Анна Кладова
Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея
Олга открыла глаза. Солнце перевалило за полдень и медленно сползало в кучерявые облака на горизонте. Она повернула голову и увидела Даримира. Он сидел, привалившись к дереву, жевал пирог и попутно расплетал спутанные сети. Заметив, что его любимая проснулась и смотрит на него, Златый улыбнулся, жестом предлагая ей поесть. Олга прислушалась к себе и отрицательно покачала головою, вновь откинувшись на траву. Дарим удивленно приподнял брови, пожал плечами и снова принялся за работу. Она молча наблюдала за ним. “До чего справный, слов не найти!” Надо же, даже будить не стал. Будто знал, что не требуется. Красивый. Только вот чем-то он стал на Лиса похож. Недаром же я его тогда в отражении с нелюдем спутала… Да нет! Глупость! Нет ничего общего. Только… нет, ничего! Совсем ничего. Вчера она вот так же наблюдала, как он ладит забор. Сидела себе на крыльце, сучила кудель и смотрела, как перекатываются мышцы под опаленной солнцем кожей. Потом подошла сзади, положила ладонь на плечо, тихо заговорила:
– Мне нужен мужчина – подмога мне и отец моим детям. Теперь ты станешь моим мужем.
И ушла в дом. Он тогда даже не обернулся. Замерев с молотком в руках, выслушал ее слова, более похожие на приказ, чем на просьбу, и, похоже, принял его без возражений и ответных требований. Бедняга! Олга ласково улыбнулась, глядя на сосредоточенного в работе Дарима. Прав был дед, действительно хороший человек.
Из-за деревьев тем временем донесся крик.
– Дядя Златый! Дядя Златый!
Чернявая девчонка, запыхавшись, остановилась подальше от Змеи, боязливо, но с некоторым любопытством поглядывая на нее, темными, как у матери, косыми глазенками.
– Мамка зовет! Амбар чистить надобно, сено завтра с лугов повезут.
Дарим кивнул, вопросительно поглядел на Олгу.
– Иди, – лениво махнув рукою, ответила она.
Ее слегка позабавило, что тот недовольно поджал губы, – не хотел оставлять ее одну, – но он понимал, кто она, и не стал настаивать. Олга перевернулась на спину. Ветер трепал выбившиеся из-под платка волосы, шелестел сухостоем, путался в ветвях, сгоняя желтеющую листву с деревьев. Что-то ведь она поняла, странствуя в недра своей родительницы. Что-то, что теперь ускользало из ее сознания, как ветер, напоенный пряным ароматом осени, сочился сквозь пальцы. Это знание осталось не в уме, в душе, и Олга впервые сознательно лишила себя разума, чтобы последовать за сердцем.
Сквозь шепот деревьев в объятиях ветра до ее слуха доносились крики голодных поморников и гулкое урчание ворочающегося с боку на бок моря. Птицы внесли в ее душу печаль, глаза увлажнились, и по щеке сползла одинокая слеза. Где-то на лугу, у речки, трубно мычала корова, в деревне блеяла коза, а у самого уха пискляво закружился наглый комар. Это было хорошо, и она улыбнулась. Потом на выпасе запела тонкоголосая жалейка, но быстро смолкла. Ее сменил голос:
Эх, люби меня,
Девка красная,
При тебе живой,
Без тебя тоска!
Олга поднялась, повинуясь необъяснимому желанию, стряхнула с подола труху и пошла в деревню. Даримир, ловко орудуя граблями, расчищал амбар от сора. Змея остановилась в проеме, опершись на скрипучую воротину рукою. Златый, – это имя ему действительно очень шло, – поднял на нее вопросительный взгляд. Она переступила через порог, закрыла дверь и сделала несколько шагов навстречу. Солома приятно шуршала под босыми пятками, приторно пахло подгнивающим сеном и солнцем, проникавшим сквозь небольшое окошко над входом. А еще был мужчина, муж, чуть горьковатый запах свежего пота, биение теплой крови, гонимой живым, смертным сердцем, золотистые волосы в ярких бликах от падающего на красивое и доброе лицо света, да голубые, почти прозрачные глаза, настороженный и в то же время любопытный взгляд. Змея распустила ворот рубахи, повела плечами, освобождаясь от одежды.
– Ты тоже думаешь, что я стала чересчур костлява?
