Анна Соболева
Легенды Раэнора
Убедившись, что можно начинать, Элен оглянулась налево, нашла взглядом церемонимейстера и чуть заметно склонила голову. Знак был понят Фреагором, не сводившим внимательных глаз с госпожи. Он встал со скамьи, взмахнул рукой, и герольды, выстроившиеся вдоль поля, поднесли трубы к губам. Пронзительные звуки разнеслись над Кеменъярлоссом, возвещая о начале состязаний. Тотчас давно ожидавший этого знака отряд северных двергов вышел вперед. Ступая нога в ногу, не спеша, уверенно, они приближались к сидящей под белоснежным балдахином повелительнице.
Все эти дни Угард был сам не свой. Он знал, что должен победить в предстоящем состязании, но не был уверен, что сможет это сделать. Конечно, он не размазня-новичок, кое-что уже успел повидать за свою недолгую жизнь. Отец, отец отца, да и все его предки служили князьям Раэнора. Не так давно пришла очередь Угарда. Но никто из его родичей никогда не был капитаном гарнизона, а он, молодой еще дверг, должен им стать. Его семья всегда жила небогато, но им и в голову не приходило жаловаться на судьбу. Таким пустякам значения не придавали, не то что мать Рины. Эх, если бы старый капитан, ее отец, был жив! Но проклятые офы все же сумели до него добраться. Угард хорошо помнил, как плакала Рина, когда вспыхнул погребальный костер.
Теперь дверг шел по ровному зеленому дерну, сосредоточившись на предстоящей схватке. Рядом, настороженно поглядывая, бесшумно двигался его будущий противник. Сидевшие на скамьях зрители вполголоса переговаривались, обсуждая достоинства и недостатки претендентов на победу. Капитаны гарнизонов меняются нечасто, поэтому многие раэнорцы видели подобную церемонию впервые. Они с любопытством разглядывали двергов и пытались угадать, кто из них станет победителем. Тут же возникали жаркие споры и ставились заклады. Однако ничего этого Угард не замечал. До его ушей долетал лишь неясный гомон голосов. Дойдя до воткнутого в землю маленького белого флажка, дверг и его соперник остановились, повернулись друг к другу, скинули плащи, расстегнули тяжелые окованные пояса, стащили с себя защищающие спину и грудь пластины из толстой дубленой кожи, сняли просторные холщовые рубахи и остались лишь в штанах из прочной дерюги, заправленных в сапоги.
Хоть Угард и был чуть выше своего противника, недостаток роста у того с лихвой возмещался мощными мускулами, бугрившимися под темной кожей. Зато Угард, не обладавший столь устрашающей силой, был более гибок и подвижен. Обритые наголо головы двергов, их широкие лица, крепкие тела блестели от пота. Едкий запах, ударив в ноздри молодого дверга, разбудил дремавший до поры в его душе гнев. Этот запах, запах врага, заставил его сердце забиться сильнее. Ноздри, ловя его, раздулись, губы раздвинулись, обнажив крепкие белые клыки. Его противник тоже подобрался, искорки бешеной злобы заплясали в темных прищуренных глазах. Стремясь устрашить врага, он напрягал мышцы, так и ходившие волнами, то вздуваясь, то опадая. Для застывших в напряжении бойцов понемногу исчезало все: Кеменъярлосс, толпы притихших зрителей, оцепившая поле стража. Исчезло небо, даже солнце померкло. Остался только стоящий рядом враг, которого нужно убить. Угард чувствовал, как это желание все сильнее захватывает его, как ярость застилает глаза багровой пеленой, как меркнет память. Перед ним теперь был не товарищ по гарнизону, не соратник, с которым они бок о бок сражались против нашествий степняков, не веселый приятель по буйным пирушкам, с которым делилась последняя кружка вина. Нет. Теперь он – чужак, а не родич. И так было со всеми, кто стоял сейчас на залитом солнцем зеленом поле Кеменъярлосс.
