Анна Кладова
Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея
– А что если я погибну к тому моменту, когда оно придет?
– Не исключено!
– Почему? За что ты лишил меня памяти.
– Такова твоя судьба.
– Гад же ты, братец.
– Такова моя судьба, – оракул рассмеялся. Лис вдруг потемнел лицом и коротко ударил белоглазого в челюсть. Тот слетел с крыльца, будто сухой листок, подхваченный ветром, и, неловко упав на спину, закашлялся, сплевывая густую слюну. Нелюдь, сжав кулаки, пошел на брата, но мощный пес преградил ему путь, ощерив желтые клыки, каждый с мизинец длиной, и зарычал. Рыжий хмыкнул, опуская руки:
– Такова твоя судьба, Альба.
По измаранным в пыли щекам юноши потекли, оставляя грязные дорожки, злые слезы боли:
– Ну ты и гад!
Лис ведром зачерпнул из бочки воды, плеснул в лицо брата и небрежно швырнул следом измятое полотенце.
– Утрись, баба, краше будешь, – после чего развернулся и вошел в дом.
– Проснулась? – Учитель, даже не взглянув на Олгу, прошагал мимо и сел за стол.
– Ты не упоминал, что у тебя есть брат, – присаживаясь рядом, заговорила она.
– Я вообще очень скрытный, – холодно съязвил нелюдь, разливая по кружкам молоко.
– Зачем ты его побил?
До Лиса наконец дошло, что она наблюдала за ссорой, и он внимательно посмотрел на Змею, видимо, решая, с какого момента чужие уши внимали их не слишком приятным речам. Поколебавшись несколько мгновений, он все же произнес:
– Он меня раздражает. Пусть знает свое место.
– А ты знаешь свое место?
Лис, взявший было в руки ложку, напрягся так, что деревянный черенок переломился надвое. Он шумно поднялся и грозовой тучей навис над замершей Ученицей.
– Не смей меня учить!
Она тоже поднялась, возмущенно вскинув бровь.
– Не смей на меня кричать! Я не твой брат, могу и в рыло дать.
Лицо нелюдя исказила хищная гримаса ярости, крылья носа трепетали, с шумом выпуская воздух. Скрипнула дверь.
– Только не в доме, – простонал Альба, всплеснув руками. На скуле, будто измазанной черничным соком, лоснился огромный, чуть припухший синяк. Змея повернулась к оракулу, сверкая глазами:
– Ты, божественный гад, и ты, мерзкий йок! Никаких печатей, слышали? Не позволю решать мою судьбу у меня за спиной!
Братья переглянулись.
– А ты что же, знаешь свою судьбу? – прикладывая к щеке компресс, поинтересовался белоглазый. Олга заскрежетала зубами.
– Тебе что, мало наподдали? Еще хочешь? А ты, – она обернулась к Лису, – сволочь. Если бы не твое идиотское вмешательство, Черный Дракон никогда бы, как вы это говорите, не расправил крылья.
Она выбежала из горницы, в сердцах хлопнув дверью, но стоило сойти с крыльца, как внезапная слабость ног вынудила ее опуститься на землю. Грудь ожгло, перед глазами замелькали белые пятна.
– Прости, Змея, – голос оракула за спиной прозвучал, словно сквозь вату, – но я начал еще ночью. Не гневайся, будь благоразумной.
– Чтоб тебя волки съели, мерзавец! – прошептала она, и мир померк, скрытый пеленой огненного марева.
***
Она, вновь нагая, стояла во тьме, окруженная призрачным пламенем, что не жгло, но и не грело. Сквозь колыхание рыжих лент огня на нее внимательно и с любопытством смотрело множество глаз: тонкие подрагивающие золотые полосы отраженного света, который скрывал продолговатый змеиный зрачок. Ей стало жутко и на миг показалось, что спасительный круг огня не даст ожидаемой защиты, и эти глаза, обрастая чудовищной плотью, кинутся к ней, разорвут на мелкие части и пожрут нежную плоть.
– Иди сюда.
Она вздрогнула. Голос звучал отовсюду и одновременно не звучал вовсе.
– Не бойся. Иди сюда. Я – это ты. Мы… уже… неразделимы.
Она судорожно сглотнула, крепко, до белых пятен перед глазами, зажмурилась, и, подняв веки чрез несколько мгновений, обнаружила, что видит себя, дрожащую и озирающуюся в тесном круге пламени.
