Елена Юрьевна Свительская
Песня моей души
Чернореченцы, увидев его почтение, вот так, от правителя, всем им, да просто ни за что, взволнованно и благодарно зашумели и закричали.
Юный правитель с улыбкой выждал немного, слушая голоса своих людей. Потом повернулся к ближайшим людям спиной, чтобы воды набрать. Это было смелым поступком! И люди притихли растерянно, что он так просто открывает им свою спину. Он, такой молодой и лишь недавно получивший трон. Совсем, что ли, не боится?.. Глупый у них король?! Или… столь велико его доверие и уважение к ним?..
Вячеслав степенно закатал рукава. Опустил руки в воду, по локоть – сегодня на его запястьях не было нитяных браслетов со множеством камней – и долго вспоминал всех, о благе для которых мечтал сейчас. Затем сказал, что желает всем людям народа своего здоровья и счастья, благополучия. Потом… потом вдруг, чуть выждав, пожелал здравствовать своим врагам! Новодальцам и светопольцам! Люди было зашумели встревожено и рассержено.
А юный король воды зачерпнул и выпил спокойно. И потом уже серьёзно, но тихо сказал людям, стоявшим у фонтана возле него – и в толпе настороженно все притихли, вслушиваясь – своё мнение:
– Сегодня нужно желать здоровья всем.
Не все последовали его примеру. Хотя некоторые дети очень старались. Маленькие, не слушающие родительских упрёков, что врагов нужно только проклинать и убивать. Они, эти милые добрые дети, тоже тянулись к воде. И только они в основном желали здоровья даже новодальцам и светопольцам. Души у детей были ещё чище, чем у выросших чернореченцев.
Вода была необычайно вкусною. Может, и правда, такою сделали её многочисленные благословения людей, сегодня одаривших источник теплом своих душ?.. Ведь теплота души подобна магии. В это, конечно, не все уже верят. Но всё же. А у моего народа и вовсе считалось, что добрые пожелания сродни исцеляющей магии, особенно, когда их много.
Настало время музыки и танцев главных гостей праздника.
Музыканты на помосте устроились, напротив помоста главных из аристократов. Там уж пришлось Вячеславу идти туда, как положено. Чтобы и знать не сердить. Хотя он не всё время там сидел и иногда срывался вниз, к людям, что-то рассмотреть и что-то со знакомыми обсудить.
Все чернореченцы встали с краю от площади, да на ближайших улицах. А чернореченки – главные цветы сегодняшнего дня – вышли в центр площади. Девочки, девушки, женщины, старухи, вдовы. Начали водить хороводы.
Девочки в левых руках держали руки пожилых женщин, а в правых – руки девушек. Девушки правыми руками держали молодых женщин. Молодые женщины правыми руками держали женщин постарше, в волосах которых пока не появились седые пряди. Те, в свою очередь, правыми руками держали начавших седеть и совсем сребровласых. Бабушки правыми руками держали за руки девочек.
Каждая девочка становилась сегодня летом, каждая девушка – осенью, женщины помладше – зимой, а совсем уж сребровласые – весной становились. Хоровод водили по ходу солнца. Хоровод тёк, и словно жизнь текла, со сменой времён года. Год за годом, век за веком, тысячелетие за тысячелетием поддерживали друг друга бесконечные поколения людей. Чем радостнее, довольнее было каждое «время года», тем здоровее и счастливее должны были стать люди той земли, где они водили свои хороводы. И сегодня к девочкам обращались любезнее, ведь они в этот день будто бы становились взрослее. Старухи как будто становились молодыми – и никто не имел права их оскорбить. Вообще чернореченцам полагалось сегодня быть вежливее и ласковее чем обычно с почётными гостьями торжества. А чернореченки улыбались счастливо. И даже бабушки, улыбаясь и весело глазами после танцев заблестев, вдруг стали какими-то красивыми, спокойною уютною красотой, скрытой между морщин.
Красивый праздник подобрал Вячеслав! Добрый праздник.
После хороводов следовали состязания для мальчишек, подростков, парней, мужчин средних лет и стариков. В танцах и состязаниях им полагалось принести как можно больше удачи для своих домочадцев. Они состязались в изготовлении разных домашних вещей, которые затем дарили кому-то из близких или знакомых.
