Анна Кладова
Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея
– Из тебя получится отличный оракул. Будешь вещать о конце света, все тебе будут верить…
– Я не хочу уходить!
– Ну, не заливай! Не хочет он… дите малое, неразумное.
Он нахмурил белесые брови.
– Я тебя знаю, хитрая Змея, когда тебе страшно, ты кусаешь, когда плохо, брызжешь ядом… Зачем ты смеешься над моими чувствами?
Олга усмехнулась. Мальчишка чересчур прям в своих высказываниях. Беда в том, что подобным правом обладают лишь сильные мира сего, к коим Мирон не относился. Сможет ли он устоять в первой драке без ее защиты, чтобы понять это? Олга не знала. Потому-то непозволительный для Змеи страх холодил ее сердце, и она смеялась над этим дурным чувством, считая смех верным способом прогнать его.
– Прости, Миря, – она запустила пальцы в его спутанные кудри, – ты ведь сам только что сказал, что знаешь меня. Конечно, мне грустно расставаться с тобою. Я боюсь за тебя, как сестра может бояться за младшего брата, как мать за своего любимого сына. Но у меня ты больше ничему не научишься. Более того, тебе теперь опасно подолгу находиться со мною. Что-то нехорошее грядет, не дает покойно спать. Я не прощу себе, если из-за меня ты погибнешь.
Юноша кивнул.
– А твой новый… учитель, он поможет тебе обрести свой истинный образ и защитит тебя от духов до обретения полной силы. Иначе тебя ждет судьба Слепко: беспорядочные видения, спорные и вводящие в заблуждения, боль, страх и, в конце концов, смерть. Я этого не хочу.
Год назад, жарким летним утром Мирон исчез. Олга вышла из душной комнаты за тряпкой – прибрать с пола остатки пролитого отвара, а мальчику наказала расставить посуду и разложить вымокшие бумаги на просушку. Минуту спустя она вернулась, но Мири в покойчике уже не было. Олга, разумно предположив, что тот мог удалиться по нужде, ждала минут двадцать, после чего ее сердцем завладело беспокойство. На поиски ушел весь день, покуда пастух не обнаружил юношу на краю пастбища за пределами Сатвы в состоянии транса. Это было похоже на проявление лунатизма. Мирон, погруженный в глубокий сон, пел странную, невероятно красивую песню на непонятном языке. Когда пастух взял юношу за руку, чтобы свести в город, тот не проявил никакого сопротивления, но петь не прекращал. Змея застала их раньше, чем успела собраться любопытствующая толпа. Как только она соскочила с коня и приблизилась к Мирону, тот вдруг задрожал, протягивая к ней руки и падая на колени, песня сорвалась на крик, и юноша залился слезами, продолжая спать. Тело Мири снедал внутренний жар, свойственный лихорадке, потому пастух решил, что ученик наемницы и лекарки, каковой считали Змею в Сатве, просто болен, так что единственным вопросом скотопаса было: не заразно ли это? Олга успокоила его, себя же ей успокоить не удалось. Эта песня… Змея слышала подобное только один раз. Единственным отличием было то, что Игнат Соловей исполнял песню печали, расставания и смерти, Мирон же пел о радости рождения и будто звал кого-то. Возможно, нечто подобное Волк некогда обозначил, как инициация. Когда Мирон очнулся, он ничего не помнил, был в растерянности и напуган не меньше Олги.
А потом был мужчина, больше похожий на безумца, чем на вестника. Таких в народе называли шептунами за то лишь, что они имели особенность постоянно разговаривать сами с собой. Считалось, что в их сердце живет душа того человека, чье тело занял дух зверя. Олга не доверяла этому суеверию до случая. Мужчина, что постучался к ней в дверь через месяц после инициации Мирона, носил на своем теле незримую голубую печать оракулов, был явно не в себе и на вопрос “что ему нужно?” осведомился, здесь ли живет мальчик Белая Чайка. Получив в качестве доказательства самого мальчика, он закрыл ладонями его уши, произнес какую-то тарабарщину, минут пять что-то шептал себе под нос, рассредоточенно скользя мутным взглядом вокруг себя, после чего развернулся и вышел. Олга была поражена этим ходячим письмом, впрочем, как и тем, что шептуны действительно связаны с йоками, оракулами и прочей шушерой, что не давала ей спокойно жить.