Дарим судорожно дернул головою в отрицательном жесте, с трудом сглатывая пересохшей гортанью. Змея медленно приблизилась к нему, снимая платок и вынимая тонкие закрепы из стянутого узла. Водопад шелковых струй окатил ее плечи темной волною. Расправив волосы рукою, она провела ладонью по его щеке, груди, коснулась запястья.
– Брось, – и он разжал пальцы, с силой сдавливающие черен граблей. – Вчера я сделала тебя своим мужем. Сегодня… сейчас ты станешь моим мужчиной.
Она развязала пояс его порток, сбрасывая ненужную более одежду, обвила шею руками и страстно впилась в его губы, как некогда Учитель, ослабнув до крайности, требовательно припадал к ее силе. Даримир некоторое время осознавал происходившее, пока, наконец, мужское естество не взяло верх над его страхом неопытного мальчишки, и страсть, долго и сурово сдерживаемая, не хлынула наружу. И Змея стонала под его поцелуями, ликуя до слез, что все сделала верно. Именно это и было необходимо ее плоду – живая, полная света и солнца сила, безумная и радостная, чистая и земная, человеческая энергия. Она не просто очистила и омыла ее своим огнем, она подарила полноценную жизнь ее детям.
Сумерки окутали деревню. Даримир вновь и вновь брал ее, сильный, горячий, любящий, будто не иссякал его источник, до тех пор, пока Змея, уставшая, не отстранила его. И он повиновался безоговорочно.
Шептуну было доступно много больше, чем казалось на первый взгляд. Это удивляло и настораживало. Хотя, кому известно, откуда эти существа берут свою мудрость.
Змея уткнулась лицом в широкую, покрытую бисеринками пота грудь. Даримир приобнял ее за плечи, нежно и нетребовательно, и она услышала в своей голове тихий приятный голос – его голос:
“Спасибо, Ольга. Любимая”.
Она улыбнулась сквозь сон. Никогда еще он не называл ее по имени.
***
Сутки. Да, именно сутки прошли, не более. Она повернула голову, убирая с лица налипшие пряди. Клеть была пуста, как и ожидалось, – солнце совсем недавно преодолело зенит. Она повела рукою, благодушно глядя в оконце сквозь растопыренные пальцы. Легкая улыбка скользнула по пухлым губам, скатилась в порозовевшие и округлившиеся щеки, тяжесть в теле ушла, ее сменили сила и былая ловкость движений. Змея свободно соскользнула с лежанки, потянулась всем телом и, почувствовав острый приступ голода, принялась за обед. Каша со шкварками показалась ей божественно вкусной, а печеная в сметане рыба была выше всяких похвал. Вдруг громкий пронзительный крик за спиною прервал ее радостное столование. Олга закашлялась. На окне, чуть склонив голову набок и раззявя клюв, восседал огромный встрепанный поморник. Ему было явно неудобно на узком подоконнике, перепончатые лапы не умели цепляться за выступы, и чайка с трудом удерживала равновесие при помощи крыльев, а заметив, что на нее обратили внимание, разразилась недовольным скрежетом, как бы говоря: я, конечно, терпеливая птица, но всякому терпенью когда-нибудь приходит конец, так что скорее сними с меня эту удавку, и расстанемся по-хорошему. Олга, зажав в руке рыбий хвост и, как нож, выставив его перед собою, аккуратно приблизилась к клокочущему вулкану негодования и медленно сняла с шеи птицы обвязанное бечевкой послание. Чайка выхватила из ее руки поживу, проглотила и, проскрежетав что-то явно нелестное, улетела прочь. Олга удивленно почесала кончик носа и развернула письмо. Кривыми буквами со множеством ошибок в записке значилось следующее:
“Твоя семья жива. Пока. Если хочешь видеть их в добром здравии, немедленно приезжай на Синие скалы в деревню на северном мысу и помоги мне убраться из их дома. Учитель”.
***
Дарим залатал и как следует просмолил старый ялик, доставшийся ему от Лиса. Довольный своей работой и с чувством выполненного долга он вернулся домой, где и застал Олгу в том виде, в каком уж точно не ожидал ее увидеть. Шесть дней с момента ее пробуждения тюки, собранные нелюдем в лодку, спокойно почивали в дальнем углу комнаты, теперь же все их содержимое было разбросано по полу, создавая невообразимый хаос, посреди которого восседала его жена в такарских шароварах, подпоясанная широким мужским ремнем и при оружии.