Но, впрочем, я участвовать не стал. Сердце неровно, взволнованно билось. Я ходил между людей и вглядывался в лица. Я искал её и не находил. О, увижу ли я её сегодня вообще? Увижу ли?
Состязания уже закончились, а её не было. Куда она ушла?
А потом уже стали петь все, кто хотели. Я особо не вслушивался, напуганный, что она всё ещё не пришла сюда. Или не захотела? Ведь Вячеслав мог ей рассказать, что я её ищу, а она – могла начать избегать меня.
И вдруг полилась песня над площадью. Красивым голосом обладала та молодая женщина, что запела. Да и слова этой песни… это же старинная новодальская песня! Кто её тут запел, в Черноречье? Кто осмелился её запеть?
А голос смелой чернореченки летел над притихшими собравшимися. И я шёл на голос её почему-то.
Даже если весь мир против нас,
Если солнца свет вдруг погас,
Расцветают надежды цветы.
В них живут золотые мечты.
Нет цены в жизни тем мечтам,
Ведь ни золото и не меч там.
Там живут добро и любовь,
Там не проливается кровь.
Только если найдётся дурак,
Что мечтает да и живёт так,
Всколыхнётся вся жизнь вдруг,
Разорвётся замкнутый круг.
Может, только на миг он
Приведёт в явь прекрасный сон.
И прославится сам в веках,
Как герой, потерявший страх.
Только редко свои мечты
В жизнь впускаем я и ты.
Мы считаем: сильно зло.
Так оно в мир заползло.
Где же, где же ходит дурак?
Тот, который не думает так?
Тот, кто впустит в мир мечты?
Друг, им можем быть я и ты.
Я не дошёл ещё до неё, лица её не увидел ещё, но вдруг понял, что так любить эту песню могла только она одна. И когда я прошёл мимо людей притихших, песней её завороженных, я увидел именно её. Именно Алину. Она стояла рядом с незнакомой девочкой, бледнокожей и темноволосой, в одежде простого народа.
Я подошёл и робко замер, смотря на её лицо, повёрнутое боком. А она… она вдруг замерла. А потом вдруг обернулась. Ко мне. Она вдруг посмотрела на меня. Прямо мне в глаза!
Внезапно Алина остановилась и посмотрела мне прямо в глаза. Видимо, почувствовала, что это я, и растерялась. Она не понимала, чего от меня ждать. Я слишком много скрывал от неё.
Девочка судорожно сжала руку подруги. А Вячеслав наблюдал, стоя на прежнем месте.
Вечность… я утонул в её глазах на целую вечность… и целую вечность, до отчаяния долго, она стояла, не делая ни шага мне навстречу. Стояла с непроницаемым лицом. Алина боится меня? Или… уже разлюбила? Я ведь оставил её одну и ушёл. Бросил с этим непонятным Эндарсом, от которого неизвестно, чего ожидать. И можно ли мне теперь заслужить её прощенье? Или она не двигается, так как боится моего окаменевшего лица?
Трудно улыбнуться, когда не смеешь сделать и шаг. Но шагнуть вперёд всё-таки надо.
Я сделал один шаг к ней. Ноги задрожали. Кажется, она это заметила. Эх, где моя решительность? Недавно был готов подраться со всеми воинами дворца. Да и сейчас бы мог, но вот подойти к ней…
Долго, мучительно долго, длилась тишина. И было так жутко не видеть ни капли радости в её глазах после того, как она меня узнала! Наконец, собравшись с духом, я приблизился-таки к девушке, заглянул в синие глаза. И понял: мне придётся заговорить первым, она точно не решится. От моего тона, от моих слов многое зависит.
Мне вспомнился Нэл. Я низко поклонился и, выпрямившись, произнёс:
– Здравствуй, Алина.
– Здравствуй, Кан, – любимая отпустила руку своей спутницы, поклонилась в ответ.
Что ж, не с брани начался наш разговор. Может, ещё не всё потеряно?
– Как живёшь? Может, тебе требуется в чём-то помочь?
– Нет, не требуется.
– Я… – слова подбирались с трудом.
Всё ждал упрёков, каких-то требований, слёз, обид, но она молчала. Слишком долго и напряжённо молчала. От этого сам растерялся.
