Анна Кладова
Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея
– Врет, поди! Разве жмыри оборачиваются в зверей-то?
– А, черт их разберет, нечистиков проклятых.
– Может, то оборотень был?
– Чур меня, бабоньки, чур! – выпучив глаза, крестилась рассказчица.
– Дуры вы, бабы, – сплюнул дедок, вставая со скамьи, – не тех чураетесь. По-моему, так жмыри страшнее. Они-то точно существуют!
Дельно говоришь, дед, в самую точку! Олга обогнула колодец в центре площади и направилась к мельнице.
Каждый раз, проходя мимо дома погорельцев, она невольно замедляла шаг, заглядывая через плетень. Голодное пламя отъело приличный кусок у некогда богатого хозяйства старосты. Тучные буренки сиротливо жались под наспех сооруженным навесом, пара кур, видимо, совсем недавно купленных, бродила по грязному двору, драный петух с опаленным хвостом ковырялся в навозе, выискивая семена. Огромная псина лениво наблюдала за выводком поросят, копошащихся вокруг матки, лежащей в огромной грязевой луже, видимо в том, что осталось от стойла. Интересно, они свиней в доме держат? Вся правая часть дома напоминала недогоревшую головешку. Крыша в том месте совсем провалилась, своим неприглядным видом в очередной раз наводя Олгу на мысль, что кто-то бросил на соломенную кровлю факел.
Во дворе было тихо. Ребятишки, те самые, что ехали на одной телеге со Змеей, мастерили силки. Девочка улыбалась, поминутно оглядываясь за спину и демонстрируя невидимому наблюдателю свой труд. Олга пригляделась повнимательнее и заметила то, что предпочла бы не видеть. В тени развесистого клена сидел живой мертвец, иначе и не назовешь. Покрытое загрубевшей коркой тело было перевязано снизу доверху застиранными до желтизны бинтами, открыты были лишь несколько участков буро-красной кожи. В нос сразу же ударил неприятный запах гноя и разложения. А я-то думала, чем это здесь так воняет! Олга только настроилась осмотреть парня своим змеиным зрением, как из дома вылетела всклокоченная баба с выбивающимися из-под платка седеющими прядями нечесаных волос.
– Что уставилась?! Чужого горя не видала!?
Следом за женщиной из дома выбежала девушка, лицо которой наполовину было скрыто повязкой.
– А ну пошла вон, коза драная! Нечего глазеть!
– Потише, хозяйка, я тебе ничего плохого не сделала. Что ж ты меня бранишь, на чем свет стоит?
Хозяйка подбежала к самому плетню, вооруженная мокрой тряпкой, и Олга наконец-то смогла рассмотреть ее измученное и совершенно безумное лицо.
– А то и браню, чтоб не шлялись тут всякие, да не заглядывали в чужой двор.
– Ну, если сыну твоему помощь не нужна, я могу и уйти…
И она сделала резкий шаг назад, увернувшись от мелькнувшей в опасной близости от ее лица мокрой ветоши.
– Помощь? Да ты никак дура! Лучшие лекаря из города приезжали, и те не помогли! А ты что сделаешь, поколдуешь-поворожишь?! Или, может, ты посланец Божий?! Чудеса творить умеешь?!
– Все возможно, – холодно произнесла Змея, уходя прочь от оскорбительницы. Сумасшедшая тетка, брызжа слюной, вывела ее из себя так, как это редко удавалось сделать даже Лису. Что ж они за люди такие, что йоков совсем не боятся! Возмущение так и клокотало в груди, не находя выхода. Никакого уважения к сильным мира сего! Это что ж такое выходит, а! Проклятый мерзавец! Рыжий гад! Грязный лгун! Что ж ты мне врал тогда про чудовище, которым только детей пугать, а! Даже дети меня не страшатся, еще и издеваются! Им смешно, тетка с мечом! Ха-ха-ха! А этот, рыжий, Прохор! Если бы я ему пальцем в рожу не ткнула, да зубы не оскалила, он бы меня в жизнь не испугался! О, Творец всемогущий, это еще кто?!