Миря сказал, что через год и два месяца ему надобно будет “удалиться для постижения силы”. А потом он повел длинную и пространную речь о том, что “неуправляемое распределение силы ведет к появлению галлюцинаций, временному беспамятству, безумию и большим проблемам с сынами смерти, которые, зная об опальном положении людей-оракулов, активно используют их способности, вплоть до смерти последних”. Далее говорилось, что Мирону очень повезло, ибо его дарование достойно внимания познавших силу, потому-то его считают пригодным для "дальнейшего обучения”.
Олга тогда возмутилась, до чего несправедливы эти “познавшие силу”, обрекая менее одаренных на вечное гонение, страх, боль и верную гибель, но, поразмыслив, решила не делать поспешных выводов о тех, чья жизнь ей совершенно неизвестна. Кто знает, какие обстоятельства заставляют их поступать так жестко. Кто вообще что-то о них знает? Одно радовало: благодаря этому посланию Олга частично поняла разговор Соловья с йоком. Вот только инициация, по словам Лиса, не происходит сама собой. Отец пробудил Игната, значит, что-то послужило толчком и для пробуждения Мирона. Но что именно? Может, Змея тому причина?
Так или иначе, раз уж это произошло не без ее участия, то она теперь в ответе за своего воспитанника и должна сделать все, чтобы обезопасить его, как бы ей не было больно отпускать его от себя.
– В том послании… помнишь того шептуна… я кое-что не договорил, – Мирон замялся, – мне запрещено сообщать тебе… но я… я стану другим, совсем другим…
– Молчи, раз запрещено, – резко оборвала его Олга.
– Но я всегда, слышишь, всегда…
– Да, я запомню, что ты всегда будешь любить меня. Я тоже люблю тебя, мой маленький братишка. Сыграй мне.
Мирон вытащил из-за пазухи темно-красную дудку, украшенную золотым полустертым рисунком. Олга долго удивлялась, как эта дудка попала в ее короб, когда она три года назад прощалась с Лисом. После она вручила ее Мире с наказом научиться на ней играть. Что ж, наказ он выполнил мастерски. Чистый пронзительно-печальный звук ножом взрезал воздух и музыка заискрилась, бурля, как Жила на порогах. Змея завязала глаза, взяла в руки меч и заплясала среди сотен разъяренных воображением теней, пытаясь настигнуть и поразить одну единственную, самую верткую, самую ловкую, сверкающую наглой улыбкой и стеклянной пустотой черных безжизненных буркал.
***
На самом деле Рыбу звали иначе. Он был Дельфином. Но кто назовет дельфина дельфином, когда можно просто и коротко – Рыба. К этому стоит добавить, что дельфины по природе своей очень разговорчивы, умны и дружелюбны. Рыба же был нем от рождения, замкнут и, как он сам считал, глуп. Поэтому прозвище, прилипшее к нему еще в первый год обучения, йок считал оправданным и не особо волновался на этот счет. Для душевных терзаний Рыба отыскал иную причину. Он был плохим сыном смерти!
Начать с того, что он испытывал эти самые терзания насчет своей неполноценности. Хороший дух никогда не станет страдать из-за собственных недостатков, даже зная их наперечет. К тому же идеальных йоков не бывает. По крайней мере, Рыба с такими не сталкивался, но он знал троих, близких к идеалу. Медведь, глава клана, был слишком властолюбив. Волк был самоуверен и слишком умен. Следствием чрезмерного ума было презрение ко всем людям и нелюдям, даже к своему воспитаннику Соколу. К тому же оба были подвержены страстям, как, впрочем, и Крыса, Мастер самого Рыбы. Тот заслужил больше всего уважения и зависти своего Ученика, так как страсть была единственным его недостатком. И, если учесть, что она проявилась всего лет восемь назад, то Крыса, по мысли Рыбы, некогда был безупречным духом.