Неожиданно Алина рванулась ко мне и обняла:
– Я так рада, что ты живой! Я так боялась, что с тобой что-то случилось! Что ты не вернёшься!
В синих глазах её плескалась радость. Неожиданно я осознал, почему при первой встрече назвал ей своё имя. Её интересовал именно я, тот самый я, скрытый под ворохом иллюзий, как будто ставших мной, а на самом деле чужих, полузабытый самим собой, задавленный ненавистью. Она пробудила меня самого. Она напомнила мне о самом себе. Она дала мне новую жизнь. Дала тепло и свет. Так много всего дала, а я не заметил. Пока не замечал, причинял ей боль, страдал сам, не видя ничего кроме собственной боли. Теперь мне не жаль проделанного пути, теперь исчезли следы от ранений, когда-то полученных, от препятствий. Я научился ценить то, что мне дали она и любовь.
– Прости, Алина, я ничего не спросил тогда о твоих мечтах и твоих желаниях. Я видел только свои мечты. Но теперь мне так хочется, чтобы у нас с тобой была какая-то общая мечта! Ты… позволишь мне тебе помочь?
Она вздрогнула, недоумённо моргнула. Пояснил:
– Мне рассказали Эндарс и Роман.
Она помялась, задумчиво, потом глаза её вспыхнули ликованием, засияли нежностью. И тут она вдруг смутилась, потупилась:
– А моя мечта… не кажется тебе странной? Другие просят украшения или наряды, или дом, или лошадь, или много золота. Иногда просят какие-то мелочи. Иногда просят петь песни, сложенные в честь них, и приносить цветы. Иногда просят всё вместе. А я мечтаю о мире для родины и соседних стран.
– Каждый способен для него что-либо сделать. Кто-то меньше, кто-то больше. Для нашей мечты я сделаю всё, что в моих силах!
Она подняла голову и нежно посмотрела мне в глаза:
– Спасибо, Кан. Так прекрасно, что мы вместе улучшим будущее для детей!
– Для чьих детей? – хрипло спросил я, чувствуя, как по спине и по сердцу у меня ползёт пугающий холод.
– Для чьих-то детей и для тех, которые потом появятся у нас.
Холод, закравшийся было в моё сердце, исчез, словно и не было его. Улыбнувшись, спросил, желая услышать это ещё раз, чтоб убедится, что мне не снится, и я не ослышался, что она именно это только что сказала:
– Ты… хочешь, чтобы я стал отцом твоих детей?
– Да, – влюблённый взгляд. Чуть позже она спохватилась: – Ох, я же не должна тебе этого говорить!
– Почему?
– Неприлично такое говорить тому, кто мне даже не жених. К тому же, вдруг тебе не хочется, чтобы я была матерью твоих детей или ты вообще никогда не собираешься жениться?
Ласково провёл ладонью по её щеке – она не отодвинулась:
– Знаешь, я бы женился только на тебе. Но мы пока не готовы к такому шагу. У нас даже дома своего нет. Прости, ты ведь, возможно, и не думаешь становиться моей женой, а я завожу такие разговоры.
– Мне не нужен никто кроме тебя! – пылко сказала любимая. – И ты прав, мы пока не готовы. Я… я хочу, чтобы сначала появился мир на этих землях! Чтобы я качала колыбель моих детей и не боялась, что всех сыновей убьют или искалечат на войне, а дочери будут рыдать, оставшись вдовами! Да и… я не хочу, чтобы только ненависть жила в их душах. Пусть лучше в их душах живут красивые мечты!
– Мечтательница, – усмехнулся и погладил её по волосам. – Я хочу увидеть твои мечты наяву. Я помогу тебе их исполнить.
Какое-то время мы счастливо смотрели друг на друга и улыбались.
– Алина, а ты согласилась бы стать моей невестой? Мы бы не торопились пока с женитьбой, готовили что-то для нашего будущего. И мир, чтобы он стал хоть чуточку дружелюбнее и светлее, и дом, чтобы нам было, где жить, и кусочек пространства вокруг дома, который будет нас питать и радовать, на котором когда-нибудь будут бегать и играть наши дети. И самих себя, чтобы научиться понимать друг друга.
– А мы можем начать с мира?
– Почему бы не начать с него? Тогда наши дети не будут окружены ненавистью и холодом.