В своем негодовании Олга даже не заметила, как свернула не на ту тропку и вышла на берег реки. Здесь к воде вели вырубленные в глине и укрепленные деревянными досками ступени. С обрыва, густо поросшего облепихой и полынью, открывался хороший обзор на стремнину, где женщины полоскали белье. Сейчас, в вечернем сумраке, вряд ли кто-то обратил бы внимание на одинокую фигуру полуголого человека, сидящего на мостках и выжимающего мокрую рубаху. Но Змея обладала слишком хорошим зрением, чтобы отвернуться и уйти. А еще она отчетливо чувствовала его запах, доносимый слабым ветерком. Запах свежей крови. Еще более сильный и пугающий, чем у Лиса.
Нелюдь был мужчиной средних лет, с длинными, до плеч, ухоженными волосами серебристо-серого цвета, как шкура холеного волка. Вдоль позвоночника тонкой полоской, сужающейся к крестцу, росла шерсть той же масти. Он был выше Лиса и шире в плечах, но, несмотря на больший вес, двигался плавно и с той же легкостью. Крученые мышцы торса были подобны мускулатуре Рыжего, только ноги слегка выгибались назад. Когда нелюдь повернулся, Олга смогла разглядеть его лицо, и ее поразило, сколь неподвижны черты высокомерного спокойствия на нем. Все оттого, что ему чуждо проявление каких бы то ни было чувств, кроме этого высокомерного спокойствия. По спине пробежал холодок от одной мысли, что этот не-человек ест, пьет и убивает с одним и тем же выражением на лице. Это было не просто страшно, но еще и противно до спазма в желудке. Интересно, если он был тогда в гостинице, как Марфа догадалась, что он раздражен?
Он и вправду был похож на своего зверя. Немудрено, что воображение девчонки обратило его в огромного волка, который исчез, как по волшебству. Нелюдь действительно выглядел устрашающе, но его лицо нельзя было назвать лишенным привлекательности. Короткая серебристая бородка красила широкоскулого Волка. Глаза, обведенные густыми черными ресницами, выглядели бы очень выразительно, если бы не были похожи на две стеклянные кубышки, мертвые и бездушные. В чем-то он был очень схож с Учителем, вот только Печать у него была одна, на шее, и без всяких витиеватых узоров, столь густо украшающих Лисье тело. И, кстати говоря, ладошка ярко-белого цвета, сжимающая горло нелюдя, не отличалась особой целостностью. Ох, и везет же мне на всяких … ломаных жмырей!
Волк надел мокрую рубаху, обернулся и, медленно обведя взглядом берег, уставился, не мигая, на Олгу, притаившуюся в густых зарослях. Та отскочила, как ужаленная и бросилась прочь, проклиная свою беспечность и глупость, и на очередном повороте вихлявой тропки, ведущей к мельнице, практически столкнулась лбом с худощавой старостиной дочкой. Змея успела увернуться и подхватить споткнувшуюся от неожиданности девушку.
– А тебе какого демона тут надобно? – хмуро поинтересовалась Олга, с опаской оглядываясь назад. Видимо, фраза прозвучала чересчур недружелюбно, так как девушка испуганно ойкнула и сделала шаг назад.
– Я, это, прощение прошу за свою матушку… за то, что она вас обругала! – тихим дрожащим голосом заговорила она, поправляя на лице повязку. – Вы уж наверняка слышали о нашем несчастье… матушка совсем извелась от горя… простите ее, Бога ради!
Олга внимательно посмотрела на стоящую перед ней фигурку. Раз уж люди не чуют в ней духа, откуда столько уважения и страха в этой девочке к ней, выглядевшей не намного старше говорившей? Хоть и прошло пять лет с того момента, как Олга стала духом, время, казалось, остановилось для нее. Внешность ничуть не изменилась, и никакие страдания и бедствия не отразились на застывшем в своей молодости лице, Змея все так же была шестнадцатилетней девушкой с мягкими губами сочного алого цвета и гладкой, нетронутой ветром и болезнями кожей.
– Ну, простила. Что дальше? – Змея, скрестив на груди руки, продолжала изучать ожог.