– Посмотри на себя с моей стороны, изнутри, – продолжал голос, мягко обволакивая спокойствием ее напряженный разум. – Гляди, сколь жалка эта девочка в кольце собственных страхов. Она думает, что они защитят ее, но глубоко заблуждается. Страх и гнев убивает великих. Присмотрись внимательно к своему телу. Видишь, как плохо ему?
Она прищурилась и невольно вздрогнула, заметив черную гниющую рану на животе и густую кровь, что стекала по ногам из промежности.
– Видишь, сколько боли? Сколько крови?
– Почему так?
– Такова твоя доля. Такова моя судьба. Я уйду на время. Тебе вновь станет тяжело, ты вспомнишь, что значит быть слабым человеком, ты познаешь страх женщины, смирение женщины и радость женщины. Прежде, чем быть Великим Змеем, необходимо стать ничтожеством. До встречи, моя девочка, до скорой встречи.
Она вновь сидела в круге, но пусто было за его пределами, пусто и темно, отчего делалось еще более жутко и до изнеможения одиноко.
Олга открыла глаза. Между каменных ребер перекрытия виднелось невероятно далекое небо, подернутое серой дымкой облаков, солнечные лучи, проникающие сквозь оконные проемы и прорехи в куполе, словно тончайшие ленты прозрачного шелка перетягивали гулкое нутро здания. Здесь некогда был храм. Высокий сводчатый потолок, унизанный дырами, словно грудь девицы – ожерельями, еще сохранил остатки былой роскоши: роспись, искусная резьба вдоль карнизов и на опорных колоннах. Олга с трудом села, чувствуя себя глиняным истуканом – тяжелым, неповоротливым и непослушным казалось все тело. Камень алтаря, на котором она лежала, холодил, и даже плащ не согревал одеревеневшие члены. А странные рисунки, густой сетью покрывавшие ее с ног до головы, стянули кожу, отчего та зудела неимоверно. Почесывая запястье, она спустила босые ступни на мраморный пол, покрытый слоем мелкого колючего мусора, но колени подломились, и Олга, опершись дрожащими руками на алтарь, медленно сползла вниз, не выдержав собственного веса. Дышать было тяжело, оцарапанная нога кровоточила, ранки, забитые известью, не спешили затягиваться, зрение ухудшилось, и, главное, проснулась давняя боль в животе – тянущая и свербящая. Она огляделась, нашла кувшин с водою, промочила пересохшее горло, омыла ступни и, завернувшись в плащ, что еще хранил запах Лиса, стала ждать. Ветер приносил шум прибоя, крики чаек, запахи прогретой солнцем травы, моря и… она разлепила припухшие веки, вглядываясь в одинокую фигуру, стоящую в портале, лишенном двери. Этот незабываемый аромат свежей крови в нынешнем положении вызывал у Олги жуткий неконтролируемый приступ паники и оцепенение. Все это усугублялось осознанием того, что это был не Лис.
Волк неспешно приближался, вслушиваясь и придерживая меч у пояса за черен. Высокий, широкоплечий, сильный и самоуверенный, как зверь, что жил в его в теле, этот “не человек” мог бы вызывать восхищение своей грацией и необычной внешностью, если бы суть его не была смерть несущей. Никто не вышел из-за угла, не съязвил и не хихикнул из темноты ниши, давая противнику знать о своем присутствие – Лиса не было рядом, и Олга сжалась в комок, тщетно пытаясь подавить животный ужас. Волк ухмыльнулся, убрав ладонь с рукояти, и присел на корточки напротив своей добычи.
– Здравствуй, Золотая Лана48.
Олга сглотнула, отодвигаясь подальше от протянутой руки, что хотела коснуться ее щеки. Нелюдь оскалился в неприятной улыбке и схватил ее за подбородок, силой заставил смотреть себе в глаза. Она и забыла, что может быть так страшно! Взгляд желтых звериных буркал высасывал душу, пальцы, холодные, как у покойника, вызывали отвращение столь сильное, что ком тошноты подкатывал к горлу, темные, словно сливы, губы вздрагивали от возбуждения.
– Прекрасное создание, – Волк говорил спокойно и оценивающе, будто разглядывал дорогое, искусно сделанное оружие, а не живого человека. – Понимаю, почему этот выродок не желает отпускать тебя, держит рядом. Не хочет делиться.
Он провел большим пальцем по ее дрожащим губам, и Олга, не выдержав, укусила нелюдя. Волк отдернул руку.