– Ладно, Кан, я – твоя невеста, – она ласково погладила меня по щеке. По второй.
– А я – твой жених, – улыбаюсь.
Взял её за руку – и отвёл поодаль от людей – и любимая не сопротивлялась, руку свою не забрала из моих пальцев.
Встав поодаль, откуда было видно празднующих, но им уже было не слышно нас, спросил:
– Расскажи, как ты жила всё это время?
Девушка нахмурила свои густые красивые брови – и мне захотелось поцеловать её в лоб, чтобы она перестала хмуриться и улыбнулась – и я едва удержался, чтобы этого не сделать
– Люди не слушают меня, – огорчённо сказала Алина. – Не задумываются о том, как можно жить.
– Ты указывала им, что они неправильно живут?
– Нет. Они бы рассердились за такие слова.
Ласково обнял лицо моей любимой ладонями и, заглянув ей в глаза, пообещал, потому что я вдруг понял, что я могу сделать для неё, что её сможет порадовать из моих умений:
– Я напомню им, как ещё можно жить. Напомню о дружбе и о любви. Напомню о добре. Покажу им их самих и их мир, все незамеченные ими грани мира. Я спою им такие песни, которые заставят их задуматься!
Алина вздохнула и сказала тихо и грустно:
– Они слушают только баллады да рассказы о битвах, о мести и жестокости. Нравоучения они ненавидят.
– Зачем приставать с нравоучениями? Я не тот, кто вправе лезть к ним с указаниями, как им надо жить. Но я придумаю другие истории. Те, которые натолкнут людей на новые мысли.
– У тебя получаются интересные истории, – кажется, она улыбнулась, вспомнив наши тихие вечера и дни в столице Светополья.
– Хочу, чтобы они были не только интересными, но ещё и очищали сердца и мысли. Раз уж обладаю таким даром, применю его для нашей мечты.
– Так здорово: я не одна! И ты, и они со мной, – девушка с сияющей улыбкой повернулась к детям, шептавшимся в сторонке.
О, и они согласились возвращать в эти земли мир?
Принц из Черноречья и девочка из Новодалья стояли поодаль и тихо, но оживлённо о чём-то говорили. Чернореченец и новодалька… они должны были быть заклятыми врагами, поскольку родились в разных Враждующих странах. Но сейчас они были рядом и не боялись друг друга! Наверное, это всё из-за Алины. Это она мечтала о мире для Враждующих стран. И из-за неё я вдруг решился ускорить перемирие. Раньше и не думал, мечтал лишь о мести. Наверное, она и её мечта пленили и их.
Шепнул ей на ухо:
– Ты обладаешь удивительной способностью вдохновлять на тааакие поступки…
– Да, ну! Я вполне обычная девушка, – засмеялась Алина. – Правда, с необычной мечтой. Пойдём, я представлю тебя им.
– Кстати, где ты живёшь?
– В столице. Мы с Цветаной теперь учимся лекарскому ремеслу. В недавно открытой школе. А, впрочем, ты, наверное, ещё не слышал. Где ты остановишься?
– Сниму комнату в городе.
– А деньги?
– Не беспокойся, у меня хватает денег. Я какое-то время лечил богачей и скопил. Не привык тратить монеты на ерунду, поэтому они исчезают долго.
Мы направились к мальчику и девочке. Нужно было познакомиться и многое обсудить.
Однажды, завтракая в трактире, я вдруг ощутил чью-то руку в моём кармане. У меня не было ни малейшего желания лишиться накопленных денег, поэтому выхватил кинжал и, обернувшись, приставил лезвие к горлу вора. Трактирщик, лакомившийся яблочным пирогом, прислонившись к стойке, ничего не сказал. То ли не заметил, то ли предпочёл не вмешиваться. Кроме нас троих в трактире никого не было.
Вор оказался парнишкой лет шестнадцати-семнадцати. Худым, бледным, бедно одетым, но чистым. В светло-серых глазах не испуг, а усталость. Ворчу:
– Знаешь, я не намерен делиться с тобой моими монетами.
– Я бы тоже с тобой никогда не поделился, – огрызнулся воришка.
– Для пойманного вора ты слишком смел. Что бы мне с тобой сделать? Сдать стражникам или прирезать?
Трактирщик наполнил кружку морсом и стал пить его с таким видом, будто его происходящее не касается.
