Анна Кладова
Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея
– Что проще?
Олга вздрогнула, возвращаясь из лабиринта мыслей. Сокол возвышался над нею, загораживая солнце.
– Я что, сказала это вслух? – обеспокоено произнесла она. – Мерзкая жара!
– Стоит ли прекрасной девушке чернить свои уста столь гнусным словом? – наклонившись, ласково проговорил Сокол. Змея покосилась на него как на сумасшедшего, но неожиданно осознала, что слова Пернатого были ей приятны, и улыбнулась. Нелюдь некоторое время молча глядел на нее, а потом сказал каким-то странным голосом:
– Впервые вижу твою улыбку, а не оскал.
Она сдавленно хрюкнула, а после, уже не сдерживаясь, засмеялась весело и заливисто. Голоса на площади смолкли, и все йоки удивленно воззрились на Змею. Мальчишки переглядывались, несмело улыбаясь, Мастера прятали одобрительные ухмылки под масками строгости и некоторой надменности. Сокол, подхватив Олгу под локоть, потянул ее вслед за отрядом, что неспешно удалялся в сторону леса.
***
Они добрались до знакомых развалин к вечеру. Солнце уже перестало жечь несчастную землю, жара спала, разгоняемая легким бризом, что здесь, вблизи от моря, продувал сильнее, нежели в глухой чаще. Змея и Сокол отстали в конце пути от основной группы, она – из-за того, что обнаружила целебную травку, он – потому что не отходил от нее ни на шаг. Олга отыскала в зарослях неглубокую криницу, облагороженную мрамором и мозаикой, изображавшей лик не то властителя, не то духа. Усевшись на скамью под навесом из вьюнка, она принялась раскладывать на коленях срезанные соцветия герани и лобелии. Пернатый склонился над водою, наполняя поясной бурдюк. Голову они вскинули одновременно, моментально реагируя на движение. Человек, что беззаботно шагал по тропинке, остановился, испуганно прижимая к груди сумку, и уставился на Сокола. Змея, сокрытая навесом, вздрогнула, с трудом узнав в мужчине на дорожке Даримира, и поспешно вышла из тени. Он больше не сутулился, отчего выглядел намного выше и увереннее, чем раньше, плечи стали шире, тело налилось силой – некогда болезненный и хилый, теперь он был более похож на мужчину, правда, на его лице все еще проглядывали следы измождения и безумия. Но то, как повел себя шептун, удивило Олгу до крайности. На лице Дарима одно за другим сменялись выражения удивления, радости, замешательства, страха, и, в конце концов, он глянул на нее так тоскливо, будто зверь, давно запертый в клетку строгим надсмотрщиком. Затравленно озираясь, шептун отступил на шаг и нырнул в кусты. Олга кинулась следом, но тут же из зарослей послышалось предупреждающее рычание и, раздвигая массивной мордой листву, навстречу ей вышел огромный волкодав. Змея остановилась, недоверчиво глядя на вершковые клыки. Сокол оттеснил ее, загородив от пса, что, при виде йока ощетинился еще больше.
– Тихо, Мелкий! – раздался звонкий оклик с тропы. Пес с достоинством поднял голову, не переставая внимательно следить за противником, и медленно, по большому кругу обойдя Сокола, направился к хозяйке. Олга узнала тонкий детский голосок и приготовилась:
– Тот щенок разве не передал тебе мои слова? – Альба, нарядная, как майский шест, уперев руки в боки, недовольно воззрилась на Змею. – Или тебе совсем не жалко этого мальчишку?
– Я тебе не доверяю.
Девочка недовольно сморщилась.
– Ой, как будто у тебя есть выбор. Ты, наверное, плохо поняла, я поясню. Это была не просьба, а приказ. Здесь моя территория и йоки этого острова уважают мою волю. А уважение это растет из того, что я опекаю шептунов. И если я говорю, что тебе нельзя сюда соваться, это означает одно: тебе нельзя сюда соваться! А теперь проваливай.
