Анна Кладова
Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея
Доев, он отодвинул миску и принялся угрюмо ковырять столешницу.
– Что это? – она схватила его за руку и вывернула запястье. Рукав рубахи был изукрашен мелкой россыпью кровяных капель.
– Я, кажется, убил его, – с тоской глядя в сторону, глухо проговорил Сашка.
– Кажется? – она удивленно приподняла бровь
– Встретил его на торгу. Хозяина своего… бывшего. Он меня схватил за руку, что-то кричал, замахнулся уже, а я… в общем, он остался на дороге лежать, – парень исподлобья виновато глянул на Олгу, – теперь меня будут судить, да?
– Отомстил, значит, – она примерилась к пустой тарелке и со всего маху приложила ею по лицу нерадивого ученика. Сашка сплюнул на землю кровью.
– Дурак, – она отерла деревянное дно миски и аккуратно поставила ее на столешницу, – иди в крепость. И чтоб духу твоего в городе не было.
– Я не хотел!
– Врешь.
– Не погонишь меня, Олга Тихомировна?
– Иди в крепость.
– Я…
– Иди.
Он медленно поднялся из-за стола и побрел прочь, волоча отяжелевшие ноги и понурив курчавую голову.
Олга опустила лицо в ладони, тяжело вздохнула.
– Он действительно не хотел. Так и ты не хочешь.
Голос был до боли знакомый, очень тихий, печальный и, несмотря на это, перекрывал гул толпы. Олга вскинула голову и застыла, боясь спугнуть видение. Мальчик с белой кожей и серебристыми кудрями стоял по ту сторону низкого забора, подобно неподвижному камню в бурлении людского потока, и смотрел на Змею холодным мерцающим взором. В уме мелькнуло: “А ведь он никогда не улыбается”. Мальчик же повернулся и шагнул в поток. Олга перемахнула через оградку и бросилась следом. Улицы и переулки, заполненные ряжеными танцующими и поющими людьми, превратились в сложный извилистый лабиринт, где на поворотах и развилках мелькал призрачный образ из сновидений, что был, казалось, более осязаем, нежели кирпичные стены и глухие заборы. Он вел ее все дальше от шумных, наполненных праздником мест, от моря, вглубь кварталов, где обитал мастеровой люд: гончары, кожевники, солевары. А Олга послушно шла следом, ни о чем не думая, с единственным стремлением: не потерять из виду путеводную звезду.
“Аарха – упавшая звезда!”
Змея остановилась. Мальчик исчез. По крайней мере, ощущение присутствия пропало, зато зримой стала реальность. Она огляделась. Узкая грязная улочка, перетянутая поперек веревками со стиранным бельем, домишки в несколько этажей, больше похожие на муравейники, нежели на добротное жилье, и тишина. Скрипнули тронутые ветром ставни, и Олга, не долго думая, шагнула через порог дома, пригласившего ее войти таким странным образом.
– Сударыня, куда же вы? – прозвучал вдогонку испуганный крик хозяйки, на который Змея обратила не больше внимания, чем на шипение кошки, подвернувшейся ей под ноги. Минуя длинный коридор с рядом дверей, из которых выглядывали чумазые лица нищих постояльцев, она ринулась вверх по лестнице, оскальзываясь на грязных ступенях, с грохотом высадила запертый чердачный люк и, вынув из ножен кинжал, метким ударом перебила веревку, одним концом перевязанную через стропила, другим же обхватившую тонкую шею человека, что уже корчился, задыхаясь в тугой петле. Тот кулем рухнул на пол, надсадно кашляя. Олга провела руками по спине и горлу, выправляя легкие и дыхательные пути, после чего заглянула в лицо спасенному.
– Дарим!
Мутный взгляд прояснился и голубые уставшие глаза, полные мольбы и боли, заглянули, казалось, в самое сердце.
– Светлая, – он хрипел, преодолевая саднящую боль в горле, – помоги мне.
– Что я могу для тебя сделать? – она отерла испарину, проступившую на сморщенном в напряжении лбу.
