Андрей Волков
Covert nevtherworld. Бесконечность I. Катастрофы разума
Глава XII. В неизвестность
Мало кто находит выход, некоторые не видят его, даже если найдут, а многие даже не ищут.
Льюис Кэрролл
Четверг 25 октября
Алин вывела конвертоплан на достаточно безопасное расстояние от страшного города, чтобы посадить посреди широкого поля, покрытого широкими колосьями не до конца собранной пшеницы.
– Утечка в топливном баке, – сказала она, щелкая тумблерами, – дайте мне пять минут, чтобы привести это чудо техники в порядок.
– Светает, – заметил Штильхарт, – неплохо бы убраться отсюда до наступления утра, не имею ни малейшего желания соревноваться с местными противовоздушными системами.
Алин осклабилась.
– Ещё не нашлась противовоздушная система, которая бы меня сбила, – хитро произнесла девушка, – но я бы тоже убралась отсюда быстрее. Надвигается что-то нехорошее. Это ощущается в воздухе. Страх и напряжение.
Хвостовая часть конвертоплана была забита ранеными. Их было человек пятнадцать, тех, кого сумели вытащить из здания гостиницы. Остальные были убиты. Жестоко и без всякой цели, просто потому, что они попали под гнев толпы. Но толпа оказалась такой же жертвой.
Кристина Левонова думала об этом парадоксе. Она пришла к выводу, что все бунты есть не что иное, как страшный обман своего собственного сознания. Человеку, вовлеченному в бунт, лишь кажется, что он свободен, на самом же деле его только глубже заковывают в оковы страха и неизвестности, кидают в темную воронку хаоса. За революцией всегда наступает реакция, вспомнила она фразу Бердяева. Чем неистовее и яростнее бывали революции, тем сильнее были реакции. В чередованиях революций и реакций есть какой-то магический круг. Что же, наверное, так оно и было. Но за революцией и реакцией всегда стоят одни и те же люди. Они же были до революции, и они же ввергают человека в состояние безумного животного, пробуждая в нём самые низменные инстинкты. Не человек перерождается с помощью революций, а система находит новую форму, пригодную для существования, убеждая человека, что на крови и костях может родиться некое новое начало. Разорвать этот круг – вот задача истинных революционеров. Но чтобы изменить других, нужно прежде всего изменить себя, ведь самый страшный демон живет внутри тебя.
Кристина улыбнулась собственным мыслям. Заговорила как философ. Она как-то даже и не ожидала от себя подобного, но кризисы меняют не только систему, они меняют и человека.
Внезапно она услышала тихий всхлип. Девушка обернулась и обнаружила, что стоит прямо напротив Верховского. Надеюсь, я всё эти тезисы не вслух говорила, хмыкнула про себя девушка. Впрочем, Александр был не один. Анастасия Урусова прижалась к нему и всхлипывала. Удивительно, как беда и горе возвращают то, что казалось безнадёжно утраченным. Иногда надо испытать боль и страдания, чтобы понять, что действительно тебе дорого.
Их взгляды встретились.
– Как странно, мы с вами вновь встретились, Кристина Сергеевна, – пробормотал Александр, – а вы ведь могли быть со мной. Ужасно глупо, наверное, что я говорю об этом сейчас, когда произошло всё это, где моя вина огромна. Я один причина всему. Меня предупреждали, а я был ослеплён – страстями, гордыней. И ради чего все это? Как бы я хотел, чтобы было иначе! Должно быть, вы меня ненавидите?
Кристина мягко улыбнулась.
– Важно не совершить ошибку, – сказала она, – важно понять, что ты её совершил. Но при этом помнить: насколько шагов мы отошли, настолько придется возвращаться.
– Вы слишком спокойно об этом говорите, – бросил Верховский, – если бы вы знали, сколько я совершил. Я достоин самой страшной кары!
Кристина пожала плечами.
– Ни вы, ни я не знаем, чего мы достойны, – сказала она, – я знаю только, что каждый наш поступок в нашей повседневности или создает нашу личность, или разрушает её. На каждый наш злой поступок приходится добрый. Важно только понимать, ради кого вы должны совершать добрые дела. По-моему, у вас она есть. Будьте с ней рядом и находите счастье друг в друге. Эта та простая тайна, которую не может постичь зло.
