Евгений Леонидович Саржин
Там, где дует сирокко
– Ты же не думаешь, что я хотела выдать нас всех, Салах? Ты же не можешь так думать!
– Лучше знать, чем думать, – Салах чуть прижал ладонью её челюсть. – С кем и как ты общалась, Таонга?
В его словах что-то лязгнуло, он, не задумываясь, произнёс последнюю часть вопроса на мавританский манер, и Таонга сломалась.
– С Фаиком, – быстро проговорила она и дёрнула головой, пытаясь освободиться, – роисом Марсалы. Только с ним. Он не выдал нас, Салах, я точно знаю, что не выдал!
Салах наконец отпустил её и покачал головой.
– Дуры несчастные. Что ты, что Замиль. Да и я сам та ещё ослятина. И как Аллах не утопил нас всех в море в наказание за глупость?
– Салах, он нас не выдаст, – голос Таонги почти не дрожал, но говорила она быстро и сбивчиво, иногда путая арабские времена, – он предупредил меня о многом, Салах, я знаю его много лет, и он сам не любит их…
– Не любит? – по лицу Салаха скользнула кривая усмешка. – Я мог бы тебе рассказать многое о том, кто чего не любит и куда это ведёт. Как ты с ним говоришь?
– Но Салах…
– Как ты с ним говоришь, Таонга? – он повысил голос совсем чуть-чуть, но женщина как-то сразу осела и нервно сглотнула.
Да уж, с Замиль бы так просто не пошло. Что такое происходит с шумной, бойкой Таонгой в последнее время?
– Я купила наладонник на Фавиньяне, – сказала она наконец, – через вторые руки. Никто не мог отследить, в этом городе даже полиция из назрани, а номер зарегистрирован на прошлого владельца.
– Никто не мог отследить, – кивнул Салах, – может быть. А может, и нет. Но Фаик вполне мог донести кому следует.
– Нет, – Таонга энергично замотала непокрытой головой, её волосы, которые она давно не укладывала кремом, сбились, – точно не он. Ты его не знаешь. Ему самому шейхи стоят поперёк горла, и он боится фитна, и не хочет Газавата и…
– Покажи мне твой наладонник, – сказал ей Салах.
– Я стирала переписку на нём.
Что ж, всё-таки не настолько глупа.
– Всё равно, покажи мне.
Женщина поднялась, нащупала стоявшую у прикроватного столика сумочку, открыла её, потом, поколебавшись, дёрнула за что-то, и Салах понял, что у сумки был спрятанный кармашек. Оттуда Таонга вытащила плоский корпус наладонника бледно-лимонного, почти белого цвета.
– Говорю же, я стёрла диалог, – сказала она, подавая устройство Салаху.
Он взял наладонник и повертел в пальцах – старая модель, совсем старая, такие лет десять назад уже начали менять. Как эта рухлядь и вытянула-то их разговор?
Окошек в маль-амр не было – Таонга, как и сказала, всё тщательно почистила. Говорят, что есть люди, способные восстановить и удалённые диалоги. Может, правда, может, врут, но у него таких способностей точно не было.
Он бросил аппарат на кровать и повернулся к Таонге.
– Расскажи мне всё, что тебе говорил этот Фаик, – коротко велел он.
Таонга вздохнула и, кажется, расслабилась. Видимо, она ожидала худшего.
– Мы знакомы с роисом Фаиком давно, очень давно, – сказала она и облизала губы, – я ещё помню, как мне нужно было перерегистрировать у него «Аль Мусафир»… Я тогда… в общем, мы тогда познакомились через Хабиба… ну, начальника портовой полиции. Он был очень любезен и помог мне, и с тех пор… всегда помогал.
Таонга с каждым словом говорила всё более легко, хотя перед «всегда помогал» на долю секунды запнулась. «А я с ним спала», – мысленно перевёл Салах. Впрочем, неудивительно – так делались дела с женщинами, которые хотели быть важными, и в Марсале, и в Мадине, да, наверное, и по всему Халифату.
– Он из Туниса, – добавила она, – из Херглы.
