал вполне учтиво, но при этом достаточно холодно, и от Замиль не ускользнуло, что арабские слова та выговаривает с некоторым трудом.
– Я говорю по-итальянски, – произнесла она и увидела, как густые чёрные брови женщины слегка приподнялись. – Кофе, пожалуйста. И что-нибудь сладкое к кофе.
– Эспрессо? Лунго? Маккиато?
– Я люблю кофе по-тунисски, – неуверенно ответила Замиль, и официантка покачала головой.
– Мы не делаем такого здесь.
– Тогда… просто любой кофе. И какое-нибудь печенье. Женщина кивнула, повернулась, качнув крутыми бёдрами, и Замиль заметила, что та не носит платка для прикрытия волос, и вообще выглядит… просто. Так в Мадине выглядел народ в порту, где было больше всего старых людей и просто сброда со всего мира. В таком виде её бы не пустили в торговый центр, но, кажется, здесь это и не было так важно.
Кофе с густой молочной пенкой оказался неплох, хотя Замиль с грустью вспомнила те чашечки тягучей горечи, которые она цедила дома, в «Аль Куодс». Бара наик, с каких пор она начала думать о своём весёлом районе бывшего Палермо как о доме?
Грызя печенье, принесённое хозяйкой – похожее на тунисский макруд, немного вязкое – Замиль продолжала оглядываться по сторонам. На улице было людно, как для улочки захудалого портового городка в будний день. Проехал курьер, чернокожий мальчишка на велосипеде, за его спиной болтался алый рюкзак с броским слоганом на арабском. Появились трое мужчин в потрёпанных джинсах и плотных несмотря на жару светло-голубых рубахах навыпуск. Они громко говорили по-итальянски, смеялись и жестикулировали, направляясь вниз, к порту. Здесь все улицы вели к порту.
В доме напротив открылась балконная дверь, и пожилая женщина в бигуди и с зажатой в уголке рта сигаретой повесила свои панталоны на крючке.
Да уж, от старого мира здесь явно осталось больше. И ведут себя местные…
Не успела Замиль додумать эту мысль, как у неё за спиной раздались шаги, и густой женский голос выкрикнул:
– Канделора! Ты здесь?
Замиль подавила желание обернуться и украдкой скосила глаза. Слева за её спиной за соседний столик грузно опустилась женщина, темнокожая, но одетая в рабочую одежду. Даже отсюда Замиль видела разношенный кроссовок на её широкой ноге, небрежно поддёрнутое вверх платье, открывавшее шоколадного цвета голень. Ох, проходил бы здесь истинный махдист и увидел бы это непотребство…
Дверь бросила солнечный зайчик, качнувшись, и знакомая уже Замиль официантка появилась на входе.
– Джиана! Давно же тебя здесь не было, старая перечница, – голос её в этот раз зазвучал гораздо теплее, словно она увидела добрую знакомую, – я уж думала, ты совсем забыла про нас!
Она заскользила к столику, за который села африканка, с удивительным для её веса проворством. Гостья приподнялась, женщины обнялись и расцеловали друг друга в щёки. Замиль поспешно схватила оставшееся печенье и сделала вид, что примеривается, как его откусить, не прекращая при этом слушать. То, что женщина из старых людей приветствует как подругу африканку, одетую в одежду назрани, уже было достаточно любопытно. О чём они, интересно, тут судачат?
Женщины говорили по-итальянски, домешивая и чисто сицилийские словечки – так обычно говорили «старые люди», и Замиль почувствовала странный укол ностальгии. Она, конечно, не забыла итальянский, но уже давно большую часть времени говорила по-арабски.
Cобеседницы, по-видимому, привыкли объясняться громко и экспрессивно и даже не думали понижать тон из-за её соседства.
– Я уж не знаю, куда теперь Клеопатру девать, – рассказывала новоприбывшая, та, которую официантка назвала Джиана, – garzu43-то её совсем свиньёй оказался, прости Господи, и вот всё.
– Я слышала, что у вас сорвалась свадьба, – голос толстой официантки звучал теперь сочувственно, хотя не стал от этого тише, – ну что ж, cara mia, хорошо хоть сейчас это выплыло, а представляешь, уже бы после свадьбы, а по этим временам…
– Я уж такие планы строила, – продолжала Джиана, словно не замечая попыток собеседницы пособолезновать, – пристроена, значит, хоть эта будет в пекарне бухгалтерию вести да муку закупать, дело-то непыльное. Не мыть же ей полы у Таонги полжизни, как я.