Анастасия подняла на Кристину туманный взгляд.
– Вы же всё знали? – спросила она. – Но всё же и вы, и Ксения помогали нам, почему?
Ответ Кристины поразил Анастасию.
– Вы знаете, я не могу сказать за Ксению, – произнесла она, – но, наверное, она действительно знала, что в душе Александра, несмотря на все его страсти, есть лучик света, который он старательно бережет, – любовь к вам.
Кристина отошла в сторону. Она не собиралась мешать этим двоим. Они должны сами разобраться в своих чувствах, но она сейчас искренне желала, чтобы хотя бы у них всё было хорошо.
– Крис, – окликнул её Флориан, – иди сюда! Мы поймали сигнал телевизионного канала. Сейчас в новостях такое передают. Послушай!
– Ага, конечно, – уголки губ девушки дрогнули вниз, – я уже знаю, что там говорят.
* * *
Когда Кристина проскользнула назад в кабину пилота, там уже было не протолкнуться, вынужденные пассажиры смотрели в небольшой монитор, закрепленный на приборной панели, он показывал последний акт драмы, ради которой всё и задумывалось. На центральной площади столичного города, где ещё совсем недавно, каких-то несколько часов назад, шел непонятный протест, не было и намека на него. Теперь люди, стоявшие на площади, покорно стояли перед трибуной, откуда громыхали речи. Зачитывали постановление Верховного совета за номером 128–8 о переходе всех властных полномочий Верховному совету в связи с трагической гибелью Президента Республики.
– Начинается! – пробормотал Верховский.
– Что именно? – качнула головой Кристина.
– Сейчас увидите!
Теперь люди, стоявшие на трибуне, зачитывали обращение «K grazhdanam Pontii».
– Нам выпало тяжёлое бремя, – громыхало с трибуны, – но мы выдержали испытание. Этот незаконный путч был окончательным тестом нашей приверженности демократии, законности и справедливости, и мы сдали его. При всех трудностях и тяжелых испытаниях, переживаемых народом, демократический процесс в стране приобретает все более глубокий размах, необратимый характер.
С экрана было видно, как толпа безудержно взревела.
Кристина не мигала.
– Такое развитие событий вызвало озлобление радикальных сил, толкнуло их на безответственные авантюристические попытки решения сложнейших политических и экономических проблем силовыми методами, – продолжал оратор, – эти силы решили использовать ваши справедливые требования о наведении порядка и законности для осуществления своих подлых целей, но благодаря воле народа их мятеж потерпел крах.
– Ничего не понимаю, – заметила Алин, – у вас всегда так весело?
– Раз в сто лет обязательно, – мрачно хмыкнула Кристина.
Зрелище тем временем продолжалось.
– Припятствовшие в наведении порядка будут арестованы и осуждены, их приведут на суд, живыми или мертвыми. Печально, что милиция, поклявшаяся защищать Республику и демократию, встала на сторону путчистов.
– Не о нас ли он это? – со смешком в голосе задалась вопросом Левонова.
– Но ведь это ложь! – вскинулся сержант из «Сокола», – мы только исполняли приказы. Мы собой рисковали, чтобы вытащить делегатов.
– Вероятно, это у них называется встать на сторону путчистов, – хмуро заметил тот европейский чиновник, которого они нашли в холле. Его голова была перевязана. Повязка закрывала обширное кровавое пятно.
Патрисио Фуэнтес, напомнила себе Кристина, его так зовут.
– Если честно, я уже не знаю, что я знаю, – заметил Фуэнтес, – я не понимаю, что произошло и у кого правда. Ведь протестующие не нападали на нас. Нас просто усыпили.
Кристина пожала плечами.
– Этим людям неважна правда, им нужно оправдать ужесточение диктата системы.
– Системы? – спросил Фуэнтес. – Но какой системы? Девушка вздохнула.
– Мы и сами пока не знаем, – сказала она, – а если расскажем, то вы не поверите. Честно говоря, мы и сами не верим до конца. Возможно, потом вы узнаете. Пока могу сказать одно. Переговоры по североевропейскому транспортному коридору специально перенесли в гостиницу, чтобы на ваших глазах устроить внутренний переворот, а все протестующие были под действием психотропного вещества греларозол.
