Анна Кладова
Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея
Лес стоял полосою, отделяющей широкий тракт от озера. Настораживало и в то же время обнадеживало то, что дорога была ухоженной: значит, ею довольно часто пользовались. Олга шла вдоль кромки леса, покуда не наткнулась на проем в полуразрушенной стене, некогда бывший входом в кремль. Белые глыбы камня лежали аккуратными кучками вдоль дороги, выкрошенные временем и непогодой из массива стены, что скалилась в смурое небо по-стариковски щербатыми зубцами. Массивные воротины были давно сняты и, по-видимому, пущены на дрова. И верно, от кого запираться жителям проклятого острова?
С неба упала первая капля, разбив сгустившуюся тишину звуком смачной пощечины, и тут же земля зашелестела под мягкими ударами дождя. Вдоль внутренней стороны стен тянулись складские помещения и казармы, где Олга и укрылась от ливня. Устроив Дарима, она развела огонь, осмотрела и промыла рану, приложила компресс с эликсиром и перевязала шептуна, разорвав на бинты последнюю и единственную чистую рубаху, после чего отправилась на поиски еды.
Стены кремля некогда защищали княжеский дворец и палаты богатых бояр, а также казну, оружейный и монетный двор. Эта некогда неприступная крепость в свое время являла собою политический центр могучей страны. Даже после пятисот лет запустения и методичного разрушения ненастьем и буйной растительностью, кремль не потерял своего былого великолепия. К тому же чувствовалось присутствие человека: дороги были расчищены от сорняков, что находили себе лазейку даже между плотными стыками мощения, скульптуры и рельефы на стенах строений кто-то избавил от грязи, мха и вездесущего вьюна, в оконных рамах сохранились стекла. Олга шлепала босыми ногами по лужам, время от времени утирая мокрое лицо не менее мокрым рукавом, и вглядывалась в осколки былого могущества, как никогда чувствуя свое одиночество среди этих величественных, но мертвых зданий. Даже запах человека не мог перебить кладбищенского духа, витавшего над этим склепом истории. Жилым оказалось только одно здание – единственное более или менее уцелевшее из всех. Длинное, приземистое, сложенное так, чтобы устоять под натиском любой атаки, оно тянулось вдоль правой стороны улицы и изгибалось там, где начиналась площадь. Олга даже не стала гадать, для чего оно было предназначено, лишь подобралась ближе и, встав на цыпочки, заглянула в окно, из которого лился тусклый, приглушенный дождевой завесой свет. Длинный коридор тонул в полумраке, освещенный редкими масляными светильниками. На противоположной стене имелся ряд закрытых дверей. Это чем-то напомнило Олге кельи в монастырской школе, где она некогда училась. Вдруг одна из дверей приоткрылась, и на пороге возник человек в белой рубахе, подпоясанной черной лентой. Он снял со стены фонарь и неожиданно повернулся к окну, вглядываясь сквозь стекло в непогоду. Олга прянула назад, скрываясь от мутного взгляда незнакомца. Шептун?! Дождь внезапно стих, лишь капель срывающихся с козырька крыши дождинок нарушала тишину ночи. Капель и странный шум, доносившийся со стороны дворца. Олга прислушалась, и человек за окном тоже. Ритмичный, ухающий звук напоминал стук разгоряченного сердца или бой огромного барабана. Где-то вдали, разгоняя мрак, заплясали рыжие светляки факелов. Они мерно двигались в такт все более громким и отчетливым ударам, словно танцуя. Теперь Олга не сомневалась в своей догадке – барабан. Она вновь глянула в окно, но человек исчез. Вместо него из темноты коридора, лишенного света, на нее смотрела пара мерцающих глаз без радужки и зрачка. Олга отшатнулась и побежала прочь.