– Я… хочу спросить. Это правда, – девушка сжалась в комочек, и вдруг резко подалась вперед, с жаром произнося слова, – это правда, что вы можете помочь моему брату?! Помогите, прошу вас! Он единственный после смерти батюшки, кто может поднять хозяйство. Он бы и мог, да только ведь погибает ни за что! Чем же мы перед Творцом согрешили, что он нас так наказывает?! А вы, коли можете, спасите гибнущую душу! У него уже пальцы онемели на руке…
– А что мне за это будет? – холодно поинтересовалась Змея, перебивая пламенную речь. Девушка умолкла, глядя на Олгу сухими блестящими глазами, потом тихо произнесла:
– У нас больше нет денег. Все забрали лекари из города. Забрали и ничего путного не сделали. Мне нечем заплатить вам.
– А кто сказал, что я прошу денег? – Олга лукаво улыбнулась и, шагнув навстречу девушке, сорвала с ее лица повязку вместе с платком. Та и крикнуть не успела, как Змея завернула за спину ее тонкие руки, обездвижив, и закрыла ладонью рот, чтобы не кричала.
– Я знаю, что отец запретил, но мне необходимо знать, о чем он говорил с йоками, которые якобы сожгли твой дом.
Их щеки соприкоснулись, и Змея слегка напряглась, направляя силу духа в нужное место. Девушка забилась в ее крепких объятиях, скуля от боли, но, спустя секунду, обмякла, потеряв сознание. Олга аккуратно опустила ее наземь, прислонив к дереву, и засунула в рот прокушенный до крови палец. Отодрав от лица налипшую коросту, она, подцепив ногтем край струпа и приподняв его, внимательно осмотрела щеку девушки, покрытую тонкой гладкой кожей.
– Отлично, завтра будет как новенькая! – удовлетворенно произнесла Змея, почесывая щеку, и бережно провела рукою по коротким, неестественно белым волосам девушки. Та тяжело вздохнула и открыла глаза, но рядом уже никого не было.
Если бы не слабый свет луны, Олга, погруженная в свои мысли, ни за что бы не заметила двух людей, беседующих в тени старой яблони у калитки, ведущей во фруктовый садик позади мельницы. Змея бесшумно скользнула в ближайшие кусты, где замерла, прислушиваясь. Широкоплечий мужчина, преградивший путь в сад, был никто иной, как Волк, а худой беловолосый паренек с на удивление прямою спиной – незрячий гусляр Слепко.
Слепого певца Олга не встречала со дня своего появления в Смолытке, будто тот растворился в утреннем тумане, оставив лишь воспоминание о своем чарующем голосе. Она каждый день заглядывала к Марфе в кабак, надеясь послушать великолепное пение, но хозяйка лишь разводила руками, удивленно пуча глаза.
– Сама не знаю, куда это его демон взял! Он всегда бывал в нашей деревне недели по две, ожидая ярмарки в Самури. А тут не успел явиться, тут же как сквозь землю провалился! Я тебе вот что расскажу, – тетка поманила Олгу пухлым пальцем и заговорила доверительным тоном.
– Ты, я вижу, девушка хорошая, – Змея чуть не поперхнулась киселем, поднесенным услужливой хозяйкой, – так я тебя предупрежу. Он, Слепко, хоть и тихий, но странный человек… а может и не человек вовсе! Он в нашем селе родился, только крестили его другим именем. У него отец, мир его праху, хороший был мужик, справный, а ума поболе, чем у каждого. Большая семья у него была, дружная: трое сыновей да жена скромница-разумница. Только чужая кровь, она всегда, знаешь ли, боком выходит. Женка-то у него была пришлая, болдырка25– сирота без приданого, без роду племени… в степи он ее подобрал, кочевники бросили. Так вот, народила она ему двоих сыновей – здоровячков, белокурых, что ангелы, а третий вышел седой – не седой, только волосы белые, что первый снег, да к тому же и дурачок, слюни в тарелку до пяти лет пускал, а говорить так вообще не мог до двенадцати. И глаза у него были страшные! Черные, как семечки и стеклянные, будто незрячие. Ему десять было, когда через нашу деревню святой старец проходил, ну из тех, кого еще оракулами зовут. Он глянул на мальчишку своими бельмами жуткими, и мать безутешную обнадежил, мол, береги его, недолго тебе маяться осталось. И сгинул.