Замиль, делавшая вид, что увлечена печеньем, так и замерла, не дожевав откушенный кусок. Таонга? Та толстая стерва, что приняла их, а потом пыталась одурманить и разговорить Джайду? Она-то здесь при чём?
– Я думала, она добрее, ну ты поняла, к… – тут официантка запнулась, Замиль, даже не оглядываясь, ощутила, как африканка, криво улыбнулась.
– Истинная дочь Африки, как и Махди, возлюбленный Изначальным, – в её голосе зазвучала насмешка, – да только когда она тобой помыкает, ей не до этого, знаешь ли. А уж чего я там навидалась за эти годы, Господи прости…
Замиль, до этого слушавшая из чистого любопытства, теперь боялась пошевелиться. Она сама не знала, почему, но ей хотелось знать, что эта женщина сейчас скажет про их хозяйку, к которой с первых минут знакомства она ощутила смутную неприязнь и недоверие.
– Ты и сама знаешь, что о ней по Марсале болтают, – при этих словах официантка, должно быть, кивнула, – родители-то её приехали голодранцами ещё при старых порядках. А теперь смотри-ка, у доченьки свой пансион, и пьёт она кофе с алькальдами мажлис аль-мадина44 да с шефом полиции, да с…
– Не только кофе, – Джиана хмыкнула. – Что они выходили из её комнатки довольные, как коты после случки, то все знают. Ты ведь знаешь, что она давно полиции всё доносит? Говорят, у неё все разговоры по комнатам записываются.
При этих словах Замиль похолодела. К кому ты привёз меня, Салах, чуть не крикнула она, но продолжала слушать.
– Помню, как арестовали беднягу Манкусо. А он останавливался в «Аль Мусафир», когда…
В это время мужчина средних лет в широких штанах и болтавшемся на плечах пиджаке вдруг повернул к кафешке и присел за столик напротив Замиль.
Устроившись, он поднял руку и громко окликнул:
– Всё лясы точишь, Канделора? Принеси-ка мне лимонной воды со льдом, упахался на жаре, сил нет!
И официантка торопливо поднялась из-за стола, продолжая что-то говорить Джиане уже понизив голос, потом повернулась, на ходу бросила:
– Уже иду, Джакомо! – и засеменила в каморку.
А Замиль всё так же сидела молча, бездумно ломая и кроша кусочек печенья. Значит, Таонга – осведомительница местной полиции. И, вполне возможно, слушает их разговоры. И ей даже этого показалось мало – Джайду она пыталась, одурманив, расспросить.
Так чего же им теперь ждать?
Глава третья
– То есть, ты никого там не видел, кроме людей вокруг дервиша? – переспросил Салах, и Стефано устало помотал головой.
– Нет, только они, потом полиция и… люди на улице. Люди, потом крики, потом… я увидел Джайду, она упала.
Грузовик, из-под которого Стефано успел вытолкнуть Джайду, помял его самого хорошо, у него оказалась сломана рука, растянуты или даже надорваны коленные связки, да вдобавок трещины в рёбрах. Он придёт в себя, поправится, конечно, но на это нужно время, а Марсала…
– Марсала гудит ульем, – мрачно произнёс Салах, обращаясь больше к себе, чем к Стефано, – опять перекрыли порт, полиция рыщет по городу, уж не знаю, кого ищут.
– Конечно, – Стефано, полулежавший на высоких подушках, только кивнул.
В тот день им занялась Джайда, которая отделалась несколькими синяками и растянутым запястьем. Она же настояла, чтобы из больницы его привезли в «Аль Мусафир», узнав, что тот живёт один и ухаживать за ним некому. И даже сейчас часто его навещала.
– И Зеркало просто разрывается, – Салах по-прежнему говорил вполголоса, как будто обращаясь сам к себе, – это не только здесь. В Мадине как из-под земли появились такие же дервиши, а вчера одного из них убили. Просто застрелили на улице, и неизвестно, кто. Орден Верных молчит, но на всех форумах неожиданно появились люди, кричащие о Газавате…
Стефано мрачно усмехнулся.
– Им прошлого не хватило.
– Им ничего не хватит, – словно решившись, Салах вдруг спросил: – Ты ведь не сможешь рулить сейчас «Грифоном», верно?
– Нет ещё, – мужчина покачал головой, – одной рукой трудно управляться, но вдвоём бы мы смогли. Но у меня болит всё: колено, рёбра, локоть. Даже на одной ноге стоять тяжело. Я сейчас не моряк.
– Хорошо, тогда поправляйся, – коротко бросил Салах, похлопал его ладонью по плечу и, повернувшись, вышел из комнатки.
