Эмиль Габорио
Рабы Парижа
Глава 52
Однажды герцог, вместо того, чтобы наскоро перекусить у себя в спальне и поскорее уехать к друзьям, как он это делал всегда, вдруг изъявил желание позавтракать с женой.
Мари никогда еще не видела его в таком прекрасном расположении духа. Он много смеялся, неуклюже шутил и даже рассказал два-три забавных анекдота, которые в те дни были у всех на устах.
Казалось, герцог впервые осознал, что он женат.
Удивлению мадам де Шандос не было предела.
Норберт же с нетерпением ждал, когда слуги окончат убирать со стола и уйдут.
Как только герцог остался с женой наедине, он сразу же подошел и поцеловал ей руку.
Удивление Мари перешло в испуг.
– Я уже давно хочу открыть вам свое сердце, – нерешительно заговорил де Шандос. – До сих пор я был плохим мужем…
– Герцог, я ни разу не говорила ничего подобного!
– Но мы с самого приезда в Париж почти не виделись, – продолжал Норберт. – Я уезжаю из дому рано и возвращаюсь слишком поздно.
Молодая женщина не верила своим ушам. Де Шандос признает, что он не прав? Норберт обвиняет себя в невнимании к жене? Тут что-то не так!
– Я никогда ни на что не жаловалась, – тихо сказала она.
– Знаю. Вы – благородная и достойная женщина. Но все же вы – женщина, и к тому же молодая. Вас не могло не возмущать мое поведение.
– Я не думала и не думаю о вас ничего плохого.
«Так я тебе и поверил! – проворчал про себя герцог. – Но и я тоже хорош: никогда еще не ставил себя в более глупое положение».
– Тем лучше, – продолжал он. – Я не хочу оправдываться. Видите ли, Мари, даже в те дни, когда я, казалось, избегал вас, в моих мечтах царили вы.
«Долго же вы собирались рассказать мне об этом!» – подумала герцогиня.
– Мне бы, конечно, следовало почаще бывать дома, моя дорогая. Но этому мешали многие важные обстоятельства… Перечислять их было бы слишком долго. Важно другое: пока вы полагали, что я совершенно забыл о вас, я на самом деле очень страдал, зная, что вы сидите дома одна.
Де Шандос напрасно пытался обмануть жену. Его не слишком дружелюбный тон совсем не соответствовал нежным словам.
– Причина вашего одиночества известна вам не хуже, чем мне. Сами понимаете, друзья мадемуазель де Пимандур не могли оставаться друзьями герцогини де Шандос.
– Да, конечно… – грустно сказала Мари.
– С другой стороны, траур по отцу не позволит нам ездить в гости еще около четырех месяцев.
Герцогиня встала, желая, очевидно, поскорее закончить разговор.
– Разве я когда-нибудь просила вас брать меня с собой?
– Никогда, – признал Норберт. – Поэтому я должен сделать все возможное, чтобы вы чувствовали себя дома как можно лучше.
– Что же вы предлагаете?
Норберт оживился.
– Я хотел найти вам подругу ваших лет, равную вам по положению в обществе. И, наконец-то, я ее нашел. Мне очень хвалила ее мадам д'Арланж, а это очень много значит в высшем свете. Я хочу вам ее представить.
– Когда?
– Сегодня.
– Здесь?
– А что тут необыкновенного?
– Ничего…
– К тому же вы с ней знакомы.
– Кто же это?
Герцог почувствовал, что краснеет. Он быстро наклонился и стал прикрывать дверцу печки.
– Жарко, – проворчал он. – Надо сказать Жану, чтобы меньше топили.
Дверца была горячая, и Норберт провозился с ней так долго, что успел взять себя в руки.
– Вы помните мадемуазель де Совенбург?
– Ее звали Дианой?
– Да.
– Я ее почти не знаю. Наши отцы между собой не ладили. Маркиз де Совенбург считал нас недостаточно знатными…
Норберт уже полностью овладел собой. Его щеки пылали, но причиной этого был, вероятно, сильный жар от печки.
– Пусть теперь дочь постарается искупить несправедливость своего отца, – прервал жену герцог. – Вскоре после нашей свадьбы она вышла замуж за графа де Мюсидана. Одним словом, она скоро будет здесь и я сказал людям, что вы принимаете.
Мадам де Шандос ничего не ответила.