Завидев Дарима, Олга сказала, как отрезала:
– Мы уходим. Срочно. Собирайся.
Лис, решив покинуть их, действительно остался гол, как сокол. Все его вещи, вплоть до боевой амуниции и смены белья, были спущены в ялик. Покопавшись, Олга достала со дна маленькую шкатулку. Непарная серьга – серебряная скань с изумрудами, просмоленный сверток с ее предсмертными мыслями и ритуальный клинок, который также принадлежал ей – нелюдь оказался не просто гадом, а гадом ностальгирующим. Змея некоторое время держала маленький кинжал в руке, затем убрала все обратно.
– Надеюсь, до этого не дойдет, – тихо пробормотала она, и обернулась к Дариму, – попрощайся с хозяйкой дома… Я? Я найду другой способ сказать ей “спасибо”. Ступай, – и принялась укладывать вещи.
Оставив тюки в распоряжении Даримира, Змея вздела на свои плечи лишь запеленатый от чужих глаз меч и сумку с порошками, зельями да записями. Во дворе было пусто, только косоглазая малявка – единственная девчонка среди детишек вдовы – мела палую листву и прочий сор. Завидев Олгу, она не испугалась, но удивилась слишком грозному и непривычному ее виду. Змея дошла до калитки и остановилась в раздумье, положив пальцы в перстнях на гладкую от постоянных касаний доску. Потом обернулась и поманила девочку к себе. Та неуверенно, бочком, но все же приблизилась, глядя на грозную тетку. Змея откинула с лица шелковый наличник, склонилась над девочкой и легонько стукнула ее чуть выше скулы.
– Вот так-то, пожалуй, будет лучше, – она улыбнулась, снимая золотое кольцо с россыпью мелких сапфиров, собранных в причудливый узор. – Вот, держи. Будет тебе приданое и благословение от Великого Змея. Только мамке не говори, покуда не исполнится тебе пятнадцать годков. Бывай, маленькая.
Открыв калитку, Олга в последний раз поймала изумленный и напуганный взгляд уже прямо смотрящих глаз и, завесив лицо, пошла вниз по улице.
Долг был уплачен сполна.
***
Тишина Синих Скал завораживала и настораживала одновременнно. Туман белесым маревом сочился вдоль улиц, скрадывал звуки спящего городка, и, воровато чураясь восходящего солнца, отползал в низину, к морю. Олга отошла от окна и поморщилась, вдыхая неприятный запах грязной комнаты захудалой гостиницы. Другой в этом разбойничьем притоне не нашлось. Разметавшись на широкой кровати, крепко спал Даримир. Змея присела рядом, накрыла грудь покрывалом, смахнула с лица волосы, что были в разы белее застиранных простыней. Вчера он, бедолага, бегая по ее поручениям, сбил ноги и кулаки. Сама же она сидела безвылазно в тесной, провонявшей клопами и плесенью комнатушке, и изучала карту Безграничных вод, не решаясь высунуть за порог и носа. На пристани по прибытии она видела Медведя с собратьями, и было это очень плохо. Свежи еще были воспоминания о недавних событиях, и страхи, сопровождавшие их. Что он здесь делал, она, кажется, догадывалась, но легче от этого не становилось.
Олга вновь подошла к окну, вглядываясь в рассветный полумрак. Городок, что сейчас казался тихим и мирным, на деле был центральной гаванью для всех пиратских судов Безграничных вод. Все отбросы, изгои и изверги стекались сюда с целью сбыть награбленное добро, прогулять полученное золото, пополнить запасы, залатать раны и много еще такого, о чем Олга предпочитала не думать. Зато дела с этими людьми оказалось вести очень выгодно, хоть и опасно. За Даримира она не сильно беспокоилась, хоть того и пытались удавить пару раз в проулке, и кто-то все же пырнул ножом, оцарапав руку. Шептун отлично умел уклоняться от ударов, это Змея уразумела, наблюдая его поединок с Лисом, и, как выяснилось, дрался он не хуже, что показал, когда они мирно ужинали в общем зале, где какой-то пьяный тюрбан, скаля золотые зубы, попытался ухватить Олгу пониже спины. Хорошая была потасовка! Змею она, по крайней мере, позабавила, отвлекая от тяжелых мыслей, и польстила ее женскому самолюбию, когда Дарим, полыхая праведным гневом, вышвырнул нерадивого ухажера в окно.
