Елена Юрьевна Свительская
Песня моей души
Причём, все кусты голубой лилии погибли в жутком пламени. Все деревья, все травы и кусты, все цветы сгорели. Все звери, что были. Птицы многие. Да и эльфов сколько-то не сумело, не успело выбраться из жуткого пламени. Но когда потом беглецы решились вернуться на родину предков, то потрясены были. На огромном пепелище, где лишь изредка начали выбиваться первые ростки новой травы и новой жизни… там, на небольшом неровном камне лежал венок! Двадцать пять цветов голубой лилии, переплетённых серебряной цепочкой, украшенной двадцатью пятью стеклами, синими, серыми и голубыми, прозрачными. Венок был сплетён ещё до пожара. Но цветы на нём до сих пор не увяли. Даже в пожаре, даже лёжа на раскалившемся камне несколько часов, они всё ещё оставались живыми и свежими!
Тогда решили, что это всё волшебство голубой лилии, подаренной прародителями. Но позже, через несколько недель, прибыл посланник от крылатых, пытаться договориться о мире: и драконов почти всех убили в той войне, куда более малочисленных, чем остроухие. И он, пройдя по пепелищу и увидев лежащий на камне венок, удивлённо сказал, что там не стекло, а искусственные камни, созданные кем-то из драконов. И новый король эльфов заинтересовался этим нелепым украшением, позволил посланнику приблизиться к нему и рассмотреть. Дракон и сам был весьма заинтересован, как могли соединиться эльфийское сокровище и поделка кого-то из их врагов, да ещё и в такое время?!
Обследовав странное украшение, растерянно признался, что камни-стёкла сделаны одним из предводителей их народа, Эндаром. Эндара убили ещё в начале войны. И, присев возле камня, на который с опасением вернули странное украшение, сопоставив даты событий, поняли, что нарвать цветов и сплести их в венок могла юная эльфийка Лилия, отравившаяся в начале войны. Опросив выжившего родственника Эндара, выяснили, что тот как-то раз видел Эндара и Лилию вместе, причём, в жилище Эндара. Оказалось, что они были знакомы. И, кажется, что именно после известия о его уходе за Грань она собрала ядовитые травы и, сделав ядовитое зелье, выпила его. Её и нашли неподалёку от того камня. Спасать уже было поздно и некого. И тело несчастной спешно закопали в землю. Тогда некогда было с ней возиться, некогда было проводить прощальный обряд.
А камень, с венком оставленным, переплетённым украшением, подаренным Эндаром, в чаще леса не заметили. Тогда его кусты густые скрывали. Покуда она собирала ядовитые травы. И, может, что она лежала, головой по направлению к камню – это тоже с опозданием выяснили – может, она хотела, но не успела дойти до своего сокровища?
Лилия не смогла снова прикоснуться к подарку от любимого. Она даже сказать никому не посмела, почему вдруг решилась уйти за Грань. Да, собственно, думали, что она тайно любила кого-то из остроухих, погибших уже. Или сердце мягкое не выдержало гибели родных и друзей, подруг – многие погибли из её близких в начале той войны, после двух жестоких атак драконов.
Но жуткое пламя, уничтожившее усталый Первый Лес, открыло глазам выживших тот венок. Пламя злобы и ненависти ничего не смогло с ним сделать.
И смущённые эльфы решились только один цветок оторвать от венка, чтобы посадить его в землю. Около того камня, чтобы не разлучать их сильно, последние напоминания и следы любви юной девушки и доблестного военачальника.
И первый, новый куст голубой лилии пробился из земли через несколько часов. Несколько дней и эльфы выжившие, и драконы следили за ним растерянно и с жадным любопытством. Через несколько дней куст показал бутоны. И, когда они, смешавшиеся, растерянные, столпились вокруг него – он расцвёл. И голубые лилии на нём были столь же благоуханны и нежны, столь же прекрасны
Так любовь юной эльфийки Лилии, которой не посчастливилось влюбиться в одного из предводителей войска драконов, Эндара, незадолго до начала войны, лезвием острым вошла в сердца и память двух Основных народов. Хрупкая девочка пятнадцати или шестнадцати лет. И суровый мужчина из драконов, которому уже было около четырёх веков. Хоть и не сразу, два десятилетия спустя, когда память о боли той войны чуть поутихла, уже молодой менестрель, родившийся после перемирия, осмелился сложить первую легенду о них.