Хозяйка бегло оглянулась по сторонам и продолжила:
– Вышло все по его словам. Как только исполнилось дурачку четырнадцать, стали у него бельма, что у старца того, и голос прорезался. Девки тогда рассказывали, полощут они, значит, в речке белье, а немой сидит на ступенечках у обрыва и пялит на солнце свои зенки черные, и вдруг как запоет. Евдокия мне потом по секрету рассказала, что, хоть и непонятно было ни единого слова, а сердце так и защемило, до чего проникновенно и красиво мальчишка вел песню. А на следующий день у него, кроме белков, ничего в глазницах и не осталось. Тогда его и прозвали Соловьем за голос. Только вот стал он не только песни петь, но и всякие чуди творить-говорить. Бывало, стоит ему глянуть на человека, так сразу и скажет, чем тот болен. А бывало, видит его насквозь, как стеклянного, все мысли, думы душевные. К нему, как к святому, на поклон бы ходили, да только нехороший он был человек, страшный. Может быть, по молодости да по глупости стал он спорить с древним писанием, всякие сказки рассказывать про духов, про жмырей то бишь, да про Великого Змия. Нас батюшка как учит? Что, значит, явился Змей Истинный и принес добро в мир, но был предан собратьями своими. Теперь же, коли явится, принесет лишь месть, и неважно, кто его разъярил, сила Змея такова, что не пожалеет он никого: ни жмырей, ни людей. Именно поэтому учит нас батюшка, что покойнее будет, покуда Великий Дух, детище Творца, будет мирно спать. А, значит, если пробудится, не ярить его и не скупиться на благодарность. Тогда он снова уснет.
Олга все это слышала еще в колыбели, а богословие наставника Велеслава, вкупе с розгами, лишь увеличило запас знаний в ее голове.
– Так вот, значит, – продолжала Марфа, – Соловей сказывал совсем другое. Мол, что вовсе не духи предали Змея, а какие-то пришлые демоны заоблачного мира. Что они разрушили великую любовь могучего духа, лишь бы напитаться великой же силой. И что они по сей день существуют среди нас, и ведут наш мир к гибели через ненависть, войну и смерть. И, значит, если придет в мир Великий Змей, то очистит его от скверны, наступит вновь благодать. И сын Божий спустится с небес, дабы простить все грехи людям, помолиться за народы перед Отцом всего мира. Страшные вещи говорил, злые. Наверное, за это ему однажды выкололи глаза. С тех пор молчит или поет. Подался вот в странники. Каждый год приходит сюда, отдыхает перед праздниками у дядьки своего, мельника нашего, да у старосты, брата своего, мир его праху.
Змею передернуло от этого рассказа. На мельнице она к тому моменту жила уже три дня и ничего необычного не замечала. А оказывается тут жил человек, схожий с оракулами, и в своих видениях узревший кусочек то ли истины, то ли вымысла… но, так или иначе, виденное им не понравилось кому-то, и кто-то лишил его зрения. И сейчас, в ночи, на совершенно безлюдной тропке этот слепец, не сгибая спины, совершенно свободно разговаривал с серым чудовищем, преградившем ему дорогу.
– Тебя уже лишили глаз, хочешь лишиться и языка?
В словах Волка сквозило легкое раздражение. Змея поежилась, ощущая, как пробирает до костей холодный властный тон низкого, глуховатого голоса. Слепко дернул за поводок, придерживая своего беспородного лохматого пса-поводыря, скалящего полувершковые клыки.
– Ты видел, как тебе показалось, истину, – продолжал Волк, не обращая внимания на собаку, – но абсолютной истины нет и быть не может, и ты это прекрасно понимаешь.
Слепко молчал, крепко сжав побелевшие губы. Даже в неясном свете луны было видно, сколь бледен гусляр.
– Что ты хочешь от меня, шакал. Если ты убьешь меня, как убил моего отца, я все равно вернусь, и никакой прибыли с подобного поступка ты иметь не будешь.
– Как и убыли… – Волк устало вздохнул, потирая переносицу ребром ладони. – Послушай, Игнат, ты ведешь себя, как глупый мальчишка, защищающий свои не менее глупые идеалы. Это какая-то роковая ошибка, что рождаются подобные тебе – наделенные большой силой, но совершенно не умеющие ею пользоваться. Твой отец преступил закон, инициировав тебя, и поплатился за это. Ты хочешь повторить его судьбу?