– Нет больше сил терпеть. Не оставляй меня. Они лишь тебя боятся. Или помоги уйти… навсегда, – приступ кашля вновь лишил его возможности говорить. Олга некоторое время беспристрастно наблюдала за Даримиром, что, подавив спазм, откинулся на спину и прикрыл глаза, пытаясь отдышаться. Грудная клетка под рубахой вздымалась и опадала, подобно морскому валу, и сквозь тонкую ткань были отчетливо видны выпирающие ребра. Этот человек достиг крайнего телесного истощения. Удивительно, как он еще может ходить. Но эти глаза! Эти голубые глаза! Что за магия таится в этом взгляде? Олга глубоко вздохнула, осознавая, что совершает большую глупость, принимая ответственность и привязывая к себе беспомощное существо, но все же произнесла:
– Хорошо, я помогу тебе. Можешь быть рядом.
– Спасибо, светлая! – лицо сумасшедшего осветила спокойная улыбка и он тут же заснул, свернувшись клубком у ног Змеи. Она долго глядела на Дарима будто сквозь пелену тумана, и привиделись ей тени, сгустившиеся над его разбитым телом, безмолвные, опасные, сильные. Их незримые, но хорошо ощущаемые взоры были устремлены на нее, и был там не страх, не агрессия, не злоба, лишь терпеливое ожидание. Чего вам? Молчание. Они всегда молчат. Те, кто знает ответ.
Когда Олга очнулась, было утро. Шептун сидел напротив и, склонив по своему обыкновению голову набок, смотрел на нее бесцветным взором. Змея встала, отошла к окну. Солнце близилось к зениту, и воздух уже начинал трепетать от жара.
– Собирай вещи. Пора идти.
Даримир, покопавшись в углу, извлек на свет тощий узелок и замер у люка, дожидаясь очередного приказа.
В крепости Змею ждали. Часовой, заметивший ее приближение со стены, свистнул, оповещая кого-то, и закричал:
– Вернулась! Скажи Седому, явилась потеря.
Двор был полон народу. “Княже! Государь пожаловал!” – шелестела толпа. Олга не обратила на эту новость особого внимания. От бессонницы к горлу подкатывала тошнота, спина затекла и ныла, твердая и скрипучая, будто доска, а иссохший слезник не омывал глаз, отчего под веками скопился колючий песок, причинявший неприятную резь. Дарим, прижав узелок к груди, семенил следом, смотря в землю и, похоже, ничего не замечая кругом. Кто-то схватил Змею за плечо.
– Олга, демон тебе в печень, где блукаешь? Князь приехал, видеть тебя желает, – Белослав, заметив брата, осекся и умолк, беззвучно шевеля губами. Даримир не подал виду, что узнал его, бездумно уставившись на собственные ноги мутным бессмысленным взором. Только сейчас Олга заметила, как Ловчий смотрит на шептуна, и поняла, сколько боли причиняет Беляну вид сумасшедшего брата, когда тот уходит в лабиринт своего внутреннего мира, населенного чужими душами, когда его взор не различает солнечного света, а разум, подавленный кошмарами, оставляет тело, что делает Дарима похожим на глупую сломанную куклу. Заметила, но не стала об этом говорить.
– Отпиши отцу, что нашелся его младший сын, пусть не волнуется, – потирая глаза ребром ладони, устало проговорила она. – Говоришь, Владимир пожаловал? Давно пора. Ну что ж, веди.
***
Князь недовольно поглядывал на тощего беловолосого безумца, жавшегося к мачте.
– Ты точно хочешь, чтобы этот… чтобы он жил с тобой?
– Да.
– Может, отправим его в Камень к отцу? – неуверенно произнес Белослав, искоса глядя на брата.
– Эта тебя туда стоит отправить, – недовольно прикрикнул на него Владимир, – чтоб ты, наконец, женился да внуков Илье подарил.
– Он останется со мной, – Олга протянула Ловчему чашу с отваром, – дай брату, пусть уснет. Он боится моря.
Маленький княжич, до этого момента стоявший на корме рядом с рулевым, подошел к отцу, хмуро поглядывая на Змею.
– Так это она будет меня охранять?
– Да, сынок, – Владимир поднял Святослава и усадил на плечо.
– Женщина?
– Эта женщина – лучший в мире воин.
– Плохо, – строго произнес мальчик.
– Что плохо? Что женщина? Или лучший воин?
– Все плохо.
– Она наденет мужское платье, и никто не заметит.
– Какая разница! – досадливо произнес мальчик, – Это все равно неправильно. Так не должно быть.
– Но так есть, маленький государь, – грустно улыбнувшись, произнесла Олга.
