Анна Соболева
Легенды Раэнора
Оба, и Ардук, и Хаггар, уже не однажды были ранены, но раны только распаляли бойцов. Отшвырнув в сторону то, что осталось от щитов, надсадно хрипя, спотыкаясь, пошатываясь от усталости, они рубились, не думая о пощаде. И билась, расправляя крылья, за плечами Ардука черная тень, а Хаггара обливало жгучими лучами солнце. Воин Света и воин Тьмы, они кружились по полю, и то тень затмевала солнце, то дневное светило пробивало черный туман. А на востоке уже клубились сумерки. И арандамарец вдруг понял, что его жизнь теперь зависит от того, успеет ли он расправиться с врагом до того, как сядет солнце. Если нет, то его ждет неминуемая гибель. Морниец тоже понял это, и его черные глаза сверкнули торжеством. Удары становились все сильнее, и все труднее было их отбивать. Огненный диск склонялся за холмы, вновь обжигая Кеменъярлосс багровым пламенем, и его красные отсветы играли на потемневшей от крови стали мечей и кольчуг. Ярость клубилась в груди Ардука, алые лучи заката безжалостно били в глаза, он рубил, рубил… Его меч обрушивался на арандамарца, гнул сталь, оставляя на полированном металле глубокие шрамы-вмятины.
Хаггару пришлось отступить под градом безжалостных, смертоносных ударов. Время неотвратимо уходило. Все ниже, ниже сползало к земле солнце. Уверенность в победе исчезала. Как невероятно трудно дышать! Словно черные щупальца сдавили горло и грудь. Пронизывающим холодом повеяло от земли. Закоченели пальцы, державшие меч, и холод полз, неумолимо полз к сердцу, неся гибель. Но тут солнце вдруг вспыхнуло в последний раз, полыхнуло жаром, прогоняя могильный холод, светом своим рассекая черные плети тьмы, вливая в жилы Хаггара огонь. Жарко зарделись доспехи, заискрились золотом, обожгли морнийца невыносимым сиянием. Ардук закричал от боли. Его палило солнце, жгло глаза, плавило тело. А враг его вдруг исчез. Вместо него залитые слезами глаза посла увидели высокого огненного витязя, поднявшего для последнего удара светящийся меч. Морниец понял, что побежден. И безропотно, без страха и раскаяния принял он последний удар, не пытаясь ни бежать, ни уклониться.
Очнувшись, Хаггар перевел дыхание и огляделся. Ардук лежал у его ног в луже темной, густой крови. Шлем слетел с его головы, лоб был обезображен страшным ударом. Черные локоны слиплись, открытые глаза с изумлением смотрели в темнеющее небо. Он был мертв. Вот она, победа! Вокруг стояла звенящая тишина. Арандамарец почувствовал, как в него впились сотни испуганных глаз. Устало вздохнув, он вытер окровавленный меч плащом морнийца и вложил в ножны. Снял шлем, откинув назад волосы, отер лоб, а потом медленно пошел туда, где под белым трепещущим балдахином сидела княгиня. Настороженная тишина застыла над полем. Слышался лишь звук его неторопливых шагов, позвякивание доспехов и хриплое дыхание.
Хаггар вдруг невесело усмехнулся, представив, как испугается его победы княгиня, как удивится его присутствию здесь. Наверное, в знак печали этой тщеславной властительнице придется отменить дальнейшие празднества. Еще бы, убит такой важный гость, и кем! Вот она сидит, неподвижная, как статуя, только огромные глаза напряженно вглядываются в его лицо. Как же она бледна! Но то, что случилось дальше, повергло его в растерянность, смутило и сбило с толку. Ее глаза вдруг ожили, узнавая, заблестели влагой слез, и в них засветилась такая радость! Губы ее чуть дрогнули, а еще за миг до того на бледное, словно окаменевшее лицо вернулся нежный румянец. Устало улыбнувшись ей в ответ, арандамарец подошел ближе и произнес:
– Я выиграл единоборство, княгиня. Но заклад не возьму. Занять на предстоящем пиру место рядом с тобой считаю для себя куда большей наградой.
Она прикрыла сияющие глаза длинными ресницами и негромко ответила:
– Воля рыцаря – закон! – А потом словно вспомнила о забытой роли. Вновь лицо ее стало непроницаемым. Княгиня властным голосом произнесла, гордо вскинув голову:
– Этот человек в честном поединке одержал победу и заслужил богатую награду. Но храбрец оценил честь выше богатства. Что ж, хвала ему за это! Я решила, что драгоценное оплечье – заклад поединка будет подарком друзьям погибшего воина.
