Андрей Волков
Covert nevtherworld. Бесконечность I. Катастрофы разума
Наблюдавшая эту секундную картину, Охотница пренебрежительно фыркнула. Она хотела в противники кого-то, кто оценит её способности. Убивать всех этих недотеп так унизительно.
* * *
Курортный городок Вильнев располагался на самой границе кантона Во и на восточной оконечности озера Ле Ман. Кристина бывала здесь пару раз в студенческие годы. Традиционный винодельческий регион Шабле, Шильонский замок – место действия героев известной поэмы Байрона, пляжи и парапланеризм летом. Безусловно неплохое местечко выбрал для себя Джеймс Чилуэлл.
– Я сошел с ума, – привередливо заключил Флориан, – мне надо записаться к психиатру, и чего меня понесло в деревенскую глушь.
Кристина оглядела дом, который местные, по традиции, так и звали, «Дом Чилуэллов», хотя никто из Чилуэллов там не жил больше десяти лет. Дом возвышался на холме над пляжем, где-то в пятистах метрах от единственной центральной улицы, и был сделан в виде шале. Окна были заколочены, с крыши осыпалась черепица, а фасада почти не видно было за буйно разросшимся плющом. Прекрасный когда-то особняк, ныне прозябал в пустоте и заброшенности.
– Ты смотрела фильм «Дом с привидениями»? – спросил Штильхарт. – Если нет, можешь побывать на съемках. Все герои умрут в последнем акте.
– Дальше можешь не рассказывать, – сказала Кристина, – слушай, а кому сейчас принадлежит дом?
Флориан почесал затылок.
– Так Чилуэллу, наверное, принадлежал, – сказал он, – кому же еще. У нас же конфискации имущества нет.
– Ясно, – проговорила Кристина, окидывая взглядом дом, – давай пойдем к соседу, послушаем, что он нам скажет.
– Только предупреждаю, – усмехнулся Флориан, – его вообще-то будет нелегко завести. Впрочем, тебя тоже будет нелегко завести, когда ты будешь в его возрасте.
Кристина подошла к дому, перескочив низкую ограду, три раза постучала в зеленую деревянную дверь с дверной ручкой в виде грифона. Ответа не было.
– Может, он узнал, что ты приедешь, – сказала она, – испугался и уехал в Сингапур, – она указала на валяющийся возле двери ящик с клеймом.
Флориан скривил физиономию и кулаком стукнул в дверь. Минуту спустя с другой стороны двери послышался крик.
– А ну кыш отсюдава! А то собаку спущу! Флориан улыбнулся.
– Вот видишь, мне всегда везёт больше, – сказал он, – откройте, полиция.
Дверь распахнулась, на пороге появился старик в поношенном охотничьем костюме и стал приветливо улыбаться.
– Виноват, – сказал он, – соседские мальчишки донимают. Приходится пугать. Вы по поводу протечки?
– Какой протечки? – спросил Флориан.
– Меня соседи заливают, – сказал старик, – всё время у них шланг не работает, видите ли. Я вот жалобу в коммуну написал, пообещали разобраться.
– Нет, уважаемый, мы не по поводу протечки, – сказал Флориан, – видите ли, мы по поводу убийства ваших соседей.
Старик неожиданно сардонически рассмеялся.
– А-а-а, – протянул он, – так, значит, всё-таки понадобились мои показания, я же сразу говорил, что не мог, значит, парень тот убить, а меня флики не слушали, значит, а оно вот как обернулось. Сколько бы времени ни прошло, правда она всегда восторжествует, верно? – старик лукаво улыбнулся. – Выпьете что-нибудь?
Штильхарт покачал головой, хотел отказаться, но Кристина, решив, что за бокалом чего-нибудь разговор пойдет быстрее, отпихнула молодого человека.
– С удовольствием, – согласилась она. Дед захлопал в ладоши.
– Замечательно, мадмуазель, – сказал он, – замечательно. Кирш крепок, настоящий. Но мы по чуть-чуть.
Они прошли в дом. Старик, усадив гостей на потертый диван, стоявший у стены, исчез. Минуту спустя он явился с заплесневелой бутылкой и тремя рюмками.
