Эмиль Габорио
Рабы Парижа
Глава 19
Выйдя от Мюсиданов, Брюле-Фаверлей отпустил карету, которая ожидала его у подъезда.
Как всегда, когда у него возникали неприятности, он ощущал желание пройтись. Он думал, что, устав до изнеможения, он, придя домой, сразу же уснет, и встанет, как обычно, спокойным и хладнокровным.
Он был растроган и ошеломлен. Уже давно он решил, что настоящего чувства нет и быть не может. Никто из его знакомых не признал бы сейчас в этом человеке, почти бегущем по Елисейским Полям, нелепо размахивающим на ходу руками и что-то бормочущим себе под нос, того спокойного, выдержанного, чуть насмешливого Брюле-Фаверлея, каким привыкли его видеть в обществе.
– Черт возьми, – бормотал он, – тебе кажется, что все в тебе умерло, что ты почти старик, а тут – взгляд прекрасных глаз… И ты уже волнуешься, как мальчишка, краснеешь… И даже, кажется, слезы на глазах…
Конечно, когда он просил руки Сабины, она была не безразлична ему. Но сейчас… Когда, по сути, ему отказали, он находил в ней все новые и новые достоинства.
– Ах! – шептал он, – кто из всех этих разряженных светских кукол может сравниться с ней. Ведь они выбирают себе мужа, словно партнера для вальса, лишь потому, что одной танцевать неудобно!
Все женщины, кроме Сабины, стали ему ненавистны.
– Ах, эти глаза, когда она говорила о нем! Она видит в нем гения и старается воспринять его идеи. А с какой гордостью она говорила о его бедности и отсутствии титула…
– Довольно, – сказал он, – что ж, постараюсь найти другие радости в жизни!
Нервно рассмеявшись, он добавил:
– Все равно, жизнь кончена.
К чести Брюле-Фаверлея, надо сказать, что он не желал зла ни Сабине, ни ее возлюбленному.
Надменный в высшей степени, он, тем не менее, не был тщеславен и не находил ничего странного в том, что любимая женщина предпочла другого. Но горевал он по этому поводу вполне искренне. Сабина оценила барона. Недаром ей пришло в голову:
«Этот тоже достоин любви…»
Брюле-Фаверлей, действительно, был намного выше того мнения, которое сложилось о нем в свете.
После смерти дяди он завертелся в шумном вихре удовольствий, но скоро ему надоело это пустое и тревожное состояние.
Ему для счастья мало было прекрасных скаковых лошадей, побеждающих на скачках, актрисы-любовницы, стоящей двести луидоров в месяц и обманывающей его… Все это была мишура.
Легкомысленный с виду, он скучал по настоящему делу, которое высвободило бы его честолюбие, ум и энергию.
Он дал себе слово сразу же после свадьбы изменить образ жизни… И вот брак, которого он так сильно желал, стал невозможен!
В клубе все тут же заметили, что он взволнован. Это было так необычно, что несколько молодых людей, игравших в карты, подошли к нему, чтобы справиться о его здоровье. Справлялись также о здоровье его любимой лошади, готовившейся к скачкам.
– Шамборан совершенно здоров, – отвечал он и поспешил в маленькую комнату, где были письменный прибор и бумага.
– Что случилось с Брюле? – спросил один из игравших.
– Кто знает, он что-то пишет…
Действительно, он писал графу Мюсидану о невозможности своей женитьбы. И ему не так легко это было сделать.
Перечитав письмо, Брюле вынужден был признать, что в каждой его фразе сквозит ирония, в общем тоне сквозит досада, о причине которой его непременно спросят. Хорошо быть великодушным, когда великодушие не доставляет тебе столько боли!
– Нет, это письмо недостойно меня, – подумал Брюле и заставил себя переписать письмо, в котором основательно порассуждал о своих закоренелых холостяцких привычках и т. д.
Окончив этот образчик дипломатичности, он отдал его одному из клубных слуг, попросив его доставить письмо по адресу.