И песню сложил. В конце её и в начале. Если слушавшие песню перед легендой, лишь спокойно дышали, не заметив её даже, то услышавшие её уже в конце иногда начинали плакать.
Двадцать пять камней зимы
Между нами сложены.
Поклялись друг другу мы,
Прибежать по снегу новому.
Пробежать по снегу новому.
Встретиться по-новому.
И когда растает лёд,
Я сплету себе венок,
Из камней с цветами.
Лилий голубых моих
Попрошу цвести весь год,
Чтобы в нём случилась встреча
Снова между нами.
Сердце плачет, я молчу.
Помни обещание!
Верю, снова встретимся с тобой,
А пока прощание.
Двадцать пять камней зимы
Между нами сложено.
Поклялись друг другу мы
Встретится на снегу новому.
Пусть живут мои цветы,
Пусть поёт моя любовь.
Я клянусь, что я дождусь
Нашей встречи вновь!
Я клянусь, что никому
Больше не отдамся.
Даже если только ночь
Была у нашей страсти.
Двадцать пять камней зимы
Между нами сложены.
Поклялись друг другу мы,
Прибежать по снегу новому.
Пробежать по снегу новому.
Встретиться по-новому.
Менестрель почему-то говорил, что не он придумал ту песню. А он только подслушал её во сне. Что за несколько ночей до того, как он сложил своё первое и самое яркое детище-легенду, ему во сне явилась девочка-подросток и просила спеть её песню. Просила «цветы не трогать», добавила ещё, что «я ещё вернусь и заберу венок».
Он отчего-то проснулся в слезах. И песню из сна запомнил. И не сразу вспомнил рассказы о недавней страшной войне. Его, молодого, родившегося уже потом, кошмара тех месяцев не знавшего, как-то не слишком страшно война та занимала. И именно он решился воспеть историю о Лилии и Эндаре. Тогда первый. И поначалу страшно осуждаемый. Но он выстоял. Он не отрёкся от своего творения и извиняться за него не стал.
Потом уже новые песни и новые легенды рождались у двух народов. Хотя, разумеется, драконьим менестрелям, малочисленным, не удавалось перепеть эльфийских.
История Лилии и Эндара вошла в сборники лучших легенд эльфийского народа. И затмить её могла, быть может, только история о встрече Лисы и Верена, хотя бы потому, что Лиса и Верен были прародителями эльфийского народа.
Хотя несколько веков назад кто-то из крылатых, покопавшись в своих старинных летописях о мировой истории, чудом сохранившихся при обвале горы – устроенном эльфийской магичкой, потерявшей мать и мужа – рассказал ещё кое-что.
Что истории об оборотнях – это не вымысел. Что не только драконы имеют второй облик помимо человеческого. Хотя их умельцы и их свитки погибли из-за войны. Однако же сохранилось упоминание, что Эндар встретил девочку-эльфийку, которая умела оборачиваться лисой. И прозвал её Лисой. Упомянул, что ей какое-то украшение подарил.
И предположил тот крылатый, растерянный и смущённый, что той девочкой, которую Эндар звал Лисой – была та самая Лилия. А что Эндар был тем самым, убитым предводителем драконов – это уж точно. Драконы не любят повторяться. В каком-то юном возрасте, когда их уже считают разумными, они проходят испытание. Сложное. Если пройдут – сами себе имя выбирают. Придумывают, точнее. Имя, которого прежде ни у кого не было. Если они в чём-то сородичей превзойдут – их и их имя запомнят, во многие летописи внесут.
И то неожиданное предположение драконьего учёного породило новую цепь легенд, в которых предполагали, что Лиса и Верен однажды вернулись в жизнь, родившись снова и получив имена Лилия и Эндар. Что надолго сплела сердца влюблённых волшебная голубая лилия. Особенно легенда понравилась эльфийским менестрелям. Ведь красивая же мысль, что любовь не погибает ни в пламени пожара, ни в злобе жуткой, ни в когтях раздирающих ненависти и даже за Гранью не погаснет!