Она была неопытна как женщина, но у нее не было недостатка в уме и в той обостренной проницательности, которую дает людям глубокое горе.
Ничто в поведении Норберта не ускользнуло от ее внимания.
Судите сами, могла ли она поверить в его искренность.
Молчание становилось тягостным.
Герцог безуспешно пытался найти предлог, чтобы прервать его.
Мари не имела ни малейшего желания помочь де Шандосу выйти из неприятного положения.
И тут донесся глухой шум кареты, катившейся по усыпанному песком двору.
Один раз прозвенел колокольчик. Это означало, что гость приехал к герцогине.
Затем вошел лакей и доложил, что прибыла с визитом графиня де Мюсидан.
Норберт поспешно сказал:
– Идемте, Мари, это она!
Диана ждала в парадном зале не больше минуты.
Открылась дверь, украшенная гербом де Шандосов, и вошел Норберт, ведя под руку жену.
Холодный пот выступил на лбу Дианы: на месте этой Мари могла быть она!
Знает ли герцогиня, кто у нее в гостях?
Мадам де Мюсидан бросила испытующий взгляд на соперницу – и успокоилась: она явно не знает, что связывает гостью с ее мужем.
Диана улыбнулась и сделала хозяевам реверанс.
– Я узнала, что здесь, в Париже, совсем недалеко от меня, живет моя бывшая соседка, и я не смогла устоять против желания поговорить с вами о Бевроне, о Пуату и обо всех, кого мы там оставили.
Герцогиня холодно поклонилась гостье и ничего не сказала в ответ.
Но Диану трудно было смутить.
Она завела остроумную беседу, стараясь произвести на хозяйку самое приятное впечатление.
Норберт нервно ходил по залу. Он волновался за исход этой встречи. Кроме того, он испытывал сильное смущение из-за низкой цели, которую ставил перед собой.
Как только герцог заметил, что холодность его жены прошла и обе женщины уже совершенно по-дружески перемывают косточки общим бевронским знакомым, он немедленно ушел к себе.
Совесть его сразу же уснула.
– Диана гораздо умнее Мари, – сказал он себе. – Она ловко поведет дело и устроит все гораздо лучше, чем смог бы я на ее месте.
Последнее было верно.
В общем же задача Дианы оказалась значительно труднее, чем он думал.
До сих пор мадам де Мюсидан могла судить о герцогине только по рассказам Норберта, в которых та выглядела простушкой.
Диана предполагала поэтому, что мадам де Шандос встретит ее как ангела, сошедшего на землю, чтобы утешить страдающую пленницу.
Однако с первых же минут ей стало ясно, что Норберт, как и многие мужья, очень плохо знает свою жену. Герцогиня оказалась умной и осторожной особой, которая могла легко обнаружить недостаточно хорошо замаскированную западню.
Эти трудности только воодушевили Диану, которой надо было как можно быстрее подружиться со своей будущей жертвой.
И ей это в значительной мере удалось.
В тот же вечер мадам де Шандос сказала мужу:
– Вы были правы: виконтесса – очень приятная женщина и будет, вероятно, превосходной подругой.
– Весь Беврон плакал, когда она уезжала, – ответил Норберт.
Успех Дианы льстил его самолюбию.
«Какая же она хитрая!» – восхищался он про себя, хотя эта черта характера мадам де Мюсидан должна была бы не радовать отвергнувшего ее жениха, а настораживать его.
Он же видел в ловкости, с которой графиня вошла в доверие к его жене, лишь доказательство того, что Диана все еще любит его.
Очередная встреча на Елисейских полях поумерила восторги Норберта.
Диана была грустна и задумчива.
– Что с вами? – спросил герцог.
– Я раскаиваюсь.
– В чем?
– В том, что уступила вашим просьбам. Мне не следовало приходить к вам в дом.
– А разве вы не хотели быть поближе ко мне?
– Я виновата и в этом.
– Но что тут плохого?
– Мы поступили неосторожно. Ваша жена что-то подозревает.
– Не может быть!
– Я видела это по ее глазам.
– Она так расхвалила вас, когда вы уехали…
Мадам де Мюсидан пожала плечами.
– Если так, то она еще умнее, чем я думала.
– Мари?!
– Она скрывает свои подозрения, чтобы легче было их проверить.