Змея скрипнула зубами, сдерживая злость.
– И еще, – девчушка ткнула в ее сторону указательным пальцем, а после похлопала себя по ключицам, намекая на ошейник, – помни о смирении. Тебе его недостает… как и Лису. Яблоко от яблони, чтоб вас волки съели!
Олга сжала кулаки, глядя в спину удаляющейся фигурки. Тяжелая ладонь легла ей на плечо.
– Пойдем, – мягко позвал Сокол, – я думаю, стоит ее послушать.
И Змея повиновалась. Они шли молча довольно долго, покуда она не споткнулась о корень дерева. Йок подхватил ее и попытался поставить на ноги, но колени у Олги сделались ватными и не держали вес тела.
– Да что с тобой такое? – опуская ее на землю, недоуменно воскликнул Пернатый.
– Это невыносимо, – дрожащим голосом начала Олга, закрывая лицо ладонями. – Все кому не лень жаждут подчинить меня своей воле. При этом глубокомысленно твердят мне о смирении. Но почему, ответь мне, почему я должна слушать тех, кому совершенно не доверяю?
– А ты вообще кому-нибудь доверяешь? – мягко беря Змею за руку, осторожно поинтересовался Сокол. Та бросила на него недовольный взгляд и вновь опустила глаза.
– Ты прав. Но как можно… Вокруг одна опасность, одно зло и насилие! Секунда промедления будет стоить мне жизни! Что же мне теперь, перестать бояться?
Йок печально усмехнулся:
– Ты – женщина, глупышка, единственная среди нелюдей, – ласково поглаживая маленькие пальчики, увещевал он. – Умерь свой пыл. Ты тратишь великие силы своего духа на бесполезную борьбу со всем миром, но посмотри на себя и оглянись вокруг. Ты прекрасна и юна, любой из моего клана ради твоей улыбки, доброго слова или взгляда этих прекрасных золотых глаз готов пойти на смерть, защищая тебя. Даже те, кто якобы идеален по меркам Кодекса, не устоят перед магией Великого Змея. Даже те, кто яро ненавидят тебя, изменятся, стоит дать им возможность и надежду на твое внимание.
Пока Сокол говорил это, Олга вдруг почувствовала себя очень уставшей. Ноги гудели от долгой ходьбы, заныла спина, перегруженная тренировками, и рана на плече, что оставил ей Лис в порыве кровожадной страсти. Как же раньше она не замечала страданий своего несчастного тела, что лишилось поддержки уснувшего духа, но продолжало трудиться по старой памяти и с прежними нагрузками.
– Но я не могу подчиняться всем, кто дает мне приказы, – более спокойным тоном заметила она. – Куда это меня приведет?
– Проблема не в подчинении, – заметив перемену в настроении, Сокол заговорил более уверенно, – а в том, что ты не видишь причины требований. Ненависть, гнев и гордыня застят твой взор. Избавься от них, и тебе легче будет увидеть смысл происходящего.
– Ты говоришь, как Лис, – горько усмехнувшись, перебила его Олга. Сокол напрягся, но спустя мгновение черты его разгладились.
– Что ж, он был прав. Предатель не только умен, но и обладает мудростью. Не стоит отрицать всего, чему он научил тебя, лишь по причине твоей к нему неприязни. Ведь дерешься ты превосходно. Почему бы не воспользоваться и другими его уроками?
– Потому что он сам не следует своим правилам!
– Все мы неидеальны…
– Поверить не могу, – Олга удивленно воззрилась на Сокола, – ты его защищаешь!
– Нет, просто сужу о нем без эмоций.
Она тяжело вздохнула и отвернулась.
– Не могу! – решительно тряхнув головою, резко заявила она. – Не могу так. Смирение, подчинение, прощение. Разве это возможно? Простить все, что этот ублюдок со мною сделал? Я навечно останусь с этим треклятым кольцом на шее!