Страх и потери жуткие вспоминали, когда речь заходила о днях и последствиях той войны эльфов и драконов. Или Лилию и Эндара, их венок из голубых лилий, переплетённый украшением из искусственных камней, созданных драконом. Цветы живые и камни искусственные. Красота живого и поддельного, сплетённые воедино. Две красоты, вдвоём сумевшие пережить огонь.
***
Воспоминания о той страшной войне и о пронзительнейшей легенде, с нею связанной, быстро промелькнули во мне.
И сердце замерло. Надолго.
Я понял, что мир давно уже намекал, что не одобряет войн и распрей, что поддерживает лишь тех, кто творит добро, связанных добрыми узами!
Много веков жила та легенда, память о том, что красота, любовь и доброта никогда не исчезают.
Много веков жила между эльфов и драконов. Но не пускали её бродить между людей, пряча память о войне крылатых и остроухих, как шрам постыдный, оставшийся на теле жизни и памяти. Как напоминание о своей слабости. Будто если замолчать, то ни трагедии, ни глупости, ни жестокости, ни слабости вовсе не было.
Много веков история была спрятана.
Да, может, не она одна. Много менестрелей и много творений их унесла река времени.
Но все они говорили примерно об одном. Все они пытались напомнить, что есть в жизни и в мире что-то, что никогда не погибнет. Многое унесёт река времени. Почти всё.Но есть то, что никогда не погибнет. И есть песни души – когда кто-то откроет уста своей душе и позволит ей петь, позволит ей спеть её песни другим – и это песни о том, что никогда не погибнет. Это песни о вечном. Песни, идущие из глубины души. Песни души.
Я вдруг и сам захотел спеть что-то подобное, о вечном. Даже если моё творение в памяти потомков или даже моих детей не сохранится. Если они вообще будут. Но… я постараюсь выжить, чтобы спеть песню моей души!
Я не попадусь ни за что!
Но… Прошлая война между эльфами и драконами ужасною была. И как бы драконы не надумали притащить Хэлу разрушителя дворца как подачку во избежание войны! А магия драконов могущественней эльфийской в разы. И мир уже признался, что меня защищать не будет. Мол, я сам виноват, что пошёл мстить. И… и, выходит, что меня всё же могут поймать! И песню свою я не спою?..
– Ведь она тебя любит! – шепнул новодалец, шутливо меня кулаком в плечо толкнув.
Ему надоело моё молчание.
Я посмотрел внимательно на него. Свет, лившийся в открытую дверь, заполнял тёмный коридор, обливал нас лучами, осветлял всё вокруг. И в этом новом свете с улицы, заполнившем тёмный коридор чужого дома, лишь временного моего пристанища рядом с любимой… в этом новом свете я уже чётко видел лицо Станислава. И что-то было в его глазах не то. Нет… это не была ревность к нам обоим. Просто встревоженность. Налёт заботы. Нет, слишком долгий тяжёлый взгляд. Он… о нас заботится? Или… только о ней? Но я, нарочно смотревший за ними иногда, пристально смотревший, не видел у охранника Цветаны заметного интереса к Алине, как от мужчины к женщине. Но что-то явно связало их обоих! Но что?..
Не выдержав мой взгляд, он отвернулся. Первый на улицу вышел, спустился, встал напротив неё и спросил в свойственной ему и Роману манере, грубой заботы:
– Чего пускаешь сопли?
– Да просто… – всхлипнула девушка, голову и взгляд так и не подняв на него. – Просто… – и опять всхлипнула.
Тут уже и я, встревоженный, перемахнул через перила – и очутился на траве. К ней ступил, обернувшейся на шуршание моей одежды. Когда она увидела меня, то улыбнулась. Значит, дело не в зависти к новобрачным. Дело не во мне. Но что причина её слёз?..
Подойдя к ней, увидел мою флейту, которую она держала на своих коленях. Вот, Станислав тоже серьёзно на неё посмотрел.
– Хочешь научиться играть? – спросил первым почему-то он.
– Да просто… – всхлипнув, моя невеста торопливо утёрла слёзы и подняла-таки взгляд. Сначала на стоявшего напротив Станислава, но потом сразу – на меня, вставшего с ним рядом. – Я тут вспомнила про флейту, что Вячеслав эльфам продал.