Брюле думал, что, выполнив этот долг чести, он вскоре обо всем позабудет и сердце его станет свободным. Но он ошибся. За картами он провел ровно четверть часа. За обедом, не чувствуя вкуса еды, не смог есть… Поехал в оперу. Музыка раздражала и действовала на нервы. Он поехал домой. Уже около года не возвращался он домой так рано…
Все время мысли о Сабине преследовали его. Каким должен был быть человек, чтобы она полюбила его? Он слишком уважал ее, чтобы дурно думать о том, кого она могла избрать. С другой стороны, он так много видел в жизни необъяснимых страстей… Даже очень опытные люди не застрахованы от ошибок, а что же можно сказать о молодой девушке!
– А если она ошибается? – думал барон. – Тогда я должен найти ошибку и открыть ей глаза.
Потом, как бы оправдываясь перед собой, добавил:
– А если он достоин ее, то… я могу помочь им…
Эта мысль ему понравилась.
Возможно, тут невольно примешивалось желание показать свое превосходство в глазах Сабины.
Во всяком случае, в четыре часа утра он все еще сидел в кресле перед погасшим камином и почти решил пойти взглянуть на Андре. Богатый человек всегда найдет повод посетить мастерскую художника. Что он там будет делать и о чем говорить, его мало заботило. Он доверял своему жизненному опыту. Решив так, он лег спать.
Проснувшись на другой день, он заколебался. Зачем ему вмешиваться? Но любопытство было сильнее его.
Наконец, в два часа он приказал подать экипаж и через несколько минут оказался на улице Тур де Оверн.
Мадам Пуальве стояла у ворот, облокотившись на метлу, когда его экипаж остановился у подъезда.
Достойная женщина была ослеплена.
– Вероятно, кто-то ошибся адресом, – подумала она.
Каково же было ее изумление, когда Брюле, выйдя из экипажа, обратился к ней:
– Господин Андре, художник, здесь…
– Да, он живет здесь, вот уже два года. Если бы все жильцы походили на него… Платит всегда вовремя… вежлив, любезен… Только вот барышня с Елисейских Полей… ах, молодость…
Она несла все подряд, стараясь получше рассмотреть обладателя столь чудесного экипажа.
– Покажите мне его мастерскую, – прервал ее барон.
– Конечно, конечно. Это на четвертом этаже – и направо, на дверях есть вывеска, но все равно я провожу…
– Не беспокойтесь, любезнейшая, я найду.
Брюле пошел по лестнице, а мадам Пуальве осталась на пороге с открытым ртом.
– Вот так история, – думала она, – такие блестящие господа приезжают к нему, а он сейчас какой-то странный. Вот уже четыре дня ему не носят обед, а он даже не спросил. Это не может так продолжаться. Надо заботиться о человеке, имеющем таких знакомых! Он ведь такой добрый и может помочь нам открыть табачную лавочку. Но что же это за знатный незнакомец?…
Она поставила метлу у двери, решив пойти расспросить лакеев.
Брюле-Фаверлей неторопливо взбирался по лестнице.
Добравшись до последнего этажа, он собрался постучать в дверь, на которой прочел имя Андре, но обернулся, услышав позади легкие шаги.
Он увидел молодого, очень смуглого человека высокого роста. Одет тот был в длинную белую блузу, какие носят орнаментщики во время работы. В руке тот держал оцинкованное ведро с водой.
– Господин Андре… здесь? – спросил его Брюле.
– Это я, милостивый государь.
– Я хотел бы с вами поговорить.
– Что ж, пожалуйста.
Сказав это, молодой человек открыл дверь и пригласил Брюле войти.
Первое впечатление было благоприятным. Брюле понравилось открытое лицо, блестящие глаза, звучный голос.
С другой стороны, ему показался несколько странным костюм Андре.
– Во всяком случае, – подумал он про себя, – это безусловно порядочный человек.
Он, правда, никогда не предполагал, что избранник Сабины де Мюсидан может оказаться в блузе и с ведром воды в руках.
– Я должен попросить у вас прощения, – начал Андре, – что принимаю вас таким образом. Но, что поделаешь, я не богат и мне приходится самому обслуживать себя.
Все это было высказано спокойно, без иронии или хвастовства. Тон этот понравился Брюле, он улыбнулся и дружески произнес:
– Скорее это мне следует просить извинения, ведь это я вас побеспокоил. Мне рекомендовал вас один из моих друзей…
Он запнулся, не зная, что сказать дальше.