Ошейник внезапно ожег холодом, плечо заныло с удвоенной силой, а внизу живота появилось давно забытое тянущее чувство. Но всего мучительнее было осознание собственной слабости и невозможности как-то повлиять на ситуацию. Такого глубокого, доводящего до безумия отчаяния она не испытывала никогда. Слабая, никчемная баба! Олга уткнулась лицом в грудь Сокола и зарыдала, цепляясь пальцами за рубаху. Он крепко обнял ее дрожащее тельце и поцеловал в маковку, успокаивающе оглаживая по спине. Вскоре она смолкла и задремала. Сокол аккуратно взял Змею на руки, а ошейник, упавший на землю, повесил на пояс.
***
День выдался еще более жарким, чем в праздник равноденствия. Мелкая речушка, пересекавшая поселок, прогревалась насквозь, и искать в ее водах долгожданного отдохновения было бесполезной тратой времени. Только в омуте, что был прямо за сараем с тренировочным снаряжением, били холодные ключи. Олга, страдающая от непривычного для нее зноя, оставила Учеников на попечение Сокола с Ежом, и, забравшись в прохладную муть, блаженствовала, изредка ныряя в освежающую мглу омута. Очередное погружение затянулось на добрых пять минут, а когда она наконец всплыла на поверхность, на берегу сидел Ящер и как ни в чем не бывало вытачивал какую-то безделку из полешка. Змея с подозрением воззрилась на нежданного и уж точно незваного гостя. Тот на время отложил работу и уставился на нее своим изумрудно-золотым глазом, недобро поблескивающим в оправе из густых черных ресниц, словно драгоценный камень, забранный в рамку из благородного оникса. Отсутствие второго глаза скрывала тряпичная полумаска, прятавшая также половину лысого черепа, а длинные подрагивающие усы делали нелюдя похожим на злобного цжеульского колдуна из страшных детских баек.
– Чего тебе? – холодно спросила Змея, выбираясь на берег.
– Да ничего особенного, – вновь взявшись за нож, ответил Ящер, – решил в теньке отдохнуть.
Его жадный взгляд не отрывался от ее нагого тела ни на секунду, покуда Олга не прикрыла его рубахой.
– Ты что, следишь за мной? – выжимая косу, спросила она.
– А почему бы нет… Я тебе все еще не доверяю, – и он многозначительно поправил повязку. Змея ухмыльнулась. Как дитя, ей богу!
– Если бы я хотела, то сбежала бы отсюда уже очень давно.
– И что тебя держит?
– Всеобщее уважение и приличная кормежка, – мрачно ответила она, начиная подозревать что-то неладное.
– Да? – с вызовом в голосе начал нелюдь, поднимаясь на ноги. – А я, значит, не отношусь ко всем?
– Ну, ты – редкое исключение… хм, очень редкое, – тон ее голоса стал ледяным. Спокойно, держи себя в руках.
– Ты лишила меня глаза, сучка, – прошипел Лысый, придвигаясь к самому ее лицу.
– И ты ищешь повод для мести, кобель? Хочешь драться со мною? Не глупи. Нет большой чести в победе над слабой женщиной, зато есть большой позор в поражении от ее руки.
– Ты мне угрожаешь? – он навис над Олгой, нос к носу сверля ее гневным взглядом.
– Нет, это ты мне угрожаешь. Стоя вот так близко и рыча в лицо, как дикий зверь. Отойди, – она мягко отстранила его руками, – и умерь свой пыл, ради Творца! Вырастет твой глаз, никуда не денется.
