Анна Кладова
Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея
Матушка сделала большой крюк и оказалась у излучины дороги, чуть ниже моста через Жилу. Когда я нагнал ее, она уже сидела на замшелом пне, укутавшись в плащ и тяжело опершись на древко без копейного наконечника, как на посох. Это был тренировочный снаряд, при помощи которого она учила меня… весьма болезненным боевым приемам. Я залег в сухостое, стараясь не привлекать ее внимания. Знал, что рассердится, если увидит. Спустя пару минут она, не оборачиваясь, спросила:
– Ну и долго ты там собираешься прятаться?
Я выполз из укрытия, чумазый и мокрый – снег, как только показалось солнце, стаял, обнажив черную, размякшую от постоянных дождей землю.
– Зачем пришел?
Я насупился и молчал, не зная, как описать свое чувство словами. Она была холодна и сурова, как река подо льдом. Даже сквозь плотную повязку, скрывающую золотые глаза дракона, я чувствовал ее пристальный и тяжелый взгляд.
***
Родимир внезапно умолкает, нахмурив густые черные брови. Я никогда не встречался с тем йоком, что зачал Сокола, но, глядя на племянника, часто думал о том, каким он мог быть. Все дети Змеи, взрослея, вытягивались к солнцу, словно молодые побеги на доброй земле, но Родя был самым высоким среди братьев. Чуть ли не саженного54 роста, юный дух отличался весьма приметной внешностью: густые, песочного цвета волосы, рыжая в медь борода, угольные росчерки бровей и черный кант ресниц, делающий желтые глаза особо выразительными на широком лице. Для близких эти глаза всегда были такими, как есть – огромные, больше обычного размера радужки вкруг нервных отверстий зрачка с невероятной способностью зреть на дальние расстояния. При чужих людях Родя, как и все его братья, быстро научился прикрывать свое истинное лицо маской, при этом умудрялся прятать даже взгляд. Способность эту Ольга не смогла освоить до конца, и всякий раз, когда сильное чувство встряхивает дремлющего Дракона, темный янтарь ее глаз наливается слепящим светом отраженного золота.
Родимир внезапно наклоняется вперед, облокотившись на широко расставленные колени.
– Знаешь, дядя, ведь она всегда была такой с нами: холодной и отстраненной – за исключением некоторых моментов, но, что интересно, я никогда не ощущал недостаток ее любви. Да спроси любого из нас, каждый, я думаю подтвердит мои слова…. Ну, кроме Томила, конечно. Слишком ярое сердце и чересчур мятежный дух… но я не о нем. Как-то странно это все, ты так не считаешь? Я ходил в Толмань, играл там с другими детьми. Мне было с чем сравнить. И тем не менее не испытывал … зависти, обиды – ничего такого мне даже в голову не приходило. Кажется, я понимаю, почему она не взяла Малюту к нам в семью, а оставила его в дедовском доме на попечение Итила и нянек.
Он снова замолкает, откинувшись на спинку стула, но, спустя время, продолжает рассказ.
***
Долгое и неудобное для меня молчание прервал шелест возбужденных голосов. Мать напряглась, вперив пристальный взгляд в изгиб дороги, перехватила древко, разминая замерзшие пальцы, и будто потеряла ко мне всякий интерес. Я встал чуть поодаль, изготовившись к бою. Страшно было, не спорю, но еще страшнее было узреть гнев Змея, если глупые люди растревожат его.
Их было не так уж и много, в основном мужчины. На изможденных голодом и отчаянием лицах не осталось ничего, кроме жажды мести. Итил оказался прав: словами этих людей не усмиришь. Сила шла на силу. И тем не менее они остановились, будто наткнувшись на незримую стену.
– Ведьма! – пронеслось над толпой, словно ветерок коснулся осенней листвы.
– Куда путь держите, мужички?
Я вздрогнул. Такого тона я не разу не слыхивал от своей матери, и уж лучше бы мне и не слышать этого язвительного, полного угрозы шипения свирепеющего Змея. Но эти люди оставили благоразумие дома, под запором, в тяжелых сундуках, и потому принялись обвинять, распаляя себя:
– Ты, колдовка, нас уморить решила!
