Евгений Леонидович Саржин
Там, где дует сирокко
Глава шестая
Зелья. В этом районе Мадины всё пропахло ими, что не в последнюю очередь заставляло Замиль ненавидеть это место и всю её жизнь. Иногда она думала, что зелья – то, что стало началом конца её семьи. Её семьи? Была ли у неё семья? И разве это – семья?
Мать и отец есть у каждого человека. Но детство Замиль отличалось от детства других, даже если брать их изломанное послевоенное поколение. Что она сейчас помнила о тех годах, времени перемен? Новые лица на улицах – разделение людей на старых и новых. Новые вывески, новые здания? И проповеди – длинные речи отца о гибели отвернувшегося от своего естества мира, об огне с небес. О том что обновлённый проповедями Махди ислам даст новую надежду человечеству. Помнила вечера за утомительными уроками арабского. Помнила, как он заставлял её слушать радио, откуда звучала гортанная речь новых хозяев жизни.
– Это язык нового мира, – говорил он, глядя ей в лицо, – ты должна его знать. Ты должна быть частью этого нового мира и прожить достаточно долго, чтобы увидеть новый Халифат…
Самому отцу столько прожить не светило – что у него было с сердцем, Замиль так и не узнала. Но он иногда повторял, что оставшиеся ему на этой Земле дни коротки, и всё, что остаётся… всё, что остаётся – это приближать конец. Она и сейчас видела, как наяву, его тонкие, подрагивающие пальцы, развинчивающие мундштук и уминающие сердцевину. И по квартире плыл приторный, тошнотворно-сладковатый, проникающий, казалось, сквозь поры до самых костей запах марокканского зелья. Глаза отца, как и матери, стекленели, и они болтали о чём-то понятном только им и хихикали. Нередко их глаза краснели, и липкие струйки слюны тянулись из уголков рта, но те их не замечали.
Что хуже того – марокканское зелье нередко разжигало в них страсть, и они предавались ей, даже не стараясь уединиться. Замиль, которую тогда только начали называть так, видела их несвежую кожу, покрытые складочками и морщинками тела, сотрясавшиеся от оргазма, вдыхала запах плывущей по квартире травы. И ненавидела Марокко.
Тогда она дала себе клятву никогда, никогда не пробовать этой дряни. И конечно, стала не первым человеком, которому пришлось свои детские клятвы нарушить.
Вот и сегодня не удержалась. После разговора с мавританцем она получила затрещину от своего седого кобеля за то, что долго ходила, и взбучку от Балькиc. Но главное было даже не это.
Замиль знала, что вчера её жизнь сдвинулась – просто ощущала это каждой клеточкой тела. Она давно примеривалась к этой стороне Острова – муташарридам, контрабанде, тёмной стороне Зеркала, но впервые сделала туда шаг. Прочитал ли Салах то, что она ему сбросила? Должен был, ведь там речь и о нём. Имеет ли это какую-то ценность? Заплатит ли и захочет ли купить и ещё? Придёт ли опять этот шейх? И главное, удастся ли уговорить мавританца перевезти её через море?
Взвинченная, Замиль почти не спала остаток ночи, нервно вертясь с боку на бок, вонзая ногти в ладони и прокручивая в голове различные варианты. Лишь под утро она провалилась в тревожный сон, так и не поняв сама, чего опасается больше: того, что её история с Салахом не приведёт никуда, или того, что она всё же приведёт… куда-то.
Едва проснувшись, с ноющими висками и чувством гулкой пустоты в голове, как будто и не спала, Замиль потянулась к наладоннику и проверила маль-амр. Она дала вчера свой номер, но… ничего. Он не написал ей ничего.
Со смешанным чувством облегчения и разочарования Замиль направилась в хамам, надеясь хоть немного взбодриться.
Но даже прохладный душ не привёл её в норму. И она решилась. Скользнув в свою комнатку, Замиль открыла тайничок и из-за подкладки своего халата вытащила неприкосновенный запас. Свёрнутую в тончайший рулончик палочку ката.