В меру жестокий, в меру бесстрастный, прекрасный мечник, отменный стрелок, владеющий множеством видов оружия, Крыса был самым старым членом Белгородского клана. Никто точно не знал, сколько он бродит по земле, ибо ушло то поколение, что видело его Учеником Дельфина. Длинный и тощий, невероятно гибкий и сильный, с первого взгляда ему можно было дать не больше двадцати пяти. Но лицо, будто иссушенное какой-то болезнью, да безразличный взгляд черных, словно два потускневших агата, глаз, выдавали возраст Крысы.
Рыба уважал своего наставника, уважал и боялся.
Страх – самый порицаемый и единственно наказуемый недостаток йока. Рыба так и не смог изжить его в себе. Он боялся Учителя, боялся оракулов, грозы, Медведя, Ловчих, Лиса, шторма на море, боялся показать свой страх и, наконец, самое непростительное для духа, он боялся смерти. Правильный йок умело контролировал этот животный ужас при помощи холодной рассудительности и оправданной уверенности в своем мастерстве. Дух не страшится умереть, так как смерть однажды с ним уже случилась, и воспоминание об этом моменте оставалось четкое и яркое. Возможно, проблема Рыбы заключалась в том, что он этого момента не помнил, возможно, были и другие причины, но страх в душе молодого йока угнездился глубоко и надолго.
А Крыса ничего не боялся. Он вообще ничего не чувствовал, не хотел. Наблюдая за Учителем, Рыба решил для себя, что если бы не вечная жажда до силы, мучающая всех йоков, Крыса замер бы на месте, не находя причин для дальнейшего движения, оброс мхом и превратился в камень. Жажда ну и, конечно, страсть.
Итак, Крыса имел страсть, и его страстью был Лис, точнее, желание поймать и убить его. Откуда, из каких глубин произрастало это желание, Рыба понять не мог. Все жаждали покарать безумца, нарушившего Кодекс, без особого труда убивавшего членов своего племени, открывшего великую тайну полного развоплощения духа. Если это желание не росло из страха за собственную жизнь, то Рыба не понимал причины. Честно говоря, он считал, что коли не дергать тигра за хвост, то он не откусит тебе голову. Лично ему хватило одной встречи с Лисом три года назад в южной Славии, чтобы понять это, как и то, что он не безумен, а озлоблен до безумия. Рыба никогда не забудет этого демона верхом на черном бесе, удирающего от них под беспощадными плетьми проливного дождя в темноту степной ночи, разрываемой серебряными стрелами грозы. Не забудет и тот ужас, что обуял его сердце, отбив всякое желание на повторную встречу.
Но Рыба был лишь Учеником. Хотя он получил право на ритуал и вот уже четыре года, как с достоинством носил пояс духа, пряжка на нем все же была серебряной, так что обязанность повиноваться Старшему оставалась в силе. Потому-то он, подчиняясь приказу, всюду следовал за Учителем, так же, как Сокол, по распоряжению Волка, каждые два года возвращался на остров, чтобы учить первогодок основам боевых искусств. Крысе нужен был помощник, чтобы одолеть сильного врага, Волк предпочитал охотиться в одиночку. Оба действовали параллельно до недавних пор, пока Ящер не пустил слух о том, что Лис обзавелся Учеником. Это означало не только явление в мир опасного неконтролируемого существа, но и то, что неуловимый безумец стал уязвим. Теперь Волк искал встречи с Лисом, чтобы после добраться до Змея. Зачем понадобилось бирюку связываться со столь опасным и непредсказуемым противником, никто не знал, да и особо не интересовался. Крыса решил найти Змея, чтобы через него, или через нее, прикончить Лиса. Его не смущало то, что Великого Духа не могут узреть даже беловолосые вымески, помешанные на одной лишь идее его возвращения в мир, ибо у Крысы была одна зацепка.