– Ты говорила, что он не ярый махдист, – Салах решил, что нужно навести её на правильную тему, и женщина кивнула:
– Нет, хотя очень осторожен с ними. Очень. Слушает проповеди, следит за соблюдением фикха, но… – тут её полные губы раздвинула улыбка, – сам слушает музыку на французском, когда остаётся один. И дочери его, когда никто не видит, одеваются как назрани. А однажды общались наедине, и он… немного разговорился. Сказал, что было бы хорошо устроить Остров как старый Тунис, и что мы бы нашли общий язык с назрани, и что Аль Джазира была бы самым богатым вилайетом Халифата, если бы не сношатели верблюдов в бубу… Ох!
Глаза Таонги, и без того большие, округлились, а Салах поперхнулся, но не от злости, а от смеха. Странно, конечно, что такой человек, как Фаик, которому по должности полагается быть осторожным, так разговорился, но что это было после особо жаркой любви, Салах даже не сомневался. Таонга и сейчас хороша, а когда была моложе, и вовсе легко заставляла мужчин забыться. И вот, видать, увлёкшись приятным воспоминанием, нигерийка передала ему слова Фаика так, как тот их произнёс, совсем забыв, кто её собеседник. C другой стороны, при ней-то он никогда не носил бубу.
Салах протянул руку, положил ей на плечо, и Таонга сжалась, словно ожидая удара.
– Давай так, – сказал он, – ты дашь мне номер этого Фаика. И посмотрим, что из этого получится.
– Хорошо, – кивнула Таонга, – ты ведь не злишься на меня?
Салах невольно подумал, что за «сношателей верблюдов» ей бы хорошую затрещину влепить, поднял руку… и, опустив на плечо Таонги, одним резким движением повалил её на кровать.
Поступим иначе.
* * *
Он не был набожным, давно не был, но сейчас он отошёл от края стола, опустился на алжирский ковёр, даже не проверив, насколько там чисто, и начал горячо повторять слова дуа, совсем не задумываясь о том, на старый, истинный или махдистский манер он молится. Аллах ему опора и защита! Куда он влез!
Этот его знакомый, записанный в трубке как «Амин», поднялся, видать, высоко – они не говорили голосовыми, боясь, что те легко могут отследить, но даже в коротких фразах, которые высвечивались в окошке маль-амр, на минуту перед тем, как их сметала метёлочка, сквозило высокомерие человека, который привык видеть перед собой раболепные улыбки подчинённых. Его собственная должность – роис небольшого города на окраине Халифата – не так чтобы уж сильно впечатляла «Амина». Видать, его бывший однокашник влез выше. Но чем выше поднимаешься, тем больнее падать и тем больше у него врагов. «Амин» – он представился ему под этим именем – словно говорил с незнакомцем, и говорил так, что прочитавший их диалог посторонний не понял бы, что речь идёт о двух старых знакомых. Уж не говоря о секретном окошке, о стиравшей следы «метёлочке» и о фальшивой карте. Осторожный ты хорёк, давай уже к делу.
И «Амин» перешёл к делу. Его надо лично связать с дружком Таонги, потому что «возникли насчёт него некоторые предположения». Да, он может приобрести товар. Да, это поможет «достичь их целей в вилайете и за его пределами». Робкие поползновения узнать о целях были отвергнуты мимоходом. «Амин» загонял его в роль посредника, и это было плохо само по себе, но речь тут даже не шла об уязвлённой гордыне. Если что-то пойдёт не по плану, если их общение выплывет – нетрудно догадаться, что все нити приведут к нему. У него нет денег и влияния, чтобы откупиться, его исчезновение и скандалом-то большим не станет, по крайней мере, за пределами Марсалы.
И от мысли, что что-то пойдёт не по плану, он чувствовал, как влажнеют ладони и неприятно сводит кишки. За последние недели шейхи – или Орден Верных, или кто там стоял за всем этим дерьмом – не раз давали понять, что играют серьёзно.
Голосок разума (или трусости, которую за разум часто принимают) тоненько пищал в голове, что самым разумным будет немедленно оборвать разговор, выбросить трубку и, если не помогать шейхам, то хотя бы не путаться у них под ногами. Но иногда в жизни бывает как при спуске с горы – начав идти, уже почти невозможно остановиться.