– Но кто за этим стоит? – спросил дипломат из Великоруссии, по фамилии Горчаков. – Неужели Турция? Это попытка продавить альтернативное направление для коридора?
Кристина вздохнула. Они должны были знать правду. В конце концов они донесут её до граждан своих стран и, возможно, уберегут их от участи Понти́и. Она должна им рассказать. Теперь на неё смотрели как на голос правды.
Судьба иронична с нами.
– Есть организация, – сказала девушка, – она желает проникнуть во все властные структуры. Не только здесь, но и по всему миру. В каждом государстве есть её эмиссары. То, что произошло здесь, это команда к активным действиям их спящих агентов, которые внедрены в спецслужбы, правительства, бизнес. Они повсюду. Их задача установить контроль над человеком. Только он сможет обеспечить выживание системы, основанной на эксплуатации и угнетении.
– Звучит как страшная сказка, – заметил Горчаков.
Кристина хмыкнула.
– Но это уже происходит, – добавила она, – сейчас, на ваших глазах. Превратить государство из защитника людей в инструмент подавления и контроля и распространить эту систему на весь остальной мир – вот их цель. Митинг тем временем, очевидно, подходил к кульминации. Толпа неистовствовала.
– Мы должны построить систему, основанную на контроле и порядке, – кричал оратор в микрофон, – мы должны стать примером всему миру, как можно построить мечту! Мы должны снова научить мир жить в контроле и порядке. Понти́я отныне станет земной колыбелью будущего мирового порядка. Свободного, демократического, основанного на счастье, трудолюбии, на триумфе нашей воли!
Зрители взревели аплодисментами. Как, однако, слаб человек, когда им повелевает более сильный человек, подумала Кристина.
– Так давайте же докажем на деле триумф нашей воли, – продолжал оратор, – отныне в нашей стране не станет Президента. Президенты, цари, императоры – это пережитки прошлого. Мы идем в будущее. Мы объявляем, что Понти́я преобразуется в Директорию. Директорию тех, кому вы сможете доверить себя, своих детей, детей своих детей. Директория не вернется к коррупции, Директория не вернется к политиканству, потому что вы, народ Понти́и, этого не позволите, а Директория это вы! Так построим же вместе безопасное и спокойное общество, не для себя, для всего мира. Дадим человечеству шанс на спасение, на мир, на справедливость, на безусловное счастье, на триумф человеческой воли!
Упомянутый народ подхватил лозунги и стал их монотонно повторять.
– Это же нацизм, – прошептал Фуэнтес, – чистой воды нацизм! Быть не может, чтобы остальной мир поддержал подобное! Мы обязательно подадим ходатайство! Никто из демократий не признает это!
– Уже признают, – мрачно произнесла Кристина, – и демократии тоже. Ведь любая демократия рано или поздно превращается в тоталитаризм. Властям демократий очень этого хочется. Посмотрите, им уже летят поздравительные телеграммы. Каждая из «демократий» на самом деле мечтает задушить свободу. Она её боится.
– Власть даже агнца превратит в волка, – пробормотал Верховский, – я слишком хорошо это знаю.
– Но ведь невозможно, чтобы граждане поддержали это, – возразил Фуэнтес, – мы решаем свою судьбу, на свободных и честных выборах.
Штильхарт громко усмехнулся.
– По-моему, не стоит напоминать, кого иногда выбирали на свободных и честных выборах, – скептически заметил он.
– Но мы не повторим ошибку прошлого, – горячо заявил Фуэнтес, – мир слишком дорого заплатил за это.
Кристина улыбнулась.
– Вам и не придется, – сказала она, – вы будете жить, как и жили. Никто вам не будет навязывать другие ориентиры. Система подберет для каждой нации тот ориентир, к которому она привыкла. Одним даст либеральную демократию, другим патриархальное традиционное общество, третьим, возможно, нечто среднее. Конфликт идеологий и война всех против всех в постоянном хаосе – лучший способ выживания системы.
– И это только начало, – сказал Верховский, – по плану установление контроля будет происходить через прием греларозола. Таблетка сможет показать системе всё, что человек любит, что хочет, чего боится. Данные будут синтезироваться, анализироваться и сохраняться на специальных серверах. Каждый шаг, каждый вздох. Абсолютная прозрачность для системы.