– Домашний, – сказал он, – пить полагается при сорока градусах. Настоящий деревенский напиток. Это вам не буржуйское шампанское. Так что, собственно, вы хотели узнать?
Молодые люди переглянулись.
– Собственно говоря, – сказала Кристина, – не могли бы вы для нас повторить еще раз вашу историю, если вы помните, конечно.
Старик уселся в кресло и аккуратно налил себе стопку.
Выпил.
– Конечно, я помню, мадмуазель, – сказал он, – это у молодых память короткая, а мы старики, всё помним. Значит, так. Под вечер дело было. Я тогда вздремнуть лёг днём. Я всегда практикую это, а тут холодно и меня, значит, раненая нога разбудила. Я во время войны добровольцем служил, в Сингапуре. Вот, значит, раненая нога разбудила. Я встал, пошел, значит, на кухню, ну чтобы грелку себе сделать для ноги. У раковины, значит, стою и в окно вижу: возле дома, где англичане живут, девица околачивается. Бледная такая, как привидение. Я на крыльцо вышел, рассмотреть хотел. Молоденькая, в самом соку. Окрикнул её, мол, не боязно ей ночью-то.
– А она что? – спросила Кристина. Старик пожал плечами.
– Да ничего, – сказал он, – она даже на меня внимания не обратила. Постояла, постояла и шмыг в дом. Ну я подумал вначале, что она в гости пришла, постоял полчаса, на воздухе-то оно лучше, смотрю – выходит, и тут меня как водой охолонуло.
– А что такое? – не поняла Кристина. – В ней что-то странное было?
Старик фыркнул.
– Так девица-то другая была, – сказал он, – лицо, понимаете, другое.
– Это как? – спросил Штильхарт.
– А вот так! – воскликнул старик. – Фигура та же, одежда та же, а лицо другое. Я-то ту девицу знал, она подруга той девчонки, которая трупы обнаружила до горничной, ну, которую потом без чувств нашли. Ну как же это, у ней же не могло такой же одежды быть, и главное, знаете, вот лицо другое, а пластика и взгляд те же, как у той.
– А почему же вы сразу этого не сказали? – напустился на старика Флориан.
Старик фыркнул.
– Нечто меня бы слушали, – бросил он, – мне вон про девицу вообще не поверили, сказали, мол, иди отсюдова, не до тебя сейчас, а расскажи я про такое, вообще бы в лечебницу забрали, что, я вашего брата не знаю.
Штильхарт что-то хотел возразить, но Кристина жестом остановила его.
– Понятно, – сказала она, – а скажите, вот эту девушку вы видели тогда?
Старик нацепил очки, до того висевшие у него на груди, и вгляделся в фотографию.
– Она, – сказал он, – определенно. Это девушка, которая заходила в дом. И главное, вопрос, куда ж она делась, если потом полиция её не нашла, а?
Действительно, куда, подумала Кристина. Напрашивался самый очевидный вывод и самый абсурдный.
Выйдя из дома, она бухнулась на землю возле автомобиля и обхватила голову руками.
– Я должна была сразу догадаться, – сказала Кристина, – она слишком легко получала информацию о препарате. Ни Эльмира, ни Светлана не могли иметь к ней такого доступа.
– Значит, всё расследование о препарате… – начал Флориан.
– Фикция, – кивнула Кристина, – оно было специально задумано, чтобы мы разворошили всю эту историю и подняли на поверхность, и как только мы это сделали, они устроили шабаш.
Штильхарт усмехнулся.
– Лихо, – сказал он, – и какой дальнейший план?
Только не говори, что хочешь остановить бунт.
Кристина закатила глаза.
– Меня как раз посетила такая мысль, – ответила она, – едем.
– Не поздновато? – спросил Флориан.
– Да, – минорно бросила Кристина, – опоздали на десять лет.
* * *
Охотница стояла посреди разрушенной гостиной дома Арсенюка. Она совершила роковую ошибку. Осознание этого ворвалось несколько секунд после того, как эта прокурорская сорвалась вниз.
Она слишком затянула битву и почти позволила взять над собой верх.