– Не говори с ней, заворожит!
– Сука брюхатая, сама рожает, а наших детей в могилу свести хочет! Не позволим!
– Не позволим!
– Сжечь гниду вместе с ее выблюдками!
Она нарочито медленно встала, и толпа, наседавшая со всех сторон, отхлынула, смолкнув.
– Ну же, чего ждете? – насмешливо произнесла Змея, и, казалось, воздух вокруг ее тела всколыхнулся под давлением могучего духа. Она так же пыталась разжечь себя, чтобы потом легче было переносить убийство. И тогда я почувствовал ее страх и понял, сколь узко зрит она под гнетом отчаянья. Среди сотни путей для нее были открыты лишь несколько заведомо проигрышных, потому что страх, как и ненависть, приводит к слепоте душевной, и неоткуда взяться мудрости, если мрак застит взор. Это мое нынешнее видение, дядя. Сейчас я в силах объяснить то, что тогда выражалось лишь чувством протеста и… неправильности происходящего. Я кинулся вперед, отбивая первый камень, пущенный в матушку, и закричал умоляюще:
– Остановитесь! Она не причиняла вам зла! Она отвела болезнь от людей. Зачем вы хотите убить нас? Кто-то особо меткий пустил мне острым булыжником в лицо. Удар был несильным, но раскроил кожу на лбу, и глаза в тот же миг залило кровью. Я ослеп на время, пропустил затрещину и покатился в грязь, скуля как побитый щенок. Мать отомстила быстро и сурово, как и должно Великому Духу, но обидчики остались живы, покалеченные и обездвиженные ударами Мастера. Толпа вновь отхлынула и присмирела. Я же носом почувствовал едкий запах ужаса, что стлался над мерзлой землею и затягивал в свои незримые тенета души окружающих. Я утер лицо и поднял взор на мать. Змея сняла повязку с глаз. Обнажила свою суть перед людьми. И люди испугались, узрев преддверие Черного Дракона. Я тоже испугался. Сильней их всех вместе взятых, потому что с утробы помнил тьму и ее власть над ослабленной душою. И я заплакал. За все семь лет ожидания моя душа, наконец, получила возможность выплеснуть страх перед убийственной мощью существа, коим являлась моя мать. Это, наверное, и спасло всех нас в то злополучное утро. Онемевшие люди потихоньку оживали. Над толпой зашелестело:
– Великий Дух… Змей… Это действительно Змей…
А я все ревел, мешая слезы пополам с кровью. Матушка склонилась надо мною, коснулась рукою темени, рывком поставила на ноги и, выпрямив спину да окинув народ тяжелым взглядом, произнесла:
– Идите домой, добрые люди. И… помалкивайте о том, кто хранит ваши земли и ваших детей от злой судьбы. Нет проку в том, чтобы измываться над беременной женщиной, как нет выгоды в том, чтобы злить Великого Духа. Пошли Родя.
***
Родимир смолкает, задумчиво пощипывая короткую свою бородку. Я жду заключения, прикрыв глаза, пытаюсь таким способом запечатлеть сказанное в памяти, но я старик, и память часто играет со мною злые шутки. Сокол молчит, и я говорю вместо него.
– В тот день так никто и не пришел. А мы с Даримом все удивлялись, где же гости? А ночью Ольга родила Ярополка и Пересвета… опять раньше времени.
– Раньше? – Родим рассеянно ведет глазами вдоль полок с книгами. – Время для нас определяет матушка. Мы приходим в этот мир, когда Змей готов дать нам силу. Я, пожалуй, пойду дядя.