Элен со злорадством увидела, как просветлели хмурые лица морнийцев, опечаленных смертью своего предводителя. Она продолжала:
– А теперь я приглашаю всех на пир!
Как только были произнесены эти слова, гнетущую тишину взорвали истошные вопли, возня, топот, толкотня. Встав, Элен подошла к Хаггару, вложила в его горячую, дрожащую от усталости и напряжения, залитую кровью руку свою прохладную маленькую ладонь и возглавила потянувшуюся с поля на восток процессию. Там, на холме, в сгущающейся темноте белели на накрытых столах скатерти, и огни факелов в руках слуг отражались в золотой и серебряной посуде.
На Кеменъярлосс спустилась ночь. Солнце зашло за холмы на западе, небо там еще багрово светилось. Но восток уже погрузился во тьму, и яркие крупные звезды зажглись над землей. Аэрэлин продолжался. Темнота не мешала веселью. Она занавесом закрыла горизонты, обступила долину, опоясанную дрожащим светом факелов.
Широкий княжеский стол на помосте был покрыт скатертью из серебряной парчи. Перед помостом выстроились герольды, а по обе стороны от него приготовились веселить гостей музыканты, перебирая струны арф, настраивая виолы, пробуя звуки флейт и рожков. Плотным кольцом окружавшие площадку кусты акации были увешаны гирляндами разноцветных фонариков. В их неярких лучах чуть колыхались от легкого ветерка черные с большим белым кругом в центре знамена Раэнора и полотнища с вышитым гербом княжества: над черными островерхими пиками гор всходила бледная полная луна. С одной стороны ощерил пасть черный дракон, а с другой – взвился на дыбы белоснежный единорог.
Два длинных узких стола тянулись вдоль площадки и к западному краю немного опускались вниз, где был поставлен еще один стол. Все, и гости, и хозяева, уже сидели на своих местах. Хаггар занял место по правую руку от высокого кресла княгини. Слева она приказала сесть новому лекарю. Дальше по обе стороны от нее расположились советники, а еще дальше – странные люди, поразившие Хаггара. Он с изумлением их разглядывал. Молчаливые, важные мужчины и строгие женщины в дивных, старинного кроя, одеждах так разительно отличались от остальных гостей! Арандамарец мог поклясться, что этих людей не было в свите княгини. Как независимо они держались! С каким почтением кланялись им и гости, и послы! Их лица были похожи на надменные лица древней знати Арандамара, только черты были тоньше, изящнее. Казалось, что они появились здесь из волшебной старой легенды о навсегда потерянной для людей земле. Как странно, Хаггару показалось, что они и княгиня связаны одной тайной. Иногда необычные гости переговаривались меж собой на непонятном наречии. Княгиня же молчала.
Внизу, в отличие от натянутого молчания за княжеским столом, царило веселье. Раэнорцы беззаботно болтали. С дальнего конца левого стола доносились мелодичные голоса альвов, а справа раздавался дружный хохот гримов. Иноземцы были посажены за отдельный стол и теперь тихо переговаривались, время от времени поглядывая на княгиню. Меж гостями бесшумно сновали слуги, разнося на больших блюдах аппетитно благоухающие кушанья.
Элен хотелось смеяться от переполнявшей ее сердце радости. Но она сдерживалась, сохраняя наружную серьезность, лишь время от времени бросая быстрый взгляд на сидевшего рядом арандамарца. Он замечал таящуюся в глубине ее глаз улыбку и в ответ улыбался сам. Хаггар был счастлив. Кажется, сердце своевольной красавицы оттаяло. Элен поискала среди гостей Дию, но старика нигде не было. Однако ее досада улетучилась, как только, не удержавшись от насмешливой улыбки, она увидела Ирлинга. Он стоял рядом со столом, окруженный стайкой молоденьких девушек, и что-то увлеченно им рассказывал. Видимо, это было нечто, очень веселое и интересное, потому что девушки то и дело задорно смеялись, не обращая внимания на окрики и неодобрительное шиканье родичей. Княгиня не понимала, чем их пленял ее секретарь, простоватый, бестолковый мальчишка. Однако девушки, видимо, так не думали. Сколько раз приходилось княгине успокаивать разъяренных родителей бедняжек, которые вбили себе в голову, что Ирлинг должен жениться именно на них!