Змею издревле принадлежал заговоренный меч. Красивый, прочный, сработанный древними богами из сплава неземных металлов, он слушался только своего хозяина и всегда следовал за ним. Лет восемьсот назад, когда хоронили одного безумного правителя Северного моря, носившего в себе Змея, меч положили в погребальную ладью, подожгли и пустили по волнам в надежде, что ритуальный кинжал, торчавший из сердца тирана, канет в пучине вместе с телом. Как показала история, надежда была напрасной, и Змей, спустя некоторое время, снова родился на свет, но меч был утерян. Летопись сохранила лишь описание легендарного оружия. По ней-то Крыса и опознал старинный клинок, когда видел Змея, отца Лиса, двенадцать лет тому назад, только вот его слегка смутила гравировка на лезвии, сделанная, по-видимому, недавно. Старый йок потрудился и подробно зарисовал меч, восхищаясь превосходным орудием убийства и символом всего племени сынов смерти. Теперь рисунок служил ему картой, с которой Крыса рыскал всюду, где бывал Лис, а, следовательно, и его предполагаемый Ученик, и расспрашивал военный люд о клинке, справедливо полагая, что подобный меч привлечет внимание любого мало-мальски разбирающегося в оружии человека.
Крыса не был собственником и предлагал всем желающим воспользоваться рисунком, но мало кто верил в возрождение Змея, тем более что поиски таким способом не давали результата… до недавних пор.
Будучи в Сатве, рядом с которой, по слухам, околачивался Лис, Крыса со своим Учеником побывал в торговых рядах, где выставлял свой товар знаменитый толманский оружейник.
Рыба выбирал новый кинжал, внимательно прислушиваясь к диалогу.
– Ты видел когда-нибудь такой меч, – спросил Крыса, глядя на молодого хозяина. Стоит отметить, что среди торговцев йоки пользовались особым почтением. Сам владелец, будь то хлебопек, шорник или оружейник, выходил встречать нежданного гостя лично. Рыба считал, что уважение здесь ни при чем, просто хозяин боится за нерасторопного служку, не умеющего как следует угодить прихотливому и опасному покупателю.
– Красивый меч, – после минутного молчания ответил тот, силясь преодолеть в себе бурю эмоций, – нет, я никогда не видел такого.
Рыба нахмурился. Этот человек явно врал. Он отрицательно покачал головой, когда Крыса обратил взор в его сторону. Учитель плохо распознавал ложь. Почему, никто точно не знал, и немой ученик подавал условные знаки Старшему, когда требовалась его помощь. Крыса удовлетворенно ощерился.
– Моему Ученику кажется, что ты врешь. Я отлучусь ровно на час, а когда вернусь, надеюсь услышать от тебя более развернутый ответ.
Человек сделался белее мела, но решимости в нем не убавилось.
Они только заказали по кружке пива, как к их столу подошел мужчина, судя по одежде, из купеческого сословия.
– Если я скажу вам, где меч, вы оставите нас в покое?
Крыса кивнул, не отрываясь от кружки.
– Езжайте в Толмань, там, в доме оружейника вы найдете свою железку.
Он не врал, по крайней мере, в голосе предателя, как мысленно окрестил его Рыба, не было ничего, кроме отчаяния и страха. И вот, согреваемые нежарким по осени полуденным солнцем, их кони отбивали дробь по единственной мощеной мостовой маленького городка на берегу Жилы. Жители в ужасе расступались, пропуская зловещих всадников. Дом оружейника находился рядом с кузней, так что найти его не составляло большого труда.
– Откройте, – раздался властный женский голос, явно принадлежащий хозяйке.
Рыба вскинул голову, пытаясь поверх воротины разглядеть говорившую. Девка, отворившая калитку, испуганно вскрикнула, пытаясь заглушить звук дрожащими ладошками, и молча указала в сторону крыльца на котором стояла молодая девушка, с интересом разглядывая гостей. Крыса в сопровождении своего Ученика приблизился и, после минутной заминки, склонил голову в почтительном приветствии. Девушка кивнула в ответ, впрочем, не прекращая внимательно изучать йоков. Она была довольно красива. Тонкая, богато расшитая рубаха, подпоясанная плетеным кожаным ремешком, подчеркивала складную фигуру. Дорогая шаль из белого кашемира, отороченная серебристой бахромой, небрежно накинутая на плечи, оттеняла странный зеленоватый отлив темных волос, струящихся по спине, подобно шелковому водопаду. Но главным были ее янтарные глаза, словно два золотых солнца блестевшие из-под густых ресниц. Рыба опешил от ее взгляда. В нем не было ни капли страха. А была чистая, уверенная в себе сила. Йоку до боли в груди захотелось коснуться этой необычной девушки, лишь бы получить хоть малую толику той мощи, что таилась в ее нежном теле. Рыба прикрыл глаза и судорожно сглотнул.