– Но как можно заставить человека сделать с собой такое? – спросил Горчаков. – Не добровольно же он на это согласится?
– Вот именно, что добровольно, – сказала Кристина, – ради идеи абсолютного счастья.
Фуэнтес манерно фыркнул.
– Но ведь греларозол всего лишь страшная сказка, одна из страшилок поздней холодной войны.
– Увы, нет, – возразил Верховский, – ибо перед вами сидит тот, кто его создал.
– Вы? – удивился Горчаков. – А я всё гадаю, где я вас мог видеть. Вы же Александр Верховский, верно?
– Тот самый Верховский? – спросил Фуэнтес. – Зачем же вы таились?
Александр кивнул.
– Просто всё произошло так быстро, что не было времени представиться, – сухо заметил он, – к тому же я не очень люблю светить свое имя.
– Вы тот, кто предложил идею счастья, – почти с благовонием сказал Фуэнтес, – вы должны гордиться своим творением!
– А вы действительно считаете, что выпив таблетку, можно стать счастливым? – спросил у евродепутата Горчаков. – Мы видели, к чему это привело здесь. Вы желаете такого у себя в столице? Будьте покойны, вам это организуют, если вы не подчинитесь системе.
– Именно так, – сказал Верховский, – моя беда в том, что я это понял слишком поздно. Чем здесь гордиться? То, что создал инструмент копания в чужих мозгах. Даже это раньше можно было считать искусством, а теперь у каждого будет собственный набор для трепанации черепа. И всё это ради богатства и власти. Я задумывал другое.
– Но если вы создатель, значит, вы можете его и уничтожить? – с надеждой спросил Фуэнтес.
Верховский кивнул.
– Я уже уничтожил формулу, – сказал он, – без неё и моих знаний производство новых партий невозможно. Но мы не знаем, сколько произведено уже, и боюсь, что это достаточно внушительное количество.
– Мы должны что-то сделать, – сказал Фуэнтес, – мы подадим обращение с требованием международного расследования. Мы все свидетели.
Кристина покачала головой.
– В лучшем случае вас просто засмеют, – сказала она, – такой фантастикой никто не будет заниматься. Тем более ради какой-то восточно-европейской страны. Поэтому они и выбрали Понти́ю стартовым полигоном.
– Мы же не можем просто принять это как факт, – возразил Горчаков, – сидеть и ничего не делать.
– Не можем, – согласилась Кристина, – но надо. Вольно или невольно мы все стали свидетелями подлинных событий, и, возможно, только мы знаем правду о том, что произошло и что ещё может произойти. Будущее мира туманно, и каждому из нас будет брошен вызов. Вызов нашему доверию, нашим идеалам. Устоять в эти времена и уметь отличать добро от зла, правду от лжи – только в этом главная задача. Уж поверьте мне, я все видела и все знаю.
Кристина понимала, что говорить что-либо этим людям большой риск, поскольку каждый из них, возможно, принадлежит системе. Они отличаются нестабильностью поведения и отсутствием стержня. Хотела бы она, чтобы все разом поняли ту истину, которая стала известна ей в миг внезапной ясности. Но ведь всё не бывает сразу. Так будет неинтересно. С другой стороны, если раскрываешь секрет, то укрепляешь доверие.
– И что же нам делать? – спросил Фуэнтес. – Это слишком серьезное знание.
Кристина пожала плечами.
– Оказавшись в гуще битвы, всегда надо выбирать сторону, вам этот выбор предоставлен. Возвращайтесь в свои страны и расскажите правду своим гражданам. Уберегите их от этой невидимой напасти или служите системе. Выбор всегда за вами, я лишь рассказала вам правду. Ту, которую узнала сама, а правда способствует лишь прозрению, но не счастью.
– Приходится верить, – смущенно сказал Горчаков, – хотя признаюсь вам честно, что лучше считать это страшной сказкой.
– Я не знаю, во что верить, – честно сказал Фуэнтес, – но знаю, что слишком долго отдавал всё, чтобы в моей Европе царила подлинная демократия. Я не могу отдать её так легко!