***
Ярополк и Пересвет. Еж и Рыба. Очередная тайна вышла из чрева Великого Духа. Эти двое… все дети шли парами, каждый имел свой талант, свой характер и свой недостаток, что определял их жизнь. Я смотрю на них сейчас, и тихий голос вкрадчиво нашептывает в ухо: а братья ли эти столь разные по своей природе люди? Да и люди ли вообще… Вот под моим окном что-то мастерит Пересвет. Он изобретателен и не любит оружия. В свои тридцать пять Рыба выглядит как шестнадцатилетний мальчишка, вечный студент, измаранный углем и чернилами, и, в отличие от своих братьев, не претендует на роль почтенного мужа, предпочитая оставаться тем, кем является в душе. Он проявил невероятное рвение к наукам, и Ольга отослала его из дома на десять лет познавать все, что сможет найти по эту сторону Змеиного хребта. И он ушел, покорный воле матери. Покладистость и невероятное терпение – вот что выводило Ольгу из равновесия, вот за что она буквально выгнала сына за порог в надежде, что дальние странствия закалят мальчика, сделают его более мужественным и суровым. Но, видимо то, что заложено Творцом, даже живорожденные духи не в силах изменить. Пересвет вернулся таким же тихим и мягким, каким был, но все же приобрел одно очень ценное качество: необыкновенную проницательность и умение говорить правду.
И так можно рассказать о каждом. Ценность их жизни и опыта неоспорима, но, похоже, что не мое это – писать о детях. Они будут жить и после моей смерти, и там найдется тот, кто сможет сказать о сынах Змея. Всему свое время, говорю я, и Ниява смеется. Последнее время она все чаще приходит в мои покои, играет с правнуками, учит их музыке. Я подозреваю, что эта ведунья бдит мою душу, ждет момента, чтобы проводить ее в мир иной, как это было с моею женою, когда она умирала. Потому я спешу записать все, что накопилось в тайниках моего разума, ту правду, что завершит первую главу жизни Великого духа.
***
Зима в год мора выдалась на удивление теплая и снежная, потому смута в окрестных деревнях и Толмани постепенно стихла, хотя голода избежать так и не удалось. Именно тогда я повстречался со своею будущей женою. Сокол нашел ее в лесу неподалеку от усадьбы, когда ставил силки на мелкую дичь. Он привел, а точнее принес девушку в избу на собственной спине. Восьмилетнему мальчишке это не составило большого труда, поскольку девица исхудала настолько, что ее сбивало с ног даже легкое дуновение ветра. Варвара оказалась сиротою, ее погнали из дома – избавились от лишнего рта. Ольга долго ворчала, но все ж оставила Варю у себя на правах прислужницы. Я догадываюсь, что если бы не Дарим со своей болезнью, то Змея выставила бы девушку за дверь, поскольку сами мы жили весьма закрыто. Так я думал тогда. Жалости к посторонним людям в сердце Ольги становилось все меньше, разум же, расчетливость и холодная отстраненность преобладали. Великий дух обретал характер.
Варвара вскоре оправилась и оказалась весьма складной и красивой девушкой. К детям ей ходу не было, зато в конюшнях да по дому она справлялась весьма споро. Я влюбился. Впервые в жизни по-настоящему полюбил. По весне мы сыграли свадьбу, скромную и тихую. Варя стала заботливой женою, и чудесной матерью моим детям. “Эх, Ольга, все-таки добилась своего, – приговаривал я, улыбаясь, – оженила меня”. На что получал резкий ответ: “А что, думал вечно на моей шее бобылем сидеть?”
Я бы мог рассказывать о своей жизни долго, если бы у меня в запасе было время, но чувствую, что нет у меня права отвлекаться на мелочи, забывая о сути. Момент, когда Великий Дух обрел тело, предвосхитили еще два значимых события. И снова я обращаюсь к своим племянникам за памятью.
– Я не хочу говорить об этом, дядя. Отвяжись.
Ставр, как всегда, резок и груб. Но я привык к его проявлению прямодушия и честности, потому не в обиде на племянника. Медведь, будучи еще мальчишкой, вечно попадал в неприятности из-за этого своего качества: говорить то, что думаешь, то, что чувствуешь. Как я ни старался вразумить его, иногда даже моего терпения не хватало выслушивать дерзкие речи племянника. А попытки привить Медведю хоть чуточку такта в общении с другими людьми окончились провалом.
“Такую силу невозможно держать в узде, Белян, – сказала Змея. – Оставь его в покое, все равно с ним не справишься. Когда придет время, он сам научится всему, что необходимо”.
И я смирился. А Ольга оказалась права.