И он негнущимися пальцами выбил: «Я передам ей всё, что ты сказал. Всё будет, как мы наметили».
«Иншалла», – коротко ответил его собеседник, и окошко разговора, вспыхнув, исчезло.
Глава четвёртая
Замиль затянулась шишей и выпустила душистый дым. Протянула трубку Джайде, но та покачала головой.
– Что ты собираешься здесь делать? – спросила она повторно.
Джайда сморщилась, будто нерадивый ученик, не выучивший урок и понимающий, что учитель от него не отстанет.
– Замиль, ну не надо… – жалобно проговорила она, – давай просто посидим, хорошо ведь.
У неё эти слова вызвали только кривую улыбку. Джайда, танцевавшая в полупрозрачных шальварах и ублажавшая потом ночью мужчин, каким-то непостижимым образом сохранила мышление ребёнка. Столкнувшись с чем-то неприятным, она старалась об этом просто не думать, словно надеясь, что всё как-то само разрешится.
Хотя сидят они и вправду неплохо. Их квартирка при всей её простоте имела преимущество – небольшой балкончик, который выходил во двор так, что большую часть дня был в тени. Здесь не было ни шума моторов, ни запаха гари, выхлопных газов и прочего адского дыхания окраины Суса, как и едкого, липкого жара, который на солнечной стороне буквально сводил с ума. Потому она и купила в лавчонке в конце улицы небольшую шишу вместе с кофеваркой и сейчас наслаждалась сочетанием неплохого кофе и вполне приемлемого табака.
Но увы, она – не Джайда, и просто не думать о будущем у неё вряд ли получится.
Она прикусила край трубки и снова втянула в себя крепкий дым.
Где-то внизу кричали друг другу чёрные мальчишки, гонявшие мяч по пустырю за школой.
Джайда сидела напротив неё на крошечном стульчике, сложив руки на коленях, и Замиль снова подумала, что та выглядит как школьница, не сделавшая домашнего.
– Я так понимаю, нас не объявили в розыск по сети «Масида-фи-ран»56. Это та, что для всего Халифата, поиск преступников, – последнее пояснение предназначалось Джайде, – а здесь, в другом вилайете, у шейхов Острова руки коротки нас достать. Можно выдохнуть. Но долго мы тут оставаться не можем.
– Почему? – спросила Джайда, и Замиль подавила желание выругаться.
«Потому что здесь почти то же, что в Мадине, только ещё хуже, и мне этого хватит с головой!» – хотелось крикнуть ей. Но вместо этого она вздохнула и потянулась за чашечкой кофе.
– Твои деньги скоро кончатся, – сказала она, – на что ты будешь жить потом?
– Я… – Джайда опустила глаза, потом виновато посмотрела на неё, – ну живут же здесь как-то люди. Что-то найду…
– Без документов вилайета, без связей, без профильного образования ты найдёшь либо работу за гроши в какой-то вонючей закусочной, либо… либо придётся торговать тем, чем мы торговали в доме Зарият, – Замиль произнесла эти слова как будто походя, но при этом наблюдая из-под опущенных век за реакцией малийки, – с той разницей, что там у нас была защита от всех – это Зарият всё-таки могла обеспечить. А здесь – ничего. Мы должны будем стать просто уличными кахаба57, самыми обычными. Знаешь, как такие заканчивают?
– Но… не все же женщины тут идут на улицу, – робко воспротивилась Джайда, хотя Замиль видела, что её слова произвели впечатление.
Малийка раньше не сталкивалась с необходимостью планировать своё будущее, подумалось ей. Оказалась в доме у Зарият совсем юной, а там уже старшая решала за неё всё: где жить, что танцевать, с кем спать и даже сколько весить. И теперь Джайда напугана размерами этого мира и тем, что она ничего о нём не знает и не понимает. Не показать бы ей, насколько напугана и сама Замиль.
– Не все, – кивнула она, – но у других женщин здесь есть семья, есть родители, которые могут подыскать мужа, есть хотя бы свой угол. Как думаешь, насколько нам хватит денег снимать даже эту дыру?