– Люблю сильных женщин, – он, подхватив ее под мышки, усадил на широкий алтарный камень, приблизился вплотную и одним резким движением вырвал из скрюченных пальцев плащ, коим она пыталась прикрыть наготу. Олга медленно начинала сходить c ума от страха и отвращения. Она уперлась руками в широкую грудь, пытаясь отстраниться от ненавистного запаха. Уйди, не трогай меня!
– Идеальна, как я и ожидал, – его ладонь легла на ее бедро, соскользнула и ледяной иглой проникла в горячее лоно.
– Девственница?! – брови нелюдя удивленно поползли вверх. Олга не выдержала и заорала.
Раз!
Первая печать треснула. Перетянутая струна нервов, лопнув под сердцем, ожгла нутро, мгновенная боль жаром отдалась в затылке, зрение прояснилось, тело обрело былую подвижность, и она, зарычав, что дикий зверь, вонзила длинные когти в грудь Волка.
– Так ты девственница? – он схватил ее за запястья обеими руками, сдавив так, что хрустнули кости. Олга застонала, прикусив губу.
– Отвечай, когда тебя спрашивают?
– Да! – ее голос срывался на крик, по щекам текли слезы.
– Лис не трогал тебя?
– Нет! Отпусти, мне больно!
Волк разъял тиски пальцев и она повалилась на алтарь, уткнувшись носом в холодный мрамор.
– Странно, – нелюдь озадаченно коснулся продырявленной груди и, улыбнувшись, добавил. – Хотя, так даже лучше. Слаще.
И вдруг резко шагнул в сторону. Тяжелый камень просвистел мимо и разбился о стену фонтаном осколков и пыли.
– Чужое добро решил увести, трупоед? – насмешливый и злой голос Лиса эхом отозвался в пустом здании. Олга вскинула заплаканное лицо и поспешила утереть слезы, застилавшие взор. Впервые она испытывала подобной силы радость и облегчение при появлении своего Учителя. Рыжий ловко, беззвучно и невероятно быстро преодолел расстояние от портала до алтаря, оттеснив изготовившегося к драке Волка от Ученицы, небрежно сунул сверток с бельем ей в руки, не сводя внимательных глаз с противника.
– Он тебя не трогал?
– Трогал! – Олгу трясло от обиды и стыда. – Где тебя демоны носили?
– Не ори, дура, – сквозь зубы процедил Лис, не оборачиваясь, – оденься и сиди смирно.
Он медленно двинулся посолонь, оттесняя Волка к выходу.
– Ты хочешь со мной драться? – в голосе Серого промелькнула насмешка.
– Не хочу, – Рыжий говорил твердо и без тени бахвальства, – потому что знаю исход. А ты действительно желаешь поединка или просто…
– Отдай мне девушку, и разойдемся по-хорошему.
– Ты что, идиот? – Лис озадаченно замер, не веря своим ушам. – С чего ты решил, что я просто так отдам тебе Змею?
– Ни тебе, ни твоему брату не нужны проблемы с кланом. Убей меня, Бурый убьет этого белоглазого отступника. Оставишь в живых, я не успокоюсь, пока не заберу ее у тебя. Выбор не прост, я понимаю, но заверяю тебя, что не причиню вреда этой девушке. Наоборот, при мне она будет в безопасности.
– В безопасности? Ты только что хотел ее изнасиловать, сучий вымесок! – Рыжий начинал злиться.
Волк усмехнулся:
– С каких это пор наш бессовестный брат стал блюстителем чужой чести?
– С каких это пор наш принципиальный брат отказался от Кодекса и проявил неуважение к воле Великого Духа?
– Наш разговор не имеет смысла, – тон Серого стал холодным и надменным, – решай. Жажда обладать женщиной или жизнь брата?
Лис некоторое время молча сверлил Волка пристальным взглядом, после чего произнес, сцеживая каждое слово сквозь губы, будто ядовитый вар через марлю:
– Я ни за что не отдам ее тебе, псина. И брата моего вы, ублюдки, более пальцем не тронете. Он уже мертв. Я убил его. Вот этим клинком.
Широкое лезвие охотничьего ножа, поймав луч солнца, вспыхнуло белым пламенем и погасло, когда нелюдь перекинул его из руки в руку. Сталь была чистой и блестящей, будто только что ошлифованная, но выражение спокойствия на лице Волка сменилось едва ли просто испугом.