– Но, госпожа, – оправдывался парень, когда княгиня отчитывала его за легкомыслие, – я же не могу стать мужем для всех девиц Раэнора! И я не виноват, что эти глупышки так меня любят!
Это было правдой. Но тут от мыслей о секретаре ее отвлек взрыв громогласного хохота. От гримьего сообщества отделилась коренастая фигура. Некто шел вдоль столов к помосту, и путь его сопровождался громким смехом. Ничего не понимая, Элен пристально вгляделась в идущего и всплеснула руками, не зная, то ли плакать, то ли смеяться вместе со всеми. Прямо перед помостом стоял Гройн. Вид его был весьма устрашающ, лоб нахмурен, гневно сверкает глаз, но…
– О небо, Гройн, что ты с собой сделал! – в растерянности прошептала княгиня.
– Я же поклялся тебе своей бородой! Вот, я сдержал клятву! – с вызовом рявкнул грим. И правда. Вместо густой, всегда дерзко торчащей бороды Элен видела расцарапанный голый подбородок грима с кое-где торчащей редкими пучками темно-рыжей щетиной.
– Голубчик Гройн, – с состраданием простонала она, наступив на ногу Хаггару, чье лицо расплылось было в широчайшей улыбке. Но грим уже отвернулся от нее и быстро пошел вниз, к той части стола, где веселились его родичи. Не в силах больше сдерживаться, Элен опустила голову и тихо засмеялась. Рядом трясся в приступе беззвучного хохота арандамарец. Советники и знать с трудом сдерживали смех. Успокоившись наконец, Элен опять обвела глазами площадку и тихо хлопнула в ладоши, подавая знак герольдам к началу пира. Юноши поднесли трубы к губам, и над притихшей долиной разнеслись чистые, торжественные звуки. Тотчас внизу вспыхнули тысячи огоньков. В черное ночное небо взвились, разбрасывая разноцветные искры, ракеты. Прихотливое эхо возвращало затихающие вдалеке песни труб. Гости примолкли. Кравчий налил темного вина в чашу княгини. Она встала, подняла кубок вверх и звучным голосом произнесла:
– В этот радостный миг вспомним землю предков, которую мы навсегда потеряли!
Ее глаза смотрели на запад! Хаггар с трепетом наблюдал, как в полном молчании поднялись со своих мест раэнорцы. Их лукавые, веселые лица стали вдруг необычайно серьезными, и в каждом из них проступили, словно всплыли из самых потаенных глубин души, где их ревниво оберегали от чужих глаз, черты давно канувшего в прошлое гордого народа. Они протягивали к западу кубки, наполненные вином. Губы их беззвучно шептали слова древней молитвы. Потом, отпив глоток, они вновь застывали без движения, неотрывно глядя в звездное небо.
– Смотрите, раэнорцы, смотрите! – разнесся над полем резкий голос княгини. – Серп Небесных владык взошел над землей Раэнора! Корона Севера вновь венчает чело моей страны!
Из-за темного горизонта поднималось созвездие. Хаггар восхищенно ахнул: звезды повторяли очертания гор на гербе княжества. Сходство было поразительным еще и оттого, что над созвездием висела полная луна, правда, не белая, а золотая. Неожиданно в тишине зазвучала музыка, и чистый, печальный голос запел:
Прекрасна весенняя зелень садов
У подножий Пепельных гор!
Навеки свою отдала я любовь
Тебе, лишь тебе, Раэнор!
Цветущих лугов медвяный хмель,
Гирлянды бархатных пурпурных роз,
Фонтанов звон и ручьев свирель -
Все в твоей красоте слилось.
Белоснежные башни твоих городов
Сохраняют минувшего след.
Их возводить повелела любовь
В честь великих своих побед.
Не ведали смерти владыки твои,
Храня в своих добрых, мудрых руках
Чистую прелесть юной земли,
Позабыв о бегущих годах.
Но счастье не вечно – вот жизни закон,
Неизменен он и жесток.
И князь, что не ведал желаньям препон,
Остался вновь одинок.
Подруга его, покинув дом,
Оставила мне свою жизнь.
Легким дымом над погребальным костром
Вознеслась в небесную высь.