Словно подтверждая её слова, на балконе в соседнем подъезде, выдававшемся клинообразно, так, что было видно с их балкона, появилась полная чернокожая женщина и начала развешивать на верёвках постиранное белье. Ей крикнули что-то снизу.
– Дыра, – прокомментировала Замиль, – потому я и говорю, надо выбираться отсюда.
– Но разве это возможно?
– Как-то же мы добрались сюда? – она отставила чашку и хотела опять затянуться шишей, но, подумав, протянула трубку Джайде. Под взглядом Замиль та взяла её, поднесла к губам, сделала глубокую затяжку и закашлялась.
– У Стефано есть катер, – продолжила свою мысль Замиль, когда Джайда отдышалась, – я знаю, он рыбацкий, но раз доплыли на нём сюда, уплывём и отсюда. Стефано – не Салах, он в последний момент не сдрейфит.
– Ситифан говорил, что на Острове затевается что-то нехорошее, – сказала вдруг Джайда, – и что об этом Салах узнал из того, что… что передала ему ты.
«Что ты украла», – перевела Замиль про себя и мрачно усмехнулась. Сколько уже её планов пошло коту под хвост. А ведь началось всё с того, что она просто надеялась толкнуть на тёмной стороне Зеркала данные, скопированные с наладонника обкурившегося шейха.
– Это неважно, – она махнула рукой, – вернее, это было важно в Аль Джазире, но мы покинули вилайет. Здесь я не знаю, как и кому это предлагать, и интересно ли оно кому-то вообще. Эти люди важны только на Острове.
– Ситифан говорит, что нет, – покачала головой Джайда, – он говорит, что эти люди хотят крови у нас в вилайете и по всему Даулят-аль-Канун, и не только, и что их надо остановить, и что…
– Да какая мне разница, что болтает этот Стефано? – вспылила Замиль, но, вздохнув, взяла себя в руки. – Послушай. Он назрани, и ему, конечно, не нравятся шейхи… как и мне. Так тем больше ему причин помочь нам бежать за море. Может, и он сам захочет там остаться.
– Он говорит… – начала Джайда, но не закончила, потому что её слова прервал какой-то далёкий шум. Как будто гудки сразу многих машин, слишком слаженные, чтобы быть обычной уличной какофонией.
Замиль увидела, как сидевшие на лавочке мужчины вскинули головы, насторожились и о чём-то оживлённо заговорили друг с другом.
Гудки прозвучали ещё раз – шум приближался, теперь ему вторила не то музыка, не то песнопение.
– Это с улицы, – сказала Джайда, и Замиль напряженно кивнула.
Мало ли, откуда может идти такой шум, но он почему-то ей не понравился. Словно холодок пробрал её изнутри даже несмотря на липкую жару.
– Давай выйдем на лестничную площадку, – сказала она, – оттуда должно быть лучше видно.
Джайда кивнула, девушки поднялись и одна за одной протиснулись сквозь узкие двери балкончика.
Лестничная площадка была полукруглой, здесь на неё выходили двери пяти квартир. По другую сторону был проём без двери, который выводил на маленький балкончик-террасу. Судя по всему, на балкончике курили, сушили белье и ещё шайтан знает чем занимались. Как и площадка, он был грязным, с выцарапанными на стене безграмотными надписями. По одну сторону тянулись заржавевшие железные вешалки для белья, тут же к прутьям решётки крепились две древние пепельнички, покрытые слоем остывшего пепла. Но так или иначе балкончик выходил на улицу, и сейчас Замиль, осторожно взявшись руками за перила, щурилась на солнце, всматриваясь в ту сторону, с которой доносилась какофония.
– Что там видно? – спросила её Джайда, но Замиль только дёрнула подбородком.
– Кто-то едет.
Действительно, кто-то или что-то ехало – люди внизу, так же, как и девушки, заинтересовавшиеся шумом, выходили из дверей или на балконы.
– Машины! – воскликнула Джайда.
Движение по улице, где они жили, не было слишком напряженным, но сейчас Замиль видела, что и автомобили, и велосипедисты прижались к обочине, словно намереваясь кого-то пропустить.
– Вот они!
Действительно, из-за поворота показались машины. Они выныривали одна за другой, на медленном ходу, и Замиль, не отрываясь, смотрела на них, уже понимая, кто перед ней.