Комнатка Стефано находилась на втором этаже – не очень удобно, учитывая его увечья, но Таонга категорически заявила, что других свободных у неё нет. Впрочем, Стефано всё равно сейчас её не покидает, так какая разница. Движимый внезапным желанием подбодрить его, Салах порылся в своих запасах и сбросил Стефано на наладонник то, что у него оставалось из прежних рейдов на ту сторону. Книги и видеозаписи из проклятых земель. Земель Беззакония, куда так страстно хотела попасть Замиль, и где…
Словно отвечая на его мысли, снизу, с той стороны лестничного пролёта послышались голоса. Говорили женщины, явно возбуждённо и на нервах, и он различил голос Замиль, а потом и Таонги. Проклятье!
Салах в несколько шагов сбежал вниз по витой лестничке и оказался в крошечной приёмной. По одну сторону находилась стойка, за которой Таонга регистрировала гостей, по другую – два диванчика и круглый одноногий столик. Сама приёмная всегда производила на него странное впечатление – как будто на оберж старого назрани сверху наслоили моду махдистов с их мечтами о возрождении Халифата.
Когда он вошёл, крики внезапно смолкли, и он сразу понял, почему. Видимо, шум привлёк не его одного – откуда-то появился высокий чернокожий парень с бритой головой и проколотой бровью, в просторной бело-жёлтой хламиде – так, насколько помнил Салах, любили одеваться жители Чада или некоторые малийцы.
– Проблемы, сестра? – спросил он с безупречным островным выговором, ухмыльнувшись Таонге, и та напряженно улыбнулась в ответ.
– У нас небольшое недоразумение с гостьей пансиона, сайиди. Надеюсь, мы не помешали твоему отдыху.
– Но если будут проблемы, скажи мне. Я помогу решить. Мы все должны помогать друг другу, верно, сестра? – он ещё раз усмехнулся, откровенно ощупывая взглядом округлые формы Таонги, с деланой брезгливостью покосился на Замиль и направился к двери, что-то нащупывая в прикреплённой к поясу сумке.
– Ты мне всех постояльцев распугаешь, кошка драная, – прошипела Таонга в полголоса, когда чернокожий парень резким движением открыл дверь на улицу.
Замиль явно собиралась что-то ответить, но в этот момент увидела замершего на лестнице Салаха. Он решил переждать там, пока гость уйдёт. Не потому, что не доверял именно этому типу, просто чем меньше людей его увидят здесь, тем лучше. К счастью, большинство постояльцев «Аль Мусафира» были довольно нелюдимы, предпочитая уединение своих комнат общению с соседями.
– Салам, – негромко бросил он, выходя из лестничного пролёта в маленький зал, – что здесь происходит.
Хлопнула дверь, закрывшись за чернокожим парнем, и он увидел, как Таонга, облегчённо выдохнув, повернулась к нему.
– Раз привёл её сюда, так скажи своей сучке, – заговорила она, словно выплёвывая слова, её акцент стал сильнее, и приходилось вслушиваться, чтобы понимать, – что здесь она у меня в гостях, и если никто не научил её поведению, то это сделаю я…
– За языком следи, жирная корова, – Замиль не полезла в карман за словом. В отличие от Таонги она говорила на арабском почти как на родном. – Ещё раз так меня назовёшь, я тебе зуб выбью! А может, и два.
– Салах, – Таонга повернулась к нему, и мужчина неожиданно увидел, что та не просто в гневе, но и очень уязвлена. Обычно гневавшаяся Таонга сжимала губы так, что они почти становились у неё нормального размера, но сейчас она стояла полуоткрыв рот, и губы подрагивали. Салах невольно подумал, что та бы побледнела, если бы не была чернокожей, – я не потерплю такого в своём доме. Она должна уйти.
– Она останется, пока буду оставаться я, – лаконично ответил он. – Не забывай, Таонга, мы не чужие люди. И что за тобой должок, не забывай.
– Я всё помню, Салах, но эта… – прикусив губу острым белым резцом, Таонга сдержала какое-то очередное словечко, – скажи ей…
– Скажу, – Салах не дал ей договорить.
Внезапно решившись, сделал шаг к Замиль, схватил её за плечо, крепко, но старясь не причинять боль, и потянул за собой.
– Подожди, я ещё не… – пыталась воспротивиться Замиль, но потом, к его облегчению, сдалась и покорно последовала за ним, процедив, впрочем, сквозь зубы пару слов на непонятном ему языке. К кому они, интересно, относились?
А из-за спины он услышал грудной голос Таонги, глубокий и немного подрагивающий:
– Я всё помню, Салах, а вот помнишь ли ты?
Похоже, настало время поговорить. Когда они дошли до второго этажа, Салах отпустил Замиль – не было нужды её держать, та и сама следовала за ним.