Я сажусь на крыльцо, подставив свои старые кости живительному солнечному жару, и наблюдаю, как племянник, взявшись за топор, рубит поленья. Нагое по пояс тело блестит, омываемое здоровым трудовым потом, бугры мышц, словно шары, перекатываются под загорелой кожей – настоящий богатырь. Думаю, что, пожалуй, среди братьев он самый сильный и могучий, одним словом – Медведь, хозяин лесов, но прятать чувства этот великан не умеет. Брови хмуро сошлись на переносице, косые взгляды полны раздражения, темные кудри топорщатся во все стороны, словно шерсть на холке раздосадованного зверя. Видимо, я все же растревожил его ум, и воспоминания, неприятные и болезненные, комом встали в груди.
– Что, старик снова пристает к тебе, Тавруша?
Голос Вольги полон насмешки, впрочем, беззлобное подтрунивание над близкими – его любимое занятие. Волк, в противоположность открытому и простодушному брату, хитер, как бес, да к тому же умен и прозорлив. Могу поклясться, такого искусного лгуна, проныры и кознетворца я в своей жизни еще не видывал. Многие скажут, что подобные качества в человеке рождаются из трусости, но этот парень всегда был отважен, молча сносил всякое наказание за свои проделки, но никогда не отказывался от их повторения. А в плане наказаний Ольга сурова, непоколебима и, с моей точки зрения, даже жестока. Возможно, так она выбивала из мальчишек “дурь”, прочищала естество, чтобы на фоне страха перед болью было видно, кто есть кто. Вольгу она поняла практически сразу после того, как пацаненок научился разговаривать, а, разгадав, стала ставить границы дозволенного, не позволяла склониться ко злу и насилию над другими. Волк не просто обладал жаждой власти, он был рожден править. Такие становятся либо благодетелями народов, либо жестокими тиранами, упивающимися своим правом вседозволенности.
– Эх, Тавруша, да скажи дяде все, что просит, и он оставит тебя в покое. Ведь оставишь, Белослав Ильич?
Я добродушно киваю, невольно отворачиваясь от его взора. Вроде с виду добр и мягкосердечен, но стоит глянуть в его холодные серые глаза, и сердце сжимается от понимания: грозен, ох, до чего грозен и опасен этот сокрытый властелин! Недобрый у него взгляд, тяжелый и леденящий душу.
Ставр внезапно с силой вонзает топор в плаху и поворачивается к нам:
– Сказать! Ишь какой… нашелся! Что ж сам не скажешь? Тоже там был, знаешь не меньше!
Все дети Змея бесстрашны, но лишь Медведь неподвластен сковывающим сердце чарам Вольги, и лишь он способен усмирить гордыню брата и подчинить себе непокорного духа.
– А меня никто не спрашивал, – Волк щурится на солнце, словно кот, улыбается тонкими и темными, как у женщины, губами. – Дядя думает, я совру.
Обиделся, шкодник. Спрашиваю:
– Я не прав?
Вольга глядит на меня внимательно и серьезно, хоть лицо его выражает благодушие и насмешку. Великий притворщик, мастер масок!
– Не знаю, дядя, – на миг я вижу его истинный облик и невольно вздрагиваю. Убийца, мясник, хищник. Страшен недуг Волка – отсутствие сострадания.
– Этот случай разбудил меня раньше срока. Мой разум затуманился, так что вряд ли мои слова отразят реальность событий. Спроси лучше Нияву.
– С ума сошел! – Ставр встал против солнца, заслонив своей массивной фигурой свет. – Хорошо. Мы будем говорить напару… не спорь Лёга, я так решил! А ты, дядя, добавишь то, что помнишь сам.
Серовласый Вольга ухмыляется, с треском потирая короткую черную щетину на подбородке, но брату не перечит. Этот жестокий мальчишка умеет любить, по-своему, конечно, но умеет. Медведь присаживается по правую мою руку, Волк опускается по левую, и я молча внимаю, чтобы после записать следующую историю.