Из-за облаков выглянул полумесяц, озарив умытую улицу призрачным светом. Мокрый камень мостовой заискрился тысячами звезд, словно млечный путь на черном небосклоне, окна погасли, и все вокруг приобрело мертвенно-бледный цвет, устрашающий в сочетании с безлюдностью окружения и глухим, явно ритуальным звуком, несущимся от дворцовой площади. Она некоторое время раздумывала над тем, что делать дальше, после чего все-таки решила вернуться и разузнать, что и по какому поводу рождает этот странный шум. Пересекать площадь напрямик было жутковато, и Олга пошла вдоль стен, прячась в тени развалин. Ворота, ведущие в сад, окружавший княжеские палаты, были распахнуты настежь. За ними тянулась длинная аллея, скрытая под сводом древних гигантов, крепко сцепившихся друг с другом ветвями в вечном рукопожатии, а в конце темного тоннеля виднелся яркий живой свет. Бесшумно скользя по усыпанной сушняком дорожке, Олга выбралась во двор, некогда бывший парадным. Перед дворцом разворачивалось жуткое, и в то же время, завораживающее зрелище. На площади в кольце здания собралось множество людей в белых одеждах, подпоясанные черными лентами, со свечами в руках. Посреди двора был сооружен бревенчатый помост, обложенный со всех сторон хворостом и украшенный цветами и тканями, среди которых виднелся плотный полотняный скаток49, лоснящийся от масла – мертвое тело.
Вокруг него лицом к погребальному костру прямо на земле сидели подростки, еще безусые и потому неразличимые по полу. Именно они били в тугие барабаны, будто в трансе покачиваясь из стороны в сторону. Олга, внимательно наблюдавшая за происходящим из придорожных кустов, размышляла: чего же ждут эти люди, кто они такие, и в честь кого эти дети отбивают ритм, провожая душу в последний путь? Рассудив, что, безоружные, они ничем не смогут навредить ей, Олга наконец решилась поддаться любопытству и вступила в освещенный круг. Похоже, что они ждали меня, мелькнула в ее голове испуганная мысль, когда сотня лиц единовременно обернулась навстречу гостье. Тяжелые колотушки замерли в руках подростков, и гнетущее молчание колпаком накрыло площадь, лишь пламя факелов трещало, недовольно плюясь горючим. Олга сглотнула, но, к своему удивлению, не отступила назад и не бросилась бежать, а, выпрямив спину, прошла между замершими людьми, каждый из которых провожал ее ход мутным и, казалось, равнодушным взглядом бесцветных глаз. Взглядом, слишком знакомым Олге, чтобы окончательно утвердиться в своей догадке: вокруг нее стояли шептуны, целое поселение под крылом оракула, защищенное кланом йоков и островом, а на погребальном костре лежал – она приподняла тонкую ткань, скрывающую лицо мертвеца – Альба. Олга на миг прикрыла глаза, собираясь с мыслями. Значит, Лис не соврал. Она окинула взглядом толпу, пытаясь найти среди собравшихся женщину оракула и его маленькую дочь, но все лица казались ей одинаковыми из-за своего безумия и отрешенности. Олга нахмурилась, пытаясь скрыть дрожь. Она спрыгнула с помоста и, выдернув из рук близстоящего шептуна свечу, бросила ее в костер. Дрова, облитые маслом, занялись быстро, и пламя с надсадным треском устремилось ввысь, пытаясь лизнуть далекое холодное небо. Шептуны молча наблюдали за ее действиями, покуда с крыши дворца не сорвалась испуганная вспышкой чайка, и ее плачущий крик не пронзил неестественную немоту ночи. Это, по-видимому, послужило неким сигналом к началу церемонии. Колотушки одновременно опустились на тугую кожу барабанов, издав гулкий звук, после чего уже целая стая испуганных чаек снялась с карнизов и полетела в сторону моря, оглашая окрестности пронзительным плачем. Дети замерли и, как только крики птиц смолкли, принялись отбивать очень сложный и мелодичный ритм, в который совершенно органично вплетался трескучий и неровный звук огня. Вокруг погребального костра в танце закружились люди, что двигались так, словно единый разум управлял их телами. Олга, то ли одурманенная сладковатым дымом костра, то ли голодом и переутомлением, сама не заметила, как ринулась следом за шептунами, подчиняясь невероятной магии ритма. А потом дети начали петь. Сначала тихо, а после все громче и громче, пересиливая гул барабанного боя, но не было слов в той песне, а если и были, то никто из ныне живущих не смог бы уразуметь их, ибо звучала песня древних. Змея остановилась, пораженная услышанным. Нечто подобное пел Игнат Соловей, перед тем, как свернуть себе шею, и ее маленький Мирон в момент инициации. По щекам Олги потекли слезы. Со всех сторон зашелестели невнятные голоса.