Надрывно взревели трубы. Распорядители взмахнули флажками, оповещая о начале схватки. И застывшие до этого без движения могучие, длиннорукие, с мощными загривками, покрытые шрамами бойцы ожили. Противник Угарда хрипло рыкнул, пригнул голову и ринулся вперед, стремясь ухватить его огромными ручищами, однако молодой орк отшатнулся, успев нанести быстрый удар по шее соперника. Тот охнул, но тут же ловко развернулся, и его кулак угодил прямо в живот Угарда. Дыхание перехватило, свет померк в глазах, но дверг успел встретить бросок врага, и оба, сцепившись, закружились на месте, взрывая землю, нанося друг другу страшные удары, утробно рыча, лязгая зубами. Чуя, что силы оставляют его и вырваться из железных объятий противника не удастся, Угард быстро повернулся и, качнувшись всем телом, с размаху ударил лбом в лицо врага. Послышался треск, из раздробленного носа потекла темная кровь. При этом оба, не устояв, рухнули на землю и покатились, нещадно избивая друг друга, рвя зубами грудь, плечи. Более молодой и ловкий, Угард сумел освободить одну руку, ухватил дверга за подбородок и изо всей силы потянул его голову назад, обнажая беззащитное горло. Он увидел ужас, затопивший глаза соперника, понявшего, что смерть близка, и впился клыками в пульсирующие жилы. Дверг в его объятьях дернулся, напрягся всем телом, в последней, отчаянной попытке стремясь сбросить с себя убийцу, но не смог, захрипел, в горле его забулькало. Рот Угарда наполнился кровью. Вздрогнув в последний раз, дверг обмяк.
Выпустив из рук безжизненное тело, Угард вскочил на ноги и быстро огляделся: комья взрытой земли летели из-под ног дерущихся прямо ему в лицо. Несколько двергов валялись без движения. Вдруг сзади на его голову обрушился тяжелый удар. Сознание помутилось, дверг упал на колени. И тут же на него навалилось горячее, скользкое от крови тело. Острые зубы впились в загривок. Но нападавший действовал одной рукой и был изнурен боем. Угард резко опрокинулся навзничь и вырвался из объятий, извернулся, вскочил и что было сил ударил поднимающегося противника. Тот снова упал, и Угард прикончил его, раздробив голову неистовыми ударами ног. Дальше он ничего уже не понимал. Боль притупилась. Тело ничего не чувствовало, глаза заливала кровь, дыхание пресекалось, все труднее становилось отражать удары. Но сдаться – значит умереть. Меся ногами еще живые тела, Угард с остервенением молотил кулаками, пока его силы окончательно не иссякли. Дверг бессильно повалился на залитую кровью землю.
Когда Угард очнулся, он тотчас вспомнил об опасности, попытался резко подняться, пошатнулся, но все же встал. Стерев с лица кровь, разлепил веки и огляделся по сторонам. Вокруг него валялись скорченные, изуродованные тела. Некоторые еще шевелились, издавая тихие стоны. Но Угарду было не до них. Он искал взглядом того, кто сможет встать на ноги, чтобы продолжить бой, и увидел недалеко от себя Крэя, его давнего приятеля и почти ровесника. Тому здорово досталось во время драки, он, как и Угард, дышал тяжело, с хрипами, со свистом, но его хмурые глаза горели упорным бешенством. Он, еле передвигая ноги, приближался к Угарду. Тот на секунду растерялся, но лишь на секунду! В следующий миг он собрал все свои силы и приготовился к бою, не сводя глаз с Крэя. Но они не успели сойтись.
Неожиданно вновь раздался пронзительный голос труб. Распорядители вновь взмахнули флагами. К двергам подбежали стражники и повели их туда, где под колышущимся белым балдахином в высоком кресле сидела княгиня. Слух вновь вернулся к Угарду. Оглушительный рев волной обрушился на дверга. Вскочившие со своих мест зрители вопили, размахивали руками, горстями бросали на поле золотые монеты, перстни, ожерелья. Пронзительно визжали женщины. Вой обезумевшей от кровавого зрелища толпы сотрясал взрытое поле.
