Евгений Леонидович Саржин
Там, где дует сирокко
Глава пятая
– Вот так, – закончил Стефано свой рассказ о прочитанном в Зеркале. Вернее, о том, что прочитала ему Джайда, но он не стал вдаваться в подробности.
Они с Салахом сидели сейчас за небольшим столиком, специально поставленным в своё время так, чтобы отдыхать с видом на море. Оно и сейчас равнодушно шипело у прибрежных камней, а за скалами, огораживающими небольшую бухточку, в лазоревой дали, пронизанной здесь и там белыми сполохами чаек, сине-зелёной грядой проступали горы Сицилии. Да, для него всё ещё Сицилии, как и…
Впрочем, сейчас не до этого. Важнее то, что он узнал. На Острове, как упрямо называл его Салах, относительное спокойствие рухнуло буквально в течение какой-то недели – фитна, смута, дикие слухи, и власти не то стараются справиться со смутой, не то ведут какую-то свою игру. Так или иначе большинство портов закрыты и у них, и на материке, потому…
– Хорошо, – коротко ответил Салах и протянул ему стаканчик чая. Стефано сумел всё же не скривиться – не время сейчас ссориться из-за мелочей, и приняв его, в два глотка проглотил горячий и очень сладкий напиток.
– Хорошо, – повторил Салах, – если там фитна, то, думаю, шейхам станет не до нас. В море нас точно искать не будут. И всё равно надо добраться до Африки. Они же не могут закрыть сразу все порты и надолго, тогда Остров просто умрёт от голода.
– Грузовые суда и сейчас приходят, – возразил Стефано, – я видел их, пока вёл «Грифон». Грузовые и военные.
– Мы должны добраться до Африки, – твёрдо проговорил Салах, – лучше в Сус. Но подойдёт и какой-нибудь небольшой порт.
Что ж, вот и пришло время спросить. Стефано оставил пустой стаканчик и вдохнул, мысленно составляя в голове фразу по-арабски.
– Что ты хочешь делать в Африке, Салах? – проговорил он, тщательно отмеряя слова. – Нам сейчас опасно на Острове, но мы назрани. Ты мусульманин. Зачем тебе бежать? Или поссорился с очень важными людьми?
Договорив, он мысленно выругался. Как всё-таки утомительно вести длинные разговоры на этом языке, выговаривая его гортанные звуки так, словно постоянно полощешь горло. А ведь все его знакомые ещё говорят, что у него неплохо получается.
– Я мусульманин, – Салах, до этого рассеянно барабанивший пальцами по чайнику, поднял на него глаза, – я мусульманин. А они нет. По крайней мере, я так не думаю. Ты назрани, тебе этого не понять. Но меня учили другому, и я никогда не признавал их восходящего солнца. От махдистов лучше держаться в стороне, ибо это самые двуличные и подлые твари из созданных Аллахом. Знал же, что так и надо. Но пообещали много денег и… – он махнул рукой, словно обрывая самого себя.
Несколько секунд оба молчали и Стефано, не осознавая, этого напрягся. Может, сейчас у него получится понять, что тут вообще происходит и куда он ввязался. Если Салах заговорит, хотя разговорчивостью бородатый муташаррид никогда не отличался.
Но, к его удивлению, чуть помолчав, Салах всё же заговорил. В его речи прорезались интонации мавританского диалекта – он, видимо, слишком задумался, чтобы следить за произношением.
– Эти беспорядки на Острове, фитна, они неспроста. Шейхи, из Ордена Верных, как я понимаю, хотят большой крови, вернее, они хотят нового Газавата, словно миру мало было одной безумной войны. Они посылают людей туда, в Земли Беззакония, и хотят устроить там что-то – взрыв или что похуже, тут я не знаю. А одновременно подбить дураков на Острове на погромы назрани. Если крови будет достаточно много, а эти шакалы надеются, что будет, власти Халифата введут сюда войска, и…
Салах запнулся и замолчал. Сейчас он смотрел на бухту, на море, дрожащее пронзительно-яркими солнечными бликами, но даже не щурился. И Стефано подумал, что перед его глазами сейчас не море и не остров, а что-то далёкое и страшное. Мавританец молчал, пощипывая пальцами колючую бороду, потом продолжил.