***
Мор скота не прошел бесследно. Люди в окрестных деревнях голодали, подъедая запасы, отложенные для посева, промышляли дикого зверя, но и этого было мало. А по весне пришла иная напасть: с юга стали являться недобрые люди. Война, охватившая на тот момент соседнюю Славию, плодила сирот, нищих, голодных и озлобленных людей, дезертиров. Лишенные дома и семьи, отчаявшись, они шли через горы в наш край, укрытый диким, почти девственным лесом, в поисках лучшей доли, становились разбойниками, промышляли воровством. А следом за ними ступали наемные йоки, отчего душегубы делались лишь злее и кровожаднее.
Неспокойные слухи дошли до нас лишь на три дня раньше, чем случилось первое нападение. Обоз, доставлявший из Сатвы продовольствие, исчез на подступе к Толмани. Ожидавшие княжеской помощи старшины поняли, что в пути случилось неладное, и послали конный разъезд в подмогу. Кметы вернулись быстро и рассказали, что кто-то разорил продуктовый поезд, убил сопровождавших его обозников, коим число было семь, а трупы уволокли в лес и скидали в овраг, прикрыв ветками. Так бы ничего и не нашли, если бы не было среди них опытного следопыта, опознавшего место схватки. Разбойники умело заметали следы.
Я тогда как раз был в городе вместе с Варенькой, справлял кое-какие дела, связанные с конезаводом, составлял бумаги и разговаривал с посредниками знатных господ, соизволивших купить породистых лошадей. Дом, где теперь хозяйничал Итил, был большим, так что в нем полно было места для сплетен и новостей самого невероятного толка. Потому я не хотел, но слушал, и сердце мое полнилось беспокойством.
Дня через два после случая с обозом дерзкие воры увели трех девок из деревни, что располагалась чуть севернее нашей усадьбы, и откуда зимою пришла к нам Варенька. Дарим, пригонявший рысаков в Толмань на торг, в тот же час отбыл домой.
***
Ставр: В тот день отец с матерью сильно повздорили. Он хотел, чтобы мама, тогда носившая Томила под сердцем, оставалась дома и даже не помышляла об охоте на разбойников. В матушке же взыграл Змей, да гордость. Вообще, наблюдать, как они ссорятся, было… странно. Жена, исказившись лицом от гнева, кричала на мужа, муж мычал, размахивая руками.
Вольга: Стоит отметить, что отец всегда очень тяжело переживал свою вынужденную немоту, хоть и скрывал это. Слабые, беспомощные звуки он считал недостойными себя, потому в основном молчал. Подобный контроль давался ему довольно легко, учитывая то, с какой скоростью набирало силу его умение общаться мысленно. Но в тот день он сорвался. По одному этому можно судить, насколько он был раздосадован.
Медведь: Отец наседал на маму, призывал к благоразумию, но Змея твердила одно: “Это моя земля, и я буду ее защищать!” Никакие доводы: ни угроза для здоровья Томила, ни то, что в таком положение матушка более уязвима, ни опасность для Пересвета и Ярополка, что требовали кормления грудью, и потому Змея всюду их брала с собою – ничего не могло переубедить ее.
Волк: Это было тоже необычно. “Так надо, я так чувствую,” – говорила матушка, а отец от этих ее прозрений сходил с ума. По сей день она иногда впадает в подобное состояние и творит странные, необоснованные вещи, что полностью меняют всю ее и нашу жизнь.
Ставр: Она не послушала отца и уехала, оставив дом и нас под его присмотром. Дядя, ты тогда был в городе, и не видел того, что произошло на следующий день.
Родя, Ниява и мы с братом были тем вечером на конюшне. У отца, после того, как мать уехала, вновь случился приступ головных болей, причем таких сильных, что он ослеп на некоторое время, и потому остался в доме, по старшинству поручив Родиму присмотр за жеребой кобылой, что вот-вот должна была дать потомство. Родя чистил стойло, Нийка таскала свежую солому, чесала спутанные гривы, а мы играли с деревянными мечами, совсем недавно подаренными дядей Итилом.
Вольга: Ния в силу своих способностей заметила опасность первой, точнее, почувствовала и закричала. Тебе, Белослав Ильич, известно, как меняется ее голос, когда она начинает… хм, испытывать сильные чувства, особенно страх. В тот раз пронзительный звон ввел разбойников в некоторое смятение, а нас – как ты это говоришь, живорожденных духов? – в боевой настрой.