– Герцогиня так простодушна и легковерна…
– Не верьте этому.
Норберт улыбнулся.
– Не смейтесь! – воскликнула Диана. – Только женщина может понять женщину.
– Что же теперь делать?
– Самое верное средство – это…
Графиня сделала паузу, чтобы усилить воздействие своих слов на Норберта, который приписывал жене собственное простодушие.
– Говорите же! – взмолился герцог.
– …совсем перестать встречаться.
– Ни за что!
– Тогда позвольте мне подумать. На следующей встрече я сообщу вам мое решение.
– До завтра!
– А пока будьте как можно осторожнее.
Диана уехала.
Результатом размышлений мадам де Мюсидан было то, что Норберт полностью изменил свой образ жизни.
Он перестал устраивать пиры и дуэли, не проводил больше ночей за картами и вином. Много времени и внимания стал уделять жене. По вечерам сидел дома.
Знакомые смеялись над ним и обзывали примерным мужем.
Эти перемены давались ему с трудом. Он бурно возмущался тем, что вынужден постоянно лицемерить. Но Диана управляла герцогом так, как англичане своими колониями – «железной рукой в бархатной перчатке».
– Вы должны жить именно так, – говорила она в ответ на его жалобы.
– Но почему же?
– По двум причинам.
– Объясните.
– Во-первых, потому, что так надо.
– А во-вторых?
– Во-вторых, потому, что я так хочу. Вам этого недостаточно?
– Пощадите! – взмолился Норберт.
– А почему я должна терпеть, капризы человека, воображающего, что он меня любит? Я вам не жена и ничем вам не обязана. К тому же от вашего поведения зависит наша безопасность. Надо, чтобы мадам де Шандос увидела, что счастье в ее дом принесла я.
Что мог ответить на это Норберт?
Он был страстно влюблен в Диану и боялся ее потерять.
Приходилось слушаться.
Графиня и герцогиня почти не расставались, и Норберт уже начинал ревновать: жена отнимала у него Диану.
С тех пор, как мадам де Мюсидан подружилась с герцогиней, он видел Диану все реже и реже.
Самое же неприятное заключалось в том, что ему никак не удавалось остаться с Дианой наедине.
Каждый раз она устраивала так, что между ними оказывалась Мари.
Де Шандос был в таком же положении, как Пьеро в итальянских фарсах, который, желая поцеловать Коломбину, обязательно попадает губами в щеку Арлекина.
Если Норберт начинал сердиться, то мадам де Мюсидан властно говорила ему:
– На что вы надеетесь? Неужели вы считаете меня способной на такую мерзость?
Он понимал, что Диана играет с ним, как с ребенком или, скорее, как с куклой.
Но ему и в голову не пришло выяснить цель этих маневров.
Мари уже не имела никаких секретов от дорогой подруги и однажды, раскрасневшись от смущения, поведала той о своей первой и единственной любви.
Когда герцогиня произнесла имя Жоржа де Круазеноа, Диана задрожала от радости.
Она несколько месяцев подготавливала этот миг, который отдавал в ее руки честь герцогов де Шандосов.
Тем временем оскорбленное самолюбие и неисполнимые желания постепенно привели Норберта на грань сумасшествия. Если бы он мог хотя бы встречаться с любимой, как бывало, на Елисейских полях! Но теперь она появлялась там лишь в сопровождении друзей своего мужа. Иногда это были де Сермез или де Клерин, но чаще всех – Жорж де Круазеноа.
Все эти господа не нравились герцогу, а последнего он просто возненавидел, считая его нахальным фатом, занимающим около Дианы законное место Норберта.
Но он ошибался.
Маркиз де Круазеноа имел в свете самую высокую репутацию. Его любили за остроумие и уважали за рыцарственность.
Увидев мельком Диану, приехавшую в гости к герцогине, Норберт спросил ее:
– Какое удовольствие вы находите в том, что этот Круазеноа всюду бегает за вами?
Она ответила с дьявольской улыбкой:
– Вы слишком любопытны. Узнаете, когда придет время…
Если бы герцог был умнее и осторожнее, то его бы очень встревожил тон, которым мадам де Мюсидан произнесла свой ответ.
Не проходило дня, чтобы она не заводила с госпожой де Шандос разговоры о Жорже, все больше растравляя ее сердечную рану.