Не надо быть такой самоуверенной. Как говорили древние: оса, застрявшая в меду, особенно смертельна.
Виновата была ересь, засевшая в её голове, наполнявшая её нетерпением и жаждой закончить ненавистное задание как можно быстрее.
Тебе отдали приказ. Ты должна его выполнить. Только это должно иметь значение. И тем не менее она не могла латентно относиться к таким поручениям. Здесь негде было развернуться и показать себя. Она привыкла к масштабности и яркости.
Девушка посмотрела на собственное отражение в зеркале.
– А может, милочка, вы и вправду сумасшедшая? – она гортанно хохотнула. – Ну и ладно.
Её цель – служить Организации, неважно, какое она даст задание. Она инструмент нового, справедливого порядка, карающая длань для непокорных, и она будет этим инструментом. Это её предопределение.
На руке завибрировал пейджер. Только два слова: включите телевизор.
Охотница криво усмехнулась. Удачно, что телевизор не пострадал в пылу схватки. Девушка нажала кнопку включения на пульте.
Шло ток-шоу о гражданских протестах в Борисфене. Её это не интересовало. Ей поручили отправить диск, изъятый у убитого Тополевича, по определенному адресу. Она передала. Чисто и быстро. Как и всегда! Однако смотрела телешоу не просто так. Она ничего не делала просто так. В нужный момент ведущий должен был произнести кодовую фразу для нового задания. Вот она и ждала.
«Анатомия гражданского протеста в Понти́и достигла своего пика. Власть должна прислушаться к народу, который не оборудование для меблированного номера 456», – сказал ведущий.
Девушка кивнула своим мыслям. Наступал финальный аккорд. Она подошла к столику и записала шифровку.
Это значило следующее.
«Angelu. Mesto – Gostinica «Oriental'». Cel' uchastniki protestnogo dvizheniya. Oborudovanie v nomere 456. S gostyami reshat' po obstanovke. Podtverdit' poluchenie prikaza».
Охотница взяла в руку смартфон. Зашла под специальным «ником» в соцсеть и написала под одним из постов на странице телешоу.
«Zadacha vlasti, ispolnyat' zhelaniya naroda», что значило «Prikaz poluchila. Ob ispolnenii dolozhu po izvestnomu vam kanalu».
Осталось совсем недолго, сказала себе Охотница. Она успешно завершит работу и это станет началом их триумфа, а она получит задание, более соответствующее её способностям.
Впрочем, здесь осталось ещё кое-что. Этот дом такой непрочный. Легкий пожар скроет все следы её присутствия здесь.
Охотница небрежно, словно пылинку, бросила на пол нечто напоминающее бензиновую зажигалку.
Раздался оглушительный хлопок. Полыхнуло моментально.
Охотница улыбнулась и, скомкав шифровку, бросила её на столик.
– Что же, посмотрим, правда ли, что рукописи не горят, – язвительно хохотнула девушка.
Даже в таких ничтожных заданиях есть своя прелесть.
* * *
Кристина сидела перед камином в доме адмирала Рида. Её мысли были обращены к мрачному будущему. Она так близко подобралась к апокалипсису, что её теперь пробирала дрожь и отчаянно были истрепаны нервы, хотя если честно, она не ожидала от себя такой стойкости духа.
Хозяин дома сидел напротив, переплетя пальцы, и вежливо улыбался, слушая её историю.
– Там, в Понти́и, я чувствую, творится явно что-то неладное, – многозначительно произнес он.
– Вы можете сказать, что я сошла с ума, – медленно произнесла Кристина, – и вы даже можете быть правы, но то, что я вам рассказала, чистая правда.
Адмирал откинулся в кресле и стал набивать трубку. Кристина отметила, что Рид имел все признаки законченного холостяка, курит трубку и рисует акварели, что совершенно не мешает ему быть вот уже как 35 лет быть женатым.
– Я тебе верю, – усмехнулся адмирал, – такую историю ты бы не выдумала. Могу только сказать, что такова природа всех тайн. Чем больше мы узнаем, тем страшнее нам становится. Тайны, они как запретный плод, всегда хочется его съесть, но как только это происходит, наступает некоторое разочарование.