– Мой отец был хорошим мусульманином. Так он о себе и говорил – хороший мусульманин. И он сразу сказал, что тот, кто кощунственно назвал себя Махди – лжепророк и обольститель людей. Что не может быть двух солнц, и что он верит только в учение пророка Мухаммада. Сказал это громко, раз и другой. И люди запомнили. Мы не знали, что Тиджикжа уже тогда была полна тайными махдистами. Отец вышел к нашей старой мечети и увидел, что с неё спускают знамя Пророка, чтобы поднять их восходящее солнце. Он не мог промолчать…
Салах, сам того не осознавая, домешивал в свою речь всё больше родного диалекта, и Стефано изо всех сил вслушивался, стараясь не упустить ничего.
– Люди показали на него… Соседи. С некоторыми из них он не раз пил чай и играл в нарды. Сказали, что он не признает Махди, что оспаривает его проповеди и…
Салах подхватил стаканчик, но вместо того, чтобы вертеть его в руке, как обычно, сжал так, что Стефано готов был услышать хруст стекла.
– В тот день убили троих, считая его, – сказал он всё тем же бесцветным, будничным голосом, – я знаю, что искали и меня. Они хотели, чтобы я произнёс баят49 Махди и отрёкся от отца. Они меня не нашли, но…
Он замолчал.
– Ты поэтому не веришь махдистам? – решился спросить Стефано, просто чтобы как-то нарушить молчание, и Салах поднял на него взгляд.
Его широко посаженные, цвета густого кофе глаза были сухи, но Стефано почудилось, что где-то за их пеленой не пролившиеся слёзы. Слёзы мальчишки, которому не дали даже оплакать отца.
– Я много видел, – Салах не ответил на вопрос прямо, – большую часть жизни я скитался по миру. Видел, как они создавали этот свой Халифат, поездил по нему, от Рабата до Бейрута. Да и не только по Халифату – знаешь, в молодости даже до Котону доехал однажды, как раз когда там всё вверх пошло. Полгода проработал на стройке, но не прижился. Муравейник… Тегеран ещё видел. Ну да я не об этом. Я видел, как они строят своё Государство Закона. Здесь нет ислама, как меня ему учил отец. Лицемерие и фальшь во всём. Такого поругания слов Пророка, как от гиен с чёрными перстнями на мизинцах, мир ещё не знал. Так что, Ситифан, я тебе прямо говорю – не возвращайся на Остров. Там сейчас всем придётся несладко – и мусульманам, и особенно назрани.
– Но нельзя просто сбежать, – вырвалось у Стефано, – там мои друзья и даже родичи. Они же опять начнут войну! Неужели нельзя ничего сделать?
– Войну, думаю, начать не смогут, – покачал головой Салах, – эти люди большие только для нашего вилайета. Всё решают там, – он неопределённо махнул рукой куда-то назад, – в Алжире. Если решат воевать, то там. Людям вроде нас нужно просто следить, чтобы взбесившийся слон на тебя случайно не наступил. Потому и надо сбежать – для начала, думаю, в Сус. Там у меня друзья, я знаю, как нам всем затеряться.
– Но… – Стефано хотел что-то сказать, потом сбился, выругался мысленно на родном языке и в конце концов проговорил: – но будет кровь. Будут погибшие. Может быть, много. Мы правда ничего не можем сделать?
Салах пожал плечами.
– А что может зёрнышко между двух жерновов? Стать мукой?
Хоть Стефано не знал слова «жернов» по-арабски, он догадался о смысле поговорки. Но просто так замолчать у него не получалось.