– Я не нарушил ни одного вашего закона, – тихо произнес гусляр.
– Но ты уклоняешься от выполнения своих обязанностей. Зачем ты предупредил преступника? Из-за твоей дурной самоуверенности сорвался наш план. Мы могли бы поймать Лиса и избавить мир от огромной опасности. Он не раз нарушил Кодекс, он научился убивать йоков… по-настоящему, Игнат. Уже одно такое знание стоит того, чтобы отрубить носящую его голову. Я не знаю, сколько бед натворит этот мятежник, сколько еще бредовых мыслей придет в его больную голову, покуда мы не изловим его. А, стоит признаться, что ловить Лиса, занятие не из простых. Он не должен быть…
– Это неправильно, – медленно произнес гусляр, как бы с трудом подбирая слова, – он не должен умереть. Я это чувствую… тебе не понять, Волк… но на нем лежит печать судьбы… с рождения… по-моему, он не тот, кем он кажется. Я это понял сразу… Не видел, но ощутил. Вряд ли кто-то сможет прозреть это при помощи глаз. И, подозреваю, истинные оракулы тоже знают это, как и такие… как я. Знают, но, заметь, ничего не предпринимают.
– Значит, ты предлагаешь оставить беса свободно гулять по земле?! – Волк удивленно приподнял серебристую бровь.
– Нет, – совсем тихо произнес слепец, опустив голову.
– И что же ты предлагаешь делать, а? Молчишь? То-то и оно, что не знаешь. А между тем у бешеного зверя появился Ученик.
Слепко вздрогнул, будто его стеганули плетью.
– Неправда! Он был один, когда встретил меня.
– Ой, ну не лги мне, пожалуйста…
– Я не лгу! Он… он, – гусляра трясло, как в лихорадке, – он что, пробудил Змея?!
– Надеюсь, что нет. Вряд ли рыжему ублюдку захотелось бы видеть рядом копию собственного отца. Но это не все новости, Игнат. Лис, не ясно зачем, таскает за собой девушку… по крайней мере, несколько раз их видели вместе. Ты понимаешь, что это может означать?
– Не совсем, – задумчиво произнес гусляр, теребя конец поводка дрожащими руками. – Нет, невозможно! Он не мог сделать ее… этого не может быть!
– Никто не хочет повторения того ужаса, Игнат. А он обязательно повторится, коли Змей будет жить в человеческом теле. Дух слишком силен, и лишь единицы из породы людей имеют такую железную волю и то нечеловеческое самообладание, чтобы обуздать Дракона в собственном сердце. Носитель Змея должен умереть.
Волк помолчал, разглядывая тощую фигурку перед собой.
– Значит, и теперь ты не скажешь мне, где Лис и его выкормыш?
– Я слеп, – раздраженно произнес беловолосый, – один из вас лишил меня возможности найти кого бы то ни было где бы то ни было. Что ты от меня хочешь? Я ничего, совершенно ничего не знаю! Ищите их сами!
Волк склонился к слепому лицу, внимательно разглядывая вышитый на повязке глаз.
– А ведь ты врешь, мерзавец! Тебе прекрасно известно, где эта девчонка, которую мы, что странно, не можем отыскать. Если она йок, то у нее нет запаха йока, либо она как-то умеет скрывать свою суть, становится неотличима от обычных людей. Видел я тут одну пришлую девку, батрачит на мельнице, ничем, кроме смазливого личика неприметна. Может, это она, как думаешь, Игнат? – нелюдь пальцем подцепил край повязки и сдернул ее, взъерошив седые волосы своего собеседника. Тот вздрогнул и подался вперед, пытаясь выхватить тряпицу, но Волк небрежно оттолкнул протянутую руку.
– В следующий раз я приду не один, а с тем, кто сможет развязать твой лживый язык. А твои глаза, – он взмахнул повязкой, – я заберу с собой, чтоб ты не убежал, покуда я не вернусь. Тебе дано время обдумать все хорошенько, особенно последствия Лисьей выходки, сделавшей женщину Змеем.