Но снова, как прежде, приходит весна
В долины у Пепельных гор.
И вновь свежесть юности дарит она
Тебе, сын Луны, Раэнор.
Песня кончилась, музыка вновь смолкла. Княгиня села за стол, и арандамарец, очнувшись от наваждения, понял, что пела она. Как только госпожа улыбнулась, раэнорцы в мгновение ока сбросили с себя серьезность и вновь превратились в шумных, смешливых, озорных, словно дети, людей. Пир начался. Со всех сторон слышались заздравные тосты, шутки, смех. Тихо заиграла музыка. Со своего места поднялся посол Бэлистана и обратился к княгине:
– Прости, великодушная! Позволь спеть тебе песню, услышанную мною от горцев!
Его бархатистые черные глаза хитро прищурились. Элен ободряюще улыбнулась ему, и зазвучал высокий, мягкий, красивый голос посла:
Есть под знойным, выцветшим небом
Страна среди скал островерхих,
Что в пене садов утопает.
Дивный край тот повсюду известен
Больше золота и самоцветов
Красотою своей царицы.
Ее черные косы змеятся,
Словно струи ночных водопадов,
Над челом серебра светлее.
Очи глубже бездны небесной,
Тьмой сияют, грозят бедою
Под бровей прихотливым изгибом.
Где мне смелость взять, подскажите,
Чтоб уста сравнить с пурпурной розой
Или с ярко-красным рубином?
Ее стан стройней кипариса,
Что упрямо тянется к солнцу,
О земле позабыть стараясь.
Ни одно кольцо не достойно
Украсить столь дивные руки
С кожей нежною, как у ребенка.
Но напрасно думают люди,
Что красавица гордая эта
Столь добра, сколь она же прекрасна!
Стоит лишь взглянуть на влюбленных,
Что, недугом тяжким томимы,
У ее дворца погибают.
Нет, не сердце в груди у царицы!
Видно, горы взамен подарили
Ей алмаз бесстрастный, холодный.
Нет любви в душе беспощадной.
Бесполезны наши молитвы.
Пожалейте, друзья, мое сердце!
Элен кокетливо опускала глаза, а потом бросала лукавые взгляды то на посла, то на арандамарца. Султанчик на ее венце вздрагивал, покачивались длинные золотые серьги. Когда песня кончилась, княгиня со смехом заметила:
– Царица умна! Алмазное сердце – единственное спасение от сумасбродных мужей!
– А какое же спасение от ветреных, гордых красавиц? – тихо спросил у нее Хаггар, уже громче добавив: – Позвольте и мне спеть одну арандамарскую балладу о коварстве дев!
Гости одобрительно зашумели. Тема эта в Раэноре была явно всем знакома. Хаггар взял в руки лютню и, мягко перебирая пальцами струны, запел:
“Элиндор, страна волшебных озер,
В чьих сонных водах тайны спят!
По берегам – мрачных тисов дозор,
Что их древний покой хранят”, -
Так пел, улыбаясь, лесник молодой,
Парень, что надо, себе на уме,
Быстро шагая по тропке лесной
С верным луком в руке.
Меж тем на землю спускалась ночь,
В черном небе звезды зажглись,
Облака, словно тени, умчались прочь,
И птицы спать улеглись.
В песне вспомнил парень далекий дом,
А в саду – соловья и кусты резеды.
Но вдруг услыхал он в безмолвьи ночном
Плеск зовущей воды.
Среди расступившихся темных стволов,
Шагнув с тропинки, увидел лесник:
В озере черном, в кругу валунов
Диск янтарной луны возник.
А между парящей в небе луной
И той, что в тяжелых водах плыла,
Тропинка выгнулась хрупкой дугой,
Будто дождь из стекла.
В дробящемся желтом круге луны
На ровной, как зеркало, глади вод
Лесник увидал (не сбываются ль сны?),
Что к нему колдунья идет.
Юна и прекрасна, как вишня весной,
Но, как сизый туман поутру, неверна,
В волшебном танце кружась над волной,
Ему улыбалась она.
Лесник в изумленьи забыл про страх,
Про то, что опасен колдуньи взгляд,
Про то, что из тех, кто плутал здесь в лесах,
Никто не вернулся назад.
Отбросив в сторону верный лук,
Не в силах противиться власти чар,
Он слышал лишь пенье да сердца стук -
В нем любви запылал пожар.