Уговоры не подействовали, а лишь разозлили готового к драке нелюдя. По-моему, ему плевать на все, что я говорю. Он шел сюда, уже имея цель и план ее достижения. Своевольничает. Медведя в поселке нет, что ли? Думала она, уворачиваясь от ножа, метившего ей в живот. Ящер действительно был проворным. Скорость и пластичность его тела поражали, но он был ослеплен злостью и потому делал кучу ошибок и много лишних движений, по которым можно было с легкостью прочесть каждый следующий шаг. Змея сделала несколько поверток вокруг йока и побежала прочь. Драться с одноглазым дураком не было никакого желания, но он продолжал преследовать ее, оттесняя к опушке. Олга сообразила, что столкнуться с ним все-таки придется, если она не желает бегать от полоумного йока по лесу всю ночь. Тогда Змея резко остановилась и, обернувшись, завизжала во всю мощь своих легких прямо в лицо Ящера. Тот на миг остолбенел, пораженный странной выходкой, но после с удвоенной силой и яростью кинулся на слишком проворную и оттого весьма раздражающую его жертву.
– Отстань от меня, придурок! – возмущенно воскликнула она, уходя от кулака, что со свистом рассек воздух, – совсем ополоумел?!
– Ну уж нет, стерва. Я тебе твои глазки-то повыколупываю, – размахивая ножом, шипел нелюдь, – а заодно и косы пообрываю!
– Господи, страшно-то! – она юркнула под занесенную руку, обошла Ящера и отвесила ему хорошего пинка под зад, но ожгла голую пятку о бедро – нелюдь успел отскочить.
– А, будет страшно, – догоняя ее камнем в спину, выкрикнул Ящер, – когда я задеру тебе юбку и засуну, что полагается, меж твоих жилистых ляжек, проклятая ведьма!
Камень не достиг цели, но Змея все равно остановилась и обернулась. Что-то в ее облике заставило Ящера изменить тактику: он замер в нескольких шагах ниже по склону, приняв боевую стойку и внимательно следя за каждым движением противника.
– Так и знал, что тебя это проймет, – довольно ухмыляясь, он заглянул в горящие золотом глаза и сощурился, скрывая беспокойство. Улыбка сошла с его лица, губы напряженно сжались, бровь сползла к переносице – теперь перед ним стояла не слабая девка, а очень опасный враг, сломить которого будет для Ящера большим удовольствием. Она чуть слышно зашипела, приподняв верхнюю губу и обнажив удлинившиеся клыки. Нелюдь не сразу заметил, что ее десны и зубы затянуты мутным раствором. Змея резко подалась вперед и плюнула вонючей струей, что, коснувшись травы, запузырилась, прожигая тонкие стебли насквозь. Ящер увернулся и, ощетинившись, словно дикобраз, медленно пошел вкруг противника, стремясь стать с подветренной стороны. Змея плотоядно оскалилась, медленно и манерно прошлась языком по бурым когтям, каждый с вершок длиною.
– Прекратить сейчас же! – раздался с холма за их спинами громкий обеспокоенный голос. – Вы что, глухие? Я сказал, немедленно разошлись!
Но Змея не слышала окриков Сокола, что бежал к поединщикам, гнев затуманил разум, вперед выступил Черный Дракон – яростный и одержимый боем. Танец крови, более похожий на вихрь, продолжался даже тогда, когда в него неожиданно вступил третий. Он был здесь лишним: тяжелый, замедляющий острый слаженный ритм движений, как бревно, попавшее в стремнину. Сокол оттолкнул Ящера, немало разозлив его, и встал на пути Змеи. Она на секунду замерла, и этого хватило, чтобы оценить возникшую преграду и продолжить бой. Сокол понял, что ошибался, рассчитывая угомонить одержимую девку словами. Та Змея, что он знал, пребывала в каком-то ином пространстве, где Пернатый являлся лишь помехой к достижению цели. Она была чужда и надменна и на его появление отреагировала совсем не так, как рассчитывал нелюдь, будто и не узнала своего охранителя и заступника. Эта ошибка стоила Соколу очень дорого. Он успел отразить один ее удар, но Змея в своем исступлении оказалась слишком проворна, и отвести вторую атаку Пернатый не смог. Когти, острые, что кинжальные лезвия, распороли тонкий лен рубахи и расчертили незащищенный живот красными линиями. Багряное пятно расцвело на белом полотнище, словно маковый бутон бросили на чистую скатерть. Нелюдь отскочил прочь, замер, приложив ладонь к кровоточащей ране, после чего поднял на свою подопечную удивленный взгляд и, закатив глаза, рухнул на землю, судорожно хватая воздух синеющими губами в потеках серой пены. Змея выпрямилась, опуская руки, и несколько мгновений рассматривала тело нелюдя, сотрясаемое мелкой дрожью. Медленно, но верно до нее доходило, что она только что сделала, и по мере осознания менялось и выражение ее лица: с холодно-отстраненного на испуганно-виноватое. Олга сморгнула, окончательно приходя в себя, и тихо застонала, склоняясь над Соколом. Ящер, раскрыв рот, в остолбенении наблюдал за происходящим. Он не верил собственным глазам и, пораженный могуществом своего противника до глубины сознания, бормотал:
– Не может быть! Он совершенно здоров! Мы не восприимчивы к ядам… Не может быть!