Их подвели к княгине. Угард видел ее впервые. До этого он думал, что княгиня – могучая, властная старуха, вроде матери его отца, заправлявшей всем домом. Однако она оказалась совсем еще молодой, увешанной драгоценностями женщиной. Ее окружала многочисленная свита придворных, не спускавших глаз со своей повелительницы. Но ее взгляд был обращен на двух двергов. Княгиня улыбалась, однако, когда их глаза встретились, Угард похолодел от страха. Он вдруг понял, что рвущая боль во всем теле – ничто по сравнению с болью, которую может причинить взгляд этих черных, как сажа, глаз. Прошло несколько минут, а она все еще молчала, так же улыбаясь лишь губами, а глаза ее напряженно шарили по лицам двергов. Но Угард к своему удивлению вдруг понял, что его душа спокойна. От решения этой женщины в его судьбе уже ничего не зависело. Да, еще перед схваткой он мечтал о победе, думая, что она его осчастливит. Но вот он остался жив, а счастья что-то нет. Наоборот, он впервые задумался, а стоила ли победа кровавой бойни. Стоило ли платить своей жизнью за развлечение столичных бездельников и этой разряженной красотки? И горькая ухмылка искривила его разбитые губы. Что ж, если даже он не станет капитаном, он останется собой и уж сумеет взять от жизни все, что ему причитается. Подумав так, он вновь взглянул в лицо княгини, но уже не ждущим, а немного насмешливым взглядом. И тут же понял, что она знает все его тайные мысли. Что его душа для нее – открытая дорога, и в ее глазах не было уже ни высокомерного презрения, ни гордой властности, а лишь усталое понимание. Этот взгляд был предназначен лишь ему, молодому двергу Угарду. И тихий, строгий голос произнес:
– Вот капитан Северного гарнизона.
Он победил! Он добился того, о чем год назад и мечтать не смел! Угард стоял, пошатываясь. Разбитый нос распух, глаза заплыли. Уши висели рваными клочьями. Каждый вздох сопровождала резкая боль. Клыки соперников оставили на всем его теле глубокие, кровоточащие борозды. Но он был жив. Он – капитан. Сквозь застилающую глаза темную пелену он видел, как осел на землю Крэй, как слуги вытаскивают с поля трупы и умирающих, как разравнивают землю. А на его истерзанное тело их ловкие руки надевали новую одежду капитана. Когда была застегнута последняя ременная пряжка, накинут на плечи черный плащ, княгиня поднялась с кресла. Рядом с ней оказался советник Ворондил. Он держал на вытянутых руках подушечку, на которой сверкал позолотой капитанский жезл. В наступившей тишине вновь зазвучал ее голос:
– Ты готов дать мне клятву верности?
Угард чуть шевельнул губами, выдавив лишь сиплое:
– Да.
Он медленно опустился перед ней на колени, немного помолчал, собираясь с силами, а потом прохрипел:
– Я клянусь быть верным тебе, только тебе, госпожа. Клянусь чтить твой закон, биться с твоими врагами и умереть за тебя, когда придет время.
Он замолк, не зная, что еще сказать. Внимательные, знающие глаза все так же смотрели на него. Княгиня взяла жезл в руки и осторожно коснулась им левого плеча дверга:
– Встань, капитан. Гарнизон ждет тебя. Иди.
Приняв из рук княгини капитанский жезл, Угард повернулся и пошел по пустому полю к своему отряду. Он брел, тяжело переступая ногами, под приветственные крики толпы. Двергу казалось, что прошла вечность, прежде чем он добрался до Северного отряда, все так же колонной выстроенного меж Западным и Восточным гарнизонами. У него еще хватило сил расставить их кольцом окружения, сдвинув соседние отряды на юг, и когда сомкнулись два ряда оцепления, Угард в изнеможении повалился на специально принесенную для него скамью и замер.