Первым ехал бронеавтомобиль, над которым развевались сразу два флага – знамя нового Халифата и другое, зелёное полотно, на котором схематические линии изображали коленопреклонённого человека. Орден Верных, самые ярые из махдистов.
Бронеавтомобили были их излюбленным средством передвижения ещё во время первого Газавата – состоявшие из них колонны покрывали огромные расстояния по пустыне и горным дорогам, врывались в города Мавритании, Мали, Алжира, Марокко, сметая слабые власти и провозглашая наступление новой эпохи. Махдисты даже к ним на Остров привезли несколько, хотя его ландшафту они совсем не подходили.
За первым бронеавтомобилем ехали другие: бронированные машины, полуоткрытые фиаты, грузовики, полные людей, а потом и большая платформа с установленными на ней динамиками. Из динамиков лилась походная песня махдистов на мотив нигерийских вере, ставших особенно популярными во время прошлой войны, когда адепты новой веры сбросили всех, кто ей противостоял, в тёплые воды Гвинейского залива. Когда вся колонна, двигавшаяся нарочито медленно, поравнялась с их домом, и Джайда, сморщившись, зажала уши руками, Замиль смогла прочитать надпись на транспаранте, растянутом на платформе под динамиками. Девиз Ордена, фраза, которую повторяли неофиты.
Замерев и словно не слыша адской какофонии и не чувствуя, как Джайда дёргает её за рукав, Замиль следила за проезжающими мимо машинами. Их было не менее двадцати. Над одними реяли флаги Ордена, на других были полотнища с короткими цитатами из Правильника. «Истина в служении».
Когда колонна исчезла из поля зрения, она наконец повернулась к Джайде и пристально посмотрела на неё. Та отняла ладони от ушей и проговорила, повысив голос, чтобы перекрыть удаляющийся шум процессии:
– Идем обратно, Замиль, они уехали.
– Уехали, – Замиль нехорошо улыбнулась ей в ответ, – но не навсегда. Давно я не видела их столько разом. Что-то возбудило орденских обезьян сегодня. И знаешь, когда я вспоминаю, что прочитала в Зеркале…
– Тише ты! – ахнула Джайда.
Её страх не удивил Замиль – репутация у орденских братьев была мрачной. Даже у них, на Острове и в Мадине, или, может быть, особенно у них. Ходили слухи, что в городе полно их тайных соглядатаев, которые сообщают обо всех, кто отозвался о несущих факел Обновлённого Учения без должного почтения или просто сказал то, что им не понравилось. Говорят, такие люди потом исчезали, а тела либо не находили вообще, либо находили обезображенными. А полиция ничего не делала – Орден Верных был над законом, или, вернее, был законом сам. Замиль встречала братьев из Ордена, в том числе, когда те, не удержав соблазнов мужской плоти, заглядывали к ним в байт-да’ара, старательно снимая перед входом чёрные перстни с мизинцев. Она не испытывала перед ними особого пиетета, считая, что слухи об их могуществе сильно преувеличены. Но, тем не менее, зеваки в кофейнях понижали голос, когда речь заходила об «несущих факел веры».
– Идём, – они вышли на лестницу, и теперь уже Замиль схватила Джайду за рукав. – Я вот подумала и поняла, что давно надо было это сделать.
– Куда ты? – Джайда, стараясь не отставать, семенила за Замиль, решительно направившейся вниз по лестнице.
– К твоему Стефано. Пришло время поговорить с ним. Странно, почему я не сделала этого раньше.
– Он не мой, – воспротивилась Джайда.
– Неважно.
Глава пятая
«Район университетского парка», – повторил Салах про себя то, что прочитал в переписке, ещё раз оглядел кофейню, в которую зашёл, и усмехнулся. Он, конечно, знал про такие места и раньше. В больших городах северного Магриба, а особенно в Тунисе и Марокко всегда хватало людей аль-франкуфин. Которые ещё в давние, довоенные времена поглядывали на ту сторону моря. Салах смутно представлял себе, откуда они такие взялись на исконно арабской земле, но исторические экскурсы его особо и не интересовали. Просто они есть. Те, кто в беседе с друзьями чуть не половину слов произносит по-французски, кто слушает дома мурлыкающую музыку на этом языке, кто начинает утро не с честного завтрака по-магрибски, а с «пти дежёне», одевается как хлыщ и живёт как кафир.