Грустя о своей одинокой судьбе,
Колдунья звала лесника за собой.
И, полный сочувствия к страстной мольбе,
Он шагнул на диск золотой.
Она поцелуй подарила ему,
Допьяна напоила забвенья вином.
По хрустальной дорожке ушла на луну
С околдованным пением лесником.
Гости притихли. С лица княгини сошла веселая улыбка. Она задумчиво наблюдала, как во тьме под красивую мелодию танцевали ласково мигающие огоньки фонарей. Ей вдруг стало грустно. Причин для печали не было, наоборот, сегодня сбылось все, чего она желала. Но сердце жгло предчувствие беды. В ней вновь пробудился дремавший долгие годы страх.
– Княгине понравилась баллада? – услышала она голос арандамарца.
– Да. – Она взглянула в его глаза и удивилась: в них тоже была печаль. Осторожно взяв ее руку в свои ладони, Хаггар запечатлел на ней нежный поцелуй. Элен вздрогнула, ощутив тепло его губ. Ее щеки покрылись румянцем. Совершенно растерявшись, она в смущении отвернулась, но руки не отняла.
Пир продолжался. Гости вовсю веселились, кушанья сменяли одно другое, вино лилось рекой. Со своего места поднялся альв Ингольд, друг Талиона, взял в руки арфу и запел:
Вздыхает старый клен,
В который раз прощаясь
С смертельно осенью больным
Листом в багрянце.
Теряет сына он.
А тот, к корням спускаясь,
С другим листом кружится
В тихом танце.
Когда замерли сладостные звуки, со всех сторон раздались восторженные крики. Едва они смолкли, как загремел голос грима:
– Ну, раз уж альвы спели, то нам и вовсе стыдно молчать!
Его слова потонули во взрыве хохота. Невозмутимо выждав, пока смех стихнет, он продолжал:
– Мы тоже хотим вспомнить сегодня землю наших предков. Даже у холодного алмаза есть душа, так и у грима есть сердце, которое помнит и не хочет забывать.
По его знаку музыканты заиграли, и гном запел:
Единого волей в начале времен
Весь мир погружен был в диковинный сон.
Дремали долины с поникшей травой,
Заснули лавины над горной тропой.
И гримам в пещерах подземной страны
О золоте звезд снились дивные сны.
Это была Песня Пробуждения. Один за другим присоединяли к ней гримы свои голоса, пока не загремел над полем их мощный хор. Длинная легенда не утомляла слушателей, ведь певцы исполняли ее страстно, стремясь рассказать о Праотце гримов Бронде и его подвигах, о подземных городах Запада, их прародине, о доблести и богатствах, утерянных навсегда. Но вот песня кончилась. Пока слушатели благодарили гримов, на поляну перед столами вышли двое: юноша в скромной одежде горожанина и старик в лохмотьях. Хаггар сразу же узнал его, это был нищий с площади. Княгиня удивленно спросила у советников:
– А это кто такие?
Ей ответил Мэллор:
– Госпожа, этот юноша победил сегодня в состязании менестрелей. Его имя Хенгель, он раэнорец, сын садовника Рутмарка из Грейля. А старику позволили прийти сюда по его просьбе. Они оба хотят петь для тебя.
Элен милостиво улыбнулась:
– Ладно, пусть поют.
Мэллор кивнул юноше, не спускавшему глаз с княгини, и тот, чуть покраснев, взволнованно произнес:
– Я дарю эту песню тебе, госпожа!
Ему подали арфу. Как только тонкие, сильные пальцы пробежали по струнам, лицо юноши преобразилось. Исчезла застенчивость. Оглядев лица гостей, он пристально посмотрел на княгиню, и Элен невольно опустила глаза, так горяч и требователен был взгляд певца. Сильный, страстный голос разнесся по поляне:
Труд тяжелый закончив, взглянул на людей,
Безмятежно резвящихся в зелени трав,
На наивных, доверчивых, добрых детей,
И с улыбкой уснул, от творенья устав.
Мир он создал из мрачной, немой пустоты:
Солнце, звезды, луну, землю и небеса,
Жар пустынь и певучую свежесть воды,
Пенье птиц на заре и ветров голоса.
Он хотел подарить им багровый закат,
Золотые рассветы над пеной морей,
Шум дождей и нежнейших цветов аромат,
Пики снежные гор и просторы морей.
О, как ты заблуждался, великий Творец!