Когда слуги привели поле в порядок, княгиня подала знак к началу турнира. Турнир был любимой ежегодной забавой раэнорской знати, прекрасной возможностью показать свою ловкость, мастерство выездки, наряды, богатое оружие и роскошную упряжь лошадей. Элен со скукой взирала на долгие приготовления. Молодые люди, не торопясь, выходили на противоположные концы поля. Слуги подводили лошадей, подносили доспехи и копья. Садясь в седло, юноши заботливо расправляли складки одежды, разглаживали повязанные ими в честь дам сердца ленты на рукавах, надевали сверкающие шлемы с цветными шарфами, осторожно раскидывали по плечам тщательно завитые и надушенные локоны длинных, доходящих иным до пояса волос. Их нежные руки были заботливо защищены перчатками. В ладонях все они сжимали легкие копья, острия которых были замотаны тряпками, обмакнутыми в красную краску. Согласно правилам, победителем считался тот, на ком к концу забавы не было ни одной красной отметины. Все участники турнира были готовы. Распорядители подали знак, ободряюще пропели трубы, и кони рванулись вперед. Словно две яркие, переливающиеся в лучах солнца волны, неслись они друг к другу. Зрители замерли в волнении. Доскакав до середины поля, лошади сшиблись. Послышались крики, конское ржание, треск ломающихся копий, а когда соперники разъехались, на земле остались лежать несколько выбитых из седла воинов. Под испуганные возгласы толпы к ним уже спешили лекари и слуги, чтобы унести с поля и оказать помощь. Княгиня с безразличием наблюдала, как юноши со смехом выясняют, кто же остался незапятнанным. А потом победитель под громкие возгласы одобрения с гордо поднятой головой медленно объезжал поле, и девушки бросали ему букетики цветов. Так повторялось несколько раз, пока, наконец, не осталось больше желающих принять участие в веселой забаве. И тут на княгиню тяжелой волной накатил страх. Сейчас должно случиться то, ради чего она сюда приехала. Отыскав глазами Фреагора, Элен подала ему знак, которого он давно ждал. Выйдя на поле, церемонимейстер взмахнул жезлом. Герольды вновь поднесли трубы к губам, и торжественные звуки разнеслись по полю, призывая к молчанию. В наступившей тишине прозвучал взволнованный голос Фреагора:
– Аэрэлин – особый праздник. Четыре тысячи восемьсот пятьдесят лет прошло с того дня, как возник прекрасный Раэнор. Так вспомним же о прошлом. Турнир не окончен. Сегодня каждый из вас, – он обвел взглядом застывших в удивленном молчании зрителей, – сможет принять участие в единоборстве. Наградой победителю станет место на пиру рядом с княгиней и драгоценное оплечье, за которое мастер Фрека получил сегодня должность дворцового ювелира. Внесите заклад!
Фреагор чуть отступил в сторону. Вперед вышли четверо слуг, бережно несущих на серебряном блюде оплечье изумительной красоты и богатства, за которое, пожалуй, можно было бы купить пол-Раэнора, найдись продавец. Толпа ахнула от восторга. Посланники возбужденно зашептались. Краем глаза Элен видела, как впился взглядом в драгоценную вещь сидевший рядом морниец. Ее сердце учащенно забилось. Пальцы в волнении впились в подлокотники кресла. Выждав, Фреагор продолжал:
– Залог хорош! Богатый дар и высокая честь! Однако и плата высока. Только смерть противника дает в единоборстве право на победу. Решайтесь, храбрецы! Обычай жесток. Много лет не проводилось единоборство. Но это достойная забава для мужей, в чьих жилах течет кровь, а не вода. Ну же, где вы, бесстрашные рыцари, смельчаки, отчаянные сердца? Ваши имена будут записаны в Золотую книгу Раэнора! Ваши беспримерные подвиги будут воспеты менестрелями! Лучшие поэты Раэнора воздадут вам хвалу! Взоры первых красавиц будут к вам благосклонны!
Он замолк. Над полем нависла давящая, гнетущая тишина, в которой явственно прозвучал усталый голос княгини:
– К несчастью, моя страна бедна только одним – храбрецами.
Ее губы искривила горькая усмешка. И в глубине сердца росла тревога. Минуты шли. Длилось молчание над пустым полем. Никто не хотел рисковать. Элен, замерев, невидящим взглядом смотрела прямо перед собой. Она ждала. А алмазы на закладе призывно сверкали, разбрасывая разноцветные искорки света.
Вдруг справа от нее произошло какое-то движение. Элен быстро повернула голову и увидела, что глава морнийского посольства Ардук встал, отстегнул плащ, черной тенью упавший к его ногам. Его спутники что-то шептали ему, но морниец вскинул голову и громко расхохотался. Обведя презрительным взглядом отшатнувшихся с его пути придворных, Ардук вышел на поле и встал перед креслом княгини.
– Я хочу сразиться в поединке. Правда, если среди твоих подданных найдется для меня соперник, – со смехом бросил он ей. Элен тоже улыбнулась и приказала:
– Коня и доспехи господину!