Потому Лысый не сразу услышал ее отчаянный окрик:
– Воды! Воды принеси, болван! Скорее!
Но бежать никуда не потребовалось. Нелюди слетелись на вопли, как стая безмолвных стервятников. Кто-то уже несся от реки с полным ведром в руках, кто-то помогал Олге снять с агонизирующего Мастера окровавленную рубаху. Молодняк столпился вокруг, оттеснив Ящера в задние ряды, но тот был только рад скрыться от чужих глаз, чтобы в одиночестве принять новое и такое болезненное для гордеца ощущение страха. Барсук, нависая над Змеей, внимательно наблюдал за ее судорожными движениями, изредка переглядываясь с Выпью, молча и хмуро глядящим на Пернатого, что уже перестал дергаться и лишь хрипел, захлебываясь пеной и обильной мутно-желтой слюною. Олга высосала яд, одновременно пытаясь удержать его проникновение в тело, выгребая ребром ладони к ране, но было уже поздно, слишком долго она приходила в себя, и отрава поразила сердце, что с каждой секундой билось все медленнее, не способное перегонять загустевшую кровь. Мысли в ее голове сновали перепуганными водомерками и разлетались в разные стороны, как только она пыталась поймать хоть одну из них. Творец всемогущий, что же я наделала! О нет, белки потемнели! Господи, они меня убьют! Я… я убила его! Только не слезы! Нельзя реветь, успокойся, дура! Что же делать? Да проснись же ты, чертов Змей! Умоляю! Яд пахнет полынью. Неужели я отравила его той самой дрянью. Кровь густеет. Как и говорил Белослав. Белослав… Белян… противоядие! Каким образом в ее искаженном страхом сознании встретились два этих понятия, Олга не знала, но тут же ухватилась за спасительную идею. Прополоскав рот водою, она положила одну ладонь поверх еле трепещущего сердца, другой сжала руку Сокола чуть выше запястья и замерла, прикрыв глаза и сосредоточившись. В носу засвербило от резкого приторного запаха переспелых фруктов, язык сковала горечь крепкого соляного раствора. Змея открыла глаза и вонзила клыки в запястье Пернатого, а после и в сонную артерию на могучей шее йока.
– Отнесите его в мой дом, положите на кровать, – обратилась она к собравшимся, не поднимая глаз. Усталость, неимоверно сильная и гнетущая, навалилась внезапно, не позволяя шевелиться. Голова превратилась в чугунную болванку.
– Я позже приду, только… отдохну… чуток, – и Змея тихо осела на землю, свернувшись калачиком, чтобы спастись от озноба. Сквозь густой туман, настойчиво проникавший в каждую частичку ее сознания, она еще некоторое время слышала взволнованные голоса и чувствовала, как ее, будто чужое, тело поднимают чьи-то сильные руки, но вскоре и эти ощущения угасли, втянутые топким болотом беспамятства.
***
– Ну, Барсук, рассказывай, что случилось на этот раз?
– Да ничего особенного, намма. Сцепилась она с твоим щенком одноглазым, а Сокол по дурости в драку и влез.