– Ты знаешь, что Таонга нас прослушивает? – спросила Замиль, её голос всё ещё вибрировал от гнева.
– Кто тебе это сказал? – Салах нашаривал в кармане ключ.
Облупленная дверь их «номера» внезапно показалась ему отражением бессмысленности их жизни. Арабская цифра «три», из-под которой ещё пробивались римские «палочки», как будто сардонически ухмылялась.
– Я слышала один разговор в кофейне, чуть ниже по улице, – Замиль, кажется, успокаивалась, – там была женщина, которая много лет работает здесь уборщицей. Она всякое говорила про Таонгу, в том числе, что та пьёт кофе с начальниками полиции.
– Не только кофе и не только с ними, – Салах, наконец, справился с замком и открыл дверь в комнатку, – но это же не преступление, верно?
– И что она может прослушивать комнаты, а потом продавать информацию, – продолжила Замиль. – И что же, нас она тоже прослушивает? И мы не можем ни поговорить, ни пёрнуть, чтобы она не узнала?
– Хватит, – войдя в комнату, Салах повернулся к столику.
Там лежала пудреница Джайды (самой малийки не было), сумочка Замиль и… ага, вот и он. Конечно, смотреть на экране наладонника не очень удобно, но сойдёт.
– Таонга может прослушивать тех жильцов, которые ей интересны, – обернувшись, он увидел, что Замиль вошла в комнату и опять скрестила руки на груди, – но это не значит, что она прослушивает всех. Так или иначе, я с ней сегодня поговорю. И будь спокойна, на нас она не донесёт. На других – может, но не на меня, значит и не на тебя.
– Почему ты доверяешь ей? – тут он мрачно усмехнулся – настолько ядовитая, женская злость прозвучала в словах Замиль. – Ты говорил, что за ней должок, что она должна о чём-то помнить. О чём?
– Это тебя не касается. Садись.
– Ты ведь спал с ней, да? – не унималась Замиль, хотя послушала его и, сделав пару шагов, опустилась на кровать.
– Да. Но сейчас важно не это, – подхватив заряжавшийся наладонник, Салах опустился на кровать рядом с Замиль, – я хочу тебе кое-что показать.
Замиль взглянула на него, кусая губы, и Салах присел рядом с ней. На большом пальце он держал пластинку памяти, которую с лёгкостью фокусника вставил в проём.
– Что это? – девушка, кажется, заинтересовалась.
– Моя работа, – наладонник принял носитель, и на экранчике загорелась надпись. Жёлтым длинным ногтем указательного пальца Салах отстучал код, и карта раскрылась, – а также то, куда ты так рвёшься. Беззаконные Земли. Что ты знаешь о них?
– Ты же не станешь повторять мне то, что несут проповедники в мечетях и дервиши на улицах? – фыркнула Замиль, но на её лице промелькнула тень неуверенности. Так он и знал, что девушка неверующая. – Я такого наслушалась достаточно. Но, Салах, я и сама искала информацию. О прежних временах, о старом мире, о землях по ту сторону. И я нашла немало, чтобы не верить…
Она говорила что-то ещё, но Салах почти не слушал, пролистывая папки. Здесь много чего можно было показать Замиль, но с чего же начать? Ну вот, хотя бы…
На экране появилось двигающееся изображение, и Замиль остановилась на полуслове, заворожённо глядя на экран.
Запись была сделана на каких-то руинах. Мужчины, почти голые, стояли на коленях лицами к перепачканной каменной стене. Их головы были покрыты диковинными масками иногда в виде петушиной головы, или в форме осла, или чего-то, что было сложно признать. За ними стояли женщины, тоже почти голые, прикрытые лишь кожаными повязками. Некоторые из них тоже носили маски, но уже другие, клыкастые и устрашающие. В руках женщины держали кнуты. Салах знал, что последует, но всё равно содрогнулся от отвращения, когда увидел, как одна из женщин заносит кнут и опускает его на обнажённую спину мужчины. Замиль тихо ахнула.
– Выключи! Ты зачем показываешь мне это непотребство? – потребовала она, и Салах расслышал лёгкую дрожь в её голосе. – Я не хочу видеть такого!
– Видеть не хочешь, но готова отдать все деньги, чтобы попасть туда? – Салах усмехнулся. – А как ты думаешь, что там ждёт тебя без динара в кошельке? Смотри, смотри, это только начало.
Непотребство на экране продолжалось – женщины в масках, входя в раж, хлестали мужчин, а те, не делая ни малейших попыток сопротивляться, корчились и издавали стоны не то боли, не то наслаждения. Замиль засипела, когда одна из женщин опустилась рядом с мужчиной на корточки, стянула повязку с пояса и начала мочиться на его ноги.