– Здравы будьте, господа, – наконец произнесла она, – чем могу вам помочь?
– И ты здравствуй, красавица.
Рыба вздрогнул, мельком глянув на старика. Неужели этот истукан чувствует то же самое? Крыса вытащил из-за пазухи берестяную тубу с рисунком и протянул его девушке.
– Мы ищем этот меч. Можешь ли ты помочь нам в поисках?
Она ловко отвинтила крышку, вытряхнула свиток и, уверенно встряхнув его, некоторое время сосредоточенно разглядывала бумагу. Крыса щурился, ловя каждое ее движение.
– Что ж, ты неплохо рисуешь, йок, – она вернула свиток, – но, я полагаю, что вы ищете не меч, а его владельца. Я права?
Крыса утвердительно кивнул.
– Следуйте за мной.
“Немудрено, – думал Рыба, – что она нас не боится. Если бы я жил рядом со Змеем, другие йоки тоже показались бы мне не особо опасными существами”.
Девушка неслышной походкой скользила по палой листве, покрывшей усыпанную хрящом35 дорожку. В саду среди яблонь пряталась беседка с коваными перильцами и витыми металлическими стойками, держащими навес. На столике, крытом чистой скатертью, стоял начищенный до блеска самовар, блюдо с горячими пирогами и один прибор. Видимо, нежданные гости помешали чаепитию.
Крыса и Рыба последовали приглашению сесть. Испуганная служанка принесла еще две чашки и спешно удалилась.
– Угощайтесь, – девушка налила себе чай.
– Ох уж, эти традиции. Разделив с человеком хлеб, ты не имеешь права причинить ему вред, – хмыкнул Крыса. – Мы пришли лишь поговорить со Змеем, тебе нечего нас бояться.
Девушка улыбнулась, глядя на них поверх блюдца, курящегося чайным паром.
– Я не боюсь тебя, Крыса. А вот твой Ученик боится. Кстати, его немота лишь остаточный изъян. Он мог бы болтать без умолку, если б кто-то позаботился его научить. Так о чем вы хотели со мной поговорить?
Рыба поперхнулся чаем и закашлялся, переводя взгляд с девушки на Учителя и обратно. Она в свою очередь глянула на него, и от этого взгляда молодой йок почувствовал легкое покалывание в пальцах. Крыса некоторое время созерцал пространство перед собой.
– Так значит, он все-таки сделал это!..
Золотые глаза на мгновение вспыхнули.
– Если мы думаем об одном… нелюде, то да, он сделал меня Змеей. Так что тебе от меня нужно?
– Ты должна помочь нам найти Лиса.
– Невозможно.
Чашка со звоном опустилась на блюдце. Крыса удивленно поднял бровь.
– Откуда такая уверенность?
– Три года назад я видела его в последний раз. И по сию пору не хочу видеть этого ублюдка. Не вам одним он портил жизнь.
– Ты знаешь, что он сделал?
– Мне известно лишь то, о чем он счел нужным мне поведать.
– И тебя не впечатлили его заслуги?
Змея неопределенно пожала плечами.
– В человеческом мире убийства происходят столь часто, что мужчина, отомстивший безумному отцу за свою мать и порешивший братьев, настойчиво идущих по следу – в порядке вещей. Некоторые даже находят оправдание такому поступку…
– Как ты сейчас?
– Я не оправдываю его, я просто…
– В человеческом мире все слишком сложно и запутанно из-за чрезмерной эмоциональности. Чувства не только позволяют людям называть себя людьми, но и вводят в заблуждение. Женщина в любви к преступнику прощает ему всех стариков и детей, что тот положил из-за жадности или из-за жажды убийства. И она люто ненавидит палача, лишающего его головы. Вот почему люди нас так… недолюбливают. Мы – палачи, рубящие головы маньякам и сребролюбцам. Мы не имеем права на ошибку, потому лишены эмоций и наделены способностью остро ощущать ложь. Мы не люди. Лис не человек. У нас нет души, но есть холодный рассудок и Кодекс. Ты читала Кодекс?
– Не имела такого удовольствия.