– Мда, ни на миг нельзя Лысого одного оставлять, обязательно когти выпустит, дурак. Похоже, она его не только глаза, но и разума лишила.
– Что так?
– Он, видимо, печатью повредился. Чем дальше, тем хуже контролирует свою ярость, тем более похож на того подонка, из которого я его вылепил.
– Своди Ящера к оракулу.
– Да сколько можно уже водить!
– А девушку не винишь?
– Виню? Нет. Я бы и сам этого идиота пришиб, если бы он ко мне полез со своими притязаниями. Опасаюсь? Да. Вижу, на что способна в гневе и опасаюсь, как бы и она по чьей-то неосторожности не потеряла контроль.
– А с мальчишкой этим что будем делать?
– С шептуном-то? С тем, что вчера приблудился? Да бес с ним. Покорми, да пусть спит. Вижу я, какой он тощий да умученный, и тоска берет, что и моя душа где-то в таком же теле, никчемном и слабосильном. После отправь в приют с провожатым. Кого ему здесь надо-то, говорит?
– Да все ее ищет.
– Змею? Хм, неужто тот самый малый, на которого мы ее и словили в прошлом году?
– Он самый. Белобрысый такой, что оракул. Сказать девчонке о том, что он здесь, или не стоит?
– Пожалуй, повременим. Сначала пусть Сокола на ноги поставит. Не зря ведь Альба не пускала ее в приют, видимо, не хотела, чтобы эти двое встретились. Запри-ка шептуна в доме советов, и всем щенкам накажи, чтоб не тявкали и тихо сидели. Змея не должна знать о шептуне… до поры.
Сокол поднял тяжелые веки и сосредоточенно уставился на потолочные балки, пытаясь избавиться от размытой пелены перед глазами. Спустя некоторое время зрение восстановилось, и он, наконец, смог оглядеться. В комнате царил полумрак, неясный свет луны серебрил лоснящиеся пряди той, что дремала на широкой скамье у окна. Трогательно обхватив голые коленки руками и опершись на них щекой, она мерно дышала в такт ветра, что колыхал тонкие занавески, словно нежной рукою оглаживая склоненную голову льняной ладонью. Пернатый улыбнулся и попытался сесть, но, удивленно охнув, вновь откинулся на подушку, ощущая непривычно большой вес тела. Змея встрепенулась и, потирая красные от усталости глаза, спустила ноги со скамьи и склонилась над нелюдем, озабоченно вглядываясь в его лицо.
– Как ты себя чувствуешь?
– Вроде нормально, – Сокол, наконец, сел. – Сколько я провалялся?
– Двое суток, – она опустила глаза, избегая его взгляда. Йок нежно коснулся ее плеча, щеки.
– Чувствуешь себя виноватой? Брось, не стоит.
Она вскинула на него возмущенный взгляд.
– Я чуть тебя не убила!
– Но ведь я живой, – он улыбнулся ей, вновь опуская голову на подушку. Она резко поднялась и отошла от кровати, наново забравшись с ногами на скамью. “До чего красивая девка, ласково глядя на Змею, думал Сокол, особенно когда вот так сосредоточена. Эта ее дикость и воинственность бесподобны. Воистину, Богиня Вод, Золотой Дракон”. Неожиданно она заговорила.
– Помнишь, ты когда-то дал мне яд, и предоставил выбор. Ты ведь не знал, что дурман на меня не действует.
Он сделался суров и спокоен, чувствуя важность момента.
– Значит, ты хотел, чтобы я умерла. Почему ты решил пойти против воли наммы?
– Ты опасна, – он спустил ноги с кровати, твердые половицы под босыми пятками придавали ему уверенности, – опасна для всего клана и для меня в частности. В тот миг я знал это так же четко, как и то, что совать руки в огонь чревато ожогами.