Тот удивленно возразил:
– Но у меня есть и то, и другое.
Все так же улыбаясь, княгиня спокойно объяснила:
– Ардук, правила таковы, что кони и доспехи противников – мои. А вот оружие, сила, опыт и мужество могут быть только твоими. Да, если что-то тебя не устроит, скажи, и мы тотчас исправим ошибку.
Морниец пожал плечами:
– Что ж, раз таковы традиции… Хотя я уверен, княгиня, что ни доспехи, ни оружие мне не понадобятся.
– Я буду только рада этому. Тогда ты увезешь оплечье как мой подарок.
И обернувшись к слугам, приказала:
– Приготовьте для рыцаря все, что нужно. И подведите коня!
А потом опять обратилась к морнийцу:
– Что ж, выбор соперника за тобой. И знай, я желаю твоей победы.
– Не сомневаюсь, княгиня, – усмехнулся Ардук.
Ему подвели гнедого коня в простой кожаной сбруе. Проверив крепость упряжи, морниец вскочил в седло. Конь тут же взвился на дыбы, но его упрямство только развеселило Ардука. Вогнав в бока жеребца шпоры и резко рванув поводья, он заставил животное взвизгнуть от боли и заплясать на месте. А потом, ослабив повод, послал коня вперед, и тот, усмиренный опытным всадником, рванулся к центру поля. Княгиня невольно залюбовалась гордой посадкой наездника, его сильными, уверенными движениями. Морниец выехал на середину поля, погарцевал, заставляя коня взрывать землю копытами, а потом направил его к правому, дальнему концу поля, к скамьям раэнорцев. Подъехав совсем близко к страже, он медленно начал объезд, всматриваясь в лица людей, заставляя мужчин отводить глаза, а женщин – смущенно краснеть под дерзким взглядом темных, горячих глаз. Его улыбка была все так же высокомерно-презрительна.
Элен следила, как он объезжает ряды скамей. Она знала, что никто из ее подданных не решится на поединок. И сюрпризов не ждала. Ардук вызвался биться, и это было главным, а что до противника… Но все же волнение и страх не проходили. Заставляя себя улыбаться, она ждала, когда морниец подъедет поближе. Он был уже совсем рядом, напротив скамей, где сидели альвы. Ардук хотел было пришпорить коня, чтобы проехать быстрее, но не успел: минуя ряды стражников, на поле вышел высокий альв и остановился прямо перед морнийцем. Сердце Элен замерло: это был Талион. Затаив дыхание, она впилась взглядом в надменное лицо Ардука. Тот удивленно смотрел на альва, не понимая, что нужно от него этому странному существу. Не обращая внимания на столь явное пренебрежение, Талион холодно бросил ему:
– Мне кажется, принц альфарской крови – достойный соперник послу Морна.
Ардук молча оглядел его с ног до головы, и его надменное лицо исказила презрительно-жалостливая гримаса:
– А, я узнал тебя. Так ты, стало быть, еще жив? Странно. Я должен был бы исправить эту ошибку прямо сейчас, но жаль, не могу этого сделать. Ведь, сразившись с тобой на равных, я покрою позором свой меч. Кто же бьется в единоборстве с рабом? Раба наказывают палкой или плетью, когда он становится непокорным. А ведь ты раб, альв. Тебя, как скотину на рынке, купили за золото. Право, княгиня, твоя нынешняя госпожа, была слишком щедра. Ты не стоишь тех денег. Принц альфарской крови? Забудь об этом. Ты, возможно, был им когда-то, но твое прошлое стерто навсегда. Оно стерто клеймом, выжженным на твоем лбу. Что же ты его прячешь? Ведь об этом все равно все знают! Прочь с дороги, а не то к клейму я прибавлю еще пару отметин!
Он двинул коня на альва и выхватил из-за пояса плетку, но Талион даже не шелохнулся. Побледнев от ярости, судорожно сжав кулаки, он впился потемневшими от гнева глазами в лицо Ардука. Жеребец навис над ним, нерешительно переступая, фыркая и приседая на задние ноги. Плеть морнийца взвилась, готовая опуститься на голову упрямца, но тут над полем разнесся суровый, властный голос:
– Берегись, Ардук! Оскорбляя раэнорца, ты наносишь обиду мне. А я обид не прощаю, как не прощают и те, за горами. Или ты хочешь на себе испытать гнев Черного Вестника? Талион, отойди. Раз гость имеет право выбора, это право нужно уважать.