Ставр: Роде тогда было сколько? Девять? Он выбежал один против шестерых взрослых мужчин с вилами наперевес и дрался на равных, покуда не убил одного.
Вольга: Впервые отведав человеческой крови, отнятой насильно, каждое живое существо в этом мире проходит инициацию. Не требуй от меня признаний о сути этого процесса и его последствиях. Человек меняется полностью. Чтобы не сломать его сущность, требуется подготовка. Мы же оказались намного… ранимее обычных людей.
Медведь: Родя насадил одного из разбойников на вилы и тут же упал без сознания. Кто-то из мужчин пригвоздил брата к земле и, вынув меч, удовлетворенно обтер лезвие о его волосы. Ниява продолжала кричать, за что была оглушена, мы попытались убежать, но нас догнали и связали. И тут подоспел отец. Он слепо бежал через выгон, спотыкался на неровностях, вскакивал и снова шел на крик дочери, покуда крик не оборвался. Отец настороженно замер, чуть наклонив голову на бок и вслушиваясь, после чего поднял с земли ветку и бросил ее на звук возни. Излишнее движение. Его заметили и без этого.
Волк: На отца было страшно смотреть. Столько боли и отчаяния на лице. Я сейчас понимаю его чувства: бессилие, немощь. Стоя там, в полной темноте и немоте, продираясь сквозь гул в ушах от невыносимой головной боли, он все же ждал боя, был к нему готов, заранее предвосхищая результат.
Ставр: Отец пришел безоружным, лишь охотничий нож болтался на ремне. Он смог убить двоих, не получив ни единого увечья, но один из тех, кто был еще жив, все же добрался до его головы. Удар был сильным. Отец упал, но разбойники почему-то не стали добивать его, засуетились, выводя возбужденных рысаков из конюшен, подхватили Нияву, нас, и поскакали прочь.
***
Подъезжая к усадьбе, Змея почувствовала запах гари. Но еще раньше она услышала крик своей дочери и уловила резкий скачок силы в пространстве. Эфирные существа возбужденно защебетали, волнуя потоки энергий, груднички, гукающие между собою в люльках, перекинутых по разные стороны мощной лошадиной шеи, притихли. Ярополк натужно засопел, Пересвет, вылупив на солнце свои огромные рыбьи глаза, впал в оцепенение. Впервые за восемь лет своей жизни Серый отведал хозяйской плетки, впервые Олга подняла на верного рысака руку, понукая бежать.
Дом был срублен на славу – кровля еще держалась, но полыхала, что масляный факел. Змея некоторое время молча смотрела на разоренное гнездо, и на ее сером осунувшемся лице отсутствовало всякое выражение. Она сошла на землю, Серый, испуганно всхрапнув, сделал шаг назад, тихо жалобно заржал. Олга оглянулась и увидела Даримира, что стоял у ограды выгона, покачиваясь, будто пьяный, и, прижав к груди неподвижное тело сына, смотрел на огонь. Его губы беззвучно шевелились, глаза на залитом кровью лице были недвижимы и совершенно безумны. Она подошла к мужу, коснулась холодного лба мальчика, аккуратно высвободила его тельце из судорожных объятий Дарима.
“Я не смог! Я не смог защитить их! Я не смог! Я жалок! Я не годен быть отцом! Я не могу защитить своих детей!”
Чужие мысли болью врывались в ее сознание, минуя слух, и оттого крик казался в разы громче и пронзительнее любого самого сильного звука. Змея опустила Родима на землю, дорвала рубаху, обнажая дыру в груди. Крови практически не было, потому она легко свела края раны, захватила их в горсть правой руки, медленно повернула посолонь на четверть круга и резко рванула вверх. Тело мальчика изогнулось, следуя руке, повисло на мгновение в воздухе, опало, и Соколик забился, выпучив красные без белков глаза и загребая землю вершковыми когтями на суставчатых, словно птичьих, пальцах. Змея нахмурилась, поджав губы, и придушила осознающего себя духа. Сокол вцепился в ее предплечье и тут же ослаб, безвольно откинув голову на тощей мальчишеской шее.