Теперь ее муж спал, крепко, как и добрая часть города. Она некоторое время наблюдала за его мерным дыханием, почесывая в нерешительности кончик носа, затем тихонько потрясла шептуна за плечо и в ужасе прянула прочь от черных, словно две спелые сливы, глаз. Дарим сморгнул и вновь стал прежним, но Олге хватило этого мгновения, и теперь ее разум, сбиваясь, гнал одну мысль за другой с необыкновенной скоростью. Это не мог быть он, прикрыв глаза, думала она, не мог! Он же не убийца! Да и откуда ему было знать, как убивать йоков? Правильно, это умеет только Лис, которого научил Альба. Но Дарим жил рядом с оракулом целый год, откуда тебе известно, что этот засранец смог передать шептуну. Ты хочешь сказать, что этот ублюдок науськал парня на Сокола? Кто знает, а может шептун из ревности сам кинулся на нелюдя. А может и тот, кто живет в нем… Олгу замутило. Дарим был уже рядом, обеспокоенно теребил ее за плечи, пытаясь заглянуть в глаза, но она отворачивалась, пряча навернувшиеся слезы.
“Да что произошло!”
– Это ты… – она сглотнула, – ты убил Сокола?
Даримир нахмурился, поискал на столе дощечку с мелком и, начертав, протянул Змее.
“Лис тоже так говорил, но я не помню этого. Сокол был тебе дорог?”
– Да, – Олга не выдержала и завыла в голос. Этот несчастный, он ничего не знал. Не мог знать! Откуда? Но боль от этого не унималась. Дарим вновь протянул ей дощечку.
“Я хорошо научился сдерживать себя. Ты уверена, что это был я?”
– Я… я не знаю.
Шептун понуро склонил голову, опершись на стол.
“Он – отец?”
– Да, – она уже начинала успокаиваться. Даримир побелел, нервно закусив губу, прошелся по тесной каморке и снова кинулся к писалу.
“А если это действительно был я? Что тогда? Ты меня возненавидишь, как Лиса?”
Она покачала головою, сил отвечать не было, тем более что сейчас она не была уверена в ответе.
– Ты знаешь, чей ты шептун?
Он внимательно посмотрел на нее.
“По-моему, ты сама уже догадалась”.
Она сжалась, как будто ее ударили по лицу: сильно, больно и обидно.
– Что в тебе от него? – скрежет мелка. – “Память”. – И ты имеешь к ней доступ? – “Только в определенных состояниях”. – Что ты знаешь о нем? – “Я изредка вижу его мать. И отца”. – Это все? – “Этого достаточно, чтобы понять некоторые его поступки”. – Ты недоговариваешь! – она с ожесточением оттолкнула протянутую руку. – Говори все, что знаешь. Я заслужила!
Дарим тяжело вздохнул. Видимо, он знал, что этот разговор рано или поздно состоится, но все равно ему было страшно. Мелок сухо застучал по гладкой доске, вырисовывая мысли:
“Память не принадлежит мне. Если я попытаюсь вскрыть ее, то она заполнит меня и, возможно, раздавит. Я снова сойду с ума. Мне запрещено касаться затвора”.
– Кем? Альбой? Этим мерзким лгунишкой и потворщиком своему брату?
“Ты слишком предвзято судишь. Прости меня, но я ничего не могу сказать тебе. Это чужая тайна”.
– А ты слишком доверчив! Убери от меня свои руки. Я очень злюсь на тебя. Почему? Потому что ты, как Лис. Все что-то скрывают, но хотят, чтобы я была честна с ними. Никто не говорит мне всей правды.
Он все же поймал ее в свои объятия, заглянул в глаза.
“А ты уверена, что сможешь здраво оценить истину?”