– Я знаю, что много людей на Острове, даже мусульман, не хотят новой крови! Мы только начали хоть как-то жить! Дети, которые выросли после войны…
Он путал времена и составлял фразы почти наугад, но Салах внимательно смотрел на него, и под его спокойным, отстранённым взглядом Стефано наконец стушевался и замолчал. Так и сидел молча, переваривая только что услышанное и удивляясь собственным эмоциям. Он много лет считал, что после Большой войны и последовавшего за ней Газавата они достигли дна. Что ниже уже просто не упадёшь. И часто, видя знамёна Махди над бывшим зданием consiglio communale, растущие над кварталами его детства поганки минаретов, надписи на арабском на уличных знаках, он с едкой злобой думал «здесь уже нечего и жалеть, коли так! Жги, Господь, жги дотла».
А теперь испугался, просто увидев на горизонте намёк на тучу, которая принесёт бурю новой войны. Новой, когда и прежняя ещё не изгладилась из памяти…
Салах не прерывал его размышлений, погруженный в какие-то свои мысли. Первым нарушил молчание Стефано:
– Хорошо, ты знаешь, что будешь делать в Сусе. Но что там будут делать женщины? Зачем они с нами?
«Зачем ты тащишь двух стервозных баб и одну несчастную, ничего не понимающую деревенскую девочку?» – хотелось ему сказать, но уж выразил как умел.
– Замиль мне заплатила, – коротко сказал Салах, – Джайду было опасно оставлять, она слишком много знала. Кроме того, она сама попросилась, не хотела расставаться с Замиль. А Таонга…
Он пожал плечами. Стефано нахмурился. И чего, интересно, ему не всё равно, что случится с этой чёрной девкой? И всё-таки… Если у Салаха нету планов на неё, то он же просто бросит её в Сусе? Стефано немного знал этот город и представлял, что там ждёт красивую, но совершенно неопытную в жизни девушку без денег и родственников. Вот уж, на свою беду, встряла, куда не надо.
Пока он думал, как осторожнее спросить о планах насчёт неё, Салах отодвинул чайник и поднялся.
– Надо пройтись, – сказал он, – здесь, в тени скал, хорошо. Ты не видел сегодня Таонги?
Глава шестая
«Тогда пиши мне, как будешь знать точно», – высветилось в окошке, и Таонга набрала в ответ:
«Хорошо».
Ух, как же утомляют такие переписки. Ей долго объясняли в своё время арабскую грамоту, и вроде бы она даже с ней разобралась, но увы, когда пробовала писать что-то по-арабски, неизменно вылазили школьные ошибки, и она скрежетала зубами от смешков собеседников. К счастью, хоть в этот-то раз грамотность – не главное, потому что… Потому что сейчас они обсуждают действительно важные дела.
Женщина потянулась. В домик возвращаться не хотелось – там было решительно нечего делать. Ну, кроме как улыбаться сквозь зубы Замиль и дурочке Джайде, но этого с неё уже было достаточно. Проклятье, третий день они сидят в этой дыре и ни туда, ни сюда. Вчера после разговора с Замиль она опять поковыляла в городок, просто чтобы чем-то заняться. Приятно было прогуляться по узким улочкам, где так веяло её марсальским детством, кроме того, её там уже некоторые узнавали.
Впрочем, и в городишке делать было особо нечего.
Приподнявшись с камня, на котором сидела, она оглянулась. Дорога здесь выныривала из небольшого скалистого плато и шла по-над берегом, море лениво плескалось в каких-то ста метрах от неё. Спуск к нему покрывали мелкие камешки, но в одном месте в воду уходила старая платформа со ступеньками. Кто-то явно купался здесь в прежние времена, или даже сейчас? В детские годы и в отрочестве Таонга тоже очень любила пляжи и даже неплохо плавала и ныряла с маской. Потом с ними случилось… ну то же, что и с алкоголем, да. Махдисты сначала закрыли их вообще, потом разрешили доступ только мужчинам, потом и женщинам, но только в буркини. Примерившая эти тряпки раз, Таонга осознала, что на пляжи она больше не ходок.