Красота не смогла победить забытье.
Оценить красоту может только мудрец,
Заплатив болью сердца за знанье свое.
И тогда зарыдал он, ошибку поняв.
Нет, не могут ни счастье, ни радость познать
Те, кто жил, не страдая, устав от забав,
Кому некого, нечего было терять.
Что ж, о люди! Решился и руки разжал.
Взмыли с теплых ладоней его в небеса
Две волшебные птицы, Творца щедрый дар.
Вздрогнул мир, услыхав вещих птиц голоса.
И назвал он любовью одну, что могла,
Крылья белые вскинув, до солнца лететь,
А другой, что, как бездна ночная, черна,
Дал он имя волшебно-прекрасное смерть.
Ты был щедр, люди с радостью приняли дар,
Молча слушая вещее пение птиц.
И открылось. Зажегся в сердцах их пожар,
Слившись с пламенем алым вечерних зарниц.
И узнали они, как чудесна земля,
Как нежна по весне молодая трава,
Как медово вздыхают под солнцем поля,
Как хрупка, беззащитна она, красота.
Они поняли, приняли участь свою,
Лишь теперь и судьбу, и свободу познав.
Говорили, сгорая, сердца их: “Люблю!”,
В смерть без страха сходили, от жизни устав.
Мир менялся, подвластный законам земли.
Люди, тоже меняясь, устали страдать.
И любовь заменили покоем они,
Ну, а смерть… И от смерти пытались бежать.
Позабыли они, что равны ночь и день.
Их союз управляет движеньем миров.
Ведь зловещая тьма – лишь послушная тень,
Что плетется за солнцем из века веков.
Если радость смеется, то плачет печаль.
Между черным и белым – все краски земли.
То в морские просторы, в безбрежную даль,
То к родному причалу спешат корабли.
Мудр правитель, что может свободу и власть
Соразмерив, дать подданным мир и покой,
Что могуч и силен тот, в ком воля и страсть,
Уравнявшись, смиряют гордыню собой.
Только разве возможно для тех, кого страх,
Ум отняв, погрузил в бездну сумрачных снов,
Вспомнить о красоте, о ветрах, о цветах,
О весне и о том, что такое любовь!
Нет, с безумным упорством бессмертья ища,
Отвергали и радость, и счастье, и боль.
Ждали смерти, от тщетных надежд трепеща,
И платили за это безумье собой.
Так с тех пор голоса вещих птиц не слышны.
Растворились их крылья в небесной дали.
И ни смерть, ни любовь нам теперь не страшны.
Только мы-то, ответьте, остались людьми?
Когда последние звуки песни растаяли в небе, Элен обернулась к стоявшему за ее креслом Румилю. Он исчез, а через минуту вернулся, держа в руках пурпурно-красную розу. Княгиня взяла ее, поднесла к лицу, поцеловала нежный лепесток и бросила цветок певцу. Он поднял розу и спрятал под плащ. Передав арфу старику и ободряюще ему улыбнувшись, юноша еще раз поклонился княгине и исчез в темноте. Элен хотела остановить его, но не успела. Заиграл старик, и княгиня, прислушавшись к горьким словам песни, забыла о Хенгеле. Нищий пел:
Когда я был молод и смел,
Был милой любим и любил.
Добрых, верных друзей имел
И в доме родительском жил.
Однажды ночною порой,
На небо во тьме посмотрев,
Я встретился взглядом с звездой
И услышал призывный напев.
Обещая исполнить мечту,
Он настойчиво звал за собой.
И я понял, что счастье найду
Лишь в доме под дивной звездой.
Тогда я покинул свой кров,
Где в мире и радости жил,
Оставил друзей, врагов
И деву, что страстно любил.
На свете немало дорог
Я прошел, гонясь за мечтой.
Но напрасно: я так и не смог
Найти дома под дивной звездой.
И опять ночною порой
Я смотрел в небесную высь,
Встретясь взглядами со звездой,
Что мою изменила жизнь.
– Лживый камень! – кричал я ей,
Черной бездне грозя кулаком. –
Что ты сделала с жизнью моей!
Где же счастье, любовь, где мой дом?
В дальних странствиях годы прошли,
И теперь я – седой старик,
Жалкий нищий, в грязи и пыли,
Я бреду, головою поник.
Состраданья не встречу нигде,
Ни себя, ни людей не люблю.