– Может быть, принц Креченци? – спросил Андре.
Едва ли Брюле знал этого известного любителя живописи, но он ухватился за это имя.
– Кажется, да. Он с таким энтузиазмом говорил о вашем таланте… Зная его отменный вкус, я захотел иметь вашу вещь…
Андре покраснел, словно незадачливый ученик.
– Я не знаю, как вас благодарить за то, что вы поверили словам принца, но, к сожалению, боюсь, что вы напрасно беспокоились…
– Почему?
– У меня в последнее время было так много работы, что сейчас нет ничего оконченного, ничего хорошего…
Брюле перебил его:
– Но это ровным счетом ничего не значит, разве в нашем распоряжении нет больше времени? Вы сможете закончить то, что у вас есть…
– Если вы мне доверяете…
– Как, если я вам доверяю! У вас же прекрасный поручитель!
– Если так, мы можем договориться…
– Странно, – думал Брюле, – я должен презирать этого мальчика, а между тем, никто не казался еще мне более симпатичным, чем он.
Так как он продолжал молчать, заговорил Андре.
– У меня более тридцати эскизов к будущим работам, возможно, какой-нибудь вам понравится…
– Давайте посмотрим, – поспешно согласился Брюле.
Ему хотелось сопоставить характер художника с его работами, поэтому он внимательно стал рассматривать наброски, развешанные по стенам.
Андре молчал, предоставив ему возможность осмотреть работы.
– Этот заказ, – думал Андре, – был бы как нельзя кстати. Ведь одного слова принца достаточно, чтобы купили даже плохую вещь не менее, чем за десять тысяч франков…
Но, как ни странно, эта перспектива не радовала его.
Он думал о том, что Сабина пообещала прислать письмо. Прошло три дня, а письма все еще не было. Он не сомневался в Сабине, но, кто знает, что могло случиться в доме Мюсиданов…
Как всякий сильный человек, он мучился от сознания своей отстраненности от решения собственной судьбы.
Тем временем Брюле окончил свой осмотр.
Да, безусловно, это был талант! Нельзя сказать, что он совсем не мучился ревностью, но он сумел победить в себе это чувство. И руку художнику он пожал с искренним чувством.
– Я пришел к вам с желанием купить картину, и я не передумал, увидев ваши работы, но мне хотелось бы, чтобы вы сами выбрали мне ее.
Андре молчал.
– Я, в принципе, выбрал эскиз, но я хотел бы знать ваше мнение.
Андре начал объяснять содержание картины, соразмерность, величину холста…
Брюле хотелось скорей закончить все это. Он чувствовал неловкость этого посещения. Доверие Андре стесняло его. Он терял чувство уверенности. К тому же он боялся попасть в неловкое положение, если Андре начнет снижать цену картины в силу ложной скромности. Но он ошибся…
– Цена картины, – начал Андре, – чисто условная. Полотно этого размера, чистое, стоит восемьдесят франков, покрытое красками, оно может не стоить ничего или…
– Десять тысяч франков будет хорошей ценой, – прервал его Брюле.
– Много, – произнес Андре.
– Так как же…
– Сейчас я почти не известен. Так что четыре тысячи – вполне хорошая цена. Но если вещь выйдет очень удачной, то я попрошу у вас шесть тысяч.
– Хорошо, – согласился барон, – считайте, что мы договорились.
Он вынул из бумажника две тысячи франков и положил их на стол.
– Вот вам аванс.
Андре покраснел.
– Вы шутите?
– Нисколько. У меня есть правила, от которых я никогда не отступаю. А, вообще-то, я бы очень хотел подружиться с вами.
– Но ведь я не смогу закончить картину раньше чем через пять, шесть месяцев! Дело в том, что у меня есть работа для господина Ганделю. Я должен сделать скульптурные украшения для дома…
– Ну и что! Я никогда не беру своих слов назад.
Андре наклонил голову в знак согласия, в душе сознавая, что эти деньги как нельзя кстати.
Брюле собрался уходить.
– У меня в собрании есть неплохая картина Мурильо, – произнес он, – если бы вы захотели, то могли бы посмотреть ее. – С этими словами он подал свою визитную карточку и вышел.