– Не плачь, он жив.
– Разве не слышишь, песня предвещает радость.
– Оракул рождается заново, когда наступает время покинуть старое тело.
Кто-то протянул ей пиалу с дымящимся, остро пахнущим специями напитком.
– Порадуйся с нами, Великий Дух.
– Ибо твой сын почил сегодня, чтобы вновь прийти в наш мир.
Услышав эти слова, Олга неловко дернулась, плеснув горячий отвар на руки.
– Чтооо?! Какой сын?
Варево окончательно одурманило ее разум. Перед глазами вихрем закружились размытые образы из ее кошмаров и воспоминаний: голубоглазый мальчик с серебряными волосами заливисто смеялся, выколупывая глаза из мертвого тела Альбы; мерно покачивался над обрывом труп Игната, с посиневших губ которого лилась благозвучная песня; прекрасный белый бог в драгоценном свадебном уборе погружал в ее распоротый живот свои тонкие руки и, ласково улыбаясь, протягивал ей мертвое дитя с черной кожей и огненными жилами; танцевал, словно марионетка, беспорядочно размахивая руками, Даримир, натянуто улыбаясь, а на его затылке сквозь дыру в черепе было видно, как пульсирует мозг. А потом она наткнулась на обеспокоенное лицо Мирона, что, уставившись на нее невидящим взором, крикнул: Проснись!
– Твой сын, Великий Дух! Твой и Белой Чайки, – мягко улыбаясь, произнес старик, и отвернулся. Олга опешила. Кошмар, что длился, казалось, целую вечность, в действительности занял какую-то долю секунды. Она схватила старика за руку.
– Кто такой Белая Чайка? Чем вы опоили меня?
Вместо внятного ответа старик забормотал:
– Кровь ушла в землю, и из земли встала полынь-трава. И была полынь-трава на вкус как кровь, горька и сладка. И сказал Великий Дух: будь ты трижды проклят, муж мой – Белая Чайка, за предательство порожденных тобою, за предательство породивших тебя и за предательство того, что зовется любовью.
Музыка продолжала вести за собою слаженный танец, но Олга не чувствовала былого воодушевления, лишь болезненную пульсацию в висках, вызванную боем барабана, что не взбадривал, а лишь оглушал и угнетал. Она выбралась из толпы и бросилась прочь, продолжая ощущать на себе пристальный взгляд сотен глаз. В голове гудело набатом и желудок, принявший вместо доброй еды дурманящее варево, грозил излить свое содержимое обратно, тем же ходом, что Олга наполняла его. Ко всему прочему добавилась ломота в костях и боль в плече, где все же остался шрам от Лисьего укуса. Она остановилась у бочки под стрехой, и принялась жадно пить грязноватую воду с привкусом плесени. Ее вырвало. Когда бунтующее нутро угомонилось, Олга села на землю, прислонившись к стене, и забылась.
***
– Вставай!
Олга недовольно буркнула, не в силах поднять тяжелые веки. Тонкий девчачий голос раздражал, отдаваясь в голове острыми уколами резкой боли.
– Я кому сказал, глупая девка! Немедленно поднимайся.
Холодная вода быстро привела Змею в чувства. Правда, чувства эти не отличались особой благожелательностью по отношению к разбудившему ее человеку. Она открыла глаза и вздрогнула от неожиданности. При взгляде на ребенка, что с надменной холодностью взирал на нее слепыми, но зрячими глазами, в памяти невольно всплыл подзабытый уже кошмар о двух близнецах, один из которых был оракулом. Живое воплощение этого образа грозно нависло над нею, недовольно поджав тонкие губы и хмуря лобик. И во всем – в позе, поведении, даже манере злиться – чувствовались знакомые лисьи черты.
Олга протерла глаза, тряхнула головою, сгоняя остатки сна и, кося по сторонам, неуверенно спросила:
– Альба?
Малышка больно ткнула ее палкой в живот.