Ох, вот оно что! А я… как я мог не подумать?! Но я просто хотел порадовать гостей, играя на моей флейте. Да и, чего уж таить, хотел подарить красоты именно для неё. И долго играл, старался, когда музыканты уже подустали и запросились поесть. Их отпустил к столу, а сам вышел вперёд, флейту свою достав. А Алина, значит, смотря, как я играю, вспомнила вдруг того забытого и затерянного мастера. Хотя вначале – я поглядывал вначале на неё, пока ещё не слишком увлёкся рождением музыки – ей явно нравилось, как я играю. Это потом, когда я заигрался, забыв про всё, она уже вспомнила.
– Просто… – моя любимая посмотрела уже на Станислава. – У принца чернореченского была флейта. Роскошная флейта, подаренная дедом…
– Та, которую он выменял на магический урожай? – сразу уточнил тот.
Значит, знает. Слышал что-то о том. Ну да Станислав Вадимиру служит. И не только служба связала их. Даже если годы и новые события теплоту, когда-то бывшую между ними, стёрли.
– Та! – всхлипнула Алина, стиснув концы моей флейты.
Два конца в двух дрожащих руках. Где-то исцарапанных уже после полудня. Наверное, пока с кухни во двор приносила угощения.
Я ступил было от них, выискивая росший где-то тут подорожник.
Чуть помолчав, Алина обернулась – никого за забором и в просветах его на улице видно не было, видимо, кто мог и хотел, уже у нас нажрались – и схлынули.
– Ту флейту дед принца добыл в Светополье. Сам хранил, как сделанную искусно. И вообще, он музыку любил. А перед тем, как Грань перейти, уже заболевший серьёзно, позвал своих внуков и роздал им прощальные дары. Флейту отдал Вячеславу.
– А он, значит, её на урожай обменял, – серьёзно сказал Станислав, потирая короткую бороду.
– Там просто плохо с посадками было, – торопливо вступилась за друга девушка. – Особенно, в тех землях, где потом магичили эльфы.
– Да я-то его не осуждаю, – признался вдруг мужчина, внимательно смотря на неё. – Даже при том, что флейта – подарок деда, последний, возможно, подарок, да ещё и военный трофей – однако же Вячеслав какое-то время был правителем Черноречья. И то, что заботясь о своём народе, он ценным подарком деда пожертвовал, меня даже восхищает. Тем более, что это ход необыкновенный – втюхать остроухим один лишь инструмент – и получить такую прорву нового урожая. Даже если с магией оно вреднее растёт, вроде от одного раза не передохнут люди?
– Эта магия безвредна, – дополнил я, наклоняясь над приличным молодым и сочным подорожником, протирая его листья от пыли тыльной стороной ладони. – Её и сами остроухие практикуют. Давно уже. Вообще, ключевая особенность магии эльфийского народа – миру не вредить.
– Значит, ход у мальчишки очень остроумный, – усмехнулся новодалец, снова бороду растёр. – А, нет. У мужчины уже. Мальчонка шибко башковитый.
– Просто… эта флейта… – начала было девушка и умолкла.
И с мольбой посмотрела на меня: я-то знал, что её так зацепило.
Новодалец тяжело вздохнул. Потом в сумке покопался и, когда я уже к любимой подходил, листья молодые подорожника растирая между ладоней, извлёк какой-то длинный узкий свёрток со дна сумки, на колени Алине его положил.
– На, поиграй на ней пока. Пока твой жених новую не настрогает. Он вроде умеет. Но пока ещё дела свои разгребёт. Тем более, что лекарство вы уже обнаружили, – улыбнулся как-то странно, грустно. – А можете в отваре промыть. Может, не попортится? Сам-то я давно уже не играл.
– Спасибо! – вымолвила смущённая Алина.
– Там ещё песня была… как же?.. А! Даже если весь мир против нас, если солнца свет вдруг погас…
– Расцветают надежды цветы. В них живут золотые мечты… – продолжила радостно Алина.
– Нет, погоди! – перебил он её, задумчиво лоб ногтём поковырял. – Всё же не та. Эту-то ты знаешь.
– Да, слышала уже, – тихо призналась девушка и, чуть помолчав, добавила: – Люблю её очень.
Мужчина посмотрел на неё как-то странно, потом тихо добавил:
– А, да… ты же похожа.