Кат. Как ни иронично, на Остров он в свое время пришел вместе с махдистами, на словах враждебными любому дурману. Они запретили алкоголь в первую очередь, но не были так однозначны касательно дурмана растительного происхождения. А туманить голову человеку всё равно надо, c усмешкой думала иногда Замиль. Попробуй-ка проживи в этом мире с постоянно трезвым разумом.
И на остров пришли зелья – разные. Марокканская дрянь, погубившая её мать и отца (по крайней мере, Замиль считала так), опиум и ещё более дурные травы, что доставлялись из Африки, пилюли, разжигавшие любострастие. И конечно, кат. Этот аравийский дурман стал для многих главным источником сил и проклятием.
В свежем виде он плохо рос в здешних краях, но его быстро научились обрабатывать и вместо листьев продавали тонкие пластинки или скатанную в рулончики вытяжку. Разжёванное во рту, зелье творило чудеса – заставляло сердце биться энергичнее, наполняя всё тело бодростью даже после самой дрянной ночи. Всё начинало казаться по силам, и человек с утроенной энергией брался за самые утомительные дела – бывало, впрочем, что встревал в бесплодные, но не менее энергичные споры.
Заёмная сила, которую давал кат, освежала разум и придавала телу крылья, но, как и всё заёмное, её приходилось возвращать с процентами. А процентами были – у тех, кто употреблял зелье слишком часто – слабость и апатия, иногда переходящая во взвинченность, потеря аппетита и запоры, бессонница и судороги.
Впрочем, это если слишком перегибать через край. Зарият вполне осознавала, что жизнь у её «ланей», как она в минуты умиления называла своих девиц, была довольно скучной и безрадостной, и что тоскующие девицы неизбежно вызовут раздражение у гостей. Кат был дешёвым и – относительно – безопасным способом поддерживать силы и хорошее настроение. Замиль знала, что некоторые девицы не удовлетворялись им и тянулись к дурману покрепче… и заканчивалось всё это нередко скверно.
Но ей хватало ката.
Вот и сегодня. Не прошло и четверти часа, как усталость после почти бессонной ночи, муть в мозгах и тревога на сердце отхлынули, словно откуда-то из души вытащили огромную занозу. Спускаясь вниз, чтобы выйти поесть, Замиль ощутила уверенность. У неё получится, конечно, всё получится. И украсть любую информацию, и заставить Салаха перевезти её на другой конец моря. А там… там её ждёт совсем другая жизнь.
На выходе она столкнулась с Зуммарад. Немолодая, ей было не менее сорока, эта женщина пользовалась безусловным доверием Зарият. Говорят, даже делила с Зарият прямую прибыль от их байт-да’ара, который они основали вместе. Где она родилась – Аллах ведает, даже по выговору не понять. Диалекты сменяли друг друга в её речи, как облака на небе в ветренный день, либо мужчины в её постели за эти годы. Всегда прекрасно ухоженная – имела с клиентов достаточно, чтобы себе это позволить – Зуммарад, конечно, давно не танцевала, но оставалась для особых поручений.
И вот сейчас, столкнувшись лицом к лицу с Замиль, она одарила её долгим взглядом своих продолговатых, влажно поблёскивающих глаз.
– Жевала кат? – коротко спросила она вместо приветствия.
Замиль сейчас чувствовала себя слишком уверенной в себе, чтобы это отрицать.
– Я плохо спала, – отрывисто бросила она, – очень устала. До вечера ещё долго. Отпустит.
– Отпустит, – согласилась Зуммарад, – в этот раз. И в следующий. А однажды нет. Ты помнишь Голубку?