– Молчи, дура, – она была явно не в духе и даже не пыталась скрыть этого. – На кой черт тебе понадобилось идти на эти дурацкие похороны?
Олга поднялась, со скрипом расправляя закостеневшую спину.
– Да уж, судя по манерам, ты явно брат Лиса, – съязвила она, вглядываясь в предрассветный туман.
– Уже сестра, – недовольно буркнул Альба, вынимая из спутанных волос палый лист, – сидела бы себе со своим Даримиром, никто бы тебя не заметил.
– А кто меня заметил? – насторожилась Олга.
– Тот, кому не следовало.
– И кто же это?
Девочка тяжело вздохнула.
– Кто-нибудь из клана всегда приходит почтить память усопшего оракула и сплясать тризну в круге огня. Моя смерть стала для них неожиданностью, и сам Медведь явился проверить достоверность слухов. Представь его удивление, когда он увидел там тебя, в безумном танце среди шептунов.
– Ну, прости, Учитель не посвятил меня в ваши обычаи.
– Они не только наши, но и твои тоже, – одернула ее девчушка, – а брат – самоуверенный кретин, каких мало. Надеялся, что сможет тебя от всего оградить, а не смог даже от самого себя.
Олга напряглась, подавляя нахлынувшие чувства от болезненных воспоминаний. Некоторое время они молчали, размышляя каждая о своем.
– И что теперь? – наконец спросила Олга.
– Что, что… ничего. Следуй за мной.
– А как же Дарим…
– Его нет там, где ты его оставила.
Маленький оракул резко развернулся и быстрым уверенным шагом направился в сторону крепостной стены, забавно шлепая по лужам босыми пятками. Олга, взбудораженная и напуганная, кинулась следом.
– Постой, а где же он тогда?
Но девочка, казалось, не слышала вопроса и продолжала бубнить себе под нос, яростно сбивая палкой попадающиеся на пути растения:
– Подставить себя один раз – куда ни шло, но чтобы дважды лопухнуться, это надо постараться. Сколько раз говорил ему, не трогай мальчишку, тебе же хуже будет. Так нет, пуста ума палата. И печатей ему не надо, видите ли. Урод!
– Стой, – Олга схватила Альбу за плечо и, грубо отдернув назад, заглянула в страшные бельма глаз, – что происходит? Где шептун?
Девочка не ответила, лишь вдумчиво вгляделась в чумазое и напряженное лицо своего собеседника, и от этого изучающего взгляда Олге стало не по себе. Гнев, негодование, недовольство, – все исчезло с не по-детски красивого лица, будто не ярилась секунду назад обладательница этой холодной и печальной маски. Оракул передернул плечами, освобождаясь от захвата, и тихо произнес:
– Вот оно значит как… Пойдем.
И Змея повиновалась.
Они пересекли широкую площадь, свернули в узкий переулок и оказались у высокой башни, растущей, словно указательный палец из крепко сжатого кулака развалин здания. Здесь было слышно дыхание моря и чувствовался его пропитанный солью дух. Девочка поднялась по широкой лестнице и остановилась у разбитого портала, вопросительно глядя на свою спутницу, что замерла на первой ступеньке, прислушиваясь к чему-то. Сильный ветер, что трепал ее разлохмаченную косу, нес в себе не только пряный аромат моря, но и неприятный запах опасности. Олга чувствовала его все отчетливее, и с каждой минутой беспокойство сильнее сдавливало дыхание.
– Куда ты ведешь меня? – не веря своим ощущениям, спросила она. Оракул нахмурил белесые брови.
– К Даримиру, – и скрылся внутри. После недолгих колебаний Олга двинулась следом. Череда залов, лишенных потолка, сменилась сквозными покоями без стен. Идти, ступая голыми пятками по полу, засыпанному мелким щебнем, было трудно. Они свернули в узкий коридор и неожиданно остановились перед, наверное, единственной во всем здании уцелевшей дверью. Малышка сделала шаг назад, уступая дорогу спутнице. Олга толкнула дверь и оказалась в просторной комнате, заваленной старой мебелью. У дальней стены, опустив тяжелую голову на грудь, сидел Дарим. Тонкая струйка слюны из перекошенного рта стекала по подбородку, мутный взгляд обозревал просторы неведомой вселенной, а безвольно поникшие плечи изредка вздрагивали, будто тонкая игла колола его в нервный узел. Губы Олги задрожали, глаза увлажнились. Она бросилась к шептуну, обхватила его за плечи и аккуратно опустила голову на пол, отерев рот своим рукавом.