Альв дрогнул, как от удара, но, сделав над собой невероятное усилие, склонил голову и удалился за оцепление стражи. Ардук спрятал плеть, и его конь двинулся дальше.
Все было кончено. Морниец разгадал ее хитрость и отказался от поединка. Княгиню душила жгучая ненависть. Этот человек должен умереть! Она этого хочет, и так будет! Он ответит за свою наглость!
А морниец уже подъехал к ее креслу, наклонился и вполголоса, так, чтобы слышала только она, произнес:
– Ты проиграла, и мне тебя жаль.
От этих слов лицо княгини вспыхнуло. Она подняла на всадника тяжелый, невидящий взгляд. Ни слова не было произнесено, но Ардук вдруг отшатнулся и, криво ухмыльнувшись, шевельнул поводьями. Но конь не двинулся с места. Его крепко держал под уздцы телохранитель княгини. Элен удивленно взглянула на него. Ардук тоже долго вглядывался в его лицо, но внезапно невесело усмехнулся и покачал головой:
– Отойди. С тобой я не стану драться.
Но тут вмешалась княгиня:
– Почему же? Ведь он не пленный альв. Он равен тебе. Он твой соотечественник, твой родич, Ардук. Так чем же ты недоволен теперь?
Тот метнул в ее сторону ненавидящий взгляд, но сдержался и промолчал. А княгиня продолжала:
– Румиль – не раб, купленный за деньги. Он мой приближенный. Более того, он мой друг. Неужели узы крови удерживают тебя?
– Ты хочешь, чтобы я сказал это? – Ардук быстро глянул на Румиля и в гневе сжал поводья.
– Да. Я хочу, чтобы ты объяснил, почему твой родич не достоин поединка.
Решившись, гордец ненавидяще зыркнул в ее лицо и прошипел:
– Этот человек – предатель! Позор нашего рода!
Элен с притворным огорчением покачала головой:
– Да, это веская причина. Выходит, и среди морнийских соколов попадаются вороны. Румиль, подойди ко мне, оставь его. Я не буду рисковать тобой.
Телохранитель с сожалением разжал руки, отпустив уздечку, и конь скакнул вперед, унося седока. Что ж, Элен удалось хотя бы унизить морнийца. Сдерживая нервную дрожь, княгиня улыбнулась: она решила, как умрет посол. Ради этого она не пожалеет свой любимый алмаз. Его растолкут в порошок и всыплют в пурпурное вино. И она своими руками поднесет чашу послу. Ардук будет умирать у нее на глазах медленно, в страшных мучениях. У него будет время пожалеть о своей наглости. Представив себе все это, Элен немного успокоилась. Она, не спуская глаз, следила за всадником, чью участь только что решила. Но ее жгла обида на своих изнеженных, трусливых, слабых, не способных на благородную самоотверженность подданных. Этот чванливый глупец назвал рабом Талиона! Но на самом деле рабами были раэнорцы. Рабами своих прихотей, капризов, своего малодушия, безудержной тяги к богатству, нелепого презрения к другим народам. И она, Элен, была госпожой этих жалких рабов. Ей захотелось плакать от обиды. Ее унижение видят все. Иноземцы злорадно ухмыляются. Уж они не преминут рассказать о сегодняшнем празднике у себя на родине. О небеса! Почему эта горькая участь суждена именно ей? Элен погрузилась в мрачные размышления, совершенно забыв о морнийце, понимая, что единоборства не будет. Ее вывел из задумчивости дружный вздох, пронесшийся над полем. Подняв голову, она на мгновение замерла, не веря своим глазам. А потом лицо ее озарила радостная улыбка. Лошади Ардука преграждал дорогу раэнорец, и морниец, кажется, наконец-то согласился начать бой.