Но здесь, на этом забытом Аллахом и людьми островке и полиции-то толком нет, либо она состоит из старых людей. Вон как свободно они граппу гонят. В голове вдруг мелькнула шальная мысль сбросить всю одежду и поплескаться в море нагой, но подумав, она её отбросила. Со вздохом приподнялась и двинулась в сторону их домика. Можно, конечно, ещё хлебнуть крепенького и…
Обогнув очередную скалу, буро-серую, в пятнах птичьего помета, она увидела перед собой всё тот же лазоревый перелив моря. Здесь снова можно было выйти к нему, спустившись с грунтовой дороги по усыпанному валунами взгорью. И тут вдоль моря тянулся узкий пляж – ровная полоска не то песка, не то какого-то очень мелкого каменного крошева, за которым обломанными зубьями торчало несколько скал, окружённых пенистой оборкой. Не в силах противостоять искушению, Таонга всё-таки свернула и начала осторожно перепрыгивать с камня на камень, пока не оказалась на ровном месте. Отсюда до воды было не более сорока метров. Чёрт, каким же хорошим местом был этот пляж… когда-то. Наклонившись, она распустила замочки сандалий и стянула их с ног. На подъёме одной стопы всё ещё был налеплен огромный пластырь – место, откуда она выковыряла заряд из «тычка». Интересно, будет ощущаться, если окунётся?
Когда Таонга зашла по щиколотку в воду, она даже зажмурилась от того, насколько приятным было море – прохладным, но ровно до той степени, чтобы нежить, а не кусать. Место раны заметно пощипывало, но она всё равно решила не выходить и медленно побрела дальше по мелководью.
Берег вился перед ней, равнодушно принимая накатывающиеся волны, и Таонга здесь и там натыкалась на следы людей. Да, местные явно приходят сюда, чтобы окунуться, наверняка в неподобающем одеянии. И наверняка нарушая при этом и другие хадисы Закона Махди. Вот там явно жарили мясо, до сих пор видны следы от мангала, а вот и ещё одна платформа, под которой на волнах качается какой-то обрывок ткани, а вот там… Таонга усмехнулась про себя, задумавшись, решаются ли и женщины здесь раздеваться до купальников? Или даже здесь опасаются тайной стражи Ордена Верных, днём и ночью отслеживающей куфра? Вообще странно, что в такой прекрасный день никого нет. Может, местные сюда приходят под вечер, когда солнце не такое яростное?
Едва успев подумать об этом, Таонга вздрогнула, увидев метрах в трёхстах впереди человека. Человек – даже на таком расстоянии она видела, что это был мужчина – медленно спускался по склону.
Она напряглась, хотя никакой опасности не ждала. На этом островке едва ли есть налётчики, да и у неё с собой, в любом случае, ничего ценного, кроме старого наладонника. Она сощурилась, мысленно пожалев о своих острых юных глазах – последние годы они заметно ослабли. Нет, лица не разглядеть, конечно, но одет, кажется, как местные, и в походке есть что-то знакомое…
Таонга вышла на линию прибоя и двинулась навстречу мужчине отчасти из неясного любопытства и предчувствия, отчасти потому, что ей в любом случае надо будет пройти мимо него по дороге в домик. По пляжу ли, по дороге – какая разница. И всё же даже отсюда ей казалось, что человек этот ей знаком – она опять сощурилась, затем подняла руку и оттянула веко. Лица не видно, но… Женщина охнула и почувствовала, как её сердце вдруг болезненно ёкнуло в груди, а в горле возник ком. Она опустила руку и беспомощно выругалась сквозь зубы. Да, мужчина был похож на Салаха, хотя отсюда сказать трудно, но даже если и он, то какое ей дело? Она делила с ним постель, ну так и что – со многими делила. И не глупо ли ей нервно сглатывать и чувствовать, как что-то трепыхается в груди и ноет внизу живота, стоит только бородатому муташарриду появиться в поле её зрения?