Кристина сложила губы в улыбке нулевого удовольствия.
– Вот уж точно не хочу узнавать что-либо ещё, – сухо сказала она, – все эти тайны, секреты, они как будто океан, широкие и глубокие, кажется, что в них можно утонуть, а на поверку обычный человеческий снобизм.
– Такова природа всех вещей, – отечески улыбнулся Рид, – только слишком мало ты размышляла над этой природой.
Кристина вздохнула.
– Что опять я сделала не так? – нетерпеливо бросила она. Рид многозначительно улыбнулся.
– Вы, двое, летали туда, летали сюда, куда улики вели вас, – сказал он, – а вот если бы хоть на мгновение остановились, чтобы подумать, могли бы предвидеть наступающее.
– Я делала то, что должна была делать, – Кристина и не думала оправдываться.
Рид тяжело вздохнул.
– Возможно, – сказал он, – но ты же должна понимать, что это только начало. Первый шаг. Ты готова разматывать дальше этот клубок?
Кристина фыркнула.
– Я не политик, – сказала она, – с меня достаточно поймать убийцу.
– Но для людей недостаточно, – печально возвестил Рид, – даже если ты остановишь одну, появятся другие. Они пустили слишком глубокие корни.
Кристина сдвинула брови.
– Неприятно думать об этом, – вздохнула девушка.
Рид улыбнулся.
– Я тебя прекрасно понимаю, – сказал он, – но не мы выбираем времена, а времена выбирают нас. Мы можем только выбрать, как нам себя вести в это время. Не правда ли? Скрываться? Бежать от проблем? Твой ли это вариант? Ты всегда искала участи более осознанной, чем удел скромного наблюдателя. Найти вершину – это твоя главная задача.
– Вершину чего? – спросила Кристина. – Что ещё вы знаете об Организации, чего не знаю я? Какова их цель?
Адмирал улыбнулся.
– Вот, – сказал он, – ты уже задаешь правильные вопросы. SIGMA – это часть системы. Системы, которая окружает нас. Их люди уже повсюду. Но чем больше у людей власти, тем ещё больше они хотят. Проникнуть в самые сокровенные уголки бытия, уничтожить любую приватность, чтобы люди не могли от них скрыться. Не слишком сверхзадача, чтобы поддерживать самое себя, не правда ли?
– И какова же угроза? – спросила Кристина.
– Человеческое сознание, – сказал Рид, – оно порождает удивительную способность: искать правду. А поиски правды это, если хочешь, поиски добра. Помнишь, ещё Лев Толстой говорил…
– Нет величия там, где нет простоты, добра и правды, – улыбнулась Кристина, – я помню.
– Вот именно, – кивнул Рид, – задача системы постоянно воспроизводить себя, подстраиваясь под меняющийся мир. Сегодня это SIGMA – рационально-точная структура, призванная установить новый и самый страшный диктат. Диктат для разума. Создать и погрузить человека в мир грёз, исключив его из любых публичных процессов и сохранив только саму себя в пустоте хаоса. Охотницы – только часть системы, цербер для одной цели: искать и уничтожать тех, кто однажды бросит системе вызов.
– Кто? – спросила Кристина. – Кто может бросить вызов?
Рид мрачно усмехнулся.
– Пока это никому не удавалось, – сказал он, – те, которые пытались, лишь отсрочивали процесс, но то, что не получилось у них, получится у тебя.
– Почему я? – спросила Кристина.
– Любимый вопрос человека в твоем положении, – сказал Рид, – положении человека на распутье. Постараюсь ответить, ты всегда была над ней и вне её, поэтому на тебя не будут действовать общие законы этого мира, а значит, ты сохранишь ясность рассудка и не будешь зависеть от системы, тогда как другие уже настолько привыкли к комфорту и управляемости, что будут драться за это.
Девушка резко откинула голову на спинку кресла, устремила взгляд в потолок, словно бы там можно было прочитать ответ.
– Я всегда знала, что у меня низкий порог скуки, – устало сказала она, – вот только герой из меня, поверьте, ни к черту.
Рид только пожал плечами.