Оставшись один, Андре взглянул на нее и остолбенел. С ним сыграли довольно злую шутку, оскорбили, унизили…
Он выскочил на лестницу и, перегнувшись через перила, закричал:
– Вернитесь, милостивый государь!
Брюле сперва остановился в нерешительности, но потом быстро поднялся наверх в мастерскую.
Андре кинулся к нему:
– Немедленно возьмите назад ваши деньги!
– Но что случилось?
– Я не могу, не хочу писать для вас!
– Почему?
Брюле прекрасно понял, «почему». Он догадался, что Сабина делилась своими мыслями о нем с Андре.
– Потому, – отрезал Андре.
– Но у вас нет никаких причин для этого!
Андре растерялся. Действительно, объяснить разумно причину было невозможно. Он бы скорее умер, чем назвал имя Сабины.
– Просто мне не нравится ваша физиономия!
– Вы хотите разозлить меня, господин Андре?
– Да какая разница?
Брюле побледнел.
– Примите мои искренние извинения, господин Андре. Возможно, я, не желая того, сыграл не очень-то красивую роль. Мне надо было сразу назваться и предупредить вас о том, что мне все известно…
– Я не понимаю вас, сударь, – холодно заметил Андре.
– Прекрасно вы все понимаете. Просто вы не доверяете мне. Но мадемуазель Сабина мне все рассказала.
Андре молчал. Барон печально улыбнулся.
– Вчера, по просьбе мадемуазель Сабины, я отправил ее отцу отказ жениться на ней.
Андре понемногу приходил в себя.
– Я очень благодарен вам, – начал он.
– Не могу сказать, что мне это было приятно, но думаю, что вы поступили бы точно так же, оказавшись на моем месте.
– Безусловно.
– Так я могу надеяться, что мы – друзья?
– Да, – подтвердил Андре, – да, безусловно!
– Но, в таком случае, я должен рассказать все по порядку. Картина – только предлог, конечно. Услышав от мадемуазель Сабины о вас, я решил, что, если человек, которого она полюбила, достоин ее, я должен сделать все, чтобы ее родители приняли его. Я повторяю, что я готов предоставить в ваше распоряжение свое влияние и влияние своих друзей.
Андре слушал, слегка наклонив голову.
– Я очень благодарен вам, – произнес он, – но… я не могу это принять.
– Почему?
– Видите ли, пожалуйста, не обижайтесь только, я действительно бесконечно люблю Сабину, но я скорее откажусь от нее, чем приму вашу помощь.
– Да вы сошли с ума!..
– Поймите же меня! Я – бедняк без имени, без положения, без средств. Вы – один из самых богатых и блестящих людей Парижа…
– Но еще вчера я был беднее вас! В вашем возрасте я знатный дворянин, зачастую умирал с голоду. Одевал шерстяную блузу и шел работать погонщиком быков. Так что, вы считаете, что тогда я был ниже, чем теперь?!
– Так тем более вы должны понять меня! Дело вовсе не в том, что я считаю себя ниже вас. Этого нет. Просто я унижу себя, если обращусь к вам за помощью. Я обещал мадемуазель Мюсидан всего добиться самому. Я не хочу, чтобы кто-нибудь мог сказать: «Своим счастьем он обязан моему великодушию…»
– Но, милостивый государь…
– Безусловно, – продолжал Андре, – вы не заявите об этом громогласно, вы слишком деликатны для этого. Но мне достаточно, что вы сможете подумать об этом. Для Сабины этого тоже будет достаточно. Это станет ее первым разочарованием после свадьбы. Невольно она станет сравнивать нас, ваша тень будет стоять между нами…
Он вдруг подумал, что его, кажется, заносит.
– Впрочем, я уже и сам не знаю, что говорю. Ну, конечно же, я сочту за честь быть вашим другом.
– Я понимаю вас. Но запомните: что бы с вами ни случилось, вы всегда можете рассчитывать на Брюле-Фаверлея. Прощайте…
Оставшись один, Андре успокоился. Благодаря Брюле-Фаверлею он знал, что одна опасность устранена. Но он был удивлен тем, что от Сабины так долго нет никаких известий.
Он уселся в кресло и стал вспоминать подробности недавней встречи. Вероятно, он опять забыл бы об обеде, если бы не мадам Пуальве.