Когда закончился траур, герцогиня начала появляться в обществе. Особенно часто она навещала Диану де Мюсидан. Однажды ее попросили подождать подругу несколько минут и проводили в гостиную.
Мари вошла – и увидела там Жоржа де Круазеноа.
Оба ахнули и побледнели.
– Жорж, простите меня! – прошептала она.
– За что? Вы поступили, как считали нужным. Это – ваше право.
– Отец приказал мне… Я не хотела, но он заставил… Что я могла сделать?
– Мари!
– Я ничего не забыла, Жорж…
Мадам де Мюсидан внимательно следила за ними из-за портьеры и слышала, как несчастные влюбленные условились встречаться здесь и впредь, как будто случайно.
Диана торжествовала.
Глава 53
Наступил сентябрь.
Измученный холодностью любимой, Норберт решил уехать на несколько дней в Мезон на скачки: он слышал от барона дю Сура, что разлука, как ветер, раздувает пламя чувств.
Первые два дня в Мезоне он скучал по Диане. На третий день стал беспокоиться, почему от нее нет никаких известий.
Вечером, когда герцог наблюдал, как слуги кормили лошадей, к нему подошел старик, похожий на нищего.
– Что тебе надо? – спросил де Шандос.
Бедняк достал из кармана письмо.
– Это вам, господин герцог.
– Давай.
Нищий замялся, поглядывая на обступивших его слуг.
– Видите ли, ваша светлость, мне велели передать его вам с глазу на глаз.
– Ничего. Давай сюда.
Норберт подумал, что письмо – от Дианы. Может быть, она приехала сюда и ждет его где-то поблизости? Тогда понятно, почему записку должны были передать с такими предосторожностями: Диана решилась принадлежать ему!
Де Шандос бросил нищему золотой и, получив письмо, кинулся к фонарю.
Адрес на конверте был написан большими, корявыми буквами. Это было совсем не похоже на изящный почерк мадам де Мюсидан!
В слове «Шандос» была ошибка.
– Что за кухарка это писала? – пробурчал герцог себе под нос.
Все же он распечатал письмо и с трудом прочитал ужасные каракули с бесчисленными ошибками:
«Госпадин герцог!
Я долго ни ришалась написать вам правду, но я болше не могу и должна успакоить свою совесть. Ни могу тирпеть, чтоб женщина была так безчестна, что может абманывать вас. Знайте, что ваша жена вам изминяет с другим. И смеется над вами. Спрячтесь сиводня вечером в десять часов у ворот вашего парка и увидите, как он придет. Никово из слуг в доме ни будет, вот они и встречаютца. Но ни паднимайте шума по пустякам».
Кровь бросилась Норберту в голову.
Он прорычал:
– Где этот человек?
– Какой? – спросил кто-то из слуг.
– Который принес это… это письмо!
– Ушел, ваша светлость.
– Догоните его и приведите сюда!
Не прошло и минуты, как двое конюхов приволокли упирающегося старика.
– Я не украл его! – кричал бедняк. – Мне дал его сам господин герцог!
Он думал, что у него хотят забрать луидор, который бросил ему де Шандос.
Норберт понял.
– Отпустите его, – приказал он.
Конюхи поставили старика на ноги и отошли в сторону.
– Оставь себе монету, она твоя.
– Да благословит вас Бог, ваша светлость!
– Отвечай: кто дал тебе это письмо?
– Не знаю, господин герцог.
– Мужчина или женщина?
– Мужчина.
– И ты действительно его не знаешь?
Старик поднял руку, словно давал присягу на суде:
– Клянусь, что никогда его не видел.
– Откуда он взялся? – спросил герцог.
– Вышел из кареты.
– С гербами?
– Без. – Где?
– У моста.
– Что он там делал?
– Подошел ко мне и спросил, знаю ли я вашу светлость.
– Ну?
– Я сказал, что знаю. Кто же не знает господина герцога де Шандоса!
– Короче!
– Дал он мне письмо.
– Что сказал?
– Чтоб я отдал его вам и чтобы никто этого не видел.
– И все?
– Еще сказал, что письмо надо отдать в половине восьмого.
– Что он сделал потом?
– Сел в карету и уехал.
Норберт нетерпеливо топнул ногой. «Надо попытаться догнать этого шутника… Далеко ли он успел уехать?» – мелькнуло у герцога в голове, и он спросил:
– Когда это было?