– Знаешь, в чём главная ошибка многих? – риторически поинтересовался он. – Они почему-то считают, что миру нужен герой, личность, за которой можно пойти, которая будет тебя направлять, указывать, что правильно, что неправильно, где добро и где зло. Вот откуда все эти истории про избранных, пророчества, прорицания. Человеку, видишь ли, очень желательно чувствовать себя Богом, ну или делать его эрзац.
– А что же на самом деле? – спросила Кристина.
– Человеку нужен человек, – улыбнулся Рид, – добросердечность, забота, любовь окружающих, подарки на Рождество. Когда в мире процветает ложь, преступления и цинизм, только это и может спасти человеческий разум.
Кристина поняла, что наконец разглядела логику. В таком мире любые её суждения, оценка, картинка и мнения – все это будет ложным, ибо сформировано кем-то иным.
– Интересно только, кто я во всем этом? – больше для себя спросила девушка.
Рид отсалютовал ей бокалом.
– Крис, – отечески сказал он, – мы лишь те, для чего были созданы, это самая большая и самая простая тайна мироздания.
– Что посоветуете? – спросила девушка.
– Найти пути, которые помогут избежать вихрей предательства, – сказал Рид, – про что думаешь ты, за этим и следовать тебе до́лжно.
– Утешили, – хмыкнула Кристина, – вот уж действительно лучше на нижней ступеньке лестницы, куда хочешь взобраться, чем посреди лестницы, куда незачем лезть.
– Воображаешь себя Алисой? – спросил Рид.
– Немного, – смущенно улыбнулась Кристина, – вот только глубину норы узнавать не очень хочу.
– Идем ли мы от нехороших времен к хорошим или от плохих к худшим, – сказал Рид, – важнейший вопрос. Только помни: самая великая победа – победа над своим негативным мышлением.
– Сократ, – кивнула Кристина. – Ницше бы добавил: если вы решили действовать, закройте двери для сомнений.
– У меня достойная ученица, – улыбнулся Рид, – если и правда, что прошло время героев, то лучших оно приберегло напоследок.
* * *
Первой мыслью Наташи, как только она решила вернуться в сознание, было предположение, что некто запихнул её в барокамеру и давление превратит сейчас её голову в желе. Да и то, что она вдыхала, мало походило на привычную смесь кислорода и азота.
Другой вариант – её погребли заживо, как у Эдгара По, и она лежит во что-то упакованная, под толщей земли. Это по крайней мере объясняло стеснение в груди, сырой запах, мрак, тесноту и безмолвие.
Наташа моргнула, сумев заметить призрачный, зеленоватый свет, она сообразила, что лежит на каменном полу пригвождённая чем-то тяжелым. Девушка вскинула руки. Они уперлись во что-то холодное. Наташа поняла, что это пластик. Собрав силы, девушка вытянула руки наверх и с грохотом сдвинула с себя остатки рухнувшего стеллажа.
Кряхтя и пошатываясь, девушка встала сначала на колени, а затем и на ноги. В нос ударил запах чего-то едкого и горелого.
Здорово, заключила девушка, ещё и пожар где-то.
Разорвав часть плаща, она замотала им лицо и бросилась вверх по лестнице, по которой недавно скатывалась. Добежав до верха, девушка потянула за ручку и распахнула дверь. Её встретил столб огня.
Гостиная уже была полна дыма и пламени. Лопнул и вспыхнул паркет. Горели шторы, мебель, картины. Пожар охватил всё.
Задыхаясь от едкого запаха, Наташа прыгала по разноцветным наборным доскам горящего паркета. Сообразив на ходу, что видела где-то здесь телефон, девушка попыталась его отыскать, но наткнулась только на опаленный пластиковый корпус, валявшийся возле круглого мраморного столика.
От всё повышающейся температуры нагрелся и обрушился зеркальный потолок. Наташу засыпало осколками. Девушка стала хлопать себя по рукам и ногам, стараясь стряхнуть с себя острое крошево. Для этого пришлось, правда, пожертвовать остатками пальто. Девушка стянула его с себя и швырнула на столик. Пальто упало рядом, прочертив пряжкой пояса дугу по поверхности стола и смахнув смятую лежащую на нем бумажку.