И нелюдь бесшумно исчез, будто растворился в ночной мгле. Гусляр неловко нашарил приоткрытую дверцу калитки и, ведомый верным псом, скрылся среди яблонь, бормоча себе под нос: “Неужели это она, неужели! Но… невозможно! Невозможно…”
Олга не стала ждать, покуда слепец уйдет достаточно далеко, одним прыжком преодолела плетень и припустила прямиком через сад. Добежав до сеновала, забралась под крышу, где лежало походное одеяло, на котором она спала, и принялась торопливо собирать свой нехитрый скарб. Тело знобило, в висках бешено пульсировала кровь, рубаха, набрякшая потом, прилипла к спине, голова кружилась. Олга была напугана и первый порыв толкал ее бежать отсюда немедленно. Неважно, куда и как, лишь бы подальше от этого места. Почему-то она была уверена, что не справится с Волком в одиночку. К тому же Лис дал четкие указания на случай подобной встречи. Сбросив вниз тюки, девушка взяла в руки свой меч, проверяя, хорошо ли он ходит в ножнах, как вдруг наваждение схлынуло и к ней вернулась возможность трезво мыслить. Пока напрямую ей ничего не угрожало. Да, стоит уйти отсюда, но осторожно. Скажем, завтра с подводой в город, ни в ком не возбудив подозрений, предварительно спрятав оружие от чужих взоров, да и одеться можно неприметнее, а не в эти полосатые шаровары, от которых за версту разит иноземным такарским духом. Лис, коли ему надо, с легкостью найдет свою Ученицу, в отличие от других йоков. Вспомнив Учителя, Олга воспылала яростным негодованием, хотя, чего таить, она чувствовала и восхищение его ловкостью. Ох, какой невероятный лжец! Оказывается, никто не держит меня за йока! Ни люди, ни сами сыны смерти. То-то я так быстро слилась с местными. Страда, время батраков, люди приходят из соседних сел. Вон, у Фомы в садах десять наемников работают и все такары.
Змея вогнала лезвие в ножны, положила меч под одеяло и спустилась по лестнице вниз, намереваясь убрать тюки подальше до завтрашнего утра, да так и замерла, настороженно прислушиваясь. Вокруг амбара кто-то ходил. Она неслышно скользнула к распахнутым воротам, притаилась в их тени. Нож, висевший на поясном ремне, лег в руку. Человек сделал два неуверенных шага вглубь, и ступил в пятно лунного света. Олга с удивлением признала в нем слепого гусляра, но не выдала себя ни единым движением, лишь успокоила сбившееся дыхание, продолжая наблюдать.
Слепко подошел ближе и остановился рядом со Змеею, все так же глядя в стену, противоположную входу. Вдруг он повел руками будто собирая ими окружающий воздух и уминая его в шар, который потом поднес к лицу, глубоко вдохнул.
– Творец небес и земли, это правда! – благоговейным шепотом произнес Игнат. – Она действительно здесь. Она пришла! Она явилась! Господи, – он провел рукою по векам, прикрывающим пустые глазницы, – неужели я никогда ее не увижу?! Это прекрасное существо! Даже сквозь слепоту мне чудится свет ее необыкновенной силы… И они хотят вновь усыпить это божественное создание!
В его голосе было столько отчаянья, что Олге, в недоумении выслушивающей хвалебную речь, стало его жалко. Он бы, наверное, плакал, если бы палачи не вычистили его глазницы каленым железом, лишив несчастного способности проливать слезы.
– Мерзавцы! – прошептал Слепко, сжимая кулаки, и ринулся к двери, но неожиданно замер у порога, устало прислонившись к косяку, и подняв лицо навстречу холодным лучам белоликой Луны.
– Прости, отец, что не оправдал твоих ожиданий. Йок был прав, я глупый мальчишка с глупыми идеалами. Но пойми, узрев ее единый раз, пусть даже во сне, я не смог преодолеть любовь к ней. Я не могу пойти против Змея. Лучше боль перерождения. Лучше смерть.
И гусляр, пошатываясь и сгорбив спину, побрел вглубь сада. Как только он скрылся из виду, Олга вышла из своего укрытия с недоумением глядя ему вслед. Она ровным счетом не понимала ничего из того, что происходит. Он что, ненормальный? Какая к черту любовь? Потом в ее мысли закралось беспокойство, вдруг этот сумасшедший что-то с собою сделает.