– Ты… ты действительно сумасшедший, – голос стал напряженным, улыбка сползла с темных губ Серого. Лис, безрадостно ухмыляясь, перебирал пальцами по темной оплетке рукояти, прилаживая оружие в ладонь.
– Возможно. Ты все еще хочешь этого поединка?
Волк помолчал.
– Только если ты откажешься отдать мне девушку.
– Упрямство – качество осла, не волка. Я убью тебя.
– Не каркай раньше времени, птичка. Я готов к смерти, а ты готов ли разгребать кучу последствий, что повлечет за собою моя смерть? А как быть, когда все сыны смерти узнают, что ты – двоедушец?
– Умолкни!
– Лис был вторым, ведь так? А чье место занял Ворон? Чью душу изгнал Черный Вестник?
– Я сказал, заткнись!
Они сшиблись. Металл встретился с металлом, родив сноп серебряных искр, две тени скользнули в разные стороны и вновь слились в единый лязгающий стальными когтями ком. Олга сползла с алтаря и спряталась за постаментом, держащим тяжелую плиту жертвенника. А ведь я знала, что Лис не прост. Двоедушец… хм. Мерзавец он. Убийца. Заколоть собственного брата! Это ж надо… постой, так ведь Альба сам просил избавить его от мучений. Ничего не понимаю. Безумие какое-то. Хотя, учитывая место событий… Поединщики дрались яростно, утробно порыкивая и шипя друг на друга, словно дикие коты. Она с трудом различала их резкие и стремительные движения, но знала, что исход будет не в пользу Волка – видела, как тот теряет скорость и слабеет. К тому же Змею не покидало странное давящее чувство, будто сидит она в пузыре, что вот-вот лопнет, преодолев границы возможного растяжения – воздух вокруг стал гуще и плотнее, голова отяжелела, словно чугунный горшок. Она прижала ладони к вискам в попытке сдержать нарастающую боль, крепко зажмурилась и, когда открыла глаза, вскрикнула от неожиданности, увидав перед собой Даримира. Его чумазое лицо в тенетах пыльной паутины выплыло из образовавшегося лаза в полу. Шептун проморгался, привыкая к свету, оценивающе окинул взглядом голубых, что небо над головою, глаз обстановку и поманил оторопевшую Олгу. Пойдем, – ясно прозвучал в ее сдавленном неведомым грузом мозгу дружелюбный голос. Она нерешительно оглянулась на сцепившихся йоков и соскользнула в черную дыру тайника. Дарим схватился за ржавое кольцо, ввинченное в плиту изнутри, напрягся и вернул крышку колодца на прежнее место. На полу, устланном крысиным пометом, чадил самодельный масляный фонарь, из глубины тоннеля, куда спускалась выщербленная временем лестница, тянуло сыростью и тошнотворным запахом гнили. Дарим осторожно взял Змею за руку и потянул за собою, уводя прочь от лаза. Прикосновение его теплых пальцев оказалось неожиданно приятным и успокаивающим. Они преодолели довольно большое расстояние, прежде чем Олга поняла, что дальше идти не в силах, и приложилась горячим лбом к холодному камню стены, стараясь хоть самую малость сбить жар, охвативший ее тело. Она вымученно улыбнулась шептуну, что настойчиво заглядывал ей в лицо, пытаясь определить состояние ведомой, оттолкнула фонарь – глаза вдруг стали бояться его неровного света, и тихо произнесла:
– Все в порядке, голова чуть…
Олга не успела договорить. Земля под ногами вздрогнула, с потолка посыпалась мелкая земляная крошка. Невидимый пузырь лопнул, излившись в эфир потоком тысяч голосов, что заполнили своим пронзительным криком все пространство вокруг. Словно туча стрел, единовременно пущенных вражеским войском, они летели в нее, и каждая достигала цели, вонзаясь в мозг острым ядовитым жалом и причиняя невыносимую боль. Она зажала уши руками, хоть как-то пытаясь удержать раскалывающуюся на части голову, и завизжала, перекрикивая возбужденный, испуганный, радостный и рыдающий говор в своем сознании: “Умер! Ушел! Исчез! Убит! Кто? Дух! Кем? Не важно! Не важно! Не важно! Теперь все иначе. Убийца! Кто? Чужой! Изгой! Зачем? Проклятье! Горе! Плохо! Плохо! Плохо…” Она уже слышала подобное раньше, когда Каменский воеводич пленил ее, одурманив полынным варом, но в прошлый раз этот безумный хор не сопровождался таким буйным движением энергий. Змея чувствовала себя в центре морской воронки, где вода, против законов природы, встала стеною, обнажив песчаное дно. Миг, и волна силы рухнула вниз, подмяла, раздавила хрупкое тельце, закружив безвольные останки, словно горный поток древесную щепку. Боль завернула внутренние колки до предела, и струна нервов, в очередной раз не выдержав напряжения, порвалась, огненной струей полоснув по животу.