Она оттолкнула его, отвернулась, тяжело дыша. Он был прав, все они были правы, лишь она одна невменяема и узколоба из-за своей ненависти. Конечно, что бы Дарим ни говорил о Лисе, как бы не оправдывал его, в ее глазах нелюдь навсегда останется самым последним ублюдком из всех, рожденных на земле. Потому что есть такое свойство у человеческой памяти: особо отмечать лишь плохое, отбрасывая хорошее. И потому что нет прощения тем мерзостным поступкам, что он совершил с ней и при ней. А раз знание сейчас ничего не изменит, лишь усилит боль и неприятие, то зачем оно нужно? Правильно, незачем, только ради праздного любопытства.
– Ты прав, – сухо проговорила она, – не смогу. Собирайся, нам пора ехать.
***
Северный мыс был совсем близко от бухты Синих скал, часа полтора ходу. Там, как сказывал трактирщик, жил ремесленный люд. Даже в таком месте требовались мастера, думала Олга, хмуро глядя на разбитую дорогу. Конь – старый, отбегавший свое мерин – храпел под нею, в страхе кося мутным глазом на необычного седока. Даримова кобыла, понурая, как и наездник, шла тихо, безропотно повинуясь своей судьбе под чуть вздрагивающими поводьями – шептун, нахохлившись в седле, как кур на насесте, ушел в себя и, похоже, не видел ничего, кроме лошадиной холки. Спустя время, когда солнце, поднявшись над горизонтом, постепенно разогнало промозглую сырость, Олга придержала коня на изгибе дороги, где та давала отросток-тропку в чащу, что скрывала под сенью своею старую избенку. Деревня, Змея чуяла это, лежала чуть выше, здесь же, особняком, скорее всего жил местный знахарь или шаман, что в общем-то было одно и то же. Она соскочила на землю, всучила вожжи очнувшемуся Дариму и зашагала к дому. Точно не понимая, что именно движет ею, она все же отворила калитку, окликая хозяев.
– Эй, есть кто дома?
В будке зашевелилась огромная псина, заурчала недовольно, высунув лохматую слюнявую морду, да так и улеглась, следя за гостьей умными усталыми глазами. Олга не обратила на собаку особого внимания.
– Эй, хозяин.
В окне мелькнуло чье-то лицо и голос, знакомый и не слишком приятный, позвал ее в дом:
– Входите.
Олга переступила порог и попала в обширные темные сенцы, устроенные как торговая лавка. За столом, склонившись над бурлящей в колбе жидкостью, сидел человек.
– Извини, сударыня, но знахарь в отъезде. Я сам гость, так что не обессудь – помочь ничем не смогу.
Он не узнал ее, чье лицо почти полностью скрывал узорчатый шелк наличника, зато она сразу же признала его. Белослав, каменский воеводич, мало изменился за полтора прошедших года. Седая голова, уродливые шрамы, дурной, неприветливый нрав, вот только… откуда столько тоски?
– Белян.
Он повернул к ней безучастное лицо с холодными серыми глазами. Пустой, безжизненный взгляд. Еще хуже чем раньше.
– Кто ты, что знаешь мое имя?
Она откинула с лица покрывало и подошла ближе. Княжий Ловчий сначала сощурил воспаленные от долгой работы глаза, вглядываясь, а потом выпучился удивленно и испуганно.
– Ольга! – он не сказал – выдохнул имя, пораженный неожиданной встречей, и смолк. Чего он боится?
– Что ты тут делаешь, позволь узнать? Хотя… – она принюхалась, улавливая горький запах полыни, курящийся над ретортой, – и так ясно. Значит, не смог бросить ты этого дела? Все гоняешься за… призраком?
Белян безрадостно хмыкнул.
– Бросил бы, да не позволено.
– Кем? Князем? С каких это пор князь стал тебе указом?
– С тех самых, как я сделался единственным, знающим формулу этого треклятого зелья.
– Интересно, – она внимательно вгляделась в … нет, не лицо – маску. – И как же это так случилось?
– А вот так, – Белян с силою оттолкнулся от стола, кресло под ним заскрежетало, оказавшись тележкой, и Олга с ужасом воззрилась на ноги воеводича, точнее то, что от них осталось – жалкие культи до колен.
– Как?
Белослав тяжело вздохнул и принялся излагать.