След Игната ясно ощущался в воздухе, и Олга, не прилагая особых усилий, пошла за гусляром и, в конце концов, оказалась на тропке, ведущей к запруде. Как только среди ветвей прибрежных деревьев лунным серебром заискрила вода, нехорошее предчувствие усилилось, и она ускорила шаг. Берег в этих местах был обрывистый и вдоль края росли ивы, березы и осины, укрепляя своими корнями рыхлый чернозем пополам с глиной. Их густые кроны нависали над речкой, бросая в поток желтеющие листья. Олга заметила Соловья, стоящего над обрывом в обнимку с покореженной ветром березой, склонившейся над мутной водой. Он пел тихую печальную песню на непонятном языке. Змея остановилась, завороженная необыкновенным голосом гусляра. То, что происходило в кабаке, не шло ни в какое сравнение с этой пробирающей до костей музыкой, ибо именно музыка лилась из приоткрытых уст седого паренька. В ней было столько силы и любви, что сердце начинало покалывать от тягучего, невероятно приятного и в то же время томительного предчувствия чего-то огромного и вечного. Пред мысленным взором Змеи поплыли странные расплывчатые картины, сказочно прекрасные и совершенно неясные.
А потом он прыгнул…
И скорбная мелодия оборвалась хрустом шейных позвонков. Сладкая боль в сердце сменилась жутким взрывом, что выдернул Олгу из мира загадочных грез. Вместе с дикой болью вернулось ощущение реальности. Змея будто оцепенела, и хоть разум кричал ей “помоги ему”, тело не поддавалось уговорам. Ужас при виде самоубийцы, покачивающегося над спокойной водою, был столь глубок и силен, что Змея, не в силах вместить в себя это огромное чудовище, выпустила его пронзительным нечеловеческим криком.
А потом все исчезло, растворившись в зыбком тумане обморока.
***
Она летит сквозь густой непроходимый лес, подобно теплому ветерку. Толстые сучья, намертво вцепившись друг в друга когтистыми кривыми пальцами, свободно пропускают ее эфирное тело, скользящее через плотный кустистый подлесок. Она счастлива не только чувством безграничной свободы, не только своей силой, но и тем, что рядом с ней скользит кто-то, кого она любит сильнее всех в мире. Вот лес кончается, и она оказывается на холме, огибаемом речушкой, дрожащей меж камней подобно серебряной струне. Внизу, под холмом, лежит большая деревня. Каждый дом в ней похож на игрушку, настолько густо он изукрашен резьбой и ярко расписан красками.
Она обретает форму, и тот, кто рядом, тоже становится человеком, но нет возможности рассмотреть его лицо и тело, ибо весь он – сгусток белизны. Она точно знает, что он любит ее. Она счастлива.
Взявшись за руки, они спускаются в деревню, и навстречу им из всех домов выходят дети. Она не видит их лиц по той же причине, что и лицо своего возлюбленного спутника, но точно знает, что это ее дети. Они радостно смеются, протягивают к ней маленькие теплые ладошки, пахнущие полынью. Вдруг свет меркнет и вместо расплывчатых очертаний она видит смотрящие на нее со всех сторон большие серые глаза мальчика-Нюхача на множестве искаженных страданием лиц в ореоле пепельно-русых кудрей. И дети начинают падать с криком “мама!”, вырывающимся из окровавленных уст за секунду до того, как их тела растворяются в густой багровой руде, в которую обращается весь мир. Она рвется, желая помочь, но не успевает в последний момент схватить белые пальчики, и так раз за разом. Тот, кто был рядом, исчез… а дети все тонут и тонут в кровавом море…
Олга очнулась от голода. Густой дух свежего хлеба, витавший в избе, не только дурманил не хуже благовоний, что воскуряли в храме, но и блаженство доставлял большее, нежели все запахи мира. Змея убрала с лица мокрое полотенце и наконец-то открыла глаза. Темная клеть с закопченными потолочными балками совсем не походила на ее укромный уголок под крышей сеновала, к тому же обостренное голодом обоняние различило тяжелый запах болезни, едкой струей вплетающийся в общий уютный аромат дома. Олга села на скамье, заботливо покрытой лоскутной накидкой, и огляделась. Два холщовых полога разделяли обширную клеть на три комнатки. Олгина лежанка была как раз в срединной части, под окном, сквозь которое проглядывало голубое небо, затянутое прозрачной пеленой серых облаков. Скрипнула дверь и девчоночка, шлепая босыми ногами, понесла в дальний покойчик обернутый полотенцем кашник26, да так и застыла, глядя на Змею. Та широко улыбнулась, узнав малявку, но, видимо, из-за скрутившего живот голода, улыбка вышла кривой и чересчур плотоядной. Девчушка пискнула и нырнула за завес. Вслед за ней, неся блюдо с оладьями, в клеть вошел Вися, взгромоздил ношу на стол и с радостным криком: “Еланька, жмыриха очухалась!” – вылетел вон.