Два!
Вторая печать надломилась. Тьма за пределами освещенного круга стала жидкой и полупрозрачной, обратившись в сумрак, запахи, звуки, ощущения сделались четче и ярче, и вместе с наново обретенными способностями и обострившимися чувствами стали громче и болезненнее восприниматься голоса, оплакивающие смерть йока.
Волк проиграл.
Глава пятнадцатая.
Страх, смирение, радость
Некоторое время они молча бежали по узкому тоннелю, пытаясь уйти от обвала, вызванного землетрясением, покуда Олга не потеряла сознание от жуткой головной боли. Фонарь погас. Дарим тащил ее на закорках, загадочным образом ориентируясь в полной темноте, и умудрялся при этом сохранять равновесие, спотыкаясь на неровностях и ступеньках. Змея изредка поднимала свинцовые веки, чтобы в очередной раз взглянуть сквозь серый сумрак, подернутый сетью алой паутины, и вновь закрывала глаза, все глубже погружаясь в багряный туман жара.
Внезапная волна свежести, омывшая ее лицо, заставила Олгу очнуться. Сквозь сетчатый занавес кроны пробивались лучи закатного солнца, легкий ветер перебирал тонкими пальцами листья, сбивал с цветов сладкую пыльцу, а впереди, сквозь прореху в густых зарослях поблескивало стальное блюдо озерной глади. Под босыми ногами Дарима недовольно заскрежетала потревоженная галька. Он опустил Олгу у самой кромки озера, смочил руки и отер с ее лба и щек пыль и цепкие паучьи тенета. Она оттолкнула его ладонь, с трудом поднявшись, вошла в воду и, опустившись на колени, погрузилась по самую маковку в блаженную прохладу. Здесь было необычайно тихо, безумные голоса проникали сквозь водную толщу лишь невнятными далекими криками, и Олга, прикрыв воспаленные глаза, слушала, как успокаивается биение ее растревоженного сердца, покуда в сознании не затих последний шепот. Чьи-то руки схватили ее под мышки и выдернули из состояния невесомости и полудремы. Дарим убрал волосы, налипшие на щеках, покачал головою, ласково улыбнулся.
Не надо, утонешь.
Олга, поймав светлый взгляд его голубых глаз, вдруг поняла, что этот человек совершенно здоров и спокоен, что его разум чист и никакие призраки и тени не тревожат его ум. Что-то произошло, пока Змея пребывала в беспамятстве, что-то хорошее, освободившее его от муки и вернувшее ясность подавленному кошмарами рассудку. Она улыбнулась ему в ответ и, обняв за шею, неожиданно для самой себя припала в крепком поцелуе к теплым губам. Шептун вздрогнул, но ответил, а Олга внезапно зарыдала. Дарим отстранился, оттер с ее лица слезы и потянул за собою к берегу.
– Нет, – всхлипывая, произнесла она, – мне надо помыться.
Она стянула мокрую рубашку и принялась с ожесточением оттирать со своего тела уже порядком въевшийся рисунок печати, покуда не почувствовала острую ноющую боль в шее. Змея оглянулась в сторону берега и хотела было крикнуть, но звук застрял в одеревеневшей гортани, превратившись в сдавленный хрип. Дарим приветливо улыбался, выжимая мокрую рубаху, а позади него замерла клубящаяся тень чудовища. Это был Лис, но облик его был ужасен. Он был совершенно черен, лишь алые, без белка, пятна глаз светились в сгустившемся вкруг него сумраке. Прожилки сосудов красной вязью окутывали напряженное тело, напоминавшее в этом жутком орнаменте склон извергающегося вулкана, изрезанного огненными потоками лавы. Лис держал в руке камень, и как только Олга, онемев от ужаса, протянула руку, пытаясь хотя бы жестом предупредить об опасности шептуна, приложил по виску Дарима. Тот обмяк и повалился на бок, уставившись стеклянным взором в вечное ничто. Она кинулась было к безжизненному телу, но Лис преградил ей путь, в буквальном смысле полыхая гневом. От него исходил такой поток испепеляющей силы, что Олга стала задыхаться и отступила, утирая едкие слезы, потекшие из прижженных желез.