Через полмесяца после ее исчезновения из столицы на княжеский архив был совершен налет. Кто-то похитил все документы, связанные с зельем, задушил переписчиков и архивариуса – всех, кто хоть раз прикасался к бумагам и мог запомнить, что в них значилось. Спустя неделю такарского посла по пути домой прирезали в его же постели, вместе со всей командой ладьи, когда та пересекала линию реки Гюрзы, то есть условную водную границу. Политических причин на то не было, переговоры кончились мирно. Еще две недели спустя трагически погиб единственный брат князя, выпав, якобы во хмелю, из окна и сломав себе шею. И опять никого, никаких следов. Но вот когда убийца покусился на святая святых – Кимчанский монастырь – порешив пятерых послушников и нескольких ученых-травников, что работали на его территории, тут-то его и опознали.
– Сынишка одного моего старого друга, Велидара, того самого, что это зелье разведал первым, признал в убийце нашего общего знакомого, – тихо и как-то отрешенно повествовал Белослав. – Нелюдь вручил несчастному мальчишке голову его собственного отца и просил передать, что всякого, кто попытается варить дурман, постигнет та же участь. После этой выходки Владимир, конечно, взъярился не на шутку и потребовал объяснений от главы клана Княжьего острова. Тот назвал убийцу Предателем и сказал, что давно сам ловит этого скота, за какие-то внутриклановые нарушения, хотя, по-моему, йок был благодарен чернявому за эту его проделку. После этого князь объявил охоту на нелюдя и позвал меня. А я на тот момент возгорелся сильно. Былая страсть во мне пробудилась, да с такой силой, что раньше не случалась. Сидел я, значит, и ждал, когда же Учитель ко мне явится. Меч вострил, думал сразиться в честном поединке. А он, как вор, пролез ко мне ночью, с постели супружеской поднял, в одних портках на пол бросил, да портки-то и укоротил. Уж не знаю, почему он мне жизнь сохранил, вот только пообещал, что коли за старое возьмусь, он мне руки повыдергает, а болтать буду, так и языка лишит. А перед этим отца да жену в могилу уложит.
– Так что ж ты творишь тогда? – воскликнул Олга, не веря собственным ушам. – Жену не любишь, отца пожалей!
Бледное лицо воина исказила страшная безумная ухмылка, более похожая на оскал мертвеца.
– Некого жалеть больше. Полгода, как умер отец. А жена ушла. Впрочем, я ее не сужу.
Змея поджала губы, хмурясь.
– Свел-таки Илью в могилу.
Белослав, буйный и несдержанный в речах мужчина, ничего не ответил на этот жесткий выпад.
– Значит вот ты как решил… с жизнью покончить.
Ловчий, вскинув седую голову, засмеялся недобрым смехом.
– Покончить? Нет. Разве что с его жизнью.
– Думаешь, осилит твоя Стая Учителя? – недоверчиво спросила Змея.
– Оо, не сомневаюсь! – речь его стала увлеченной, глаза полыхали нездоровым огнем, губы подрагивали. – Я так долго ждал такого идеального случая для мести. И вот оно! Два месяца назад этого гада нашли в лодке, полумертвого. Какие-то сердобольные людишки подобрали его, выхаживали. Это такую-то мерзость в дом принесли, уму непостижимо! Я, как только узнал от Нюхача про этот след, сразу сюда двинулся. Теперь настал мой черед выдернуть его из постели. Мои воины – лучшие. А если и они не справятся, то им подсобят враги их, что в этой охоте вышли друзьями – пресловутые “сыны смерти”, волки стада человеческого.
Он вдруг осекся, с удивлением глядя в окаменевшее лицо своего бывшего наставника, потом понимающая улыбка покривила его губы.
– А ты что тут делаешь? Может, сама придушить его хочешь? Или вдруг вызволять его приехала? Только вот поздно спохватилась. Стая еще на рассвете в деревню выдвинулась.
Последние слова он уже кричал в спину убегающей Олге, в чьей голове еще выли взбудораженные голоса: “Умер! Ушел! Исчез! Убит! Кто? Кем? Не важно! Не важно! Не важно! Теперь все иначе. Убийца! Чужой! Зачем? Проклятье! Горе! Плохо! Плохо! Плохо…” Кто на этот раз? Добежав до развилки, она вырвала из рук опешившего Дарима вожжи, и, взлетев в седло, понеслась в деревню, кинув мужу:
– Останься с братом.