Они в своё время мало что могли противопоставить яростной волне махдизма – старые власти в Магрибе рухнули менее чем за год. Эти «полу-арабы», как он их иногда мысленно называл, приняли Обновлённое Учение, понимая, что иначе нельзя. Но довольно быстро оказалось, что их обращение большей частью формально. Особенно у тех, кто был богат.
Они замыкались в своём кругу, создавали свои кварталы в центрах больших городов, вот того же Суса, например, Туниса или Касабланки, и жили там прежней «полу-арабской» жизнью. Учили детей французскому языку, ублажали свой слух мелодиями и фильмами неверных, и, конечно, заказывали тахриб из-за моря после того, как все легальные связи оказались прерваны. Этих людей продолжало интересовать то, что происходит в Беззаконных землях при всей мерзости их падения. На том он с ними и сошёлся, и даже здесь, в Сусе, жили многие из его хороших заказчиков, которые в своё время передавали ему хрустящие пачки истинных денаров за очередную пластинку с тем, что с точки зрения имамов было мерзким харамом.
Салах уже сам не знал, как он относится к этим «полу-арабам». Впервые ему пришлось столкнуться с ними, когда он переехал в Марокко, ища убежища от захлестнувшей мавританские пески ярости Ордена. Жил в Касабланке, потом в Танжере. Там, конечно, тоже поменялась власть, но переварить большие города махдистам было не в пример тяжелее. И в них многое оставалось по-старому. Салаха сначала неприятно поразил не-магрибский вид этих аль-франкуфин – их откровенное предпочтение культуры и даже языка неверных, очевидное лицемерие в вопросах веры. Будь он истинным махдистом, он бы таких презирал и сторонился, как зачумлённых. Но в том-то и дело, что махдистом он не стал – скепсис, который его отец проявлял к самозванному пророку с самого начала, развеивал то гипнотическое влияние, которое речи его земляка оказывали на других. А потом, в день, когда власть в Тиджикже поменялась, погибли два человека, которым он доверял больше всего в жизни. Его отец и старый шейх58 их училища. И оба были убиты махдистами. Он бежал, навсегда покинув родной городок, и не видел, как мозги его прежних товарищей были до блеска промыты в перекроенных на новых лад школах, как всё новые и новые юнцы с горящими истовым фанатизмом глазами повторяли клятву Ордена Верных.
А он знал, что махдисты – шакалы и убийцы, и всем своим мальчишеским сердцем их ненавидел.
И оказалось, что на почве этой ненависти у него есть много общего с «полу-арабами» северомагрибских городов. Он не стал одним из них, но общался с ними слишком много, чтобы не начать понимать. Видел и их нелюбовь к новому порядку, и стремление сохранить привычный mode de vie59, но также и то, что в вопросах заработка денег и управления эти люди были на голову выше его свихнувшихся земляков из песков Сахары. Может быть, поэтому махдисты скрепя сердце с ними считались и молчаливо позволяли им жить, как хочется. Довольно быстро оказалось, что одного только Обновлённого Учения без всякого участия экономики недостаточно для поддержки нового Халифата, даже при всём богатстве его недр.
Но даже занимая привилегированное положение в торговле и всевозможных сделках, эти люди всегда стояли под подозрением как предположительные мунафики в вопросах веры. Ярые махдисты им не доверяли, а те в ответ боялись и ненавидели их. А значит…
– Салам алейкум! – услышал он голос у входа и поднял глаза.
В кофейню вошёл мужчина примерно пятидесяти лет, плотный и с проседью в непокрытых волосах, одетый в традиционную летнюю одежду богатого тунисца – расшитая джебба поверх просторных светлых брюк. И то, и другое явно шло как костюм и, скорее всего, шитый на заказ. Не колеблясь, мужчина направился к столику в углу, за которым сидел Салах, не спрашивая разрешения, отодвинул стул и опустился напротив.