В порту княжескую ладью встречали с подобающим почетом. Княгиня с дочерьми ждала Владимира на пристани, более, чем за мужа волнуясь за сына, что первый раз вышел в море на столь долгий срок. Сойдя на берег, государь Верийский по традиции отправился в церковь воздать хвалу Творцу за спокойную поездку. Олга, переодевшись в подобающий телохранителю наряд, двигалась сбоку от коляски, когда на выходе с причала княжеский кортеж обступили нищие и убогие, прося милостыню у правителя. Обычай сулил после удачного похода быть щедрым, и в толпу посыпались ломаные серебряники. Кто-то схватил Олгу за подол длиннополого кафтана.
– Эй, красавица, кинь монетку!
Среди общего ликования, шума и криков голос этот прозвучал слишком тихо, чтобы чужие уши смогли расслышать произнесенные слова, но достаточно громко, чтобы Змея поняла и узнала говорящего. Она резко обернулась, входя в толпу вслед за исчезающей рукою, и на мгновение встретилась с насмешливым взглядом черных злых глаз. Миг, и видение испарилось. Олга удивленно сморгнула, обнаружив себя ступающей рядом с коляской, будто ничего и не было. Она жадно обшаривала толпу взглядом, силясь найти хоть какое-то подтверждение случившемуся, но видела лишь алчущие лица попрошаек, тянущих руки к вожделенному серебру. Грязь и бесформенные лохмотья делали их похожими друг на друга, как родных братьев, и отличить среди них Лиса было невозможно.
***
Перетяжка от долгого ношения начинала неприятно давить на ребра, духота в приемном покое княжеского дворца становилась нестерпимой, и даже морской бриз, доносящий с побережья крики прожорливых чаек и бешеный стрекот кузнечиков из сада, не спасал от жары. Олга с тоской смотрела на тонкую голубую полоску моря, проглядывающую сквозь золото куполов и частокол витых ветрениц на разноцветных крышах, и неимоверно страдала от скуки. На первом приеме в честь такарского посла она с интересом наблюдала за тем, как в Истари привечают влиятельного уна. Все вызывало живой интерес: полунагие танцовщицы с медными телами в воздушных нарядах из шелка, привезенные из самой Цэрбы в подарок державному князю, сахемские пряности, великолепные саррибские клинки и знаменитые чакайские ткани и вина. Ответные подарки были не хуже, даже краше. Все было изысканно, дорого и абсолютно лживо. После того, как Олга поняла эту простую вещь, тут же потеряла к действу всякий интерес, так как насквозь видела и надменного посла, и упертого князя, и жадных бояр. Она отстояла в телохранителях пять смен, мучаясь от жары в многослойных одеяниях, скрывающих грудь, а князь все никак не мог договориться с хитрым косоглазым уном. Тот, казалось, никуда не торопился, своей неспешностью раздражая Владимира все больше.
Княгиня поднялась из-за стола, выказав желание покинуть пир вместе с детьми, и Олга вздохнула с облегчением. Будучи приставленной к маленькому княжичу, она, согласно приказу, должна была следовать за ним неотлучно, оберегая парнишку денно и нощно.
Владимиру не везло на сыновей. Первая жена родила ему трех мальчиков, но те вместе с молодой княгиней погибли в пожаре, когда горела летняя усадьба в нескольких верстах от столицы. Вторая жена принесла в дом пять дочерей, и когда князь совсем уже отчаялся заиметь кровного наследника престолу, родила, не доносив, Святослава. Мальчик рос хилым и болезненным, и, скорее всего, именно по этой причине князь приставил Змею к сыну. Но одного взгляда было достаточно для вынесения приговора:
– Нет, княже, не сможет он водить полки, да и руководить страной ему не под силу, слишком слаб. Но может развить живой ум. Быть ученым – не слишком зазорная участь для княжьего сына.
В тот миг лицо Владимира было подобно свинцовому небу над морем перед штормом, темное и плотное, как сжатый кулак.
– Он – мой единственный наследник. Неужели ты ничего не сделаешь? Ты же Великий Дух!
– Я дух, а не Творец. Помогу, чем смогу, но не в моей власти менять то, что соткано судьбой.
– Так он… умрет?