Кристина улыбнулась. Кажется, скоро она сможет создать свой повстанческий союз. Как интересно поворачивается колесо жизни.
– И не надо, – сказала она, – живите как жили, работайте как работали и делайте то… о чем нельзя сказать открыто, но можно делать тайно, помня о правде, которую вы все здесь услышали.
– Но что делать с этой правдой? – спросил Фуэнтес. – Ведь на то, о чём вы сказали, бог знает сколько лет потребуется.
Кристина пожала плечами.
– С правдой ничего нельзя сделать, – сказала она, – правду можно только хранить в своем сердце, и однажды к вам придут люди, которым будет нужна эта правда.
* * *
Некоторое время спустя она стояла посреди широкого поля в колосьях неубранной пшеницы. Алин заканчивала латать конвертоплан. К Кристине неслышно подошел Верховский.
– Думаете, она сумела уцелеть? – спросил он. – Она ведь пожертвовала собой, чтобы мы сумели уйти. Я никогда по-настоящему не был способен на это.
Кристина про себя усмехнулась. Ксения прямо-таки очаровала Верховского, любопытный фокус судьбы. Возможно, в иной ситуации… ну да что об этом.
– Думаю, что Ксения Игоревна справится с ситуацией, – сказала она, искренне надеясь на собственные слова, – она выбиралась не из таких переделок. Не казните себя, Александр Владимирович. Ведь способность признавать вину это не презренная слабость, а путь к гармонии с собой.
– Вы тоже удивительная, – сказал Верховский, – в вас нет ни капли цинизма. Я ведь тоже таким был когда-то.
– Ну какие мои годы, – засмеялась Кристина, – к тому же вы много не знаете о моей жизни. Возможно, лет через десять, пятнадцать я расскажу вам или вы сами узнаете. Но вы должны сами прожить эти десять лет. Сберечь себя. Живите той жизнью, которая вам дана судьбой. В этом и есть счастье.
Она коротко улыбнулась и отошла в сторону Штильхарта, который подавал Алин детали.
– Мы готовы лететь, – сказал он, вытирая руки.
– Отлично, – улыбнулась Левонова, – вы с Алин доставите раненых в Швейцарию. Думаю, там безопасно. Адмирал что-нибудь придумает.
– А ты? – спросила Авонамйелус. – Ты не полетишь с нами?
– Нет, – сказала Кристина, – нам нужно разделиться. Будьте уверены, что нас будут искать. Мы слишком много знаем, слишком много видели, а теперь и ты тоже.
Алин скривила физиономию.
– Ну, этим меня не устрашишь, – засмеялась она, – я же известна как крайне опасный субъект, отличающийся повышенной агрессивностью, забыли?
– Не удивлюсь, если в скором времени мне дадут похожую характеристику, – хмыкнула Кристина, – поэтому мне лучше затеряться где-нибудь в восточно-европейской глухомани, чем лететь в спокойные западные страны, где каждый на виду.
Штильхарт прищурился.
– Сейчас повсюду одно и то же, – сказал он, – возможно, ты права, в восточно-европейской глухомани лучше, чем где-то ещё, но ты это… не пропадай, мы вроде неплохая команда.
Кристина засмеялась.
– Не волнуйся, – ответила она, – захочу освежить воспоминания, я тебя обязательно найду. Даже быстрее, чем ты думаешь.
Алин встала между ними.
– Ну тогда я думаю, что вам позарез может понадобиться первоклассный боевой пилот, – с притворной серьезностью сказала девушка, – так что считайте, я тоже с вами.
Кристина улыбнулась своим мыслям. Дружба открывает нас настоящих. Она давно поняла эту истину.
* * *
Ночь ещё царила над Борисфеном, когда черный «Мерседес» заехал на парковку многоквартирного жилого комплекса. Удивительно, что здесь всё было черным. Небо, асфальт, машина и сам мужчина из автомобиля был черным, словно был соткан из чернильной тени. Хотя, возможно, это был только оптический обман случайного путника, рискнувшего в неспокойное время выйти из дому. Тем не менее света решительно не было никакого, только тусклый фонарь одиноко освещал угол улицы.
Мужчина вошел в подъезд, который представлял собой разительный контраст по сравнению с улицей. Богато украшенные стены, свет от множества светильников.