Так увещевала и ругала себя Таонга, когда, выйдя из воды на пляж, шла Салаху навстречу. Она окончательно убедилась, что это он, когда мужчина, встав на ровное место, опустился на колени. Кто бы ещё стал творить намаз в этой дыре? Вот ведь странно, ей иногда казалось, что мавританец совсем не набожен. В конце концов он занимался делом, которое громко поносили на проповедях бородатые имамы, он откровенно не любил махдистов, он не соблюдал многих из хадисов и таскал запретные вещи из Земель Беззакония, но… Ей пару раз случалось видеть Салаха за намазом. Он опускался на колени, всегда лицом на восток, не на юг, к родной Тиджикже, и его лицо становилось… нет, оно не искажалось истовым пылом, как у особо рьяных махдистов, которые делали из своих молитв настоящее маленькое представление. Салах повторял слова спокойно и ясно, не как истово верующий, а скорее, как ребёнок, говорящий с отцом. Он…
Пока она подошла, Салах (это всё-таки оказался он) успел закончить намаз, приподнялся и отряхнул джинсы. Подняв глаза, он посмотрел на приближавшуюся Таонгу так, словно только что её увидел, и поднял руку то ли в приветствии, то ли подзывая.
Таонга кивнула и махнула рукой ему в ответ. В груди резко стало тесно, и она начала на ходу придумывать, что можно сказать. Cazzo, как влюблённая школьница! Ей не выпадало возможности поговорим с Салахом наедине с Марсалы, да и там… Она ждала, что после того, как явилась к нему голой, и они покувыркались на её диване, Салах изменится. Может, даже выгонит двух этих коров, а может… Но Салах вёл себя так, словно ничего не случилось, и он ей ничем не обязан, и Таонга молча глотала обиду каждый раз, когда он проходил мимо неё, не заговорив. Ещё бы, когда у тебя две молодых, сочных девки под боком, кто будем смотреть на…
– День добрый, Таонга, – Салах обратился к ней первым, – ты далеко забралась сегодня. Ходила в город?
– Просто погуляла, – она улыбнулась в ответ, но лицо мужчины осталось неподвижным, – скучно дома. Остров красивый.
– Красивый, – кивнул Салах, – и море хорошее. Ты видела Замиль?
Таонге показалось, что её рот вдруг наполнился едкой горечью, и захотелось выругаться. А может, заплакать.
– Только в доме, ещё до полудня, – через силу сказала она и добавила, не удержавшись: – а зачем ты её ищешь?
– Мы не договорили, – Салах, если и заметил её замешательство, то никак этого не показал, – ей не хочется в Сус. Я сказал, что она может забрать свои деньги в любой момент и возвратиться с Ситифаном в Марсалу. Но эта женщина сама не знает, что хочет.
– Да, – зачем-то сказала Таонга, хотя ничего не поняла, но затем переспросила: – Какие деньги?
– Есть у нас одно дело, – Салах явно не был расположен говорить. Но вот они наконец одни, и Таонга наконец вытолкнула из себя вопрос, который снедал её все эти дни:
– Салах… эта Замиль – твоя женщина? Ты хочешь на ней жениться?
И увидела, как губы мавританца раздвинула усмешка. Он посмотрел на неё с каким-то странным выражением лица и сказал:
– Я не из тех людей, кому стоит жениться, Таонга. Замиль не из тех женщин, на которых женятся. Просто… так уж вышло, что Аллах свёл нас именно сейчас, и значит у Него была на то причина.
– Но… – хотя Таонге и захотелось пойти в пляс, когда она услышала, что Салах не видит в Замиль свою жену, его ответ был слишком двусмысленным, чтобы она могла успокоиться, – ты ведь делишь постель с ней? Или нет? И если нет, зачем она с нами? И эта вторая…
– Замиль хочет перебраться на ту сторону моря, – прервал её Салах, – мы так и должны были сделать, но… ты знаешь, что случилось. Сейчас она с нами, как и Джайда, потому что наши дороги сошлись. Думаю, в Сусе я отправлю её к другому муташарриду, и на том всё закончится.