Замиль помнила. Девушку по имени Аиша очень любили клиенты, и она была им известна как Хамамат Мурах, Весёлая Голубка, за её постоянно радостный настрой, смешливость и острый язычок. Всё это было просто ловкой игрой, но давалась эта игра Аише нелегко. Девушка, как и многие из них, отчаянно одинокая, пристрастилась к кату. Большинство девиц жевали его время от времени, но для неё он стал постоянным источником сил, и большую часть денег она спускала или на тоненькие веточки, или на ещё более тонкие пластинки, которые запихивала за щеку. Замиль хорошо помнила её глаза, оживлённо блестящие под действием наркотика, её громкий смех и такие же громкие шутки. Но платить приходится за всё – и Весёлая Голубка платила. Сначала, как и другие, расстройством пищеварения, бессонницей, судорогами. Но потом зашло дальше. Девушку стали мучить навязчивые идеи: что товарки воруют у неё деньги, что они настраивают против неё клиентов. Однажды вечером она разбила кофейник о голову одного такого клиента – ей показалось, что тот хочет достать нож. Зарият с огромным трудом замяла скандал, Аиша-Голубка исчезла, и никто не знал, что с ней сталось. Но с тех пор за девушками, расслаблявшимися с помощью зелий, следили с особым вниманием. Ещё одну, слишком полюбившую затягиваться кефом, выгнали до того, как она успела что-то натворить – просто во избежание.
– Я помню Хамамат, – ответила Замиль, – но я – не Хамамат. Я редко жую кат, только когда правда плохо. Со мной не будет проблем, не волнуйся, Зуммарад.
– Я надеюсь, – Зуммарад кивнула и поправила рукой уголок хиджаба. – Зарият доверяет тебе. А она не любит, когда её доверие не оправдывают.
Наверное, эти слова должны были насторожить, но кат всё ещё будоражил её кровь, и Замиль только кивнула, сделав шаг мимо посторонившейся женщины. Она вышла во двор и застыла, думая, куда идти. В «Аль Куодс» поесть или просто пройтись к центру? В это время наладонник задрожал у её бедра как испуганное животное, и Замиль вытянула его из сумочки.
На экране мигал огонёк сообщения. Незнакомый номер и короткая фраза без приветствия:
– Приходи сегодня после обеда в «Куб мин аль-шей». Поговорим.
Поглядев пару секунд молча на это сообщение, Замиль спрятала наладонник и сжала руки, чувствуя порыв бурной радости. Он хочет видеть её! То, что она передала, для него важно! Может, он захочет получить ещё!
Каким-то уголком сознания Замиль понимала, что это действие зелья наполняет её диким, искрящимся оптимизмом, но не хотела противиться этой волне. Если она будет продолжать как надо, всё у неё получится, и прощай, смрадная клоака весёлого района! И ты сможешь только поцеловать меня в зад, Зарият!
Времени ещё оставалось достаточно, и, по-прежнему кипя энергией, Замиль решила пройтись, чтобы выпить кофе.
Она шагала по двору как на крыльях и не замечала, что Зуммарад не пошла дальше. Став чуть глубже в тени их крыльца, она, прищурив свои подведённые глаза, смотрела ей вслед.
Глава седьмая
Понимание того, что надо совершить намаз, пришло к нему внезапной волной. Странны всё же его взаимоотношения с Аллахом. Он вырос в семье хороших мусульман. Так говорил про них отец – хороших мусульман. Впрочем, как ему казалось в детские годы, плохих вокруг них просто не было. И с теми, кто принял Пять Столпов, всегда всё будет ясно и понятно. А потом…
Потом он потерял всё. Его отец был убит под крики «Аллаху акбар», его мать… Салах старался даже не думать о ней. Всё его отрочество, бедное и беспечное, было зачёркнуто людьми с закрытыми лицами, которые ездили под флагами с восходящим солнцем и убивали, провозглашая хвалу Аллаху. Но если они с Аллахом, то с кем же тогда он?