Олга прикусила губу, глядя исподлобья на князя, и молчала. Святослав был слаб сердцем и носил множество более мелких, но не менее важных внутренних хворей. Мальчик в свои десять лет внутри был словно глубокий старик, а это что-то да значило.
– Я не буду отвечать на твой вопрос.
– Что так?
– Боюсь ошибиться.
***
Княжич сидел под большой яблоней над обрывом. Внизу мерно шептало море, принимая в свои объятия мирную в устье Жилу. Уткнувшись носом в коленки, Святослав удобно примостился между подмытых дождем корней, скрытый от посторонних глаз. Олга сорвала с дерева мелкий, явно кислый плод и, надкусив, сморщилась, сплевывая косточки под ноги.
– Зачем сбежал? Няньки развопились, будто пожар случился.
– Надоели, – буркнул мальчик, не поворачивая головы, – носятся со мной, как с младенцем. Тетечка, посиди со мной.
– Не звал бы ты меня так, вдруг кто услышит.
– Я прогоню. И скажу отцу. Он им языки укоротит.
– Суров, – она усмехнулась, глядя в его не по-детски строгое и сосредоточенное лицо. Темные, как у Владимира брови нахмурились, образовав трогательную морщинку над переносицей, но тут же расслабились, и Святослав улыбнулся, только уж больно грустной была эта улыбка. Мудрый дух свил себе гнездо в этом слабом тельце.
– Тетечка, – произнес он тихо, с тоской глядя в жаркое летнее небо, – тяжело мне, тетечка. Отец ждет, что стану я князем. А я ведь не стану. Никогда. Как только думаю об этом, в груди давит. Тяжело мне. Отца жалко и маму тоже. Она ведь плакать будет от того, что меня не станет.
– Решил помирать?
– Не я решил.
– Все мы когда-нибудь умрем. Ты еще ребенок, не думай о таких вещах. Радуйся.
– Я не ребенок, – в его голосе зазвенела сталь. Олга долго смотрела в темно-карие, но странно тусклые глаза, надменные и осмысленные, как у взрослого человека. Потом отвела взор.
– Прости, не хотела тебя обидеть.
– Я не сержусь. Только ты меня слышишь среди всей этой своры визгливых женщин.
Они некоторое время молчали.
– Можно… можно я потрогаю… ну… твою косу?
На щеках заалел легкий румянец. Змея улыбнулась, снимая шапку и распуская тугой узел на затылке. Густой шелк темных, лоснящихся на солнце волос потек к земле, заливая плечи и спину. Святослав трепетной рукою взял прядь, прикрыл маленькой, изрезанной морщинами ладонью и принялся гладить, пропуская тонкие нити между пальцев. Спустя пару минут мальчика сморил сон, и он, уткнувшись лицом в Олгины колени, засопел, блаженно улыбаясь.
“Творец Всемогущий, разве справедливо отнимать у самых беззащитных созданий твоих возможность жить?! Разве справедливо карать безгрешных?” …Когда-то я писала эти строки, зная, что, единожды сомкнув веки, больше не увижу солнца. Будешь ли ты, маленький княжич, думать нечто подобное? Или тебя поглотят и перемелют дворцовые интриги, не оставив даже косточек, которые смогут оплакать люди? Будешь ли ты взывать к справедливости Творца? Или уже знаешь, что ее – справедливости – не существует.
***
Окна ее горницы выходили на восток, туда, где над бескрайним морским простором зажигались первые звезды, когда в противоположной стороне, в расщелинах Хребта еще полыхал закат. Олга, засыпая, часто слышала дивное пение волн, ласкающих песчаный берег, и отзвук их томных поцелуев, что, касаясь прибрежных скал, разлетался на тысячи звенящих осколков. Ветер сучил кудель, вплетая в нити звуков шелест листвы в саду, голоса птиц, скрип колодезного журавля, разговор собак на дремлющих улицах города и дыхание тысяч спящих людей. Жизнь, как самый прекрасный инструмент, исполняла свою неповторимую мелодию прямо у Олгиного окна, и та с благодарностью слушала, осознавая всю прелесть и красоту созерцания невидимого.
Кошмары ушли, как только появился Даримир, но суть Змеи давала о себе знать, и нужда в многочасовом сне постепенно отпала. Рассвет Олга встречала с мечом в руке на крыше прихоромка46 для слуг, где она жила. Даже хорошая кровля из теса слабо гасила стук голых пяток по доскам, потому-то уже через неделю Змея перестала замечать свой вес и научилась двигаться совершенно бесшумно.