– Шлюха! – не то рыкнул, не то каркнул нелюдь. Голос его совсем перестал походить на человеческий. – Пока я дрался за твою жалкую жизнь, ты сбежала с ублюдком, который даже штаны подвязать без чужой помощи не в силах, – он схватил ее за горло, приблизил к себе, дыхнув в лицо смрадом скотобойни, и произнес, чеканя слова:
– Ты – моя женщина! Моя!
Ее трясло, будто в лихорадке, пальцы, что впивались в запястье нелюдя, потеряли чувствительность, и от них по всему телу растекалась жгучая отрава чужой смерти, страшной, преступной смерти, смерти духа. Суставы закостенели, в горле булькал воздух, перехваченный черной когтистой лапой.
– Чудовище… – прохрипела она.
– Что? – он приблизился, вслушиваясь в скрипучий шепот придушенной Ученицы.
– Ты убил… невинного, – глаза ее вдруг полыхнули внутренним огнем, жутким в своем безумии, и Змея зашипела, – убийца!
Острые как бритва когти распороли лисье предплечье, и град капель густой дымящейся крови окрасил воды озера. Рыжий ослабил хватку и Змея выскользнула из его рук. Они несколько долгих секунд молча сверлили друг друга яростным взглядом, и, казалось, сама природа замерла, ожидая исхода. Поединок прервался внезапно, как только из-за спины Лиса раздался чуть слышный сдавленный хрип. Олга встрепенулась, обратив радостный и полный надежды взор в сторону Дарима. Живой!
Это была ошибка. Черная тень сбила с ног на миг отвлекшуюся Олгу. Она хлебнула воды и в панике забилась под навалившимся на нее Лисом. Тот пару раз приложил ей кулаком в солнечное сплетение, после чего, намотав косу на руку, потащил обездвиженную болью жертву на мелководье.
– Я тебя вырастил, ялая сучка. Ты меня не предашь, – он наступил ей ногой на живот. В спину вонзились острые камни.
– Я не…
– Молчать!
Последовал короткий удар ногой в лицо.
– Уймись, демон! – выкрикнула она, давясь кровью.
– Я сказал, молчать! – на этот раз пятка угодила меж ребер, дыхание перехватило.
Ему можно помочь! Не поздно спасти. Еще не поздно.
Мысли мешались, напирая одна на другую, засоряли разум многоголосым говором, и не было возможности разобраться в этой невнятном мельтешении. Змеиная броня холодной рассудительности рассыпалась под обжигающим градом лисьих ударов, остались лишь чувства и ощущения голой души, что бесновалась от переполняющего страха, боли и отчаяния. Единственное, о чем она помнила, что там, на берегу, умирает человек, и осознание этого причиняло ей нестерпимые страдания. Олга кричала, извивалась, выпучив обезумевшие, слепые к реальности глаза, пыталась любым способом вырваться из цепких когтей мучителя и помочь, от чего нелюдь впадал в еще большую ярость.
– Он сдохнет! – рычало черное чудовище, скаля белоснежные клыки в тонкой рамке алых губ. – Он сдохнет у тебя перед носом, а ты будешь бессильно наблюдать, как вытекает из него жизнь. Может теперь ты поймешь, что бежать от меня опасно.
– Нет! Нет! Нет! – она уперлась руками в черную, изрезанную огненными ручейками грудь, – Пусти! Я никогда не буду твоей!
Нелюдь замер, стиснув зубы. Глаза, словно тонкие полосы раскаленного металла, полыхнули в узких прорезях век. Тень вкруг его тела колыхнулась, стала еще гуще и чернее.
– Никогда? – он рванул пряжку ремня. – А, может, прямо сейчас?
Сопротивление слабой, скованной печатью Ученицы было недолгим. Лис быстро подмял ее под себя. Она кричала от разъедающей боли его прикосновений. Олге казалось, что под пальцами нелюдя ее нежная плоть пузырится и сходит с кости, и это ощущение заполнило все вокруг настолько, что в носу свербило от запаха паленого мяса. Когда же он проник в ее лоно, огонь пронзил позвоночник, выжигая костный мозг, и все чувства покинули обмякшее тело.