– Я привел ее, как и обещал, – раздался сзади подрагивающий от напряжения голос девочки. – Отдайте мне мальчишку и убирайтесь.
Олга на мгновение закрыла глаза, осознавая услышанное, после чего обернулась, обшаривая пространство вокруг себя испуганным взглядом.
Их было трое. Первый, Медведь, огромный и могучий, был непоколебим и тяжеловесен, словно его дух, с густой темно-бурой шапкой курчавых волос на голове, с прямым и надменным взглядом черных глаз из-под хмурых бровей и хищным изгибом губ на широком лице, поросшем бородою. Второй, Ящер, лысый и верткий, телосложением и лицом напоминал изнеженного подростка из богатой семьи: худой, узкоплечий, с тонкой длинной шеей и отвращением ко всему миру на вытянутой, по-змеиному острой мордочке. В его раскосых глазах, скрытых злым прищуром, сквозь восхитительную игру изумрудного и золотого проглядывала холодная, рассудительная жестокость. В третьем, Соколе, чувствовалась порода, выражавшаяся в его крайней сдержанности и спокойствии. Короткие желтые с черными подпалинами волосы торчали во все стороны, словно взлохмаченные ветром перья, большие светлые глаза внимательно изучали жертву, угловатое, по-птичьи заостренное лицо не выражало ни единого чувства.
Медведь окинул Олгу недоверчивым взглядом.
– Это и есть Великий Дух? – пророкотал он глухим рычащим басом.
– На ней печать, – раздраженно пояснил оракул. – Так я могу забрать мальчишку?
– Да, конечно, – рассеянно пробормотал Бурый, присев на корточки рядом со Змеею, что в страхе прянула прочь, оскалив белые клыки.
– А может кто-то поможет мне отнести его в приют, – девочка повысила голос.
– Ящер.
Тот недовольно хмыкнул, но повиновался. Грубо отпихнув вцепившуюся в Даримира Олгу, он взвалил бесчувственное тело на плечо и зашагал следом за ребенком. Медведь хотел было взять Змею за руку, но она отдернула кисть, спрятав ее за спиною.
– Ты видишь, кто я?
– Лучше, чем ты сам.
Бурый ухмыльнулся.
– Ну так как, Пернатый, что будем делать… – он подошел к Соколу, и, чуть понизив голос, добавил, – этот ублюдок убил твоего Мастера. Думаешь, он клюнет на приманку?
Сокол равнодушно пожал плечами.
– Я с ним ни разу не встречался, но, думаю, что он не такой дурак, раз смог водить нас за нос столько лет, – он поглядел на Змею. – Хотя, кто знает, может и такой.
– Тогда отвезем ее в поселок. Рано или поздно он объявится.
– Сомневаюсь, – пробормотал желтоглазый, распутывая звенья серебряной цепочки. Олга съежилась, подавив болезненный вздох, и вжалась в стену. Опять!
– Эй, – в дверном проеме показалась блестящая лысина взбудораженного Ящера, – кто-нибудь чует врага? Я видел, как кто-то вошел в библиотеку.
– Что?! – Медведь замер, опустив веки и прислушиваясь, после чего метнулся к окну. – Вот он!
Одним ударом мощного кулака он высадил хлипкую раму и перемахнул через подоконник, Ящер проворно скользнул следом, скалясь в безумной улыбке. Сокол проводил их спокойным взглядом, ничуть не поддавшись азарту погони, лишь покачал головою и присел рядом с пленницей.
– Руки.
Олга обреченно протянула запястья, силясь сдержать страх и злость. Кандалы со звонким хлопком защелкнулись, тяжким грузом оттянув предплечья.
– Шею.
Змея зашипела, но Пернатый не впечатлился подобным проявлением ее сущности.
– Только кусать не надо, хорошо? Мы не доверяем тебе, потому вынуждены позаботиться об этом. Не заставляй меня действовать силой.