– Может, ты прав, – золотые глаза были пусты и безучастны, но невыразимая тоска и усталость в голосе выдавали ее боль, – может, стоило добить меня. Я не могу смирить себя. Моя гордыня, моя ненависть губит все, к чему я прикасаюсь. И некого винить в этом, кроме самой себя. При всей своей силе и могуществе я слаба. Я очень слабая. Просто слабая девчонка. Скажи, ты и сейчас хочешь убить меня?
Сокол сел рядом со Змею, бережно привлек ее к себе и коснулся губами макушки.
– Да. Разумом, да. Я чувствую беду, – она вздрогнула, но лишь сильнее прижалась к его груди, – и я знаю, что Великий дух должен вновь уснуть. Но я никогда не смогу поднять на тебя руку с этим намерением, даже если ты посадишь меня в чан с этим треклятым ядом.
– Ты не боишься смерти, – прошептала она, вдыхая аромат его горячего тела… слишком горячего для нелюдя.
– Я лучше умру от твоей руки, чем буду посягать на твою жизнь.
– Почему?
Сокол молчал.
– Знаешь, – Олга высвободилась из его объятий и прислушалась, вглядываясь в темноту ночи за окном, – твоя печать сломана. Два засова из пяти сняты. Я это вижу. И знаешь, что я подметила? Все, у кого печать частично разрушена, помнят что-то из своей прошлой жизни, из своей личности, что была у них до перерождения в “сынов смерти”. Рыба помнил страх, Волк – страсть и жажду обладания, Еж – месть и боль. А что помнишь ты?
– Я? – он помолчал, глядя в пол, потом поднял голову. – Я помню, что такое любовь.
Сокол целовал ее долго и страстно. Змея чувствовала, как выходит из нее плотный и тяжелый сгусток застоявшейся силы. Как и Лис, Пернатый пил ее, но вместе с тем ее легкое, опустошенное тело наполнял неведомый до сего дня огонь – его огонь. Она не сопротивлялась, когда он, взяв ее на руки, отнес на кровать, когда нежно касался губами нагого тела, наоборот, дарила нелюдя лаской и страстью, на которую только была способна. Олга внезапно осознала, что уже очень давно стала его невестой, а теперь должна стать женою. И снова была боль, но сладкая и тягучая, словно патока. И вновь ее прожгло насквозь, но пламя было столь желанным, что лишь грело, а не калечило. И вдруг…
Пять!
Нить у самого сердца лопнула с мелодичным звоном и Олга закричала, впиваясь когтями в спину Сокола. Тот вторил ей протяжным стоном боли и наслаждения. Пробудившийся дух сломил видимые и незримые границы между двумя слившимися телами, обращая любовников в тех, кем они были на самом деле. Волосы на голове Пернатого встопорщились, обратившись в перья, черты лица стали острее и жестче, желтый зрачок оттеснил белок, сделав глаза по-настоящему птичьими, тело на миг потеряло четкие очертания, чтобы снова вылиться в идеальную форму из плоти и кости, покрытых темной, в рыжих и белых подпалинах кожей. В таком обличии он был ужасен и в то же время великолепен, как истинный дух. Нелюдь склонился над Змеей, когтистым пальцем провел по приоткрытым губам, коснулся тяжело вздымавшейся груди и произнес невероятно густым и низким голосом, мало похожим на человеческий:
– Твоя кожа светится золотом, Великий Змей. Ты прекрасна.
– Так шепчут духи, – вспомнила она строку из какого-то древнего сказания и улыбнулась, услышав свой собственный голос. Все ее тело действительно покрывала мягкая броня из драгоценной чешуи. Олга прижалась к Соколу и устало прикрыла веки, чувствуя, как постепенно растворяется, уходя вглубь, подлинный их облик, как сглаживаются хищные черты Пернатого, а твердые, что камень, мышцы становятся просто упругими. Она впервые за долгие годы почувствовала, что тревоги отпустили ее, а на их место пришел покой, пусть временный, но позволяющий ее душе понять суть радости и счастья. А после мягкий, но настойчивый сон поглотил обмякший разум, повергнув его в пучину очередного видения.