Салах так и не понял этого за годы своих скитаний. Годы, за которые он видел обман, лицемерие, грех, слепой фанатизм и хитрый расчёт с именами Аллаха и Махди на устах. Он давно не чувствовал ничего общего с этими людьми, с их липкой верой и дутым благочестием, с их восходящим солнцем. Но… он иногда ощущал Аллаха рядом с собой. Давно не следя ни за временем, ни за азаном, иногда посреди моря или в рассветной тиши своей конуры становился на колени, и, повернувшись лицом в сторону Мекки, просил Всеблагого дать ему мудрости и сил, чтобы не потеряться в этом обезумевшем мире. Сохранить свою плоть, а если ему уготовано погибнуть, то душу.
Вот и сейчас. Эта белая девка идёт к нему. Совершил ли он ошибку, связавшись с ней? Но ведь именно она показала, что его смутные подозрения оправданы. Эти полоумные шейхи, кем бы они ни были, действительно хотят его гибели. И даже не потому, что он сделал им что-то плохое, а потому что помог и этим стал опасен. Он криво усмехнулся. Вот и посмотрим. И Салах вышел на улицу.
Этот район Мадины, Вуччирия, разительно отличался от центра, куда он, впрочем, выходил не так часто. Здесь стояли старые блочные дома, построенные ещё назрани – с желтовато-кофейного оттенка стенами и пёстрой вязью граффити на фундаменте. Здесь ещё можно было выпить кофе так, как его готовили местные, здесь… здесь было особенно понятно, каким причудливым варом кипит нутро Острова. Разноликая толпа: старые люди, потерявшие свой Остров, магрибцы, жители внутренней Африки… чернокожие и просто смуглые, одетые по-магрибски, по-нигерийски, по-западноафрикански и в кое-как подлаженной под новый фикх одежде назрани – жители Вуччерии сновали в разные стороны с утра, оглашая переулки многоязычным гулом, между произвольно припаркованными автомобилями, душными лавочками и надписями по-итальянски, по-арабски и на Аллах ведает каких ещё языках или их смешении. Как ни странно, но от этой жуткой дыры веяло чем-то родным, чего он не ощущал в лицемерно-прилизанном центре, чем-то, напоминавшим ему муравейник Нуакшота. Но дело прежде всего.
…дело, да, но оно сегодня не одно. И то, что предстоит, намного проще того, что останется на самый конец – решить. Что делать дальше? Бежать? До Марсалы он доберётся за полдня, и Таонга приютит. Ну, а дальше-то что? Долго там не просидеть – найдут. Да та же Таонга, честно скажем, и может сдать. Кто доверяет таким?
Но если не в Марсалу, то куда дальше? В Сус, в Магриб? Там проще потеряться, но можно и…
Роившиеся в голове мысли не помешали Салаху сделать всё как надо. Он оповестил братьев Беннани о девушке в непотребной платье, что будет идти по дороге, и уж «хвост» то они заметят. Хвост – да, а маячок – нет.
Представив, куда Замиль могла бы спрятать маячок, Салах усмехнулся и толкнул скрипящую дверь, входя в помещение закусочной «Куб мин аль-шей».
– Салам, Шарифа, – бросил он с ходу, – комнатка с двумя выходами свободна?
Шарифа подняла голову, стряхнула указательным пальцем пепел с сигареты и недовольно произнесла:
– Салам. Свободна, но неприятности мне тут не нужны. Кого ждёшь?
Одетая в чёрное сухонькая маленькая Шарифа постоянно выглядела так, словно только что с похорон. Впечатление усиливали её пронзительные недобрые глаза, чуть седеющие волосы и голос с резким алжирским выговором.
– Всё будет хорошо, – бросил Салах и, подойдя к стойке, положил на неё карточку в пятьдесят истинных денаров, – сдачи не надо.
Аллах не любит расточительных, и он тут же обругал себя за это. Но что делать. Узкая, худая рука Шарифы с узловатыми пальцами сгребла купюру и исчезла, через несколько секунд появилась над стойкой вновь, бросив на неё ключ.
– Если что, я тебя не знаю, – её чуть слезящиеся чёрные глаза ничуть не смягчились после того, как она получила деньги. Как и всегда, впрочем.
– Конечно, – Салах кивнул. – Сюда придёт женщина в синем платье. Зовут Замиль. Пропусти её.