Олга сникла. Прикосновения затворяющего металла холодило до зудящей боли, но вот пальцы йока… Она удивленно глянула на Сокола, что, коснувшись ее кожи, вздрогнул, отдернув руку, и, нахмурившись, отвел взгляд. Его пальцы были теплые, почти горячие, и дрожали. Обруч удавкой стянул шею, и Олга на миг перестала дышать, позабыв обо всем на свете, но спустя какое-то время воздух ворвался в сжавшиеся легкие, и она закашлялась, сплевывая мокроту.
– Ничего, скоро привыкнешь, – нервно усмехнулся Сокол, оправляя волосы.
– Ушел, – Медведь внезапно возник на пороге комнаты. – Странно, я так и не смог разобрать, кто именно был этой тенью. Вроде Лис, а вроде и не Лис… Будто в нос песку насыпали. А, черт с ним, пора выдвигаться. Поспеть бы к ужину.
– Погоди, – Ящер метнулся из-за спины Медведя, и Олга почувствовала укол в плечо. Мышцу скрутило так, что в глазах потемнело и под веками запрыгали шальные искры. Она еще некоторое время пыталась уцепиться за рвущуюся ткань реальности. Тело стало вялым и непослушным настолько, что она могла участвовать в собственных действиях лишь как сторонний наблюдатель, и всякая попытка повлиять на ход событий вязла в густом киселе, что окружил ее разум.
– По-моему, это было лишним, – произнес Сокол.
Бурый потянул за цепочку, что держала ошейник:
– Вставай, Змея. Поползешь своим ходом.
Через час пути йоки устроили небольшой привал у ручья: напиться и умыться – день выдался на удивление знойным. Олга, что молча плелась, ведомая, как собачонка на поводке, села на бережку, опустив стертые оковами ноги в ледяную воду, и никто бы не заметил неладного, если бы она, потеряв сознание, не рухнула лицом прямо в воду.
Сокол усадил икающую пленницу под деревом, хмуро вглядываясь в глупую улыбку и мутные, серые от дурмана глаза.
– Кажется, я переборщил, – склонившись над Олгой, озадаченно проговорил Ящер.
– Как всегда, – холодно произнес Пернатый, внимательно изучая ступни девушки. Лысый зло хмыкнул, но сдержался:
– Это странно! Обычное успокоительное, чуток подавляет агрессию. Я пичкаю зельем молодняк, и ничего такого с этими болванами не происходит.
– На то они и болваны… Намма50, глянь на это!
Сокол приподнял браслет на ноге, обнажив стертую до мяса лодыжку.
– Что за черт? – удивленно прогудел Медведь, рассматривая желтые сухожилия.
– Я тоже никогда подобного не видел, – Пернатый огладил короткую жесткую бородку. – И на шее, глянь, будто каленым железом прижгли, сплошные волдыри. Разве что руки еще более-менее.
– Дух запечатан. Неужели он чувствует… оковы?
– Быть может, они уже едины: Змей и девчонка? – высказал свое предположение Ящер. – Сколько лет она живет при Лисе?
– Сколько лет она вообще живет? – задумчиво произнес Сокол. – Возможно, оракул был прав, когда говорил об осторожности…
– А, может, врал, – резко одернул его Медведь, – это у них в крови – ложь и увертки. Перевяжи раны и возьми ее на руки, мы и так уже здесь задержались.
Пока Сокол рвал рубашку и снимал оковы, чтобы обработать раны, Змея, как завороженная, наблюдала за его движениями, не отрываясь ни на миг. Это внимание слегка нервировало йока, выводя из душевного равновесия, которое, судя по всему, давалось ему с немалым трудом. Он время от времени тревожно поглядывал на ее расширенные до предела зрачки и ловил себя на мысли о том, что опасается этой девушки.
– Лысый придурок, – тихо ругнулся он, поминая Ящера с его зельем. И тут она учудила – нежно коснулась его щеки ладонью и прошептала, игриво оскалив острые, длиннее обычного клыки:
– Ты почти живой. Что с твоею печатью, милый?