– Хорошо, что ты не опоздал. Можем поговорить.
– Алейкум ис-салам! – Салах нарочито небрежно отодвинул стаканчик с полудопитым чёрным чаем. – Мы, кажется, не знакомы, верно?
Он говорил на мушатари – общепринятом говоре Острова, но тот был настолько близок к диалекту северного Туниса, что проблем в общении с местными никогда не возникало.
– Я серьёзный человек, mon ami, – его собеседник улыбнулся, показав безупречные зубы, над которыми явно поработал хороший специалист, – ты тот, о ком я говорил с… моим другом с Аль Джазиры, а потом и с тобой. Тот, у кого есть информация о важных людях.
Салах возвратил ему улыбку, такую же непрошибаемо-вежливую. Эти полу-арабы, аль-франкуфин, такие, какими он их и помнил – сходу переходят к делу и постоянно примешивают в речь французский, словно арабский им кажется недостаточно выразительным.
– У меня есть информация о многих и многом, – ответил он, – но такие вещи как обоюдоострый нож – могут порезать неосторожного. Я хочу знать, кому и зачем это передаю. И где это потом окажется.
– Я не шучу в серьёзных разговорах, – мужчина нахмурился, – мы говорили с тобой в «коридоре», верно? Ты получил вход в него от… от нашего друга с Острова. Потому давай не будем тратить время зря и сразу перейдём к делу. Покажи, что у тебя есть – мне надо оценить.
– Так дела не ведут, – возразил Салах, – давай ты сначала назовёшь мне своё имя.
– Называй меня Амин, – сказал мужчина и глянул на Салаха, иронично прищурив глаза, но тот и бровью не повёл.
Понятно, что настоящего имени он бы тут и не услышал, но если его собеседнику хочется называться так, как в порту Суса зовут, наверное, каждого третьего… что ж, пусть будет Амин.
– Хорошо, – Салах кивнул, – давай я тебе кое-что покажу.
Он протянул руку к сумке и вытащил из неё свой уже чуть потёртый наладонник, пробежался пальцами по экрану и вывел картинку – снимок диалога.
– Посмотри вот на это.
Мужчина, назвавшийся Амином, осторожно принял устройство из его рук и скользнул глазами по диалогу, нахмурил свои густые брови, потом ещё раз прочитал его, на этот раз более внимательно.
– Интересно, – сказал он, – может быть интересно, да. Но это только отрывок, по нему почти ничего не понять.
– Есть ещё.
– Много?
– Немало.
Амин задумался, подскрёбывая идеально подравнённую щетину на подбородке, потом поднял руку, и махнул скучавшему возле стойки официанту.
– Человек! Un café glace! Большой, с мятным сахаром.
Официант встряхнулся, пробормотал что-то угодливое и побежал на кухню. Похоже, «Амина» под тем ли, другим ли именем, в этой кофейне знали неплохо, и пользовался он безусловным уважением.
Амин снова повернулся к Салаху.
– Тебе нужны деньги за то, что ты нам предложишь?
– Всем нужны деньги, таков этот мир, – Салах пожал плечами и потянулся к стаканчику с остывшим чаем. Поднял и сделал глоток. Не как дома, но пить можно.
– Всем нужны деньги, – повторил он, – но сейчас не только. Это ведь не тахриб, не фильм, не запись с музыкой. Даже не запись с блудом. От этого зависят жизни людей. В Аль-Джазире, а может, и не только.
– Ты хочешь сказать, что муташаррид заботится о жизнях людей, которых никогда и не знал? – Амин усмехнулся. – Поистине, этому миру ещё есть чем меня удивить. А если я тебе не поверю?
– Верить, не верить – дело твоё, – Салах произнёс эти слова резче, чем хотел, – но о вере я буду говорить с муллой, а не с тобой. Это не сделка о продаже наладонников или партии ката. Ублюдки затеяли что-то кровавое, и один Аллах ведает, что ещё они сотворят и до чего дойдут, если их не остановить.
– Ты ведь мавританец? – вдруг спросил Амин, резко меняя тему. – Не отнекивайся, я знаю, что да.
– Да, я из Мавритании, – кивнул Салах, – даже не собирался этого скрывать.