Вот и сегодня, вернувшись с дежурства, она скинула тесное платье и, оставшись в одной рубахе, через окно вылезла на крышу. Сильный ветер рванул небрежную косу, разметал по плечам и лицу шелковую паутину волос, нахально вздернул подол и окатил волною мелких брызг. Море кипело, вздымая черные бугры волн, покрытых серой пеной. Рваные облака, как изодранные штормом паруса погибшего корабля, летели по небу, мелькая перед ликом испуганного месяца. На краю крыши, у самого свеса, оседлав конек, замер шептун, выпучив слезящиеся от ветра глаза в сторону города. Олга подошла к Дариму, положила руку на дрожащее плечо.
– Хоть бы рубаху надел, дурень, околеешь, – качая головою, проговорила она. – Куда смотришь? Иди в дом.
Даримир медленно повернул голову. Посиневшие от холода губы вздрагивали, рождая обрывки слов, на бледном лице маской застыло выражение страха, а глаза, осмысленные и живые, были полны боли.
– Он рядом!
– Кто?
– Дьявол! – его взгляд вновь провалился внутрь, и шептун, склонив голову набок, забормотал. – Темная ночь, буря. Буря – предвестник прихода Дьявола, Черного бога, Изгоя своего мира. Он всегда идет следом за штормом, чтобы не оставлять следа. Белая комета, спалившая душу, безумная звезда, пожравшая землю, пустота в обличии ангела, чудовище, пьющее кровь детей – плоти своей…
Олга обреченно вздохнула. Так реагировал Дарим на всякую непогоду, будто пытался выразить страх перед грозой. Опасность? Вряд ли кто-то осмелится сунуться во дворец. Она вдруг вспомнила, как по прибытию в Истарь ей помстился Лис в толпе портовых попрошаек. Но ведь это было лишь видение, вспышка старой ненависти в ране, которой не суждено зарубцеваться? Олга надеялась, что так. Что это был лишь призрак ее расстроенного за время бессонницы рассудка. Что подозрения ее напрасны. Тем не менее воспоминания странным образом подействовали на Змею: ей вдруг почудилось, что нелюдь где-то совсем рядом. Его близость вызывала в солнечном сплетении тяжелое давящее чувство тревоги. Она обняла Дарима за плечи, привлекла к груди и тот успокоился, хотя дрожь в слабом теле не унималась, как и ее сердце, упреждавшее об опасности. Так они сидели еще некоторое время, пока месяц окончательно не заволокли тяжелые тучи, и по крыше не застучали первые капли дождя.
– Пойдем-ка в тепло, Дарим.
Она спрыгнула на подоконник, и в нос ударил резкий запах тухлой рыбы, конской мочи и жуткого перегара. От неожиданности и отвращения она поперхнулась собственным дыханием.
– Что за черт!
В темноте кто-то хмыкнул. Змея увидела лишь черную тень в переливе цветовых пятен, Олга сморгнула и различила серую фигуру в драном балахоне поверх голого, измазанного грязью тела, сидящую на корточках у сундука в дальнем углу. Она поморщилась, как от резкой головной боли.
– Сгинь, нечистый!
– И я рад снова видеть тебя, милая, – Лис улыбнулся белозубой, безукоризненно ровной и жуткой улыбкой.
Глава четырнадцатая. Побег
– От тебя воняет, как от помойного корыта в жаркий день, – она затеплила свечу. Лис как ни в чем не бывало продолжал рыться в ее вещах, выбрасывая из сундука одежду прямо на пол.
– Правда? – он, нюхнув подмышкой, безразлично пожал плечами. – Привык, наверное. Там, где я живу, такой запах не считается дурным. Видишь, до чего дошел. Между прочим, по твоей вине. Не могла выбрать городок поменьше?
В окне послышался суетливый шорох. Мгновение, и кинжал нелюдя уже летел в направлении звука. Олга вздрогнула, соображая, что произошло и, тихо застонав, кинулась к Дариму, что кулем рухнул на пол. Кинжал торчал в оконном косяке, вошедший в твердое дерево до половины широкого лезвия.
– Я что, промахнулся?