Велико было желание вскочить и броситься прочь, но Сокол сдержал порыв трусости, глубоко вдохнул и огляделся, проверяя, не слышал ли кто ее слов. Не слышали. Змея же опять погрузилась в полудрему, закатив глаза и безумно улыбаясь. Именно тогда Пернатый понял, что вся эта затея с пленением Великого Духа не принесет клану и, в частности, ему ничего, кроме больших неприятностей.
***
Поселение клана находилось в самой чаще, там, где никогда, даже во времена Белграда, люди не возводили стен, сохраняя лес в первозданном виде. Прогалина, окруженная со всех сторон могучими стволами древних гигантов, была надвое рассечена серебряным бичом ручья, вдоль которого рядком, словно на парад, выстроились одинаковые срубы под тесаными крышами. В деревне была всего одна широкая мощеная улица, которая заканчивалась аккуратной площадью с мраморным колодцем по центру. Общинный дом, куда привели Змею, стоял там же: длинное приземистое строение, поднятое на сваи, было охвачено по периметру галереей, множество окон свидетельствовало о нежилом характере помещения, а каждая пядь дерева в этом доме была пропитана запахом свежей крови.
Олгу оставили в большом зале, закрепив цепь в железном кольце, что торчало из пола прямо по центру. Она уже немного пришла в себя после зелья, что вколол ей Ящер, и испуганно озиралась, оглядывая йоков. Те собирались в общинном доме на совет, и каждый входящий, видимо, считал своим долгом подойти поближе и поглазеть на пленницу, чтобы после отойти в сторону с удивлением и разочарованием на лице и произнести тихо, но так, чтобы слышали товарищи:
– И это – Великий Дух? Чумазая девка, объятая страхом?!
А Олге и впрямь было не по себе в окружении этих сильных и безжалостных мужчин. Запах крови кружил ей голову пуще полынного дурмана, и она, как ни пыталась, не могла преодолеть ужас, что своими холодными щупальцами проникал в самые потаенные уголки ее сердца и холодил до зубовной дроби. Когда зал заполнился до предела, она больше не смогла терпеть и сжалась, уткнувшись лицом в колени и закрыв уши руками, потому что чувствовала себя в утробе огромного чудовища, что собралось переварить ее на обед, и вкус его жертвы будет пропорционален мукам, что она испытает за часы своей агонии.
Возбужденный гул голосов неожиданно смолк, и Олга на миг выбралась из своего укрытия, чтобы узнать причину. В зал вошел Медведь в сопровождении Ящера. Золотой и серебряный пояс, Учитель и Ученик. Лысый, по-такарски сложив ноги, сел на пол у стены лицом к собравшимся. Бурый встал рядом с пленницей, скрестив узловатые, словно корабельные канаты, руки на груди. Все стоявшие расселись полукругом, кто на скамьях, кто, подобно Ящеру, на полу. Некоторое время стояла тишина, после чего поднялся один из йоков – Олга не смогла в такой толпе различить его суть – и произнес, сурово сдвинув тонкие брови:
– Кого ты привел в наш дом, намма? Мы ждали, что к нам пожалует Великий Дух, а не эта испуганная замарашка.
– Великий Дух не пошел бы за нами по своей воле. А замарашку скрутить легче, – пророкотал Медведь, буравя взглядом собеседника. – Объясню для тех, кто не может догадаться сам: на ней довольно сильная Печать.
– Интересно, кто же такой смелый, что посмел затворить Змея? – язвительно кривя губы, осведомился тонкобровый.
– Смельчака похоронили сегодня в полночь, если это кого-то интересует.
– Что? – подскочил другой, совсем молодой на вид, но, тем не менее, опоясанный золотом. – Она убила оракула?
– Нет, не она.
– Откуда тебе знать?
– Я говорил с его преемником. Он опроверг подозрения насчет нее, но так и не указал виновного.
Зал вновь наполнился гулом. Медведь обвел всех собравшихся изучающим и слегка раздраженным взглядом.
– Волк мертв.
Его тихий густой голос холодной волной накрыл сидящих в зале, словно стаю галдящих чаек, разговоры вмиг стихли, и взгляды сошлись на притулившемся в дальнем углу Соколе.