Хаггар со все возрастающей скукой наблюдал за турниром. Дию посмеялся над ним, когда посоветовал прийти именно сюда. Уж лучше было остаться бродить среди толп народа попроще, чем наблюдать за жалкими забавами здешней знати. Ему не нравился Раэнор, ему не нравились раэнорцы. Все они словно сговорились меж собой и, вместо того чтобы просто жить, играют в какую-то непонятную игру. Арандамарец сам изумлялся своему спокойствию. Присутствие здесь тварей – двергов совсем не задевало его. Мало того, даже посольство Морна лишь удивило, не вызвав обычного гнева. Да, вот, оказывается, какие друзья у княгини! И, кажется, они ее весьма устраивали. Но вот уж что действительно не укладывалось у него в голове, так то, что он сам чувствовал! Впервые Хаггар насторожился еще во дворце, когда встретил в толпе придворных капитана-дверга. Тогда, правда, всего на миг, ему показалось, что тот – единственный живой среди разряженных кукол. Сейчас, глядя на красочное, но невыразимо скучное представление, в которое раэнорцы умудрились превратить веселую, опасную забаву, он вспомнил бойню двергов, орущую толпу, впервые в жизни ощутив нечто, похожее на жалость и сочувствие к этим ужасным изгоям, и сам испугался своих чувств. Нет сомнений, это княгиня околдовала его! Все здесь – фальшь, игра, и сама правительница тоже играет и лжет.
Пока он размышлял, запели трубы герольдов, выведя арандамарца из задумчивости, а потом издалека, с противоположного конца поля, оттуда, где располагалась со своей свитой княгиня, до него долетел еле слышный голос церемонимейстера. Вслушиваясь в слова, соседи Хаггара оживленно обсуждали, кто же решится на такой неслыханно дерзкий и смелый поступок, как единоборство. Арандамарец с усмешкой оглядывал ряды зрителей. Но когда вперед вышел морниец, улыбка сошла с лица Хаггара. Это был враг. Что значат какие-то дверги по сравнению с надменным, чувствующим свое превосходство и безнаказанность посланцем Морна! И Хаггар воззвал к небесам, чтобы ему не нашлось противника. Дважды замирало его сердце, когда конь морнийца останавливался перед желающими испытать удачу. В первый раз это был суровый воин, которого арандамарец уже не раз замечал рядом с княгиней, а вторым был ее телохранитель. И дважды Хаггар с облегчением вздыхал, когда посол ехал дальше. Всадник, уже уверенный в том, что достойного противника не найдется, подъехал к дальнему левому краю поля, где сидел арандамарец. Тот впился пристальным взглядом в его смуглое лицо. Морниец, до этого презрительно взиравший на притихших зрителей, почувствовал на себе этот взгляд, и выражение ленивого превосходства в его глазах сменилось удивлением. Прямо перед ним стоял раэнорец и спокойно взирал на Ардука. Еще больше удивился посол, услышав ровный, властный голос незнакомца:
– Я хочу быть твоим соперником и буду им. Ты должен знать, что трижды не отказываются от поединка.
Ардук был воином Тьмы, но ценил и уважал доблесть, пусть даже доблесть врага. Он не прощал трусость и малодушие, но считал, что храбростью искупается многое, даже то, что человек, стоящий перед ним, был раэнорцем. Посол еще раз внимательно оглядел будущего противника. Тот был еще очень молод. Гордое лицо не выражало ничего, кроме спокойного ожидания ответа. И Ардук кивнул:
– Я согласен. Готовься к бою.
Ему стало жаль юношу. С большим удовольствием расправился бы он с прихвостнями гордячки-княгини. Ведь они так и лезли к нему на меч, хотели превратить честное состязание в сведение старых счетов. Но с ними он потом разделается, а теперь… Что ж, парень сам выбрал свою судьбу. Он повернул коня и поскакал через поле к слугам, которые уже ждали его, приготовив доспехи и оружие.