Конь, что, несмотря на старость лет, без всякого понукания мчал вровень с ветром, видимо, чуя настрой седока, долетел до деревенской заставы в считанные минуты, умерив шаг, прошел еще несколько дворов и остановился, всхрапывая и приплясывая на месте от страха. Умный мерин не желал идти дальше, и Олга, кажется, понимала, почему. Она сошла на землю и побрела вдоль улицы, чувствуя на себе прикосновения испуганных взглядов людей из-за приоткрытых ставен. Тишина стояла кладбищенская, даже собаки попрятались и не решались подать голос. Ворота одного дома были гостеприимно распахнуты, и Олга вошла, надеясь не увидеть то, что увидела. Двор, широкий и богатый, был усеян трупами. Человек десять-пятнадцать, все мужчины: здоровые, крепкие, сильные и… мертвые. Кровь хлюпала под ногами, когда она перешагивала отрубленные ноги, руки, головы. Мясо! Настоящая скотобойня! Она остановилась, зажав рот ладонью. Короткая с проседью шевелюра, печальные карие глаза, отражавшие небо – Барсук. Змея наклонилась, дрожащими пальцами опустив веки добродушного воина, если так можно сказать о йоке, огляделась в поисках тела, что еще недавно носило эту голову, и увидела их. Двое мужчин, не молодых, но и не старых, стояли у ворот и совершенно равнодушно наблюдали за нею, точно ждали, когда она закончит, освободив им место. Белые, будто прозрачные тела их в легких одеждах были совершенно нереальны, да и двигались они так, словно плывут по течению воздуха, а не ступают по земле. Точно призраки, белые в белом, эта жуткая пара устремилась навстречу попятившейся Олге, а вокруг них клубилось чуть видимое марево света. Творец всемогущий, да что же это! Неужели я опоздала? Но ведь они могли уйти, спрятаться? Ведь они ни при чем! Ведь… о Бог мой! Милад, бездыханный, напичканный арбалетными болтами, как игольница иглами, лежал ничком у самых дверей в луже собственной крови. Он был уже мертв, как и маленькая девочка, которую он прижимал к груди. Дочка! Олгу начало мутить. Дальше – хуже: в просторных сенях, раскинув руки, лежал разрубленный поперек живота Ждан, за ним Милёна – на сносях и с перерезанным горлом, и рядом, тяжело опершись о стену, сидел обезглавленный Кабан. Щетинистая, вечно небритая рожа его удивленно скалилась в потолок. Чему так дивился йок перед своей смертью, было неясно. То ли тому, что женщина, которую он по ошибке принял за Змею, ею не оказалась, то ли тому, что хлипкий мужичонка полез поперек его ножа защищать, как думал Клыкач, Великого Духа. Олга ступила в следующую комнату, потом в следующую и так далее, прикрывая лицо рукавом: в нос набивался тошнотворный запах выпущенных кишок и крови. Она сама не знала, чего искала в мешанине тел. Живых? Вряд ли кто-то мог уцелеть в этой бойне. Лиса? Его она не надеялась найти, решив про себя, что он сбежал, как только избавился от тех, кто смог бы догнать его. Так что же заставляло Змею делать очередной шаг? Она прислушалась к себе и нашла только один ответ, показавшийся ей правдивым из-за сильного чувства неприятия, что он вызвал. Она жадно искала подтверждений своему мнению об Учителе, о том, какой он безжалостный мерзавец, искала в каждой мелочи, и находила. Ум строил все новые и новые представления о его подлости, подкрепляя ее пошатнувшуюся ненависть. Давал ей обоснованное, логически выверенное право обвинять нелюдя во всех своих несчастьях, и особенно в том, что втянул в их распри ее род. “Он лишь твоя боль, твое проклятие”. Ха, матушка-Ара, ты все-таки ошиблась! И вот теперь она медленно бродила по дому и смотрела на дело рук своего Учителя. И внешняя холодность крыла в себе боль и скорбь, боль и слезы, боль и жажду, боль и ненависть.
Олга уже один раз потеряла их всех: брата, сестру, племянников – оплакала их смерть, приняла горе и страх одиночества. Терять семью второй раз было не так страшно, но все же очень мучительно, и хотя сердце ее сковывало безразличие и нечувствительность оглушенного, под ключицей набухал, пульсируя, нарыв, готовый вот-вот прорваться.