– Лучше прирежь, – посоветовал парнишка. – Я не хочу жить.
Думал, он будет вырываться, драться. Ну, хотя бы раз рванётся, но нет, он обречённо застыл и смотрел на меня, поймавшего его, с равнодушием. Вздохнув, сурово спросил:
– Не рано ли ты разочаровался в жизни?
Усталый взгляд юнца, от которого мне стало не по себе. Так старику бы полагалось смотреть, который много прожил и много пережил, не детям.
– Мне надоело зарабатывать деньги таким способом, – спокойно признался странный отрок.
– Неужели, ты ничему не обучен?
– Обучен, но моё мастерство никому не нужно.
Заинтересованно уточнил:
– И что же ты умеешь?
Ответа такого не ожидал:
– Петь, играть, слагать стихи, песни и разные истории, – равнодушно объявил парень.
Нахмурился:
– Ну и будь менестрелем, а не вором.
– Сейчас не нужны настоящие менестрели, – с горечью произнёс он. И, чуть помедлив, спросил уже сердито: – Ну, что медлишь? Хочешь прирезать – прирежь. Что ты медлишь?
– Пожалел бы ты мать или кого-то из своих родных. И делом занялся. Не этим, грязным, а приличным!
Суровый взгляд:
– У меня нет родных. И родителей нет. И тебе меня не жалко. Не ври.
– Ты – глупец. И не достоин зваться менестрелем.
– Я менестрель, сын и внук менестрелей! – гордо произнёс воришка, потом чуть тише исправился: – Точнее, я был менестрелем. Я не хочу быть таким менестрелем, которых слушают сейчас. Не хочу описывать битвы, поединки, сражения, кровную месть! Ты медлишь, и я боюсь, что ты передумаешь. Я ненавижу тебя, всех, а больше всего – ненавижу самого себя за то, что отказался от своей мечты и своих надежд.
– А я от себя не отказался.
– Противно слушать твои слова о тебе. Мне нет никакого дела до тебя!
Усмехнулся. У меня родилась идея, как его направить обратно на прямую дорогу. Сказал, с гордостью подняв голову:
– Я собираю легенды родной страны. Добрые легенды. И рассказываю людям о них самих. Им интересно слушать.
– Рассказываешь о мире и доброте? Рассказываешь очерствевшим людям о справедливости? – воришка приподнял брови. – Врёшь! Тебя никто не станет слушать! Я сам рассказывал настоящие легенды, но меня гнали отовсюду и высмеивали!
Пока я говорил с ним, он незаметно достал старинный кинжал. И ухмыльнулся:
– Может, если я тебя отправлю за Грань, стражники отправят меня вслед?
Я выбил кинжал из его руки.
– Ты даже драться не умеешь!
– Менестрель не обязан учиться воинскому искусству!
– Менестрелю не пристало таким способом добывать себе хлеб!
Он долго пытался прожечь меня взглядом, потом попытался вывести меня из себя, сначала лёгкими издёвками, потом – грубостью, но я его насмешки встретил спокойно.
Отпускать его в таком состоянии нельзя, чтобы чего-то с собой не сотворил.
Силой усадил его на лавку и попросил у трактирщика порцию каши для парнишки.
– А кто будет за неё платить? – впервые проявил тот какую-то реакцию к происходящему, недовольную.
– Я заплачу.
Других вопросов мужчина не задал и быстро поставил поднос с новым завтраком перед воришкой.
– Мне не нужна твоя подачка, – возмутился тот.
– Поел бы лучше, ты голоден.
– И горд.
– Тогда заплати за еду легендой. Я с удовольствием её послушаю.
Он колебался. Похоже, предложение ему понравилось, но возвращаться к прошлому не хотелось. Голод помог ему выбрать.
– Сначала поем. А то ещё отберёшь еду и потом никому не докажешь, что ты обещал меня угостить.
– Договорились.
Вернул кинжал в ножны и подождал, пока он поест. Когда кто-то из вошедших направился к валявшемуся на полу кинжалу паренька, забрал оружие у него перед самым носом.