Не оглядываясь и ни с кем не заговаривая, мужчина быстро прошел к лифтам.
Несколько секунд спустя мужчина уже поднимался на лифте. Лифт был стеклянный и, поднимаясь на шестидесятый этаж, он прекрасно видел панораму города. Их города. Теперь это можно было сказать с определенной и холодной уверенностью.
Лифт затормозил на нужном этаже. Мужчина вышел. Дверь его квартиры была единственной на этаже. Он открыл её своим ключом и прошел внутрь, сразу в гостиную. Не раздеваясь, подошел к бару и налил себе виски. Потом резко развернулся и глаза его прищурились от непонятных эмоций. То ли удивления, то ли восхищения. Это было трудно понять.
Перед ним в кресле многоугольной формы, закинув ногу на ногу, сидела молодая девушка в джинсах, свитере и утеплённом жилете. Он узнал её.
– Если хочешь сделать что-то хорошо, сделай сам, – холодно спросила девушка, – не правда ли, господин Соколовский?
Генерал сжал губы в усмешке и осторожно сел в кресло за стеклянным офисным столом.
– Если вы хотели произвести на меня впечатление своим эффектным появлением, то это у вас не получилось, Ксения Игоревна, – сказал он, – вас выдают ваши эмоции. Огонь ярости в глазах, чувство потерь. Не узнаю в вас прежнюю флегматичную особу. Надо полагать, вы уничтожили Охотницу, иначе вас бы не было. Я с удовольствием выслушаю ваш подробнейший рассказ.
Ксения не мигала.
– Боюсь, мой рассказ будет касаться птицы поважней, – начала девушка, – мне известно, что всё, что здесь происходит, это ваших рук дело. Вы отдали приказ убить Катю Кирсанову, вы спровоцировали протесты, чтобы потом их разогнать. Вы стоите за всем этим. И я это могу доказать.
Соколовский театрально поморщился.
– Давайте не будем устраивать сцену из второсортных детективов, – сказал он, – сейчас будете как из сундука вываливать ваши логические соображения, «это сделали вы», «вы это сделали так-то и так», «я поняла, что», – генерал поморщился, – согласитесь, что это, право, скучно, потому что они уже ничего не изменят. Все уже произошло, и даже вы, Ксения Игоревна, ничего не сделаете, хотя, конечно, я отдаю должное вашим мозгам. Вот только ваши умозаключения так и останутся умозаключениями. Любой нормальный человек ни на йоту вам не поверит. Что вы скажете, что начальник ГУР состоит в тайной организации и организовал вооруженный протест, а потом сам его и подавил? Ха-ха-ха! Боюсь, что после такого монолога вас отправят в лечебницу для душевнобольных.
Ксения мрачно усмехнулась.
– Ну почему же умозаключения, – ответила девушка, – у меня есть запись. Да-да. Та самая, которую сделала Катя Кирсанова, и там хорошо видно, с кем вы встречаетесь и о чём ведете беседу.
Соколовский покачал головой.
– И что? – спросил он. – Что доказывает ваша запись? Что я что-то обсуждал с Арсенюком и Адашевым? Разве это преступление? Мало ли что можно обсуждать. За намерения у нас не сажают, пока.
Ксения потупила взгляд.
– Если бы это не было преступлением, вы бы не убили Катю Кирсанову, – сказала она, – а приказали её убить именно вы и именно из-за этой записи.
Соколовский улыбнулся.
– Безусловно, но что дальше? Всё это, как я говорил, уже не имеет никакого значения. Кому вы теперь понесете ваши «доказательства»? Кому они нужны? Куда бы вы с ними ни пошли, знайте, там везде наши люди, вот так вот, моя милая.
На лице Аваловой возникло удивление. Вероятно, она всё-таки хотела обстоятельно рассказать, как же дошла до своих заключений.
– Видно, вы желаете казаться этакой Супергёрл, – продолжал Соколовский, – однако этот без преувеличения блестящий план был задуман не для того, чтобы его можно было легко разрушить. Кстати, не думайте, что сможете записать наш разговор, у меня глушилка, поэтому я с вами предельно откровенен. Ибо в широкие массы этот разговор не пойдет.