Старик задумался.
– Вскоре после обеда, ваша светлость.
– Как этот человек выглядел?
– С виду – как дворянин. Не мал и не высок, не стар и не молод. В жилете. И часы на золотой цепи.
«Вот и ищи ветра в поле с такими приметами, черт возьми!» – ругнулся про себя герцог.
Он ушел в дом.
– Не верю! – шептал он. – Моя жена – честная женщина. Какая-нибудь горничная получила от нее нагоняй и решила отомстить…
Норберт приказал зажечь свечи и еще раз перечитал гнусное послание.
Злоба горничной показалась ему неестественной.
«Не могу терпеть, чтобы женщина была так бесчестна!» – такого не пишут после выговора за плохо постеленную постель или за потерянную шпильку… А последняя фраза: – «Не поднимайте шума по пустякам» – это же насмешка надо мной! Неужели и ее сочинила горничная или кухарка? – рассуждал де Шандос. – А откуда она взяла, что в моем доме вечером не будет слуг?
Он позвал Жана и спросил:
– Правда ли, что дворец сегодня остался без прислуги?
– Да. По крайней мере, весь вечер и половину ночи.
– Почему?
– Вы сами разрешили людям пойти на свадьбу второго кучера вашей светлости.
– Ах, да, я и забыл… А если герцогине что-нибудь понадобится?
– Мадам так добра, что никого не захотела лишить праздника.
– Хорошо, можешь идти, – сказал Норберт и продолжил свои горькие размышления.
«Почему Мари не может мне изменить? Она кажется мне образцом добродетели… Но ведь все обманутые мужья верят в порядочность своих жен! Почему бы мне не воспользоваться советом, чей бы он ни был? Взять, да и спрятаться напротив ворот парка…»
Герцог покачал головой.
«Нет, я не унижусь до роли шпиона! Это было бы не менее подло, чем писать подобное письмо. Но, Боже мой, если кухарка написала правду, то честь де Шандосов все равно погибла…»
Он снова позвал Жана.
– Я сейчас же еду в Париж.
– Из-за письма? – почтительно и печально спросил старый слуга.
– Да.
– Оклеветали госпожу герцогиню, ваша светлость?
Норберт погрозил ему кулаком:
– Откуда ты знаешь?
– Я слышал ваш разговор с нищим, а потом вы мне задавали вопросы. Угадать было нетрудно…
– Подай мне дорожный костюм, и вели запрягать карету.
– Так нельзя, господин герцог.
– Почему?
– Кто-то из слуг может тоже догадаться, в чем дело, если увидит ваш поспешный отъезд на ночь глядя.
Норберт взволнованно ходил по комнате.
– Может быть, ты и прав, – проворчал он.
– В письме, надеюсь, одна лишь клевета, ваша светлость. Но что если вы, убедившись в этом, вернетесь сюда – и узнаете, что по всему Мезону уже ходят слухи, возникшие по вашей неосторожности?…
– Что же делать? – испуганно спросил герцог.
– Если вы не желаете отказаться от поездки…
– Не желаю.
– …то должны совершить ее тайно, чтобы все думали, будто вы здесь.
– Как это устроить?
– Я незаметно выведу из конюшни самую лучшую лошадь.
– Возьми Ромула.
– Слушаюсь, господин герцог. Я его оседлаю и буду ждать вас у моста.
– Торопись. У меня мало времени.
– Вот ваш дорожный костюм.
Жан вышел.
Из коридора донесся его громкий голос:
– Ужин господину герцогу!
Норберт надел костюм для верховой езды, сапоги, плащ, шляпу.
Достал пистолет, зарядил его и сунул в карман.
Потом тихо ушел через черный ход.
Ночь была темная.
Моросил осенний дождь.
На дороге стояли лужи.
Норберт кое-как добрался до моста.
Жан был уже там.
– Меня никто не видел, – сказал он.
– Меня тоже.
– Я пойду домой и буду подавать ужин, как будто вы у себя в комнате. А съем его сам, чтобы никто ни о чем не догадался.
– Приятного аппетита!
Слуга вздохнул.
– Неужели господин герцог в состоянии шутить, когда честь его рода в опасности?
– Мне не до смеха. Это просто нервы.
– Простите.