Змея слушала очень внимательно, но чем больше Крыса говорил, тем подозрительнее и холоднее становился ее взгляд. Еще до окончания разговора Рыба уже знал, что упросить ее помочь не удастся, как, впрочем, и заставить.
– Что ж, не удивлен. Лис мятежник, а мятежники всегда презирают законы, считая правыми лишь самих себя. Первая и самая основная глава Кодекса – запрет убивать своего соплеменника. “Не убей ближнего своего” говорит ваша религия, а наш закон добавляет: “иначе твои соплеменники оторвут тебе голову”, и сделают это не из побуждений к справедливой мести, а потому что должны. Нас мало. Очень трудно воспитать умелого бойца, об этом тебе скажет любой Учитель. Более того, очень трудно найти подходящее вместилище для духа, многие просто не выдерживают его пробуждения внутри своего тела. Мощь духа после долгого сна слишком велика. Даже печати не смиряют ее целиком. Лис же вдвойне нарушил основу основ нашего закона. Он не просто уничтожает свое племя, он открывает способ полного развоплощения духа, и пробует его на первом встречном сыне смерти.
Змея вздрогнула.
– Развоплощение?
Крыса улыбнулся, чувствуя интерес девушки. Он хорошо умел поучать, и это, как подозревал Рыба, ему даже нравилось.
– Когда убивают йока, погибает лишь его тело. Дух остается внутри и кто-то, будь то его соратник или оракул, извлекает его из вместилища, используя ритуальный кинжал. Если этого не происходит, зверь мирно спит в земле, ожидая своей участи. Но если умирает сам дух, то последствия будут слишком серьезными. Кем бы ни являлись эти существа, паразитирующие, как утверждают некоторые, на человечестве, издревле они были основой, осью нашего мира. Уничтожить духа – выпустить в ничто огромное количество силы. Это может серьезно нарушить равновесие.
– Равновесие уже однажды было нарушено, когда… кое-кто довел до безумия одного Великого. Лис не столь силен, но и он может натворить дел, если его разозлить. Как говорится, не трогай, не завоняет.
Это было грубо, особенно из уст такой молодой и красивой девушки, но Рыба был согласен. Вот только кто будет слушать немого неудачника?
– Лис уже натворил дел, за которые должен понести наказание. Убийства соплеменников и попытка развоплотить духа, воскрешение Змея…
– Значит, я тоже присутствую в вашем Кодексе?
Она невесело усмехнулась, сквозь прищур глядя на собеседника, и от этого ее взгляда у Рыбы по спине пробежал холодок. Опасный противник! Даже опаснее, чем Лис.
– Да, эта глава завершает Кодекс. Она запрещает каждому йоку предпринимать попытки пробуждения Великого, ну а если такое произойдет, то пробудивший несет полную ответственность за содеянное. Он должен быть наказан, и скидок на безумие никто не делает.
– И что ж, на меня тоже объявят охоту?
– Рано или поздно, если ты, конечно, будешь убегать. Змей слишком опасен для этого мира. Некоторые твердят, что он сохранил остатки былого разума, я же склонен думать, что это не разум, а безумие. Впрочем, эта мысль не только моя.
– Я, по-твоему, похожа на сумасшедшую?
– Ты молода, и я очень надеюсь, что разум твой останется чист до конца. Но, так или иначе, за тобой будут следить…
– И после подобной речи вы все еще думаете, что я стану вам помогать?
– Ты злишься? – Крыса отпил чай из блюдца. – Это потому лишь, что я сообщил тебе истинное положение дел? Но моей вины в том нет, я подчиняюсь Кодексу и здравому смыслу и очень надеюсь на то, что ты последуешь моему примеру… хотя бы относительно здравого смысла.
Змея некоторое время сверлила взглядом спокойного, как скала, Крысу, после чего смирила гнев и принялась задумчиво крошить пирог в тарелку.
“Не поможет, – нервничал Рыба, – она все равно не согласится. Может, не стоило так злить Великого Духа?”
– Что бы ты мне ни говорил, – Змея, наконец, прервала молчание, – как бы не увещевал, я все равно не смогу тебе помочь. Как, по-твоему, я его отыщу? Он ведь не пес, что откликается по первому зову, и не дурак, чтобы явиться на порог той, которая обещала при первой же встрече убить его.