– А Джайду – тоже? – спросила Таонга, тщетно пытаясь не выдать охватившую её радость.
– Посмотрим, – коротко ответил Салах и смерил её взглядом, – как твоя нога?
– Что? А, уже лучше, – женщина, всё ещё смакуя слова Салаха, не сразу поняла, что он имеет в виду, – немного еще болит, но…
– Глупо было бросаться на неё так, – Салах вдруг улыбнулся ей, – эта женщина выросла там, где драки – обычное дело. Она такого не спускает.
Он повернулся в сторону моря.
– Здесь хорошо, на берегу, и вообще, в море… Знаешь, никогда не думал, что я стану тем, кем стал. Вырос среди песков, а теперь моряк. Или был моряк? Кто из моих друзей мог знать, кто…
Он запнулся. Таонга молчала, не решаясь заговорить. По опыту ей было известно, что, когда на молчаливого обычно мавританца вдруг нападала охота поговорить, он в таких вот монологах мог раскрыть и свою прежнюю жизнь, и планы на будущее, и многое ещё из того, что иначе было не вытянуть.
– Тебя никто не искал в Марсале? – вдруг спросил он, и она покачала головой:
– «Аль Мусафир» сейчас ведёт Салиха, моя старшая, а что до…
Тут она запнулась, сообразив, что Салах спрашивал её не об этом.
– Кажется, нет, – осторожно сказала она.
– Думаю, ты сможешь вернуться на корабле Стефано, – мавританец смотрел на лениво набегающие на берег волны и казался полностью ушедшим в своим мысли, но голос его звучал всё так же ровно, – если хочешь. Раз никто не пришёл за тобой сразу же, может, они и не видят связи между тобой и нами.
– Я… – Таонга вздохнула, – я думаю, что смогу остаться на какое-то время в Сусе.
«Рядом с тобой», – хотела она добавить, но проглотила.
– Я буду рад, – сказал Салах и вдруг добавил изменившимся голосом: – А это кто такие?
Таонга повернулась, чтобы проследить за его взглядом, с досадой думая, что вот опять прервался так хорошо начавшийся разговор. И тоже увидела.
Из-за скалистого мыса, вдававшегося в море за их спинами, вынырнул катер. До него было, наверное, километра два-три, отсюда виднелись только пенные буруны у его носа. Таонга уже хотела спросить, какая, к чёрту, разница, кто это, но вдруг поняла, что Салах наблюдает за судёнышком с напряженным вниманием. Отсюда казалось, что на его высокой мачте трепещет какой-то флаг, но цветов было не разглядеть. Хотя чьи тут могут быть флаги?
– Такие катера есть у полиции, – ровно сказал Салах, продолжая вглядываться в море, – и он идёт к берегу.
На самом деле, катер шёл параллельно береговой полосе, как если бы капитан выбирал удобное место, чтобы причалить, но Таонга вдруг почувствовала неприятную тянущую боль в животе. Она говорила с Фаиком по наладоннику вчера и сегодня. Не сказала, где они находятся, но… В памяти вдруг всплыли слышанные ранее слова «можно вычислить местонахождение человека просто потому, что он откроет Зеркало». Аллах милостивый, неужели это правда? Неужели это за ними?
– Салах, – сказала она и почувствовала, как напряженно прозвучал её голос, – кто это может быть?
– Кто угодно, – отрезал он, продолжая вглядываться в море. – Знаешь, я думаю, что нам пора возвращаться в наш домик. Быстро.