– Рано, слишком рано, – процедила мать сквозь крепко стиснутые зубы и повернулась к мужу, не обращая внимания на вкатившую во двор телегу с Итилом на козлах, и Беляна с Варенькой за его спиною. Олга заставила мужа сесть, оглядела рану и на несколько секунд прикрыла глаза.
– Необратимо, да? – она бросила этот вопрос в никуда. Печать на затылке Даримира чуть сияла, указующим перстом тыча в по-летнему теплое небо. Единственным перстом. Олга с силой надавила на веки, прогоняя накатившую дурноту. Потом коснулась дыханием виска Даримира, нежно поцеловала его в дрожащие губы, и несчастный уснул. Вновь прибывшие суетились, пытаясь потушить огонь. Змея поднялась, властно окликая домочадцев.
– Варя, запри Родима в бане. И засовом подопри, не забудь. Итил, мне нужна горячая вода…
– Тетя, а как же изба. Сгорит же все без остатку, – пересиливая треск пламени, воскликнул Итил. Олга окинула горящий дом безразличным взглядом, подошла почти вплотную, щурясь от колышущегося жара. Очертания ее фигуры расплылись, словно искаженные маревом, и спустя миг она исчезла. Варя закричала то ли от страха, то ли от удивления.
– Сумасшедшая!
Но не успела она произнести слово до конца, как огонь стал опадать, будто кто накрыл горящую избу стеклянным колпаком, лишив пламя воздуха, потребного для жизни и буйства. Через пару мгновений остался лишь дымный почерневший сруб, стынущий без ветра и дождя.
***
Спустя несколько минут из леса, со стороны выгона, показались четверо всадников. Я очень хорошо помню эти ощущения: сначала холодок тонкой струйкой стелется меж лопаток, потом на миг перехватывает дыхание от гнетущего чувства опасности, а после внутри все сжимается, готовя тело к удару, бою, смерти. Йоков начинаешь чуять еще до их появления в твоем поле зрения. За бытность мою княжьим Ловчим я за несколько секунд научился справляться с этим липким страхом, что связывает людей по рукам и ногам, отнимая возможность бежать прочь. Вот и на этот раз меня охватила неприятная, покалывающая в ключице злоба. Змея вышла на крыльцо, черная и чумазая, долго разглядывала гостей, и внезапно лицо ее исказила гримаса гнева. Она быстрым, нервным шагом подошла к спешившимся йокам и со всего маху ударила самого старшего по щеке. Тот отступил назад, а будь он простым человеком, отлетел бы на добрую сажень.
– Ты опоздал, Выдра!
Голос ее звенел, словно натянутая до предела струна. Йок, потирая пунцовую щеку, молчал, рассеянно всматриваясь в каждого из присутствующих.
– Сволочь!
Голос Олги стал низким, шипящим. Постепенно теряя человеческие, привычные уху качества, он разрастался, заставляя густеющий воздух звенеть.
– Ты все знал, мерзавец. Знал, что я здесь? Смотри мне в глаза, когда я с тобою говорю! – она грубо схватила йока за подбородок, дернула. На некоторое время их взгляды встретились. Выдра потупился первым, хотя ни единый мускул на его каменном лице не выдал волнения или страха.
– Отвечай!
Вместо ответа йок медленно опустился перед Змеей на одно колено, смиренно склонив голову. Младший, следуя примеру Учителя, тут же упал рядом, старательно отводя взгляд и втягивая голову в плечи. Ему было страшно. Двое других, явно люди, стояли поодаль, мрачно наблюдая за действом. Я, забыв обо всем, смотрел на происходящее, разинув рот. То, что творилось, действительно было невероятно во всех смыслах этого слова. Но подобный жест искреннего раскаяния лишь еще больше распалил Змею.
– Сукин сын! Что, решил отомстить за гибель Медведя?! Мне?! Или моим детям?!
Выдра вздрогнул, быстро глянул на рассвирепевшую женщину, и снова уставился в землю.
– Я не знал… что у тебя есть дети.
– Ах, ты не знал! – она с размаху ударила ему ногою по лицу. В наступившей тишине я четко услышал звук ломающейся кости. Йок мешком повалился на бок.