“А ведь ей не хочется этого делать, не желает его крови”, – удивленно подумал Рыба.
– Мы не просим тебя… марать руки, – Крыса снисходительно хмыкнул, – лишь натянуть нить, указать место и придержать его некоторое время, вот и все.
– Что, прости, сделать?
Выражение глубокого изумления и непонимания было последним, что ожидал увидеть на ее лице Рыба, да и Крыса, судя по его растерянному лицу, был смущен не менее своего Ученика.
– Лис ничего не сказал тебе о нити? Хотя, чему я удивляюсь… У духов, между Старшим и Младшим существует незримая связь, очень крепкая и неразрывная, закрепленная печатью. Оба держателя нити весьма чувствительны к любым сигналам, поступающим с противоположенного конца. Некоторые, кто постарше, выработали даже своеобразный язык, при помощи которого могут общаться на расстоянии. Первые двадцать-тридцать лет поводок, как иногда называют связь Учителя, очень короток и не позволяет юному и глупому йоку бегать слишком далеко от своего наставника, так как чрезмерное натяжение нити сулит боль обеим сторонам. Лис долгое время околачивался вокруг Сатвы, где спокойно жила и ты, значит нить между вами мала. Ты сильна. Заставь зверя сидеть на месте, или укажи на карте его берлогу, и мы оставим тебя в покое.
Змея некоторое время пристально смотрела на Крысу, о чем-то размышляя, после чего уверенно произнесла:
– Невозможно.
– Почему? Ты не желаешь отделаться от безумца?
– Мне плевать на него… Я хочу сказать, между нами нет… нити.
– Вот здесь наступает моя очередь восклицать “невозможно!”
– Лис скорее всего следил за мной. Это в его характере. Но даже если и предположить, что связь существует, то она односторонняя, и я ничем не смогу вам помочь. Я не ощущаю Рыжего.
– Связь существует, – уверенно парировал Крыса. – Создавая себе Ученика, йок использует не только кинжал, но вливает часть себя, чтобы сдерживать духа до момента пробуждения. В паре нас накрепко связывает не только печать, но и сам акт рождения. Даже если связь односторонняя, ты должна чувствовать, что кто-то постоянно следует за тобой.
– Косматая собака тоже не ощущает репья, попавшего в хвост, пока заботливый хозяин не вычешет его оттуда, и уж тем более она не может приказать колючке отвалиться.
– Но ведь ты не косматая собака, тем более печать…
– На мне нет печати!
Крыса как-то странно дернул головой, и воцарилось молчание. Рыба, выпучив и без того огромные глаза, смотрел на девушку, не веря своим ушам. Нить, возрождение Великого, Лис – все это были мелочи в свете последней высказанной, повисшей в воздухе фразой. Невозможно выжить при пробуждении даже самого обычного духа, не имея печати. Сила, высвобождаемая при этом, способна взорвать гору, вызвать сильнейший океанский шторм, подобно урагану опустошить огромные территории. Что уж говорить о хрупком девичьем теле… Либо врала она, либо Лис соврал ей. Другого объяснения Рыба найти не мог.
Впервые за все время разговора Крыса повернулся к Ученику, ища ответ. Тот покачал головой. Змея говорила правду.
– Твой Учитель хорошо умеет лгать. Йок не может родиться без печати…
– Возможно, в самом начале печать была, но сейчас ее нет. Я могу видеть, я знаю, что печати делают с вами. Мне не нужна чужая смерть, чтобы продолжать жить. Я не убиваю и не испытываю вашей жажды… и не ношу печатей, что сосут из меня силы.
Она поднялась.
– Я думаю, наш разговор окончен. Вы знаете, где выход.
И она удалилась, так и не оглянувшись.
***
Олга захлопнула дверь своей горницы, тяжело оперлась на стол, заваленный бумагами, и вдруг одним бешеным движением смела все со столешницы.
– Негодяй! Ублюдок! Мерзавец!