– На дурака из песни? – смущённо улыбнулась она. – С моими-то мечтами?
– Нет, – он вдруг улыбнулся, светло. – На героя из этой песни. Хотя… странно получилось! А, впрочем… – шумно выдохнул. – Но, впрочем, мне пора уже. Я тогда другую песню спою напоследок. И пойду уже по делам. Там Цветане новых книжек привезли, сундук целый, большой. Старых, с плесенью. Разбирать надобно. Спасать от жуков. Опять старый бобёр превередничает. Но вроде редкие, сказал. Ценные.
Вдруг взял обратно свёрток с её колен, ещё не решившейся развернуть его, сам осторожно верёвки размотал. В сумку спрятал. И ткань – полотенце, вышитое зелёными нитками – туда же, к себе. И ей уже флейту протянул. Я недоумённо вгляделся в неё. Цвет её тёмный, форма…
Алина, смущённо улыбнувшись, подставила ладони.
Но, вместо того, чтоб сразу отдать ей инструмент, Станислав вдруг запел. Песню, которою я прежде нигде не слышал. Чуть хриплым голосом, но… как будто даже нежным? Он пел и смотрел ей прямо в глаза, а она, замерев, смотрела в глаза ему, растерянная:
Возьми мою флейту для новых мелодий!
Забудь о потерях хотя бы в игре.
И в жизненных днях, и бед хороводе
Идти с песней легче будет тебе.
Есть то, что мы в силах исправить собою,
Есть то, что останется только принять.
Хотел бы я вечно идти рядом с тобою.
Но я не всегда смогу прийти и обнять.
Возьми мою флейту, в ней песня души моей!
То, что я смог и не смог доиграть.
Я просто мастер. Я только мастер. Я свет огней.
Но только пламеню греть и пылать.
Я видел закаты, я видел рассветы.
Я видел концы и начало дней.
Я так и не выяснил все ответы…
Немного позволил запеть душе моей.
Возьми мою флейту, встань, новый мастер!
Немного мы вместе пройдём по тропе.
Когда рождается флейта, тогда рождается ветер…
Который взлететь поможет тебе.
Твоё сердце сильно. Твои руки крепки.
И ноги твои, чтобы просто идти.
Иди за рассветом. Иди за закатом. И в черепки
Мечтаний разбитых радугу неба пусти.
Возьми мою флейту для новых мелодий!
Забудь о потерях хотя бы в игре.
И в жизненных днях, и бед хороводе
Идти с песней легче будет тебе.
Что-то случилось с любимой, когда она слушала его. Что-то случилось в её глазах и в её душе. Когда Станислав допел, то по щекам Алины отчего-то вдруг потекли слёзы.
– Что ты?.. – спросил он растерянно.
– Просто эта песня… – она всхлипнула. – Я не могу спокойно слушать её!
– Такая противная? – грустная улыбка.
Он… в любви ей признался таким образом?
Ревность кольнула моё сердце.
– Нет… она очень красивая! – пылко ответила девушка.
Новодалец вдруг опустился на колени перед нею и осторожно утёр её слёзы.
– Пользуйся пока моим инструментом. А хочешь – забирай насовсем. Мне… – голос его дрогнул. – Мне, если честно, больно смотреть на неё. А для тебя она – простой инструмент. Ты сможешь спокойно играть на ней. А хочешь – выкинешь.
И, поднявшись, резко повернулся к нам спиной. И торопливо пошёл от нас.
Невольно мрачно посмотрел на флейту. И вдруг застыл.
– Но эта песня… что это за песня? – робко спросила Алина.
А я, не удержавшись, выхватил инструмент у неё из рук.
– Кан! – возмутилась девушка, вскочив.
Я отступил, крутя инструмент в руках. Его форма… это дерево… эти узоры… и…
– Кан, что ты делаешь?!
Я повернул инструмент к ней нижней частью. Четыре квадрата разной величины, в круге. И чуть не дорисованное место. Вроде и герб одного из новодальских городов. Но не совсем. Точно такой же знак, сильно похожий на герб, который был на флейте Вячеслава, выменянной эльфам.
– Это… – она застыла растерянно.
А Станислав ускорил шаг, будто испугавшись.