В сердце – пепел сгоревших надежд.
Лишь о скорой смерти молю!
Ярко вспыхнула в небе звезда.
Холодный, презрительный смех
И безжалостные слова
Сердце болью наполнили мне.
– Ты глупец! – хохотала она. –
Что искал в чужедальнем краю?
Для чего на суму променял
Жизнь, любовь и душу свою?
Неужели не понял ты -
Бесполезен был долгий путь,
И что тот недостоин мечты,
Кто страшится в себя заглянуть.
Так узнай же, бродяга, секрет,
Коим был ты всю жизнь томим!
Разливала волшебный свет
Я в ту ночь над домом твоим!
Как только он замолк, со всех сторон послышались недовольные возгласы:
– Зачем этого оборванца сюда пустили?
– Такие песни не к добру!
– О небо, какие лохмотья!
– И это в Аэрэлин!
– Какое неуважение, какая дерзость!
Старик, слушая гневные окрики, озирался вокруг. Он был растерян и испуган таким неласковым приемом. Элен неприятно поразили его трясущиеся морщинистые руки. Она строго спросила:
– Откуда ты взял эту песню?
Старик помолчал, а потом глухо, еле слышно пробурчал:
– Слышал в приграничных районах.
– Вот как? Что-то не верится, чтобы такие песни пели у нас в Раэноре.
Неожиданно он поднял голову, и из-под седых косм блеснули вызовом глаза:
– А чем твой Раэнор лучше других земель? Нищих и бродяг здесь ровно столько же, сколько и в других местах. Так почему бы им не сложить песню о своей несладкой доле?
– О, да ты дерзок! И откуда же забрел к нам? Судя по твоему говору – издалека.
– Из-за приморских гор.
– А здесь тебе что нужно?
– Ничего. Мне вообще ничего не нужно, княгиня. И твоей жалости тоже.
Элен невольно улыбнулась. Ее позабавила дерзость безумного нищего. Снова отдав распоряжение Румилю, она продолжала разговор:
– Ну что, понравилось тебе здесь, старик? Говорят, моя страна очень красива.
Нищий хмыкнул и дернул плечами:
– Может, и так. Только я бы не хотел оставаться в Раэноре.
Полусумасшедшая улыбка тронула его губы. Оглянувшись на гостей, он таинственным шепотом обратился к Элен:
– Ты разве не чувствуешь, как здесь трудно дышать? Какой тяжелый воздух! Слишком много мертвецов.
При этих словах княгиня нахмурилась, но тут к ней вновь склонился Румиль и подал расшитый серебряной нитью мешочек. Элен взяла его и бросила к ногам певца:
– Вот, возьми эти деньги. Ты их честно заработал. И ступай отсюда, тебе больше нечего здесь делать.
По губам старика пробежала странная улыбка. Он поднял мешочек, быстро спрятал его в лохмотья, и подбежавшие слуги вывели его прочь. Гости еще немного повозмущались выходкой нищего, а потом вновь принялись за трапезу. И вскоре о старике забыли.
Время близилось к полуночи. Пир был в разгаре. И гости, и хозяева, уже изрядно навеселе, хором тянули всем известные песенки о пьяницах-троллях, влюбчивых людоедах, веселых мельничихах, бравых смельчаках-рыцарях. С дальнего конца стола доносилась заунывная степная песня:
Путь лежит на восток, дом отсюда далек,
Лишь бескрайняя степь под ногами коня.
Шатер неба высок, дом отсюда далек,
Молодая жена ждет с похода меня.
Скалы, бурный поток, дом отсюда далек,
Чтобы встретить меня, пир готовит родня.
На другом конце могучие рыжеволосые северяне с обветренными лицами гремели:
Шумит прибой, волна за волной
На берег пустой нахлынет.
Смельчак-мореход, отправившись в путь,
В пучине бескрайней сгинет.
Его оплачут жена и мать,
Сын взгляд в бездну моря кинет,
Но, вечному зову верный, опять
Он парус над лодкой поднимет.
Позабыв о потере предводителя, морнийцы, стуча по столу кубками, разливая вино, кроваво-красными разводами растекающееся по скатерти, дружно ревели:
Расцветет цветок войны
И напьется вражьей кровью.
В сердце злоба пустит корни,
Отравляя жизни дни.
Расцветет цветок войны.
А откуда-то снизу доносился нестройный хор мощных, хриплых голосов, горланящих:
Ну-ка, присядь с нами рядком!