– Ну ты и скотина, – шептун поднялся, отодвигая растерянную Олгу за спину, с усилием выдернул застрявший клинок и выбросил его в окно. Лис нахмурился, разглядывая нежданную помеху.
– Я тебя знаю?
– Еще бы ты меня не знал, грязная тварь.
– Дарим, успокойся! – рявкнула Змея, отвесив тому подзатыльник.
Шептун поник, склонив голову набок, и отошел от своей покровительницы, мутным, ничего не выражающим взглядом уставившись на дверь. Лис, посасывая нижнюю губу, приблизился к безумцу, заглянул ему в лицо и вдруг ударил в живот, коротко, резко и быстро. Дарим совершенно невероятным способом увернулся от, казалось, неизбежного удара, сохранив все то же отстраненное выражение на лице. Глаза Рыжего сузились, искрясь гневом, и он замахнулся снова, потом еще, еще и еще раз, но все его атаки не достигали цели. Шептун, будто враз лишившись костей, подобно медузе в воде ускользал из-под жестких и увесистых кулаков Лиса, которого затянувшаяся игра в салочки разозлила уже не на шутку. Он загнал Дарима в угол, прижал того коленом к стенке, и уже примерялся стукнуть извивающегося и хнычущего безумца в темечко, когда Змея, наконец, оправилась от удивления и строго прикрикнула:
– Хватит! Не смей его более трогать.
Лис нехотя опустил кулак и отступил от жертвы.
– Дарим, ляг в кровать и спи.
Шептун на четвереньках отполз от обидчика, всхлипывая, забрался на скамейку и затих, послушно выполняя приказ. Нелюдь тем временем извлек из своей котомки бутыль, зубами выдернул деревянную затычку, и, запрокинув голову, приложился к горлышку. Олга с ледяным спокойствием наблюдала, как ходит кадык под тонкой, серой от грязи кожей.
– Ты пьян.
Нелюдь косо поглядел на нее.
– Да уж, в трезвом уме я бы к тебе не пошел. Пришлось как следует набраться, прежде чем навестить свою Ученицу, что ненавидит меня сильнее, нежели все мои враги вместе взятые. Для храбрости, – он криво усмехнулся и сделал еще один глоток, опустошив бутыль, – к тому же отбивает нюх у моих не в меру надоедливых собратьев-йоков.
Было не ясно, шутит он, издевается или говорит серьезно.
– Ты ведь знаешь, я должна тебя убить. Я обещала, – холодный, лишенный эмоций тон давался ей на удивление легко. Ни гнева, ни страха, лишь пустота, заполненная туманом непонятной тоски. Лис тяжело вздохнул, потирая ребром ладони переносицу.
– Но ведь ты этого не хочешь. Зачем делать то, чего не желаешь?
– Долг превыше желания.
– Кто тебе внушил подобный бред? Точно не я.
– Я должна отомстить.
– Чем же я прогневил Великого Духа, что она вспомнила о долге?
Олга долго смотрела в осунувшееся, изможденное, грязное, но все же такое красивое и такое ненавистное лицо, в черные колодцы глаз убийцы, но видела там лишь уверенность в своей непогрешимости, равнодушие и усталость. Издевается? Он неисправим.
– Ответь мне, пожалуйста, зачем ты убил… их?
Нелюдь удивленно приподнял бровь.
– Кого именно – их?
– Мою семью: брата, сестру, племянников. Зачем? Что они сделали тебе?
Вторая бровь взлетела вверх, выражая крайнюю степень изумления.
– Убил? – Лис вдруг опустил глаза, задумчиво разглядывая свои босые ноги, усмехнулся невесело. – Убил, значит. Что ж, пусть будет так. Хм, убил… зачем, зачем? Так было нужно.
– Для моего же блага?
– Для твоего же блага.
Олга засмеялась, чтобы не заплакать. Вот он, великий лгун, князь всех лгунов, сумасшедший душегуб и преступник всех миров. Тот, кто дал ей жизнь лишь затем, чтобы сломать, потешаясь, как над забавной игрушкой. И она не хочет его убить! Может она уже стала им, частью его безумия? Что произошло с ее душою? Почему не слышно ее криков, ее мольбы избавиться от того, кто причиняет ей самую чудовищную боль на земле?
– Что же это за благо такое, от которого одно горе?
– Ты не должна быть связана прошлым. Для тебя этот груз опасен. Он порождает страх, а страх ведет к слабости и потере остроты ума.