Наташу вдруг остро поразила мысль, что в аккуратной обстановке гостиной, которая была до всех произошедших событий, она не замечала никаких скомканных бумажек на этом столе, потому что сама стояла рядом с ним.
Это было похоже на бред, но Наташа так утвердилась в этой своей мысли, что быстрым движением схватила бумажку и сунула её во внутренний карман кителя.
С оглушительным треском рухнула люстра, прямо на тот самый стол. Наташа поняла, что если она задержится хоть на секунду, то останется здесь навсегда. Девушка стала отступать в прихожую, давя в себе мысль о том, что тело Соболя приходится оставлять вот так, но она понимала, что вытащить его уже нет никакой возможности. Гостиная превратилась в один сплошной огонь. Лопались стекла, трещали перекрытия. Пламя перекинулось из гостиной в переднюю, словно бы преследуя беглянку. Мелькнувший было огнетушитель уже ничем помочь здесь не смог бы. Наташа выбежала через входную дверь на улицу, жадно хватая ртом воздух, который вмиг наполнился воем сирен. К дому неслась пожарная машина. Очевидно, что кто-то из соседей заметил огонь.
Наташа успела увидеть только это, прежде чем ноги подкосились и сознание вновь покинуло её.
* * *
Обычно для Верховского подобные ситуации были весельем. Сколько их было. Без счету. Он к ним относился как к очередному приливу адреналина. Но не сегодня. Не из-за высоких ставок на кону или опасности, которой он подвергался. В подобных ситуациях он забывал обо всём. Обо всем, что сделали с ним, обо всём, что сделал он. Но сегодня всё по-иному. Сегодня речь идет о жизни человека, чье дыхание было его единственным воздухом, биение сердца единственной музыкой, а лицо единственной красотой.
Верховский достал фотографию, с которой никогда не расставался ещё со времен учебы в Женеве.
Он прекрасно помнил их первую встречу. С этих пор он ни на секунду не переставал думать о ней.
А сегодня…
Сегодня её жизнь зависела от того, успеет ли он вовремя или нет. Один раз он уже опоздал.
Раздались мягкие шаги. Впрочем, он почувствовал её раньше, чем она прошла в гостиную.
– Чем обязан визиту? – спросил молодой человек. – По-моему мы закончили наш разговор.
Ксения Авалова, вероятно, так не считала.
– Вы сами знаете, что нет, – сказала она из темноты, – и знаете, что теперь от ваших ответов зависит жизнь дорого для вас человека. Спасите хотя бы её.
Верховский фыркнул.
– Вы говорите так, будто я что-то могу сделать, – бросил он, – так вот я вынужден вас разочаровать. С момента нашего с вами расставания произошло нечто, что лишает меня какого-либо влияния. Вы уже догадываетесь об этом, не так ли?
Ксения вышла из тени.
– Я полицейская, а не ясновидящая, – спокойно сказала девушка.
Верховский пожал плечами.
– У меня в холодильнике есть вино, – отвлеченно сказал он, – давайте с вами выпьем.
Лицо Ксении выражало вежливое равнодушие к его словам. Ему очень хотелось прочитать в этот момент её мысли, но сознание её оставалось для него закрытым.
Молодой человек по-хозяйски улыбнулся и сходил на кухню за вином, стараясь подсмотреть, как ведет себя гостья. Ничего особенного, она просто разглядывала гостиную.
Вино было налито с характерным глубоким журчанием, и хрустальные бокалы окрасились в бурый цвет. Всё это время Александр наблюдал за девушкой и пришел к выводу, что она явилась с какой-то определенной мыслью, но мысль эту она пока не выкладывает.
– Помните, в нашу первую встречу я спросил вас, верите ли вы в судьбу, – заговорил Верховский, – я с течением времени всё больше начинаю принимать ваш ответ.
Ксения улыбнулась.
– Чем дольше человек смотрит в бездну, тем больше она поглощает его, – сказала девушка, – главная опасность того, кто хочет бороться с чудовищами, – самому не стать чудовищем.