Выпьем, дружище, и песню споем!
Повеселимся мы от души!
Пей и пляши! Пой и пляши!
Музыканты старались вовсю. Кружились в танцах пары. И только за княжеским столом царило все то же строгое молчание. Здесь никто не смеялся, говорили вполголоса и сдержанно улыбались. Хаггару все это наскучило. Он уже нетерпеливо заерзал, измышляя способ, как бы поскорее отсюда вырваться, и не одному, когда Элен обратилась к нему:
– Гости будут праздновать до утра и встретят рассвет здесь. Если хочешь, останься с ними. А я сейчас уезжаю.
– Я бы хотел поехать с тобой. Только вот беда, коня-то у меня нет. А пешком, боюсь, не догнать.
Элен усмехнулась:
– Ты и верхом не догонишь.
Арандамарец в ответ рассмеялся:
– Я бы мог побиться с тобой об заклад, но не знаю, принято ли это у вас.
– Готова вступить в спор. Но не сейчас. Завтра княжеская охота. Тогда и испытаем резвость коней.
Она обернулась к телохранителю:
– Румиль, я уезжаю. Пусть подадут лошадь и для моего гостя.
Молчаливый телохранитель с поклоном удалился. Княгиня встала и, опершись на руку арандамарца, сошла с помоста. А гости продолжали веселиться, уже ничего и никого вокруг не замечая. Но тут рядом с Элен неожиданно оказался один из морнийцев и, покосясь на Хаггара, почти шепотом спросил:
– Княгиня, ты сказала, что даришь оплечье нам?
Элен недоуменно взглянула на него:
– Да, это правда. Оно ваше.
Морниец моргнул уже изрядно помутневшими глазами.
– А кому именно ты его даришь? Ведь нас много!
– Послушай, это подарок всем вам, и уж ваше дело, как вы его разделите.
И княгиня пошла дальше, а морниец еще долго озадаченно смотрел ей вслед, а потом нетвердыми шагами направился к своим.
Свита, состоящая из отряда стражников и немногочисленных придворных, спешивших вернуться в город, уже ждала их. Элен и Хаггар возглавили процессию, и все без промедления двинулись обратно в Дол-Раэн. Миновав Кеменъярлосс, поднявшись на холм, всадники пришпорили коней и поскакали по мощеной дороге. Впереди неслись стражники. Горящие факелы в их руках разрывали тьму, разбрасывая снопы искр. Кавалькада влетела в город, когда колокол на башне пробил два раза. Аэрэлин кончился.
Наступило раннее утро. Хаггар еле разлепил глаза, судорожно зевая во весь рот, откинул полог кровати, встал, поеживаясь, подошел к окну, отдернул занавеси и зажмурился. Утро было таким же безоблачным и ясным, как и предыдущее. Странно, но усталости он не чувствовал, хотя провел весь вчерашний день на ногах, к тому же выдержав нешуточный бой. При воспоминании о победе арандамарец улыбнулся. Удача не оставляет его. Да, насколько он понял, особого огорчения по поводу гибели морнийского посла княгиня не испытывала, скорее, наоборот. Стало быть, не все здесь так просто. Эх, разобраться бы! Странные они, эти раэнорцы. Поглядишь, вроде все у них есть, все прекрасно и удивительно, и живут они легко и свободно. Но вот прошло несколько дней, и ему уже так не кажется. У них тоже есть свои беды, страхи, тайны. Тайн, пожалуй, даже слишком много. Раздумывая об этом, Хаггар оделся и быстро спустился во двор замка. У главной лестницы опять собрался народ. Арандамарец с откровенной усмешкой поглядывал на хмурых, заспанных иноземцев, не успевших толком отдохнуть после пира, на столь же сумрачных раэнорцев, на чьих холеных лицах вместо обычного выражения веселой беспечности и превосходства ясно читалось раздражение и усталось. Но все это касалось только мужчин. Дамы же, напротив, вовсе не были утомлены прошедшим праздником. Они оставались все такими же свежими и прекрасными. Их звонкие голоса и переливчатый смех оживляли мрачно молчащее собрание. Казалось, Хаггар должен был бы уже привыкнуть к нарядам этих легкомысленных красавиц, но сегодня они снова сумели поразить его воображение: все они были одеты в мужское платье, то есть по раэнорским понятиям мужское.