– Мне было очень плохо, – тихо произнесла она.
– Я знаю. Я видел Черного Дракона. Теперь ты понимаешь, что это такое. Теперь ты будешь бояться более серьезных вещей, и бороться с более опасными страхами.
– Так значит, ты выпустил кровь моего рода в землю только ради какого-то дурацкого урока?!
– Не распаляйся. Если бы этого не сделал я, то пришли бы другие. И использовали бы эту кровь, чтобы подчинить тебя. В конце концов, все кончилось бы тем, что Черный Дракон проснулся и поглотил тебя и тех дураков, что вздумали поиграть с ним. Этой силой невозможно управлять, как невозможно заставить море смирить шторм.
Олга молчала. Ум наполнили сомнения. Ответы Лиса насчет ее семьи были неоднозначны. Вспомнилось сказанное Арой: Он мучает тебя, истязает, но только тебя. Не страдай за других. Ей бы радоваться возможной надежде, но безразличие ко всему происходящему охватило ее разум, неподвижность сковала сердце, обратив все чувства в сплошной тяжелый камень, невыносимым грузом давящий на грудь. Дождь набирал силу, заливая подоконник потоками воды, и она, чтобы хоть как-то вернуться в реальность, подошла к окну и плотно затворила его, тщательно проверив задвижку.
– Значит, Крыса говорил правду? Про нить, про связь?
– Возможно.
– Ты теперь всегда будешь ходить за мной по пятам?
– Ну, покуда наш путь един, мне это не трудно. А ты? У тебя ничего не осталось. Ни семьи, ни дома, ни имени. Долго ты еще будешь бегать от меня?
Этот вопрос неожиданно разозлил Змею. Она резко повернулась, полыхнув янтарем глаз, и нос к носу столкнулась с незаметно подошедшим Лисом. В лицо с новой силой ударила волна удушающей вони и перегара, что действительно напрочь перебивали его собственный естественный запах свежей крови. Она сморщилась в отвращении и толкнула его в грудь, силясь отстраниться.
– Да я лучше сдохну, чем снова буду рядом!
– Опять? – Лис хмыкнул. – Не надоело еще? К тому же, знаешь, не так-то это просто для нас – смерть.
Олга отвернулась, не в силах больше смотреть на его довольный и самоуверенный оскал.
– Как же я тебя ненавижу! – произнесла она изможденно. – Ну зачем ты пришел? Что тебе опять от меня надо?
– Да я, в общем, пришел взять немного денег. Дела у меня идут, сама понимаешь, не слишком хорошо, – он вернулся к прерванному занятию – продолжил рыться в ее вещах.
– Значит, решил украсть мое золото.
– Хм, скажем так, позаимствовать! Где же ты их прячешь? – он с интересом заглянул под тюфяк на кровати. Змея закатила глаза, качая головой. Хам! Беспросветный, наглый хам. Она открыла маленький сундучок со снадобьями, стоявший на столе среди книг и плошек с травами и порошками.
– Возьми.
Лис ловко перехватил брошенный ему кошель, взвесил его в руке и спрятал в глубине своего балахона.
– Князь, я погляжу, щедро платит тебе за службу.
– Не жалуюсь. Ты получил, что хотел, теперь убирайся.
Тонкие губы нелюдя дрогнули, растягиваясь в широкой язвительной ухмылке, что означало только одно – так просто ей откупиться не удастся. Змея настороженно замерла, сведя брови к переносице.
– Выгонишь меня под дождь?
– Ничего, тебе полезно помыться.
Лис открыл окно и уселся на подоконник. Порыв ветра колыхнул пламя свечи и то, встрепенувшись, умерло, выпустив в воздух тонкую струю дыма. Напор ливня постепенно сник, сменившись тонкострунной игрою дождевых нитей, небо посерело, подсвеченное встающим из-за моря солнцем, над водою поднимались густые облака белого тумана.
– Значит, ты думаешь, что твое нынешнее положение безопасно? Глупая баба, даже не подозреваешь, в какие интриги тебя впутал Владимир, – он говорил тихо, пристально вглядываясь в предрассветный сумрак сада. – Как бы ты ни корчилась, какие бы личины не натягивала на свое прехорошенькое лицо, никогда тебе не стать человеком. Ты – йок, смирись с этим. Твои потуги притвориться кем-то иным выглядят, как юродства Петрушки в ярмарочном балагане – нелепо и смешно, особенно для тех, кто знает твое настоящее лицо.