Шарифа молча кивнула.
Заведение Шарифы формально считалось кафе закусочной, хотя все называли его «укромкой». Нет, чашечку скверного кофе и такого же жидкого чая здесь сделать могли, как и разогреть стылую картошку или то, что называлось «кебаб», но не этим зарабатывала на жизнь Шарифа, мрачная, равнодушная ко всему вдова-алжирка. За кухней шёл короткий коридор с тремя комнатками. В этом районе, как и везде, хватало мужчин, которых дома ждала опостылевшая жена, а хотелось свежего мяса. На байт-да’ара работяги обычно раскошелиться не могли, да и не хотели, вот и снимали на час комнатку у Шарифы или в паре других таких же «укромок», разбросанных на соседних улицах. Не то чтобы Салах часто захаживал туда – не было необходимости, но он про неё знал. Мало ли зачем может понадобиться.
Вот и сейчас. Последняя комнатка имела две двери: внутреннюю – в тёмный, освещённый парой мигающих лампочек коридор, и балконную – на противоположную улицу. Конечно, братья Беннани скажут ему, одна ли пришла Замиль, но даже так всегда надо иметь запасной вариант. Аллах наказывает беспечных. И Салах мрачно усмехнулся. Он становится набожнее, чем обычно. Значит опасность ближе.
Замиль всё-таки пришла одна – он знал это, уже когда она подходила к «Куб мин аль-шей». Скорее всего, обратный ход не понадобится, хотя расслабляться не стоит. Короткий, какой-то вкрадчивый стук в дверь.
– Заходи, – отрывисто бросил Салах, и дверь приоткрылась.
Древние жалюзи на окнах рассеивали свет, но даже так его хватало, чтобы рассмотреть пришедшую подробно. Хороша. Не скульптурной красотой Джайды, скорее, какой-то волнующей инородностью. Резко очерченные широкие скулы, полуприщуренные глаза удивительного болотно-зелёного оттенка, крупные нос и рот, светлая кожа с чуть проглядывающей смуглинкой – сливки с каплей кофе. Далёкая от тех представлений о красоте, что он впитал с детства, но при этом неуловимо дразнящая, Замиль стояла в дверном проёме, и лишь кривившая уголки рта усмешка показывала, что она вполне осознает, какое впечатление производит на мужчин.
– Ис-саламу-алейкум, – бросил он ей наконец, – заходи.
– Алейкум-ис-салам, – тут же откликнулась девушка, сделала шаг в комнатку и осторожно прикрыла за собой дверь.
Потом повернулась и посмотрела на него. Он так же смотрел на неё в ответ, не предлагая сесть.
– Ты хотела говорить, – сказал Салах, – можешь говорить.
Замиль улыбнулась – в первый раз с тех пор, как он её увидел. Но это была не та ласковая, многообещающая улыбка, которой девочки Зарият приветствовали гостей. От усмешки на него повеяло чем-то нехорошим.
– Ты муташаррид, – девушка начала без всяких условностей и оговорок, с которыми благовоспитанной махдистке полагалось обращаться к порядочному мужчине. Ладно, он порядочный мужчина не в большей степени, чем она – благовоспитанная махдистка.
Слова Замиль явно не были вопросом, но Салах кивнул.
– Возможно, – ответил он коротко.
– Возможно, – ему показалось, или в болотных глазах гостьи мелькнула насмешка? – Возможно также, что я точно это знаю. Как знают это и шейхи, приходящие к нам в дом отдохновения.
На последних словах в её голосе уже явно прозвучали насмешливые нотки.
– Знают, – повторила она, – а я вот не знаю, что ты натворил, и знать этого не хочу. Но…
И тут она замолчала, а Салах удивлённо прищурился. В дверях девушка казалась такой уверенной в себе, но сейчас сдулась на глазах, словно проколотый мяч. Не требовалось быть тонким знатоком душ, чтобы понимать – она собиралась сказать главное, нечто крайне для неё важное и сейчас судорожно подыскивала слова. Кровь от её и без того светлого лица отхлынула.