Лис насиловал ее довольно долго. Олга не сопротивлялась. Чтобы не видеть страшного черного лица в сетке раскаленных добела жил, она отвернулась, безучастно глядя в пространство сухими воспаленными глазами. Мир вокруг сжался до тугого комка ноющей боли в сплетении ключиц, и не было ничего, кроме этой тяжести. Пустота.
И лишь краем сознания, той его частью, что работает вслепую для хозяина, но отмечает все самые мельчайшие детали с дотошностью, свойственной астроному, составляющему карту неба, Олга видела все происходящие вокруг события, воспоминания о которых секунду спустя были надежно похоронены в глубине ее измученного разума. Она видела то, как черное чудовище изогнулось в экстазе, выплескивая семя. И как в тот же миг, будто вместе с силой вложенная в мертвое семя, сошла с белого тела густая чернота. И как прояснился взгляд, а страшные красные зенки обрели белок и знакомую бездонную темноту радужки. И даже то крайне неестественное для Лиса выражение ужаса на вмиг побледневшем лице. Она видела все, но забывала увиденное мгновение спустя.
Нелюдь прянул прочь, будто ошпаренный, и, споткнувшись о спущенные штаны, сел в воду. Из груди вырывалось сиплое, булькающее дыхание, перед глазами стояла пелена, живот скрутило, и Лиса вырвало. Кое-как справившись с приступом, вызванным пресыщением силой, он обернулся к своей Ученице, с отчаянием воззрившись на дело собственных рук. Олга, а точнее жалкое подобие ее, медленно села, поведя плечами. С израненной спины в воду посыпались окрашенные кровью мелкие камушки и острый щебень, по плечам и груди, расчерченной следами острых когтей, потекла разведенная водою алая кровь. Она подняла руку и коснулась рваной раны на плече, оставленной острыми, поистине звериными клыками, но, казалось, не придала этому большого значения. Попытки встать на ноги не увенчались успехом – разорванные связки не позволяли контролировать ставшие ватными конечности. Тогда она на четвереньках поползла к агонизирующему Дариму. Лис закрыл глаза, не в силах наблюдать за происходящим.
– О мой Бог, что же я натворил? – полустон-полушепот сорвался с губ, сжатых в нервной судороге. – Это была не моя роль! Все должно было быть иначе…
Он обхватил голову руками, впиваясь тонкими окровавленными пальцами в густую шевелюру. Олга выбралась на берег, и, сев рядом с шептуном, приподняла его голову. Осколок кости, попавший в мягкую ткань мозга, сдвинулся, и тело Дарима забила крупная дрожь. Она, испуганно вздрогнув, опустила взлохмаченную кудрявую голову обратно и, прикрыв рану ладонью, начала ритмично раскачиваться из стороны в сторону, нашептывая искусанными губами невнятную не то молитву, не то песню, не то произвольный набор звуков. Именно тогда Лис впервые увидел, как разрушается печать: как набухает белым светом незримая ветка древнего узора, как разгорается, наполняясь силой, сам замок-ладонь, и как, накалившись до предела, в единый миг затухает, пронзая эфир коротким обжигающим звуком лопнувшей струны. И, наблюдая за процессом, нелюдь с удивление понимал, что она не чувствует этой боли. Ни один мускул напряженного лица не дрогнул, пока прогорал рисунок, лишь после того, как сорвало затвор, она расслабилась и рухнула без сознания рядом с недвижимым, но спасенным человеком. И это равнодушие к самой страшной, самой мучительной боли, что даже закаленного крепче стали йока заставляла исходить криком, словно младенца, эта поразительная нечуткость пугала Лиса больше всего. Он поднялся, оправив штаны, на негнущихся ногах подошел к бесчувственной Змее и опустился рядом с ней на колени, но коснуться не решился. Так и замер, склонившись над своей Ученицей и протянув руку к ее щеке, бормоча, словно в оправдание свершенному:
– Этого не должно было случиться. Не я, другой должен был сделать это.
– А сделал именно ты, братец.
Лис резко выпрямился, хмуро глянув в сторону говорившего. Девочка в белой долгополой рубахе стояла на взгорке, держась за ошейник нависшего над нею огромного пса. Лицо белокурой бездушной куклы – урода, порожденного Альбой – изменилось до неузнаваемости и продолжало меняться прямо на глазах, приобретая знакомые тонкие черты. Тон, с которым она обращалась к нелюдю, был неприятный: в нем сквозили плохо скрываемые нотки ярости на фоне общего презрения и отвращения к Лису. И тон этот, столь неестественный для ребенка, придавал ее облику сходство с кликушей, одержимой тьмою.