Думал, менестрелем он окажется довольно посредственным, раз его не стали слушать, да и затянет он про очередную битву и кровопролитие, но…
Парнишка глубоко вдохнул и вдруг начал, нараспев, пылко, громко:
***
– Ветры дули холодные, ветры дули прохладные, были ветры и тёплые у вершины пустынной. Ветры были и слабые. Ветры были и сильные. Пролетали они над равнинами, над вершинами…
И однажды у пропасти из холодной унылой глыбы ветер сильный равнинный с долинным высек сокола. Сокол вышел маленьким: и не сокол, а соколёнок вовсе. И стоял он у пропасти, вниз взирая с горы…
Проплывало мимо вершин торопливое времечко. Не касалось оно только сокола, пожалев, что он маленький, и что сокол тот не взлетит никогда. Сколько ж соколов время то возвышало и уносило! Но летали те соколы в выси, наслаждались полётом и видами, и пощады у времени не просил ни один из них…
Ветры дули холодные, ветры дули прохладные, были ветры и тёплые над пустынями, над вершинами. И взирал с вершины соколёнок, пощажённый временем, и грустил соколёнок, что ни разу не взлетел он.
И просить стал он ветры, чтоб столкнули с края его, чтоб до дна той пропасти хоть разок пролетел бы он. Чем б закончилась та история? Разрушеньем, падением ли? Это песня сердца малого сокола. Песня о напрасной мечте?
Время сокола щадило, понимая, что разрушенье помогло бы, чтоб небо песню ту позабыло. И что сокола каменного оборвались бы страдания. Но мечты о полёте прекрасной времечко разбить не могло.
Ветры дули сочувственно, ветры дули насмешливо. Дули ветры разные равнодушных среди вершин. И бежало времечко, возвышая и унося вдаль. И стирало оно печаль, только соколёнка щадило…
На просторах ль равнинных, средь высоких иль низких вершин, среди глади воды иль песка, из лесов ли, полей – песне сей не важней – пролетал молодой орёл. Облетел он половину земли от родной своей стороны. И нашёл за свой полёт истины, истины…
И однажды в унылый день тот летел орёл над вершиной сей и столкнувшись со взглядом соколёнка, грустным, просящим, равнодушным остаться молодой орёл не посмел. Он спросил о мечте соколёнка, он услышал мольбы о помощи: что столкнуть его в пропасть ту, чтоб исполнить его мечту соколёнок орла просил. Говорил, что никак нельзя без падения вниз пролететь ему, что другой кто-то вряд ли исполнит просьбу ту, не поможет малому соколу. А орёл не желал, не хотел его вниз толкать. Отказался орёл и увидел он вдруг скатившуюся со щеки соколёнка слезу.
Ветры дули холодные. Дули мимо они, любопытствуя. И жалели они, и высмеивали соколёнка напрасную печальную мечту. А орёл молодой не желал всё смириться. Вдруг из горла его новый крик полился. Он взвалил соколёнка к себе на спину. И с разбега в небо смело и дерзко молодой орёл устремился!
Кратким вышел полёт, силы быстро кончались орла. Зная, что упадёт, он летел, он мечтал о полёте для друга его навсегда.
Ветры дули им вслед, и носились вокруг, и ругали их, и жалели. Вдруг о мечте соколёнка, соколёнок с орлом запели. Разнеслась песня та над землёй, над волнами морей, океанов, над лесами, полями. И проснулась задремавшая было земля, и вздохнула она, пожелала, чтоб орёл с соколёнком летали. Разнеслась та мечта по странам ближним, дальним и самым дальним. И взлетела вдруг вторая мечта. То вода и земля о полёте соколёнка Творца умоляли. А орёл с малым соколом, побывав в вышине, песню спев о мечте, вместе падать вниз начинали.
Ветрам жалко их стало – и в порыве одном, слившись в вихре большом, двух мечтателей они поддержали. И продлился на миг небывалый полёт, задержалась в выси мечта. Соколёнка радостный крик растопил на вершинах снега. Задрожала в тот миг безнадёжность. Но снега вернулись опять. Безнадёжной мечте суждена была безысходность.
Дули вихри и ветерки. И холодных средь них не осталось. Из земли потекли новые ручейки – земля плакала, только двое друзей смеялись.
Небеса вдруг заполнились светом будто бы солнышка, долетели стремглав до земли тёплые, нежные лучики. И у самой земли рыдающей задержались друзья. С неба голос Творца спросил:
– Если разобьётся один, что другой б тогда делать стал?