Ах как это верно, промелькнуло у Верховского. Как она умеет выцеплять из самого нутра человека.
– Меня в чудовище превратила любовь, – произнес он, – самое прекрасное чувство на земле сделало меня орудием.
Ксения отпила вина.
– Архимед говорил, что любовь, – это как теорема, её надо всё время доказывать, – сказала девушка, – простите мне мою дерзость, однако мне кажется, что вы никогда не любили. Страсть, влечение – это не любовь. Но сейчас, в этот самый момент, вы что-то поняли, вы поняли свои чувства к ней и действительно боитесь потерять её.
– Да, – кивнул Верховский, – но слишком поздно, чтобы что-то исправить. Знаете, как Анархарсис писал о вине? Первая чаша принадлежит жажде, вторая – веселью, третья – наслаждению, четвертая – безумию. Я испробовал все четыре и теперь, пожалуй, добавлю пятую – с ядом.
Ксения сдвинула брови.
– Мне кажется, что для вас это слишком легкомысленный шаг, – сказала она, – ваш ли выбор – бежать от проблем? Вам это как-то не к лицу.
Он не смог понять, иронизирует она над ним или нет.
Ксения просто продолжала на него смотреть.
– Я не так силен, как многим того бы хотелось, – произнес Верховский, – вы, быть может, это и сами поняли. Вы разбираетесь в людях.
– Меланхолия свойственна человеку, – пожала плечами Ксения, – но суть в том, насколько человек позволяет меланхолии контролировать себя. Культивирование меланхолии – вот где истинное несчастье.
Верховский был озадачен.
– А вы считаете, что в нашем мире еще осталось место счастью и надежде? – прямо спросил он.
Авалова улыбнулась.
– Всегда, – сказала она, – эти чувства уравновешивают нашу меланхолию. Даже вы, в самой глубине души, цепляетесь за надежду, хотя почему-то очень хотите скрыть это.
Верховский слегка поморщился.
– Вы говорите так, будто смотрите сейчас в зеркало, – сказал он.
– Вы сами говорили. Я разбираюсь в людях, – продолжая улыбаться, произнесла Ксения, – на самом деле, мы всегда смотрим в зеркало. Это наша реальность. Но правдива эта реальность, только если зеркало цело. Если же оно треснуло, то мы видим искажение реальности, которое заставляет искажать и извращать смысл и цели наших поступков. Нечто похожее произошло и с вами, не так ли?
– Отчасти, – произнес Верховский, – но в мире всё относительно. Возможно, без треснутого зеркала я бы стал одним из того множества людей, которые рождаются и умирают, даже не оставив следа на Земле.
– Вам очень хотелось его оставить? – спросила Ксения.
– Любому хочется, – бросил Верховский, – даже вам. Ксения пожала плечами.
– Мне нет, – коротко возразила девушка, – это сопрягается со слишком большими последствиями. Да и потом, какая от того польза, если человек оставит след в мире, но при этом мир погубит?
Он внимательно посмотрел на девушку. Ему все больше казалось, что эти разговоры для неё просто зарядка ума, что она не проживает то, что описывает в своих словах, и вкус вина, которое она сейчас пьет, интересует её несколько больше окружающих событий. Но возможно, это была очередная её уловка, которые она мастерски использовала, чтобы вывести человека на тот разговор, который нужен ей.
– Но ведь и вам хочется, – продолжил настаивать Верховский, – признайтесь, хочется не возвеличивать небо, судьбу, богов. Не размышлять о них, а подчинить их и использовать в своих интересах, безусловно благих. Вам этого тоже хочется. Это удел всех сильных личностей.
Авалова дернула щекой.
– Благие цели невозможны, когда что-то используешь в своих интересах, – сказала она, – безусловно, это желанный путь и самый доступный, но только поняв, что ничто в этом мире не является твоей собственностью, только тогда возможно служение на общее благо.
– Что же заставляет вас так думать? – спросил Верховский.