– Ты разрушил все, не успев даже начать строить. “Я и без новых печатей могу себя сдерживать”, – обидно коверкая слова, передразнила она и вдруг рявкнула, – бездарный тупица! Ублюдок, позорящий лоно своей матери!
Девочка внезапно смолкла, внимательно глядя на лицо брата, затянутое злобой в тугую маску. По белым от напряжения губам Лиса текла густая кровь. Текла из носа, глаз, ушей. Слюна приняла железный привкус и нелюдь, наконец заметив неладное, приложил палец к уголку рта, где набухала тягучая красная капля. Покуда Лис, сжавшись в стонущий и кровоточащий комок, пытался унять внезапно взбесившегося духа, рвущего его тело на части, малышка молча наблюдала за происходящим, недовольно поджав губы. Когда Рыжий отдышался, она вновь обратила его внимание на себя.
– Это тебе в наказание. Тому, кто слишком быстро забывает, что такое страх и боль.
– Я помню, – огрызнулся нелюдь.
– Молчи уж. Что ты можешь знать, что можешь помнить? Твоя память давно не принадлежит тебе. Самонадеянный глупец. Самонадеянный и жалкий, – она стянула со спины пса поклажу и бросила на землю, – возьми свои вещи и убирайся. Чтоб глаза мои больше тебя не видели, мерзавец.
– А как же…
– Без тебя разберусь, – отрезала она. – Ты ей уже ничем не поможешь… и ничего не исправишь.
Ребенок взобрался на спину волкодава и, бросив холодный взгляд на Лиса, исчез за гребнем взгорка. Нелюдь проводил маленькую всадницу точно таким же холодным и презрительным взглядом, проговорив чуть слышно:
– Ошибаешься, Альба. Ты все знаешь обо мне, да? Знаешь, где грань. А что за гранью, знаю только я.
***
Олга очнулась внезапно, как просыпалась всякий раз, предчувствуя опасность. Она резко села и тут же охнула, почувствовав ломоту во всех суставах. Будто бил кто… Бил? Она медленно обвела взором озеро, галечный берег, лес на пригорке и наткнулась на Дарима. Память ворвалась в омут сознания будто чистый бурлящий поток в трясину, заросшую ряской. Олга подняла к лицу дрожащие руки, силясь рассмотреть их сквозь пелену набежавших слез. Так больно. Творец Всемогущий, почему так больно? Почему? Это он? Это он…За что он… Пустота в груди колыхнулась, будто воздух в мареве пожара, и из глубин поднялся, расправив крылья, огненный демон страдания, вырвавшись наружу пронзительным криком горя. Надрывные рыдание сотрясали все ее тело, покуда Олга, уткнувшись лицом в землю, выплескивала из себя всю ненависть, что копилась в ее сердце и питала Черного Дракона. Она стенала и выла, оплакивая свою насильно отнятую чистоту вместе со всем, что потеряла, обретя вторую жизнь. Она в ярости рвала зубами Лисий плащ, что укрывал ее плечи в момент, когда она очнулась, кричала и проклинала нелюдя, сулила ему все мыслимые муки в черном пламени небытия, а потом затихла, обессиленная и опустошенная. Некоторое время она молча смотрела на темную в сумерках воду озера, изредка утирая текущие слезы и всхлипывая, прислушивалась к гулкому звуку бьющегося сердца. Невероятное спокойствие и пустота, куда погрузилась ее душа, обволакивали, словно тягучий кисель, чувства вязли в нем и растворялись, исчезая. Ум же, напротив, работал особенно ясно и слаженно, отмеряя мысли, словно стрелки часового механизма секунды – быстро и четко. Она умылась, осмотрела и перевязала Дарима и, взвалив его на спину и подобрав свою сумку, волшебным образом оказавшуюся на берегу, зашагала в сторону леса, откуда – она чуяла – тянуло дымком и уютным кисловатым запахом жилища. Олга не думала об опасности наткнуться на поселение клана. Мысли ее были лишь о том, как сильно хочется есть, и что тучи, скрывшие восходящую луну, несут ливень и необходимо убежище, к тому же шептуну требуется помощь: чистые бинты, теплая постель и покой.