И орёл дерзко отвечал, что от горькой чужой судьбы он устал. И хотел бы, чтоб вместе с ним соколёнок в выси летал!
– Не проси! – закричал его маленький друг. – Время замерло, чтоб ответ мой возник: ты летай, ты забудь обо мне. Ты летай без меня. За меня. Я ж уйду навсегда, я забуду мечту мою! Было б радостно мне, если б хоть ты летал!
– Или мы, иль никто из нас! – возражал сердито молодой орёл. – Разделил я твою мечту, помогал я ей сбыться, а ты мечту нашу предал!
– Нет! – вскричал малый сокол. – Нет, не предам я нашу мечту! Помечтаем вместе о ней, а затем я с тобою уйду!
Дули вихри сердитые, дули ветерки грустные. Ожило торопливое время. И грустило всё о друзьях…
Только вдруг замерло всё, увидав, как в звенящей от счастья выси, над землёй, в облаках, сокол и орёл о мечте о сбывшейся пели! За мгновенье одно исчезли лучи, друга два в небо взлетели. Друга два подросли. Друга два счастливых красиво летели. Летели! Соколёнок ожил, соколом стал. С другом новую песнь слагал. О дружбе, что помогла. И о том, что даже большая-большая застарелая или новая, лёгкая или сложная не исчезнет никогда мечта! Только нужно поверить в мечту. И в свою, и в другого, если тяжело одному ему!
Напевала ту песнь земля, разносили её ветры в близкие и дальние края. А друзья, став неподвластными времени, улетели от тех вершин. Полетели, чтоб помогать всем другим. Говорили, что неба хватит на всех. И что даже небывалую мечту может ждать успех!..
***
Я растерянно смотрел на него. И молчал. Ещё долго молчал после того, как он досказал свою то ли певучую легенду, то ли пылкую песню.
А ведь он прав, этот парень! Есть красивые, очень красивые мечты, но они кажутся безумием, глупостью, душу режут невозможностью и сладостью грёз и кажущейся оторванностью от жизни. Но это не значит, что эти прекрасные мечты неосуществимы! Просто есть мечты, которые невозможно исполнить в одиночку! Только и всего. Есть мечты, которые мы вполне можем осуществить и сами, но, между тем, есть и мечты, которые невозможно сделать без людей.
И этот отчаявшийся парнишка… передо мной стоял такой менестрель, каких здесь почти не осталось – перенявший лучшее у мастеров, сам наделённый даром. Тот, который умел с душой петь светлые, ободряющие душу песни.
– А он так же интересно рассказывает, как и Гришка!
Очнувшись, я оглянулся и обнаружил, что в трактир как-то незаметно пробилось много народу.
Ремесленник, который похвалил парнишку, подмигнул мне:
– Эй, Гришка, тебе, небось, обидно теперь, что такой соперник объявился, а?
– Я не для состязания легенды пересказываю, – подмигиваю ему в ответ. – А красоты ради. Чтобы больше её стало в мире. И ежели мне кто-то ещё будет в деле том помогать, то я только за.
– Отдай кинжал! – шёпотом попросил меня юный менестрель.
– Расскажешь ещё чего-нибудь – и отдам, но прежде… – освободив поднос, направился к слушателям. – А заплатите-ка за труды, люди добрые.
Парнишка глянул на меня с неудовольствием. Мол, наживаться на моём труде надумал, гад?! И растерялся, когда я ссыпал все собранные медяки ему в рукав. Надеюсь, он бросит воровство и займётся тем, чему учили его отец и дед.
– Кинжал не отдам, пока ещё что-нибудь не услышу, – пригрозил я.
– Чего ты добиваешься? – он нахмурился.
– Хочу послушать настоящего менестреля. Вполне приличное желание, не так ли?
– По-моему, прославленные менестрели не желают слушать других, которые их в чём-то превосходят.
– Мал ты ещё, а потому не притворяйся, будто всех насквозь видишь.
Оставлять кинжал мне ему было жалко, поэтому он пересказал ещё одну историю. Я снова прошёлся с подносом и вновь отдал собранные монеты ему. На три обеда и ночёвки в трактире на чистой кровати ему денег хватит, потом, надеюсь, призадумается и бросит воровать.