Как только морниец согласился на поединок, Хаггар вновь почувствовал в душе привычную легкость и спокойствие, безучастно наблюдая, как вокруг засуетились слуги. Не спеша, он осмотрел тут же подведенного коня, проверил крепость подпруг, надежно ли пристегнут повод, вскочил в седло и заставил лошадь пройти ровным шагом, рысью, пустил в галоп. Удовлетворенный испытанием, Хаггар спрыгнул на землю, отдав повод подбежавшему слуге. Внимательно оглядев доспехи, арандамарец выбрал легкую короткую кольчугу, круглый нагрудник с узором из золотых нитей, остроконечный шлем той же работы. Вынув из ножен свой меч, он поймал на остро отточенное лезвие солнечный луч, и сталь клинка, загоревшись золотом вечернего солнца, приветливо блеснула. Закрепив толстые кожаные ремни красного кованого щита, Хаггар снова сел в седло. Арандамарец был невозмутимо-сосредоточен, неторопливо поправил меч, принял из рук прислужников щит, вдел левую руку в ремни, правой ободряюще похлопал коня по шее. Он видел, как готовится к бою морниец, как нетерпеливо пляшет под ним темный жеребец. Трубы герольдов возвестили, что рыцари готовы к приветствию. Подождав, когда противник первым тронется с места, Хаггар, не торопясь, поехал ему навстречу. Они сошлись в центре поля. Кони рыли землю копытами, зло сверкая глазами. Воины отсалютовали друг другу, повернули лошадей и послали приветственный поклон в сторону белого балдахина. Потом, все так же не торопясь, разъехались, и каждый признался себе, что противник достоин внимания.
Прошло несколько долгих минут. Герольды протрубили снова. Где-то далеко, на другом конце поля, княгиня Элен Раэниэль взмахнула белым шарфом, давая знак о начале единоборства. Тут же ему отозвался пронзительный вой труб. Горяча коня, Хаггар окликнул слуг. Те подбежали, поднеся длинное легкое копье. Собрав поводья в левую руку, правой сжав тонкое древко, арандамарец послал коня вперед, и тот полетел по полю навстречу так же бешено несущемуся всаднику. Ветер засвистел в ушах. Ровный глухой топот копыт отдавался во всем теле, вторя стуку сердца. Все ближе, ближе враг! Хаггар выставил вперед щит и направил копье в узкий просвет между вороненым шлемом и широким черным щитом противника. Не сбавляя хода, кони сшиблись, взвились на дыбы. Раздался громкий треск, и всадники, целые и невредимые, тут же разъехались. Отбросив обломки копий, они выхватили из ножен мечи и, прикрываясь щитами, вновь послали коней навстречу друг другу. Разбрасывая искры, зазвенела сталь.
Морниец бился осторожно, выжидая, не спеша, и, наконец, ему повезло. Хаггар, все еще не оправившийся от раны, чуть замешкался, и Ардук что было сил ударил мечом в открывшуюся грудь. Арандамарца спасли доспехи. Но от резкого толчка он не удержался и вылетел из седла, грянувшись оземь. Его конь испугался, вырвал узду из рук и с громким ржанием унесся на другой конец поля. Морниец двинул своего жеребца прямо на Хаггара, но тот, очнувшись, в последний миг успел-таки увернуться от ударов копыт и, вскочив на ноги, что было сил рубанул мечом по передним ногам коня. Тот взвизгнул от боли и рухнул на бок. Однако его всадник был проворен и ловок, он успел выскользнуть из-под падающей лошади и в мгновение ока оказался рядом с Хаггаром. Бой закипел с новой силой. Мечи взлетали и опускались на щиты, разбивая дерево и корежа железо. Едкий пот заливал воинам глаза. Доспехи, казалось, с каждым мгновением наливались неподъемной тяжестью, пригибая к земле. Вечернее солнце напоследок щедро изливало теплые лучи на сошедшихся бойцов. В нем холодом отливала чернота морнийских доспехов и плавились золотые нити на шлеме арандамарца. Ардук был уверен в победе. Он и мысли не допускал, что может быть иначе. Его повелитель всегда помогал своему верному слуге со славой выходить из битв. Так будет и в этот раз. Так будет! И он со все большим жаром отдавался бою. Хаггар, наоборот, был спокоен. Он берег силы. Что ж, вот оправдание его затянувшемуся пребыванию здесь. Вечное противостояние с Врагом! Там, далеко, за Рекой, он поднимал свой меч против Морна, и тут, на праздничном поле Кеменъярлосс, под гомон веселой толпы, он опять сражается с ним! Но почему так тяжело дышать? Почему рука все медленнее поднимает меч? Нет, не сдаваться! Он должен победить, должен выжить, чтобы вернуться назад, домой, к отцу и брату.