Салах молчал.
– Ты пересекаешь море? – выдавила наконец из себя Замиль, – так ведь? Бываешь… на той стороне?
Вот оно что.
– Я много где бываю, – Салах всё так же рассматривал её в упор. На улице послышались чьи-то голоса и смех, и он напрягся, но девушка не повела и бровью. Либо за ней не следят, либо она не знает, что следят, либо… она ну очень хорошо владеет собой.
– Салах, скажу тебе прямо, – она теперь не выдавливала из себя фразы, а словно выплёвывала их, – я давно хочу сбежать отсюда. На… на ту сторону. Мне нужен такой человек, как ты. Я могу заплатить, у меня есть деньги. Не так много, но кое-что есть. Кроме того… я могу лечь с тобой.
Перед последними словами она замялась едва на мгновение – видать, всё продумала заранее. Да и лечь с мужчиной – не великое событие для женщины её ремесла.
Но Салах только покачал головой.
– А ты знаешь, чего ты просишь? Ты хоть представляешь, что там – на том берегу? Почему его называют Беззаконные земли?
– Я знаю, что здесь, – девушка не отвела взгляд. – Послушай, Салах, я… я могу быть полезной тебе. Ты же знаешь, те шейхи – очень важные люди. И они взъелись на тебя за что-то. Я смогу выкрасть ещё – скопировать разговоры, все, что они носят с собой на наладонниках. Ты продашь это, заработаешь много денег. Но ты должен… взять меня с собой.
– Есть люди, которые хотят перебраться на ту сторону, – Салах больше не смотрел на неё и говорил рассеянно, – есть и те, кто за это платит. Но я… я не занимаюсь такими делами.
– Почему? – Замиль, видимо, хотела просто задать вопрос, но в голосе зазвучало отчаяние. – Разве это хуже, чем таскать оттуда всякий тахриб, непотребные книги и фильмы и…
– Ты не знаешь, о чём просишь, – он покачал головой, – и с кем начинаешь играть.
– Те разговоры, что я скопировала… – девушка заколебалась, – они ведь… важны, да? Я видела, что там говорилось про Газават, про…
– Тихо, – Салах не повысил голос, но девушка умолкла, – о таких вещах лучше не говорить вслух.
– Они продаются на тёмной стороне Зеркала, – сказала Замиль, и вновь ему подумалось, что её голос звучит едва ли не умоляюще, – я знаю… слышала… я могу сделать так ещё.
Он поднял руку, и девушка замолкла опять. Странно, всё очень странно. Что в действительности он доставил на ту сторону такое, что шейхи готовы убрать даже случайных свидетелей? Может, с Острова и правда лучше свалить по-быстрому?
Но Салах только сказал:
– Этот человек… шейх или кто бы он ни был… когда он придёт тебе, ты сможешь предложить ему покурить кое-что?
Замиль моргнула, и через секунду на её лице отразилось понимание.
– Одурманить? – сказала она. – Да, думаю, смогу. Зелья у нас предлагают другие девочки, но…
– Я скажу тебе, как надо это сделать, – Салаха накрыло странное чувство, как будто какой-то ком в горле, который он не мог проглотить, наконец скользнул вниз и стало легче дышать. Решение было принято. – Раз они здесь и так падки на женщин и кеф – будут у вас и ещё. Они знают Зарият, по крайней мере…
Он прикусил себе язык, едва не сказав, как Хашим ему представился. Имя, конечно, ложное, но в любом случае, чем меньше Замиль будет знать, тем лучше.
– Ты сделаешь это? – спросил он девушку, и та, чуть побледнев, кивнула.
– Попробую. Это опасно. И раз я тебе помогаю – ты поможешь мне? Возьмешь меня с собой на ту сторону? Я заплачу.
Вот же упрямая баба…
– Возьму, – ответил он, – ты получишь что хочешь – хотя не пришлось бы потом пожалеть. Сделаешь вот как…