Ксения размяла затекшие пальцы.
– Вижу, вы всё предусмотрели, – сказала Ксения, – ну тогда ответьте, для чего весь этот шум? Только здесь Президента снять или дальше расползтись? У вас ресурсов много и на остальных хватит. Террор против государственных лидеров руками наивных демонстрантов, в глобальном масштабе, – неплохая идея. И какая ваша следующая страна?
– Дальше видно будет, – мягко улыбнулся Соколовский, – хотя я предпочитаю поэтапную работу. Сначала надо закрепиться в одном месте.
– Забавно, – бросила Ксения, – я-то полагала, что вы хотя бы захотите оправдаться.
– Не хочу, – бросил Соколовский, – нет нужды оправдываться в том, что считаешь спасением государственности, собственно говоря, тем, на что потратил всю жизнь.
– Потрясающе, – сказала Ксения, – значит, вы всё это ради спасения государственности делали?
Соколовский кивнул.
– Жаль, что вы не поняли, мне то казалось, что вы с вашей энергией, умом, храбростью способны оценить и принять единственную истину. Мы давно за вами наблюдали, Ксения Игоревна, гораздо дольше, чем вы догадывались. Поэтому и выбрали вас. Лично мне казалось, что это «дело» должно было вам открыть глаза и показать альтернативный путь служения. Наша страна утонула в коррупции, кумовстве, преступности. У власти находились или наивные идеалисты-либералы, или тупицы-чиновники. Эти люди не знали правды об этой стране, они её придумывали. Родина, традиции, устои… им на всё на это наплевать. Наплевать и тем и другим. Не знаю, кому больше. И все они на службе олигархов, цель которых одна – продать страну подороже. Если не вскрыть этот нарыв, он прорвется сам, но тогда уже бесконтрольно.
– И вы решили ускорить процесс, – заметила Авалова.
– Да! – воскликнул Соколовский. – Решил! И знаете, много у меня времени ушло, чтобы создать стратегию такого контролируемого хаоса. Руками протестующих я избавился от всех тех, кто мешал развитию нашего государства. Я спровоцировал их, заставил снять маски, показать свое настоящее лицо, а потом уничтожил и вернул все в исходное состояние.
– Разделяй и властвуй, – сказала Ксения, – я-то думала, что услышу что-то новое, но новое вы придумать не можете, потому что новое можно придумать, только созидая, а не разрушая.
Соколовский откинулся в кресле.
– Всего лишь необходимый баланс в системе сдержек и противовесов, – самодовольно начал он, – способный обеспечить людям то, в чём они больше всего нуждаются, в контроле. Ибо человек больше всего на свете боится одного – неизвестности. Поэтому он придумывает: бессмертие, ангелов, демонов и так далее. Контроль и уверенность в завтрашнем дне, вот что по-настоящему обеспечит человеку счастье, или что, по-вашему, люди предпочтут нечто иное? Свободу? Демократию? Либерализм? Нет, Ксения Игоревна. Люди всегда предпочтут контроль! Они устали! От склок невежд, коррупции, несправедливости, продажных политиков! Либеральные идеологи, христианские теологи, все они говорили о свободе, равенстве, братстве, глобализме, но люди взяли эту свободу и положили к нашим ногам. Отдали её нам и выбрали нас – тех, кто может дать им то, чего они хотят на самом деле – контроль! И всегда они будут выбирать так, их надо просто к этому подтолкнуть, ведь людям нужна не свобода, а хлеб, вспомните Достоевского.
– Вспомните, кто говорит эти слова, – бросила Ксения, – уж не коллективным Мефистофелем ли вы себя считаете?
– Мы не рассматриваем метафизические образы, – улыбнулся генерал, – но мы безусловно хотим перекроить мир, так как высшие силы не смогли его построить. Бог дал человеку свободу. Мы дадим человеку контроль!
– Контроль не человека, – поправила Ксения, – а над человеком.
– Да, – согласился генерал, – а как иначе заставить человека исполнять то, что ему предначертано? Крестьянин, что проповедовал истину, его никто не послушал, как и тех других, что были до него и безусловно будут после. Их не послушали и их уничтожили, потому что никто из них не хотел властвовать над человеком, они лишь показывали путь, но не вели его, а мы поведем, поэтому человек выберет нас.