Зажмурившись, флейту поднёс к губам. Часть мелодии сыграл, той, которую исполнял Вячеславу. И кинулся догонять охранника Цветаны. Уже за калиткой догнал, забор перемахнув, дорогу ему перегородил. Ткнул концом инструмента в грудь, от чего он попятился. Словно не желая ему вредить.
– Ты знал мастера, который сделал эту флейту, Станислав?..
– Я… – мужчина смутился. – А в чём дело-то? Мало ли в Новодалье мастеров?
– Но она почти такая же, как и флейта, которую выменял Вячеслав! Уж я-то знаю. Я могу заметить.
– Такая же? – растерянно спросила Алина, добежавшая до нас, запыхавшаяся, услышавшая только обрывок фразы.
– Почти, – твёрдо посмотрел в глаза новодальцу. – И ещё та песня… тебе её мастер напел?
– Вам-то что? – проворчал он.
И почему-то взгляд потупил. Врёт? Или чувствует себя виноватым?
– Станислав, скажи! – взмолилась Алина, вцепившись в его рукав. – Мы так хотели хоть что-то о мастере её найти! Мы так искали!
– Да сдался он вам?! – мужчина проворчал.
Но рукав из её пальцев не вырвал. Осторожно пытался разжать их. Она, смутившись, всё же выпустила его. А мне опять в глаза бросилось, что он избегает смотреть девушке в глаза.
Не дело было вредить драгоценному инструменту, но узнать было важнее.
Тыкнул концом флейты в лоб мужчине. Тот замер, настороженно смотря на меня. Нет, сердито даже. Боялся, что испортить могу. Его сокровище.
– Всё-таки, ты её очень ценишь, – проворчал я.
– А зачем тогда нам отдал? – распахнула глаза растерянно Алина.
– Тебе отдал! – проворчал он, флейту сжал, мрачно в глаза мне взглянул: – А не надо вам – так верни. Портить-то зачем инструмент?!
– Но его мог сделать мой отец! – заплакав опять, выкрикнула девушка.
Станислав застыл. Взгляд задержался в одной точке за моим плечом. Нервно запульсировала вена на лице. Его смутила её реакция? Или… он знал что-то об её отце?!
– Мало ли мастеров на свете? – проворчал он наконец.
Но что-то было в его глазах. Металл. Или лёд. Давно заледеневшего сердца. Или он сердился, что я её взял? Что я ею тыкаю в него? Что я её сломать могу?
– А та песня… – голос любимой моей дрогнул. – Та песня… тебе мастер напел её?
– А ты почему спрашиваешь? – он всё-таки посмотрел в её глаза. Как-то очень цепко, пытливо, словно что-то искал в её глазах и её душе.
– Просто… – девушка всхлипнула и вдруг погладила бок флейты, край, свободный от его и моих рук. – Просто мне почему-то кажется, что это может быть важно.
Что-то дрогнуло в его лице. Плечи поникли. Шумно выдохнув, он облокотился об левый столб, придерживающий калитку. Да, Станислав что-то знал о мастере.
– Кто он был? – торопливо спросила Алина, заглядывая ему в глаза. – Он тебе напел ту песню?
Я флейту передал ей. Она её прижала к груди, близ сердца, не задумываясь. Станислав как-то грустно проследил за уплывающим от него инструментом. И вздрогнул, увидев, как девушка прижала его к своему сердцу.
– Почему ты спрашиваешь? – спросил он неожиданно резко. – Какое тебе дело, чья эта песня?! Я подарил тебе мою флейту. Не хочешь – верни. А отчитываться перед тобою я не обязан!
– Просто у меня такое ощущение… такое странное ощущение… – девушка задумчиво посмотрела на инструмент. – Будто эта флейта и эта песня важны для меня. Это странно, но у меня такое чувство. Такое… необъяснимое, – подняла взгляд погрустневший на него – и мужчина как-то печально замер, увидя. – Но ведь этот знак похож на тот, что был у мастера, сделавшего флейту Вячеслава.
– Но при чём тут песня?! – сердито спросил новодалец. – Песня-то тут при чём?
– Я не знаю. Но мне кажется, что и песня с флейтой связана.
Он шумно выдохнул. Ступил прочь от нас.
– Но ты же его знаешь! – закричала Алина отчаянно. – Ты же знаешь о нём?!
Но он уходил.