– Я поспрашивал… знающих людей. Ты здесь кое с кем встречался, да. Скажи вот, как же так вышло? Ты вырос в пустыне, так ведь? Или из рыбаков Нуадхибу?
– Я вырос в пустыне, – коротко ответил Салах.
– Я встречал народ оттуда, они и в Сусе живут, как и везде, – Амин сверлил его глазами, – они ярые махдисты, все как один. Да и с морем обычно не в ладах, что там, и плавать-то часто не умеют. Брось на мелководье – захлебнутся. Как же ты стал муташарридом?
– Пути Господни неисповедимы60, – на лице Салаха не дрогнул ни один мускул, и всё же он почувствовал неприятное стеснение в груди. Амин проверял его, не доверяя, и этого следовало ожидать, но у него-то какие причины доверять этому человеку? Он ведь даже имени его настоящего не знает, а этот «Амин», судя по всему, не из последних людей в этом районе.
Словно подтверждая его слова, появился официант с заказанным напитком на подносе. Уже по самой его походке и приторному выражению лица становилось понятно – Амин тут гость важный.
Официант поставил чашку на стол, пожелал приятного аппетита и поспешно удалился. Да, неслучайно для разговора назначили именно эту кофейню – здесь его собеседника явно ценили.
Амин поднял чашку, отхлебнул и прищурился от удовольствия, кубики льда в напитке застучали о стенки.
– Давай так, – сказал он, поставив чашку на стол, – ты скажешь мне, что хочешь за информацию, и покажешь ещё что-то. А я скажу тебе, подходит ли мне твоя цена.
– Моя цена – не только деньги, – Салах покачал головой, – так случилось, что я человек, который хочет уйти на тот свет с чистой совестью… насколько это ещё возможно. Чтобы не было страшно принять суд Всеблагого. То, что у меня есть, касается больших людей Аль Джазиры, людей, которые сейчас мутят воду и мешают её с кровью. Я отдам тебе всё… за разумную цену… когда узнаю, что ты хочешь с этим делать и что это будет значить для людей на Острове.
– Ты махдист? – вдруг прямо спросил его Амин.
Салах поколебался только секунду.
– Нет.
Густые брови Амина изогнулись домиком.
– Ты же родился на земле, подарившей всему миру Избранного Воздающим, – произнёс он с нарочитым благоговением, настолько нарочитым, что сомнения в его ироничности не оставалось, – как же вышло так, что Его слово прошло мимо тебя?
– Да вот вышло, – коротко ответил Салах.
Амин задумчиво побарабанил пальцами по столику, потом взял чашку и сделал ещё глоток.
– Très bien, – сказал он наконец, – давай мы сделаем так. Ты пока дашь мне часть – то, что показывал. Я передам это… заинтересованным людям. И мы вместе подумаем, как сделать так, чтобы… плохие мусульмане не смогли плести заговоры дальше, так? Ведь нам обоим не хочется крови на благословлённой самим Махди земле Аль Джазиры, верно?
– Верно, – кивнул Салах.
– Тогда ты перебросишь мне то, что показывал, – Амин потянулся к висящей на поясе сумке, расстегнул и вытащил наладонник.
Конечно, тот был последней модели – с модным матовым корпусом и тиснёным значком на крышке. Он одним щелчком пальцев открыл крышку.
– Вот сюда. Деньгами не обижу. Плачу, конечно, en espèces61. Но есть одно условие.
Одно условие. У таких всегда условия – они без них шагу не ступят. Не то чтобы он ожидал другого, но ведь сейчас речь не о тахрибе, не о порченном заморском продукте. Салах невольно потянулся к сумке, в которой лежал его наладонник. Исчезнуть не поздно даже сейчас – уж в этом муравейнике труда не составит, и никто его не найдёт, ни влиятельные люди из аль-франкуфин, ни бешеные хори Ордена Верных. Да только… Он вздохнул и снова прижался лбом к окну, глядя невидящими глазами на проносящиеся мимо дома. Да только потом придётся жить, зная, что он мог сделать что-то, чтобы остановить кровожадных безумцев, и не сделал. И каково ему будет жить с этой нарывающей занозой?