– А давай-ка я расскажу третью историю, но в обмен на твою? – предложил парнишка.
– Монеты всегда не лишние, – понимающе усмехнулся я.
– Мне интересно, что за менестрель или сказитель захотел меня послушать.
Мы обменялись парой историй. Я не забыл дважды пройтись с подносом, и все брошенные в него монеты ссыпал ему в рукав, в карманы штанов забил. Менестрель глянул на меня с недоумением, потом с уважением.
– Смотрю, ты не зря тут в таком почёте.
– Да какой почёт! Я не привередлив и не требую, чтобы мне платили серебром да золотом. Нынче мало у кого есть серебро. А уж про золото молчу.
– Прибедняешься, Гришка! – крикнул кто-то от дверей.
В этом трактире посетители ко мне уже привыкли и приходили для того, чтобы услышать мои «старые легенды». Я довольствовался тем, что мне давали, иногда вообще ничего не брал.
– А давай меняться: дюжина моих легенд на дюжину твоих! – предложил мне парнишка.
– Разбогатеть за наш счёт вздумал? – возмутился пожилой мужчина.
– А вы тоже послушайте! Я впервые за много лет встретил настоящего менестреля и сам хочу у него поучиться! – в глазах его сиял теперь новый огонь. Огонь вдохновения и надежды.
– Тогда и я от тебя не отстану, – возвращаю ему его оружие. – Пока не выполнишь уговор, отсюда не выпущу.
В этот день мы делились нашим опытом долго. Немногие решились покинуть трактир раньше нас.
Разошлись, не сказав друг другу ни слова. Я надеялся, что сегодняшний день заставит парнишку призадуматься и не забывать о своём даре.
Мы встречались и обменивались историями и легендами ещё несколько раз.
– А ты прав, – сказал отрок как-то. – Прав, что не бросил любимое дело. Можно рассказывать так, чтобы тебя слушали.
Усмехнулся:
– Настоящего менестреля всегда будут слушать.
– Почему-то ты себя никогда не называешь настоящим менестрелем.
Усмехнулся опять:
– Так меня ещё не все желают слушать.
– В этом трактире тебя любят, – парнишка смотрел на меня, чуть склонив голову.
– А в других трактирах любят других менестрелей, – пожимаю плечами.
– Тебя это задевает? – он снова выпрямился, серьёзно в глаза мне посмотрел.
– Нет. Я не для того стал менестрелем, чтобы с другими менестрелями бороться.
Мы немного молчали, задумчиво смотря друг на друга.
Он вдруг признался:
– Знаешь, я хочу вернуться за инструментом отца.
– Теперь знаю, – улыбаюсь, потом серьёзно уже уточняю: – А ты сможешь его вернуть?
– Если никто не нашёл мой тайник, то смогу, – менестрель вздохнул. – Если же там не окажется инструмента, то я скоплю денег и куплю себе новый.
Подмигнул ему:
– Не унывай: ты молод и успеешь добыть инструмент и славу.
– Слава – не самое важное, – упрямо мотнул он головой. – Мне понравилась твоя затея напоминать людям, как красив мир, как приятно жить в дружбе и любви. Я тоже буду так говорить. И постараюсь больше не предавать себя.
– Молодец.
Он вдруг отступил на шаг и поклонился мне в пояс:
– Спасибо тебе: ты толкнул меня на этот путь.
– Ты сам на него вернулся.
Выпрямившись, одарил меня тёплой улыбкой:
– Полагаю, и у тебя есть какая-то цель?
– Конечно.
– Желаю тебе до неё дойти, Григорий. Ну, прощай, мне до вечера нужно многое сделать
И он ушёл.
Он появился внезапно и так же внезапно ушёл. Я даже имени его не успел спросить! Его песня про ожившего каменного соколёнка и его дружбу со смелым дерзким орлом вдохнула в меня новые силы. Его песня… кто из нас был учителем, а кто – учеником, я затруднился бы сказать. И эта песня… я не ожидал, что начинающий воришка, вздумавший меня обокрасть, способен спеть такую песню! Я не услышал бы её, если бы тогда просто избил его и выкинул прочь или сдал бы стражником. Но я почему-то заговорил с ним. И я услышал эту необыкновенную легенду-песню. И как он её напел, как!