Тогда она в отчаянии схватила его за сумку, успела схватить. А та, слишком старая уже, по шву порвалась. И среди вещей выпавших была его тарелка любимая. Она вверх дном перевернулась. И там чуть сбоку от центра были четыре квадрата разной величины, в круге. И немножко линии у одного квадрата не хватало. И, кстати, если вспомнить, то знак мастера, прорезанный ножом, мелкий, и у обоих флейт был чуть в стороне от центра. Вписывался в узор фигур. Но…
Кружку с ручкой отломанной торопливо подхватил и перевернул вверх дном. И там тоже был этот знак! И тоже чуть сбоку от центра! Растерянно голову поднял на него, как-то отчаянно смотревшего на меня. Будто он надеялся, что я не вспомню. Но я запомнил ещё тогда. И вспомнил сейчас.
– Ты говорил, что эта посуда – подарок от твоего старшего брата. Он его сделал до того, как ушёл на войну.
И Алина замерла, потерянно, на охранника подруги во все глаза глядя. Он так долго был рядом. Несколько месяцев. И, оказывается, он был из её родни, той, что жила в Новодалье! Но… если любимая так удивилась, значит, она этого не знала? Но ведь она дружила с Мирионой! Как мир мог промолчать о такой важной вещи?!
– Но ведь он её предал, – прозвучал грустный голос рядом со мной.
Судя по тому, как Алина и Станислав во все глаза смотрели друг на друга: она – растерянно, он – испугано, они его не слышали.
Но… нет, он отшатнулся от нас, от неё.
– Значит… значит, ты – мой дядя? – растерянно спросила девушка. – Ты… брат моего отца? – она вскочила, руку к нему протянула, а он – отшатнулся. – Дядя…
– Не подходи ко мне! – закричал он, отчаянно заслоняясь от неё рукой.
– Так… – голос её дрогнул, а в глазах слёзы заблестели. – Ты и знать меня не хочешь?
– Не подходи! – потребовал Станислав сердито. – Я не хочу ни твоей радости, ни телячьих нежностей! Я ведь… – голос его дрогнул, кулаки невольно сжались. – Я ведь тебя продал! – он отступил от неё на шаг. И ещё на два. В сторону, от меня и от неё. – Я продал тебя Вадимиру!!! – руки его задрожали. – Дочь своего брата… единственную его дочь… я её продал! – и вдруг по его щекам потекли слёзы.
– Когда ты меня продал? – спросила она тихо.
Мужчина отвернулся от неё. Но боком стоял ко мне, и я видел, как он мучительно кусает губы.
– Разве ты меня продавал?
Станислав не сразу сумел ответить, а когда начал говорить, голос его дрожал:
– Он ведь заплатил мне, чтобы вы не вернулись. Чтобы ты и Цветана остались там. И… – и слеза новая скатилась по его левой щеке. – И когда вас схватил Борислав, то я просто ушёл. Знал и ушёл. Я… – шумно выдохнул. – Я ведь враг тебе.
Но Алина шагнула к нему, напрягшемуся. И вдруг обняла, прижалась к его спине щекой. Руки переплела на его груди. Он пытался сорвать её руки с себя, грубо схватил их, но она не отстала. И я мучительно замер. Он причинял ей боль, своей хваткой. Но она тоже причиняла ему боль. А ещё я боялся, что он может уйти и больше не вернуться. Тот последний человек, который что-то знал об её отце. Кажется, Станислав упоминал, что род его выродился. Да и сам он был не женат. Но… был ли он овдовевшим или внебрачных детей имел, но потерял на войне – он этого никогда нам не говорил. Он не упоминал, да и мы молчали. И Цветана о том ничего не знала. Но, кажется, и она тоже не спрашивала.
Он ещё какое-то время пытался вырваться, причиняя ей боль. Но она всё ещё его обнимала. Плакала, но обнимала, мешая уйти. Кажется, она понимала, что после этого признания он может уйти. Насовсем. Он и сам недавно признался мне, что в своей жизни разочарован. Вот только…
– Погоди-ка… – я обошёл его и встал перед ним, а он – напряжённо застыл, недоверчивым награждая взглядом. – Когда ты заключил договор с Вадимиром, ты не знал о ней. И когда Борислав её поймал, ты оставил её – и тогда ты тоже ничего не знал. Но как ты узнал о ней? – ступил к нему ещё ближе, смотря на него серьёзно и, может, пытаясь чуть надавить на него, напугав. – Если ты узнал, значит, был ещё кто-то? Кому было известно, что она – твоя родня?