Змея была в ярости. И одновременно страх терзал ее сердце, неистово колотившееся в груди. Она несколько раз пробежалась по комнате, грозно зыркнув на девку, что сунулась было на порог. Та, сдавленно пискнув, поспешно затворила дверь. Змея вынула свой меч из ножен и внезапно странное спокойствие охватило ее. Она присела на кровать, провела пальцами по выемке дола, по искусной гравировке, крепко, до скрипа кожаной оплетки, сжала рукоять и откинулась на подушку, уложив клинок на грудь вдоль тела. Тяжелый холодный металл придавал уверенности, смирял страсти.
Итак, что мы имеем? Рыжая сволочь прекрасно знал о каждом моем шаге, знал где, когда и как долго я жила, вольно или невольно следовал за мной, и, возможно, даже знал о том, что я в определенные моменты чувствую. Хотя… это вряд ли.
Далее, йоки. Мастер, древний, как дуб, похожий на мумифицированного канатоходца с крысиными повадками и бусинами-глазами, и Младший с ложной немотой, рыбьими зенками, кучей дырок в печати и, как следствие, с кучей страхов. Меньшой любит молчать, старшой – поучать.
Судя по словам Крысы, слухи со временем обросли подробностями, и вот все знают: Змей возродился, но никто не подразумевал, что он – женщина. Охотиться они за мной не собираются, но вот отсутствие печати на моем теле смутило этого старика. Значит, непорядок рано или поздно придут исправлять. О невинно убиенном оракуле йоки, похоже, ничего не слышали, иначе не забыли бы упомянуть. И еще, Крыса говорил о попытке развоплощения, значит, она не удалась, или Лиса грубо прервали. Вот какая сволочь, а! Ни про нить, ни про Кодекс ничего не сказал. Запугивал! Хотел, чтобы я оставалась рядом! Интересно, с чего это Рыбу так перекосило, когда я уходила.
Перед глазами всплыл образ парня, ставшего белее мела, когда он коснулся Олгиной руки. Ей даже на миг показалось, что тот чем-то подавился.
А, неважно!
Змея закрыла глаза и попыталась нащупать нить, о которой говорил Крыса, но ничего не почувствовала. Если связь действительно существует, то худо, наверное, пришлось Лису в эти три года. Поди он рад радешенек будет заставить меня побегать, для этого надо лишь заслать ко мне йоков или …
Она медленно поднялась на своем ложе.
– Или он захочет убрать все препятствия между им и мной!
Она вскочила с кровати и принялась шарить по комнате, беспорядочно скидывая вещи в сумку. Олга ни разу за три года не покидала брата. Ничего не происходило, кроме той глупой истории со сватовством, и она расслабилась. О, Творец всемогущий, что же я наделала! Лучше б уж совсем не возвращалась…
– Седлайте Плешку, – Змея звонко крикнула в открытое окно, второпях тщетно пытаясь всунуть ногу в штанину, – немедленно!
– Госпожа! – конюх остановил ее у самых ворот.
– Чего тебе? – унимая всполошенного коня, спросила Олга, раздосадованно глядя на парня.
– Эти двое… просили передать, что вечером зайдут продолжить разговор. Не уезжайте, госпожа!
– Не зайдут. А если все же явятся, пошли их к бесам, тебе они ничего не сделают, – и она всадила пятки в лошадиные бока.
Как бы ни был резв и прыток Плешка, даже он не мог выдержать бешеной многочасовой скачки без отдыха. Змея это прекрасно понимала, и потому, уняв огонь в груди, сделала небольшой привал у ручья, как только солнце, оросив горизонт багрянцем, упокоилось среди снежных вершин Хребта. Конь, благодарно ткнувшись мордой в плечо хозяйки, отошел к ручью напиться. Олга уселась под дуб, прислонившись спиной к теплой шершавой коре. За шесть часов они преодолели десятичасовой переход и осталось всего-то два десятка верст до Сатвы. Она вздохнула, прикрыв глаза, и открыла их, когда среди беспорядочных рваных облаков белой дугой мерцал ущербный месяц. Поблескивая оголенной сталью клинка, к замершей Олге приближался Крыса. Она уставилась на нелюдя пристальным взглядом, и неприятная ухмылка заскользила по ее губам. Крыса остановился, неуверенно глядя на замершего под деревом демона, ибо тени, рожденные ночью, до неузнаваемости исказили лицо прежде милой и красивой девушки. Чуть помедлив, йок спрятал меч в ножны. Змея расслабилась.