– Я слышала подобное уже много раз, – раздраженно перебила Олга.
– Ну и дура, раз не усвоила с первого раза. Ты застряла в мире, где властодержцы пользуются тобою самым наглым образом. Сила Змея служит гарантом безопасности тех, кто заручился твоей поддержкой, и раздражает противостоящую сторону, которая в политике неизбежна, как бы благостен ни был правитель, и какого бы процветания не достигла при нем страна.
– А твой вариант каков? Уйти туда, где ты будешь пользоваться мною… как это… самым наглым образом?
Лис, холодно взглянув на нее, продолжил.
– Живя здесь, ты хоть раз утруждала себя проникнуть в законы, по которым в мире властителей ведется игра? Ведь нет, я прав? Дворцовые козни просчитываются и плетутся очень умелыми и умными людьми. А твоя фигура в этой партии ходит ферзем, и отнюдь не пешкой, как тебе по наивности кажется.
– Говори короче.
– Ерничаешь, девка, зарываешься, – недовольно дернул кудлатой головой нелюдь, – не желаешь моей помощи, а ведь сколько раз я тебя вытаскивал из передряг, спасал твою неблагодарную шкуру?
– Угу, чтоб после поглумиться. Давай ближе к делу, надоел уже.
Он сжал губы, выпуская струю воздуха через нос, подобно разъяренному быку, но сдержался.
– У князя есть двоюродный брат, Болеслав. Возможно, ты встречалась с этим ушлым типом. Так вот, он останется единственным наследником престола после Владимира, если у того не будет сыновей, способных перенять, как это говорится, бразды правления. Святослав слаб, потому его и не трогают, племянников нет. Если Владимир женится еще раз, можешь не беспокоиться, сыновья уйдут туда же, куда и дети от первого брака.
– Ты хочешь сказать, что пожар не был случайностью?
– Слухи, они, знаешь ли, штука интересная – ни проверить, ни подтвердить, ни опровергнуть. Сейчас Владимир поставил себя в нелегкое положение. Такары жаждут получить Тавробу и могут развязать войну за право обладать этим затхлым городишкой. Бояре, торгующие с Цэрбой, не желают войны, так как понесут огромные убытки. С другой стороны ленники южных земель ни за что не отдадут такарам этот драгоценный надел.
– Да что там такого, кроме соли, в этой Тавробе?
– Соль, милая. Причем непростая. Ты даже не потрудилась разузнать, на какой земле живешь. Чему я, зная твой пытливый ум, очень удивлен. Помимо обычных солевых шахт, там разрабатывают и так называемые слезники дракона. Очень трудно эти жилы разведать, еще труднее добыть из них чистый продукт, зато зеленоватые кристаллы стоят дороже золота, так как обладают невероятной целительной силой. Слезники есть лишь вдоль северного берега Гюрзы, да вокруг Тавробы, так что, владеющий городом, владеет и землями вплоть до южной ветки Камня. Грызня за эти земли идет с тех пор, как такары решили построить там город, чтобы укрепить свою власть на спорных землях.
Олга знала все, что рассказывал Лис. Еще в школе она изучала действие этого вещества, имеющего горьковато-соленый вкус, более того, находясь в Тавробе, один раз покупала его для эликсиров, но ей даже в голову не приходило, что из-за такого пустяка можно начать войну.
– Сейчас же поговаривают, что целебные жилы иссякли или ушли, так как добытчики давно не находили новых слезников, – продолжал Лис, – а старые уже практически выработаны. Потому-то бояре и стали роптать против князя, что держаться за пустую землю и развязывать за нее войну нет смысла. Князь, по-видимому, считает иначе, предполагая, что не просто так плосколицые рвутся в Тавробу, да и отдавать задарма кусок собственной территории ни один государь не захочет. Это ведь какой удар по самолюбию! А на совместные разработки приисков Цэрба согласия не дает, что в очередной раз подтверждает – дело не только в соли. Так что Владимир сейчас в очень шатком положении, чем и пользуется его братец. Наверняка уже заручился поддержкой посла, иначе зачем так часто гостит в шатре уна. Заговор, милая моя, очень хитрая штука.