Таонга ещё раз посмотрела на катер, который уже заметно приблизился, продолжая идти вдоль берега. Пепельно-серый окрас, две невысоких надстройки, мачта. Да, даже ей было понятно – рыбаки на таких не плавают. Переписка с Фаиком вновь всплыла у неё в голове. Если он передал все данные Страже Зеркала, если это и правда за ними… за Салахом… ей вдруг подумалось, что тогда Салах узнает, что она за его спиной пыталась связаться с властью, и…
– Что ты стоишь? – резко окликнул её мужчина. Он уже развернулся в сторону бежавшей над берегом дороги. – Идём, быстро. Кто бы там ни был, нам не стоит здесь оставаться.
И он быстро двинулся вверх по каменистой осыпи, и Таонга заспешила за ним следом, стараясь удержать рвущийся наружу страх. Неужели это из-за неё?
* * *
Allons marcher Adèle, Je te dirai ce que les femmes50, – тихо напевал женский голос, но любимая песня звучала сейчас будто через толщу воды, холодной и тёмной, бессильной согреть, как это бывало обычно. Он смотрел на экран, в верхней части которого метёлка уже начала подчищать диалог – его нынешний собеседник разбирался в технике не в пример лучше Таонги.
Жернова вертятся – сыпется мука. Мука из перемолотых людей. И как бы самому тут мукой не стать.
Конечно, военное положение на Острове ввели не случайно. Поводы к тому были всё же спорные – да, фитна, беспорядки здесь и там, но ничего настолько уж страшного. Ничего, с чем не могли бы справиться усиленные наряды полиции. Но они пошли на это – и военное положение, и морские патрули, которые почти полностью прервали сообщение с материком. Говорят, с той стороны моря не пускают в тунисские порты. Выглядит так, что эти проклятые бараны из Мадины, переписку которых сумел скопировать таинственный знакомец Таонги, втягивают в это Орден Верных. И тех, кто осел на Острове, и, что ещё хуже, африканцев. Из настоящей Африки, земли Махди. Оттуда, где огромную пустыню от Вади-Захаб51 до Нджамены усыпали по окончании Газавата иль-медресен-иль-рух, школы духа. С тех пор они и работают как конвейеры, постоянно выплёвывая в мир мрачную молодёжь с колючим взглядом, которой всюду мерещится харам и попрание священной воли Махди.
Их бесит всё: фильмы и музыка, форумы в Зеркале и смешные картинки в маль-амр, ибо всё это отвлекает мысли правоверных от исполнения последней воли избранного Всеблагим, совращает в мир нечестивых удовольствий и ведёт к погибели.
Про тахриб из-за моря нечего и говорить – мысль о том, что люди Острова, не только назрани, но и правоверные, могут касаться скверны, вызывает у них немедленное желание резать головы.
Он всегда знал, что это рано или поздно взорвётся – в переносном смысле, хотя может и в прямом, как вот у них, на улице Актисаб или на собрании тех назрани в Агридженто. Слишком различаются эти запертые в новом Халифате миры, и, побывав однажды в Шингетти и Тиджикже, он до сих пор помнил это мрачное дыхание сурового фанатизма, веявшее от прохожих сухим жаром. На его одежду, наладонник, на заставку на экране, даже на мелодию вызова там смотрели так, словно перед ними оказался презреннейший из мунафиков.
И вот этот день пришёл. Они, конечно, следят за ним и из Мадины – глазами «хорей», и здесь, в Марсале, где заплечных дел мастера могут и его пальцы лишить ногтей. И по всему вилайету, от Мадины до Мальты следят за всеми, в чьей лояльности не уверены. Они не просто не боятся убийств – они к ним стремятся. Ибо кровь – это дрова, и пламя нового Газавата вспыхнет на них.
Он протёр выступивший на лбу пот и снова посмотрел на наладонник, где мигал зелёным огоньком маль-амр. Переписка была стёрта.
Всё просто. Ему не доверяют. Он не доказал лояльность. Но может доказать – хотя бы сдав эту жирную африканскую корову цепным псам шейхов. Что ему до неё?
Палец завис над окошком контакта.