Ксения устало вздохнула.
– Но вы тоже всего лишь люди, – сказала она, – и у вас нет власти над объективными процессами, и пока у человека есть выбор, всегда найдутся те, кто сможет бросить вам вызов, как бы глубоко вы ни проникли.
Соколовский холодно рассмеялся.
– Но мы и не лишаем человека его выбора, – возразил генерал, – мы, наоборот, предлагаем его. И человек выбирает нас сам, а знаете почему?
– Любопытно услышать, – сказала Ксения.
– Да потому что он хочет, чтобы им управляли, – произнес Соколовский, – он только и ждет сильную руку, перед которой можно преклониться, и упившись своей свободой, он все равно приходит к нам за контролем, потому что мечтать о свободе и власти это одно, а прикоснуться к ним и направлять их могут только избранные.
Авалова многозначительно хмыкнула.
– Стало быть, вы всё же больше о собственной власти печетесь, – сказала она, – а не о счастье народа. Я только одного не могу понять, а сколько людей можно из-за властолюбия убить? Есть ли предел этому? Катя Кирсанова, Саша Рыкова, они же совсем девочки были.
Соколовский демонстративно пожал плечами. Раскаяние из такого человека вытягивать бесполезно.
– Не надо было совать свой нос не в свое дело, – жестко и четко ответил генерал, – вы прекрасно знаете, что поставлено на карту. Много рефлексируете, Ксения Игоревна, вам это не к лицу.
– Вы не уйдете от наказания, – сказала Ксения, – не надейтесь. Есть силы сильнее закона.
– Я так не думаю, – возразил Соколовский, – в противном случае мы бы не вели этот разговор. Восхищаюсь вашей настойчивостью. Упорство и тщательность. Я ценю это очень высоко. Встаньте рядом со мной. И пойдем вместе. Или против меня. Тогда вы будете до конца в одиночестве. Хотя, впрочем, вы можете отойти в сторону и, многозначительно промолчав, наблюдать, чем дело кончится, хотя я не думаю, что вы способны на смирение. Выбирайте. Помните, что я лишь предлагаю путь, а выбор человек делает сам. Каков будет ваш ответ?
Ксения медленно закрыла глаза, потом резко открыла. И наступил финал.
Финал в двух выстрелах из браунинга. Ксения не могла точно сказать, сообразила ли она, что нажимает на курок.
Убойная сила от попадания пуль заставила опрокинуться офисное кресло на спинку. Генерал отлетел кудато в угол комнаты к широкому окну на панораму города.
Ксения Авалова убрала пистолет в кобуру.
– Мне отмщение и Аз воздам, – сказала девушка.
Это был её ответ. Ксения Авалова развернулась и пошла прочь.
* * *
Кристина долго смотрела вслед всё уменьшающемуся силуэту стрелы конвертоплана. Сердце девушки стало неимоверно тяжелым, она снова осталась одна. Предоставленная самой себе перед неизвестностью, Кристина чувствовала себя в полном одиночестве, если не считать ту липкую пустоту, которая окружала её. Сколько раз с ней происходило подобное? Кристина не могла точно подсчитать, да это было и неважно. Она давно научилась справляться с этим, отчасти от того, что всегда была предоставлена сама себе. Она всегда со смирением принимала свою судьбу и никогда никого не винила, просто так вышло. И сейчас просто так вышло. Вот только предчувствие тех бед и несчастий, которые могут произойти по вине таинственной организации, с которой они столкнулись, продолжало терзать её душу. Червь сомнения проник в её разум. Всё ли она сделала, чтобы остановить их? Слишком часто смотрела в будущее, даже пытаясь играть с ним, и совсем забыла про настоящее. Не делай этого, она бы раньше могла догадаться про Касаткину, ведь это было так просто. Так просто, что даже представить себе было сложно! Она должна была представить это! Должна была просчитать самые невероятные варианты, а вместо этого увлеклась беготней с препятствиями. Но без этого не освободила бы девочек, не смогла бы вернуть их родителям. В конце концов, это гораздо ценнее собственного эгоистического удовлетворения. Только обратившись лицом к себе, обретаешь себя.