– Он не знал!
Меткая Олгина пятка находила самые болезненные точки, и провинившийся Выдра молча корчился под яростными ударами.
– Падаль смердящая! – она схватила его за горло, вздернула над землею, приблизив разбитое в кровь лицо к своему, черному не только от копоти, но и от гнева. – Ты дорого заплатишь за это. За страх, что раньше времени вошел в их душу. И за их ненависть к обычным людям.
– Нельзя уберечься от судьбы, – прохрипел Выдра обескровленными губами. Змея с шипением выпустила струю воздуха, и бурые лезвия когтей вонзились в шею йока. Варенька заплакала от страха, спрятав побледневшее лицо в ладони, Итил, хмурый более обычного, молча отвернулся, я же смотрел жадно, охваченный ужасом и глумливой радостью одновременно. Эта маленькая и хрупкая на вид женщина имела то, о чем я даже не помышлял – власть над “сынами смерти”. Причастность к ее силе вызывала удовлетворение, но ее действия внушали и неподдельный страх.
И тут в люльке заревели младенцы. Оба. Одновременно. Змея вздрогнула, разжала пальцы и замерла на некоторое время, пытаясь справиться с распаленным сердцем.
– Ты, – она глянула исподлобья на Младшего, – будешь охранять Ярого и Пересвета. Ты, – взгляд коснулся одного из воинов, стоявших поодаль, – проводишь моего племянника до города. Приведешь людей. А ты, Выдра… – она замерла на миг, справляясь с гневом, – в бане я заперла своего старшего сына. Будешь сидеть при нем. Надеюсь, ты знаешь, как вести себя с живым духом, пробужденным человеческой кровью.
Мастер поднял на Змею глаза, и мне почудился страх, тщательно сокрытый, тайный, страх не человека – зверя, живущего в его теле.
– Варя, Белян, позаботьтесь о Дариме, Младший йок поможет вам. А ты… – она окинула взглядом фигуру последнего. – Ты… да покажи мне уже свое лицо, кмет!
Воин сдернул капюшон.
– Сашка? – она нахмурила лоб, вглядываясь в смуглое лицо своего бывшего ученика. Его трудно было узнать. Время безжалостно калечит тех, кто выбрал ратный путь, превращает глупых восторженных юнцов в стариков, изувеченных физически и душевно. Сашке шел третий десяток, но при взгляде на его суровое лицо, седину, посеребрившую виски, и холодный блеск выцветших глаз создавалось впечатление о человеке без возраста, без сердца, без жалости – о человеке “без”. Возможно, я своим видом вызывал те же ощущения у людей, окружавших меня на службе князя, но с тех пор минуло много лет, я успел потерять честь и силу воина, смириться с потерей и начать жить наново, Сашка же стал рабом как своей силы, так и своей чести. Судьба? Безволие? Вряд ли, скорее закономерность. Этап познания власти над чужой смертью.
– Здравствуй, Ольга Тихомировна. И ты будь здрав, Белослав Ильич.
– Ты поедешь со мной.
Сашка молча вскарабкался в седло.
– Не ходи, Великая! – Ученик йока схватил Серого за повод, болтающийся на могучей шее, преградил Олге путь. – Побереги детей, – он умолял, силясь удержать брыкающегося рысака. – Ты же знаешь, тебе не дана воля к… убийству.
– Уйди с дороги, щенок. Не тебе меня учить, – огрызнулась Змея, сверкнув глазами. – Выполняй, что приказано.
Они скрылись в лесу. Выдра поднялся с земли, похрустел хрящом, вправляя сломанный нос, окинул оставшихся тяжелым надменным взглядом и, неожиданно для меня, устало вздохнул, потирая синюю от кровоподтеков шею.
– Узнаю тебя, – йок криво усмехнулся, подходя ближе. Я сглотнул, словно завороженный глядя на Выдру.
– Это ты гонялся за Предателем… Княжий Ловчий, значит… Что ж ты не добил гада, когда была возможность? Эх, вояки!
Он как-то слишком по-человечески махнул рукою и зашагал к бане, безошибочно угадывая направление.