Стон был чуть слышен, но в этом царстве мертвых даже стук чужого сердца привлек бы внимание Змеи. У порога она перешагнула через кучу того, что раньше было людьми, бросилась к раненому, но на полпути остановилась, со звуком вдохнув вырвавшийся возглас. Лиса будто бы разделывал на отбивные умелый мясник – на теле Рыжего не осталось ни одного живого места: при каждом вздохе из дыры в боку сочилась кровь, правая рука болталась на сухожилиях, из груди, плеча, шеи, торчали арбалетные болты, они-то и удерживали его в сидячем положении, пригвожденным к стене, живот был вспорот, и темные внутренности вывалились бы из чрева, если бы хозяин не зажал рану сохранившейся рукою. Нос смят в кашу, как и губы, рассеченные ударом не то палицы, не то кулака в железной перчатке. И воздух вокруг был напоен холодным, снявшимся с металла запахом полыни. Смотреть, как это шевелится, пытаясь разлепить оплывшие веки, и что-то произнести, даже Змее было невмоготу, и она крепко зажмурилась, прогоняя приступ дурноты.
– Они там, в чулане, – голос был хриплый, слова неразборчивы, но Олга последовала указанию и полезла в чулан, споткнувшись о чьи-то вещи. В воздух взмыла туча серебристой пыли. Медведь, мелькнула мысль и пропала, вытесненная чувством безумного счастья, замешанном на радости, боли, тоске, злобе, торжестве, любви, недоверии и… разочаровании. В темнушке, крепко прижимая к себе тело маленького мальчика, сидел Итил, уже не сопливый младень шести лет от роду, каким она его помнила, а сильный, кряжистый, как дед Тихомир, парень. Лицо его было разбито в кровь, руки оцарапаны, глаза смотрели прямо перед собою, на внешнее он не реагировал. Олга вытащила племянника из чулана, не без труда развела руки, вынимая из окаменевших объятий тело придушенного мальчика, привела того в чувства, и маленький заплакал. Итил вздрогнул и медленно повернул голову на крик. В дверях показался Даримир, одуревшими от увиденного глазами воззрился на жену, потом нахмурился, заметив Лиса.
– Забери ребенка, – холодно и сухо произнесла Змея, вручая малютку шептуну, а сама повела Итила следом, но в сенях путь ей заступила тощая беловолосая девочка. Альба, как и те двое снаружи, была полупрозрачна, что было особенно хорошо видно из темного помещения на фоне распахнутых дверей.
– Помоги ему, – на слишком серьезном и сосредоточенном лице решимость мешалась с горечью. Змея медленно, точно завороженная, покачала головою, не сводя с Альбы взгляда.
– Помоги ему.
– Не хочу.
– Помоги ему, пожалуйста.
– Не могу, – голос Олги начал чуть слышно вибрировать, выдавая, сколь близко она была к истерике. Оракул закусила губку, морщась, как от боли.
– Тогда… – девочка протянула ей серебряный кинжал, – тогда позволь ему умереть достойно. Он ведь спас мальчиков.
Змея молча взяла из призрачных, почти неосязаемых рук легкий, но слишком материальный клинок и вернулась к Лису. Отцепив его от стены и уложив на пол, она замерла в нерешительности, окунувшись в поток сумбурных мыслей. Картина произошедшего становилась ясна, но слишком нереальна. Лис не тронул ее семью тогда, но каким-то образом заставил уйти, оставив ее в неведении. Возможно, выдумал какую-то жуткую историю или еще что-то в этом роде. Его сильно потрепали на Княжьем острове, и волею судьбы он попал в руки единственных в мире людей, которые способны были проявить к нему сочувствие и принять в свой дом, где Предателя по свежим следам и обнаружили как йоки, так и Ловчие. Зная характер нелюдя, Олга не могла поверить, что он, раненый, бросился защищать ее семью, запер сопротивлявшегося мальчишку в темнушку, всучив ему брата, чтобы Итил сидел тихо, оберегая его жизнь. Это была какая-то шутка! Это рушило все ее умозаключения. Разум не принимал, и сердце было в смятении. Змея глядела на Лиса и ничего не чувствовала. Ни жалости, ни глумливой радости при виде ее насильника в таком ужасном состоянии, ни злобы, ни ненависти – ничего, и это было похоже на сумасшествие. Она находилась в положение маленькой, совершенно голой и беззащитной девочки в лесу, полном волков.