– Ничего, старый Жан. Кто заботится о чести де Шандосов больше, чем ты?
– Когда вернетесь, постучите хлыстом в окно. Я сразу же выйду.
– Хорошо, – сказал герцог и пришпорил Ромула.
Этот конь недаром выиграл на скачках первый приз.
Он скакал стремительным галопом, по-птичьи вытянув шею.
«Что, если это письмо – всего лишь злая шутка бывших собутыльников? – размышлял герцог, подпрыгивая в седле. – Тогда они заставят меня часок-другой помучиться в засаде, а сами придут посмотреть на мой позор. Весь Париж будет хохотать над глупой ревностью де Шандоса… Надо быть поосторожнее».
Он решил не ехать прямо к дому, а сделать большой крюк по набережной.
Только сейчас он сообразил, что есть одно затруднение, которого они с Жаном не предусмотрели. Что делать с лошадью?
Герцог уже подумывал, не привязать ли Ромула к ближайшему дереву, когда заметил у входа в кабачок солдата.
– Эй, любезный!
– Что вам угодно?
– Окажи мне услугу.
– Меня отпустили ненадолго. Я хочу посидеть в кабачке за чаркой. У хозяина недурное вино!
Норберт соскочил с коня.
– Я заплачу двадцать франков.
– Ого! А что надо сделать?
– Постереги мою лошадь и поводи ее, чтобы не замерзла, пока я вернусь.
– Только вы не очень долго. Если я опоздаю в казарму, меня накажут.
– Ладно.
…Герцог притаился на углу улицы Барбе-де-Жуи, прямо напротив входа в собственный парк.
Перед этим он обошел соседние кварталы, а улицу Барбе-де-Жуи осмотрел дважды.
Никого.
Де Шандос понял, что письмо – не розыгрыш бывших друзей. Он участвовал с ними во множестве подобных развлечений и знал, что они бы притаились где-то поблизости, чтобы насладиться глупым видом ревнивого мужа.
Может быть, это просто клевета?
Норберт решил подождать до полуночи. Если за это время никто не придет, то он признает невиновность герцогини и уедет обратно.
Три окна в совершенно темном дворце были слабо освещены.
Это были окна спальни Мари.
Она сейчас, наверно, сидит одна у камина со слезами на глазах.
Так проходят все ее вечера.
– Неужели эта женщина может поджидать любовника? – прошептал герцог. – Это невозможно!
И все-таки он не двинулся с места.
– А если бы она действительно ждала? – продолжал де Шандос. – Я женился на ней против ее воли. Я ненавидел ее и любил другую, почти не скрывая ни того, ни другого. Если она после всего этого и ждет мужчину, то что я могу ей сказать? По закону, конечно, право на моей стороне. А по совести?
Герцог стоял на холодном ветру, прижавшись к каменной стене.
Сколько он уже мерзнет тут?
Он вынул часы из кармана, но едва разглядел собственную руку.
Куранты Дома Инвалидов пробили половину неизвестно какого часа.
Норберт собрался уходить…
И вдруг услышал шаги.
Это не была твердая походка человека, имеющего право идти туда, куда он направляется.
Поступь выдавала неуверенность ночного путника.
«Неужели это он?» – подумал герцог.
Шаги смолкли напротив, у входа в парк де Шандосов.
В ночной тишине резко проскрипели петли ворот.
Норберт не хотел верить своим ушам, тем более, что его глаза ничего не видели.
«Может быть, это вор? Нет. Иначе он не полез бы во дворец, не поставив сообщника покараулить у ворот… Жених какой-нибудь служанки? Но все служанки на свадьбе и их женихи, наверное, там же…»
В парке неизвестный трижды хлопнул в ладоши.
Свет начал перемещаться из спальни герцогини в вестибюль.
Де Шандосследил за тем, как одни окна темнеют, а другие освещаются, выдавая движение его жены ко входной двери.
Сомнений больше не было.
Мари ждала любовника. Он подал условный сигнал и она пошла открыть ему дверь.
Герцог уже не чувствовал холода. Голова его горела, кровь стучала в висках.
Как наказать негодяев, порочащих его честь? Какая кара соответствует тяжести их преступления?
– Нет на земле такой казни, – прошептал Норберт. – которой было бы достаточно!
Он бросился к воротам и огромными прыжками помчался во дворец.