– И правда… – Алина сказала растерянно. – Значит, был ещё кто-то?
Мужчина застыл, потерянно, кусая губы. Всё ещё не желая говорить. Хотя часть и, кажется, самую важную, он всё же уже сказал.
– Кто сказал тебе? – тихо спросила Алина. – Кто рассказал… – и, чуть помявшись, всё же добавила: – Дядя?
Но он молчал, сжав кулаки. И смотрел мимо меня. Куда-то над моим плечом. Пряча глаза. Хотя взгляд его, боли полный, я всё-таки видел. Хотя не видела она. Но племянница всё равно его держала, всё ещё крепко. Словно расставаться с ним нехотя. Даже после всего.
– Ты… – чуть помявшись, она всё же спросила: – Ты слышал голос Мирионы? Это она тебе рассказала?
– Мир ничего не говорит, – глухо произнёс новодалец. – Мир никогда не говорит с нами. Он вообще не живой.
– Но ты же узнал? – спросил я требовательно.
Сейчас, когда он был так взволнован, да ещё и на несколько мгновений пойман ею, он мог не удержаться и рассказать. Может, расскажет, если я надавлю на него? Не то, чтобы мне хотелось мучить его. Но мне было больно за Алину. То моя любимая ничего не знала о семье со стороны отца, то вдруг узнала про флейту. Которую тут же почти и потеряла. Вместе со следом того мастера, который её сотворил. Нет, всё-таки, надо нажать на него. Я должен выбить из него признание! Да и… он же её не пожалел! Ни её, ни Цветану не пожалел тогда!
Я готов был достать кинжал, скрытый иллюзией невидимости. Готов был приставить к его горлу или над сердцем. Но я боялся начать с этого, боялся, что Алина попытается его защитить – и снова поранится из-за него. Тогда она поранила из-за него своё сердце, а теперь и руки? Нет! Пока я могу, я буду её защищать!
Но он вдруг признался. Сам:
– Мне… мне рассказал всё тот мальчишка.
– Вячеслав? – недоумённо поднял брови. Невольно.
Ведь вроде тот не знал? Или он продал флейту, даже знав?!
– Нет… мальчишка-менестрель, – мужчина опустил взгляд в землю. – Гордый менестрель. Благовест.
– Ты… ты тоже знаешь его? – встрепенулась Алина.
– И ты этого глупца встречала? – глухо спросил Станислав.
– Мы вместе были в тюрьме. Когда нас поймал Борислав. Цветана и я. Точнее, с нами был ещё один мальчик, истерзанный. Но он тихо лежал и молчал. Мы не заметили его совсем. Или он даже без сознания был. А потом туда же втолкнули и Благовеста.
– Мятеж он, что ли, поднимал? – всё же вдруг улыбнулся её дядя.
– Он просто украл курицу. Потому что был голодный, – она вздохнула, – Он нас своими историями развлекал. До того, как начался мятеж Вячеслава. Вроде там было холодно и сыро, но он так хорошо рассказывал… не сказать, что там было совсем уж и плохо.
Станислав шумно выдохнул. Губу прикусил. Ему было больно слышать о том. Больно было вспоминать о том дне. Но… как Благовест узнал? И… как он разбудил сердце в этом суровом воине? Как совесть его разбудил? Он…
– Вообще странно, что такой талантливый рассказчик был без денег. Я думаю, что он бы мог заработать. Если бы захотел. Хотя его истории были о добром, он их очень интересно рассказывал.
– Он… – голос дрогнул и мой. – Он хорошо рассказывал добрые истории.
– И ты тоже встречал его? – удивлённо спросил Станислав. – Этого неуёмного мальца?
– Этого неуёмного мальца…
Я рассказал ему, как парнишка выглядел. Тёмные волосы, светло-серые глаза. Кожа бледная, на ней веснушки. Взгляд внимательный и цепкий. Но живые, ясные глаза. Он менялся, когда рассказывал. И его истории задевали души людей.
– Это он, – кивнул Станислав. – Это был он.