Олга, проводив мальца тяжелым взглядом, уселась за стол и с завидной скоростью принялась опустошать принесенное блюдо. Интересно, что я здесь делаю.
Старшая старостина дочь, Елань, явилась спустя некоторое время с крынкой молока и миской сметаны. Опасливо глядя на гостью, осведомилась о самочувствии, на что Олга неопределенно пожала плечами, дескать, “пойди разбери, сама не пойму”. Девушка поерзала на скамейке, не зная, куда себя деть от пристального взгляда неразговорчивой с голоду Змеи, пока сама Олга не произнесла:
– Сними-ка платочек, дай взглянуть на свой труд!
Еланька неуверенно стянула повязку, обнажив розовую, не загрубевшую еще кожу на правой щеке.
– Ох ты, неплохо! – Олга с довольной ухмылкой облизнула измазанные в сметане пальцы. – А на кой ляд, скажи, ты лицо кутаешь, а?
– Да вы что, как можно! – девушка поспешно прикрыла щеку повязкой. – Слухи же, да сплетни по деревне вмиг разлетятся. Люди скажут, как, мол, она в одну ночь излечилась? Не иначе, как колдовством богомерзким! Что я им на это отвечу-то?
“А девка не дура, соображает”, – одобрительно усмехнулась Змея, но вслух похвалить не успела: за дальним пологом что-то гулко бухнуло и девчушка плачущим голосом запричитала:
– Братец, ну что же ты! Ну, как так можно-то, а?!
Елань метнулась было из-за стола, да так и замерла под взглядом Змеи. Та, в свою очередь, прихватив пару оладий с опустевшего блюда, медленно прошлась в дальний конец клети и отдернула завес. Отвратительный запах гниющей человеческой плоти ударил в нос с такой силой, что Олга невольно поморщилась. На полу рядом с широкой лавкой, покрытой периной, лицом вниз лежал старший сын старосты, Уголек, как мысленно окрестила его Змея, весь в повязках, смоченных каким-то ядреным зельем, которое добавляло свою толику в общий смрадный дух.
– Ну-ка брысь! – прикрикнула на девчонку Олга, отобрав у нее плошку с кашей. Та мышью юркнула за полог, утирая слезки, и спряталась за спиной старшей сестры. Елань переводила тревожный взгляд с гостьи на брата, теребя передник. Олга поставила миску на табуретку и присела рядом с телом. Плечи паренька вздрагивали от сдерживаемых рыданий.
– Ай, не хорошо-то как, сестру обижать!
Парень вздрогнул и напрягся в попытке повернуть голову на незнакомый голос.
– Еще и нюни распустил, мальчишка!
Одним легким движением Олга уложила парня обратно на лавку, мысленно удивляясь выносливости и живучести последнего. При близком рассмотрении последствия ожогов казались еще страшнее, и изумляло именно то, что паренек смог продержаться неделю, имея подобные раны, да еще и не потерять сознания, свалившись с достаточно высокого ложа.
Олга взяла миску с кашей и, поглядев на парня, задумалась, внимательно прислушиваясь к себе. Голод уже не мучил ее, силы восстановились… Она попросила воды и, прополоскав рот, сосредоточилась на своих ощущениях. Сначала на языке появился горьковатый привкус, что постепенно становился сладким до приторности, и когда слюна достигла нужной консистенции, Олга сплюнула выделившийся яд в кашу.