– Хватит! – девушка вскочила с дивана. – Не буду смотреть! Если бы я знала, что ты ищешь такую мерзость…
– Сядь, – Салах не повысил голос, но от его тона как будто повеяло сухим жаром пустыни. Замиль опустилась, стараясь, однако, не смотреть на экран, – я не ищу такое. Когда ты в землях Беззакония, оно находит тебя само. Ты думаешь, это нечто непотребное для людей там? Там такое не запрещено, и в их Зеркале прямо собирают людей для своих сборищ. И это ещё не всё. Хочешь, покажу тебе мужчин в женской одежде, что ходят по улицам, раскрашенные как шлюхи? И людей, по которым нельзя сказать, мужчины ли они или женщины, и люди ли вообще. Или фабрику, где делают детей, как кур на наших фермах? Или…
– Замолчи! – Замиль вскинула на него глаза, но спохватившись, поправилась: – Прости, Салах. Я…. Я просто… не понимаю. Я находила записи старых фильмов, я читала книги тех времён…
– Так это было давно, – прервал её мужчина, – ты знаешь, я ненавижу махдистов. Не знаешь, впрочем. Неважно. У меня есть к ним счёт, давний. Меня учили умме, и я никогда не признавал этого их восходящего солнца. Но я никогда даже не думал бежать туда, на ту сторону моря. Здесь есть Закон, пусть извращённый махдистами, пусть полоскаемый всякими полоумными дервишами. Но Закон. Там Закона нет – ни нашего, ни назрани, вообще никакого.
Он видел, что Замиль хотела что-то ещё сказать, но не решилась или не нашла слов. Она просто сидела как нахохлившаяся птичка, бросая робкие взгляды на экран наладонника.
– Покажи мне… что-то другое, – наконец нерешительно проговорила она.
И Салах опять застучал по экрану ногтями. Что ж, вот, например. Комната с приглушённым светом, люди, тоже в масках, но теперь уже другие. Через верхнюю часть их лиц шли повязки с выпуклыми полушариями зелёного и красного на глазах, что придавало им облик каких-то насекомых. Люди – а здесь были и мужчины, и женщины, и те, чей пол определить было непросто – сидели на небольших ковриках, скрестив или подогнув ноги – и непрерывно дёргались. Что-то пугающее, неестественное было в их движениях, то болезненных, то сладострастных.
– Что это? – спросила Замиль, и он заметил, что она приглушила голос.
– Цифровой дурман, – спокойно пояснил Салах.
Один из мужчин на экране изогнулся на своём коврике настолько, что упал, продолжая похотливо извиваться.
– Там что-то вроде нашего Зеркала, – пояснил он окаменевшей Замиль, – Но они ищут там не слова, а… картинки. Говорят, что через электроды в этих масках похотливые образы передаются прямо им в мозг. Не знаю, что они там видят, никогда не хотел этого знать.
– И это… законно?
Он обнаружил, что девушка не отводит взгляд от экрана, не замечая, что прижимается к мужчине всем телом.
– Там всё законно, – сухо сказал Салах и отложил устройство.
Некоторое время они сидели молча.
– Теперь ты понимаешь, куда рвёшься? – спросил он её.
Девушка ничего не ответила, сидя и кусая нижнюю губу ровными белыми резцами.
– Там не может быть всё так плохо, – она тряхнула головой и решительно посмотрела на него, – ты муташаррид. Ты привозишь людям информацию оттуда. Неужели кто-то захотел бы заказывать такую мерзость?
– Есть те, кто заказывает подобное, – Салах пожал плечами. – Там есть всякое. Надо знать, где искать. Но вот чего там нет, так это закона.
– А что есть здесь, Салах? – вдруг спросила Замиль. – Вот здесь? Ты забыл, где мы познакомились? Или, может, не знаешь, сколько байт-да’ара есть тут, на Острове? Сколько девушек выброшены из жизни и услаждают похотливых кобелей за гроши? Сколько мерзости не хотят замечать махдисты?
– Махдисты убили моего отца, – прервал её Салах и увидел, как девушка замерла на полуслове, – а теперь можешь закрыть рот. И подумать, как я стал тем, кем стал. И где и кем ты хочешь быть. А я сделаю себе чай.
И он поднялся, подошёл к тумбочке, на которой стояла газовая печка, и клацнул переключателем.
Боковым зрением он видел, как Замиль поднялась и молча вышла из комнаты. Что ж, пусть так. Ей будет полезно подумать над увиденным.