– Опыт, – улыбнулась Ксения, – большинство преступлений совершаются именно с желанием подчинить себе что-то или кого-то. Просто у политика, мечтающего о бесконечной власти, мир обширнее, чем у наркомана, убивающего за дозу, да и цинизма больше, но вот желание одно – подчинить и использовать. Это желание не направлено на возвышенное и прекрасное, а там, где нет возвышенного и прекрасного, нет доброго и полезного.
Самая большая странность для Верховского в этих разговорах с Ксенией заключалась в том, что он никак не мог определить, друг она или противник. Она, казалось, все время была над событиями, вокруг происходящими. И эти её глаза, глубокие и проницательные. Он все время пытался заглянуть в них, как будто хотел прочитать там свою судьбу.
– Таковы законы нашего мира, – сказал Верховский, – не того, утопичного, кои нам учителя да попы обрисовывают, что он когда-то наступит. Впрочем, все церковники и учителя утописты, так кому же как не им придумывать утопии, чтобы люди верили. А мир реальный сложнее и злее, но он так привлекателен и обладает уникальными возможностями. Только чтобы ими пользоваться, надо придерживаться общих правил.
– Всегда возникает вопрос платы за пользование, – пожала плечами Ксения, – не стоит слишком упиваться деньгами и властью. За обладание одним или другим приходит возмездие, или от высших сил, или от того, кто давал. Ведь ни то ни другое не дается человеку само по себе, а только кем-то, имеющим ещё большие деньги и власть.
– У всего есть обратная сторона, – бросил Верховский, – всегда взвешиваешь, чего больше от поступков. Хорошо всё, что повышает чувство власти в человеке, если власть направлена на благо, а слабость и нерешительность часто становятся причиной дурного.
Ксения фыркнула.
– Вот только поступки людей властных часто приводят к гибели совершенно не затронутых в них людей, – сказала она, – Катя Кирсанова, над ней издевались и убили. Нет здесь никакого взвешивания и борьбы за благо. Только страх за свои поступки, который грызет сильнее, чем жажда пользования благами мира, а закрывают это циничными шутками.
Верховский промолчал. Спорить было нечестно.
– Что же вы молчите? – Ксения, похоже, дала волю эмоциям. – Хотите посмотреть на фотографии изуродованного трупа молоденькой девушки, давайте прокатимся в морг, пошутим вместе. Пригласим родителей, у которых убили дочь, только за то, что она слышала что-то такое, что кто-то посчитал не предназначавшимся для её ушей, и её убили, потому что посчитали, что её жизнь в их руках. Посчитали, что им решать, что она должна слышать, а что нет. И они уверены, что не найдется того, кто посчитает, что их жизнь в его руках. А он найдется. Если не здесь, то в ином мире. Никогда так не бывает, чтобы человек, творящий зло, не был наказан за это зло.
Верховский сжал губы.
– Сколько бы мы ни пытались изжить в себе зло, – сказал он, – это естественная человеческая эмоция. Знаете, это парадоксальная вещь, но чем больше человек хочет стать выше и лучше, тем больше проваливается вниз, в мрак и тьму. Как дерево, чтобы вырасти, оно должно пустить длинные и глубокие корни вниз, во мрак, ко злу, странно, что мы так гордимся и упиваемся нашими корнями.
– Выше не значит лучше, – произнесла Ксения, – высок только тот, кто с высоты своего положения сумеет различать добро и зло, несет добро низким и не соблазняет их на зло.
– Тут вы безусловно правы, – сказал Верховский, – но что же делать людям, которые творили зло, думая о благе?
– А они не думали о благе, – пожала плечами девушка – всегда, когда они считали, что думают о благе, они думали лишь о себе, о своих страстях. Это сжигает их изнутри, потому что они знают ту правду, в которой даже сами себе боятся признаться.
Верховский хмыкнул.
– Вы же говорили, что вы не ясновидящая? – иронично спросил молодой человек. – Но вы опять правы. Знаете, когда испробовал все дороги, остается одна: правда.
– Так расскажите её, – попросила Ксения, – поборите свой страх. Страх уйдет, и страсти пройдут.
– А зачем вам правда от меня? – спросил Верховский.
– Мне кажется, что вы и так всё уже знаете, только вы почему-то хотите, чтобы именно я вам её рассказал. Можно откровенность за откровенность.