– Наконец-то, – пробубнил кто-то из сынов смерти, – нашла коса на камень. Одним сумасшедшим меньше. И кому же следует пожать руку в благодарность?
– Лису.
Теперь в зале повисла по-настоящему гробовая тишина.
– Лис на острове, братья мои… был, по крайней мере, – продолжил Медведь, – и он убил Волка… совсем убил, понимаете?
– Что ты хочешь этим сказать, намма?
– Развоплотил, мать вашу! – внезапно разъярился тот. – Как некогда Рыбу! А теперь я могу изложить суть дела? Надеюсь, мне позволят, наконец, это сделать.
И продолжил, чуть успокоившись:
– Я привел сюда эту девчонку лишь потому, что она принадлежит Лису. Он повязан с нею, нить коротка и этот ублюдок рано или поздно объявится на острове. Его необходимо поймать и уничтожить.
– А что делать со Змеем, если Лис не клюнет на приманку?
– То, к чему обязывает нас Кодекс.
– Вы не убьете Змея.
Все головы единовременно повернулись к выходу, туда, где, опершись рукою о косяк, стоял человек. Он безбоязненно вступил в зал советов, и могучие йоки почтительно расступились, освобождая дорогу хрупкому бледному юнцу. Олга не сразу узнала в нем Мирона. Белые волосы и неестественные на знакомом лице бельма глаз делали его похожим на восставший из кошмаров призрак, страшное видение, не имеющее ничего общего с реальностью. Но когда Мирон, ее маленький Миря, присел рядом и коснулся ее плеч руками, дрожащими от сдерживаемых чувств, когда она увидела вблизи его искаженное страданием лицо, Олга, наконец, поверила в то, что это не очередная галлюцинация, вызванная дурманом, а живой человек. И как только она поняла это, перед ее глазами встала сплошная пелена слез. Видя, что Змея вот-вот потеряет контроль над собою, Мирон приник к ее лбу своим.
– Не подавай виду, что знаешь меня, – его речь текла из сознания в сознание, минуя гортань, губы и уши. – А теперь слушай внимательно: все, что я сейчас сделаю, я сделаю для твоего же блага. Другого выхода нет. Они не знают меры в своей жестокости. Либо ты примешь это, либо погибнешь. Прости меня, Дева Воды. Прошу, помни: я всегда буду любить тебя.
– И ты здравствуй, белоглазый, – безрадостно прогудел Медведь. – А теперь ответь мне, по какой такой волшебной причине мы не сделаем того, что должно?
– Кодекс свят, – оракул поднялся, – но вспомни, намма, он писался в те времена, когда никто не ведал тайны развоплощения духа. Изгой нарушил баланс, две силы неприкаянно витают над землею, не имея возможности прильнуть к плоти. Это величайшее страдание для духа – потерять свое место во вселенной. Он слабеет, теряет силу, каждая минута для него становится очередной смертью, ибо он несовершенен и потому не может существовать вне материи.
– Умно загнул, малыш, но я так и не увидел причины, по которой бы мы захотели оставить безумного… да, Великого, но безумного Змея жить. Он – угроза.
– Она родит духов.
– Что? – одновременно воскликнули удивленный Медведь и пораженная Змея.
– Она может родить тех, кого сгубил Лис, – твердо произнес Мирон, старательно пряча эмоции под маской холодной невозмутимости.
– Нет! – Олгу накрыло такой волной отчаяния, страха и отвращения, что она на время потеряла способность здраво мыслить. Она вцепилась в ногу Мирона:
– Ты не можешь так, поступить со мной, слышишь! Никто не смеет так делать со мной! Это несправедливо.
Миря отступил на шаг, вырываясь из ее цепкой хватки, но Олга, ослепленная злобой преданной женщины, не видела муки в его глазах.
– Это не правильно. Скажи им! Скажи, что я не сумасшедшая, умоляю! Я не вынесу этого.
Оракул повернулся к ней спиною и медленно, тяжело ступая, побрел к выходу. Слезы хлынули из широко раскрытых глаз, омыв золото радужки соленым потоком. Некоторые йоки болезненно сморщились, касаясь виска, некоторые обхватили голову, силясь подавить внезапную боль.