– Почтальон принес письмо для вас… – сказала она.
Это было достаточно необычно, мадам совсем не должна была разносить почту жильцам. Но Андре даже не заметил этой любезности. Все его мысли были заняты Сабиной.
– Письмо! Давайте же скорее, – закричал он.
Но что это?! Это же явно не ее почерк! Разорвав конверт, Андре прочел подпись: «Модеста». Горничная Сабины!
«Осмелюсь сообщить вам, что моя госпожа убедила известного вам человека отказаться от его намерений. И если вместо нее пишу вам я, так это только потому, что она очень больна. Со вчерашнего дня она не встает. Модеста».
– Она больна, – в отчаянии повторил Андре. – Так больна, что не в состоянии написать мне. А вдруг она умерла?… – бормотал он, совершенно забыв о мадам Пуальве.
– Умерла… – еще раз произнес он и, как был, в рабочей одежде, кинулся вниз по лестнице.
– Однако, – пробормотала пораженная мадам Пуальве, – однако, это надо иметь в виду…
Однако, ее ждала еще одна нечаянная радость. Собравшись уходить, она увидела на полу скомканную записку, оброненную Андре. Она подняла ее и прочла.
– Ба-а! Так дамочку зовут Сабиной! Отлично! Она больна. Значит, оттого он и взбесился. Ну, кажется, я смогу порадовать этого оборванца-старика, который так горячо интересуется нашим художником. Да и мне, конечно, мелочь на расходы не помешает…
Глава 20
Когда мадам Пуальве сказала, что художник взбесился, она не была так уж далека от истины.
Все, кто в это время видел высокого молодого человека, стремглав несущегося через Елисейские Поля, наверняка были бы с нею согласны.
Черты его лица были искажены выражением ужаса и страдания, так что прохожие невольно оглядывались на него.
Добежав до угла улицы Матиньон, в двух шагах от дома Мюсиданов, Андре остановился. На улице было уже темно. Тускло светил уличный фонарь.
Улица Матиньон, застроенная домами аристократов, и днем была пустынна, а сейчас там не было видно ни души.
Андре был в отчаянии. Надо было узнать хоть что-нибудь о любимой и не скомпрометировать ее при этом.
Он стал прохаживаться вдоль решетки со смутной надеждой что, может быть, удастся увидеть Модесту.
Промерзнув на февральском ветру, он совсем уже было отчаялся, но тут вспомнил о бароне. Ведь то, что представлялось невозможным для бедного художника, было легко достижимым для барона Брюле-Фаверлея.
К счастью, визитная карточка барона оказалась в кармане, и Андре полетел на другой конец города.
Поспешно войдя в прихожую огромного, ярко освещенного особняка, он обратился к лакею:
– Мне необходимо видеть…
– Барона нет, и скоро не будет, – с презрением оглядев его, ответил лакей.
Андре догадался. Вынув из кармана визитку, написал прямо на ней карандашом: «Нужна ваша помощь. Андре».
– Передайте вашему господину, когда он вернется.
Андре не сомневался, что он не успеет дойти до ограды, как его вернут.
Через минуту его проводили в кабинет барона.
При одном взгляде на него тот догадался, что случилось несчастье.
– Что?…
– Сабина умирает!
Задыхаясь, он рассказал о записке.
Лицо барона становилось все мрачнее.
– Я понимаю ваше положение. Неизвестность мучительна. Но, к сожалению, должен вас огорчить. Я сейчас не знаю, чем бы мог вам помочь. Ведь я вчера послал ее отцу отказ от женитьбы, что само по себе равносильно оскорблению. Ведь он может посчитать, что она умирает от горя.
– Черт! Я и не подумал об этом!
Брюле не меньше Андре был потрясен известием о болезни Сабины. Лихорадочно перебирал разные варианты… Наконец, он вспомнил о существовании одной общей с Мюсиданами родственницы, виконтессы Буа-д'Ардон.
– Придумал! – воскликнул он. – Сейчас мы с вами поедем к моей кузине, она будет рада оказать нам услугу и пошлет кого-нибудь узнать о здоровье Сабины! Она достаточно глупа, но сердце у нее доброе. Кстати, карета стоит у подъезда.
Когда барон сел в карету с этим «проходимцем», лакеи были буквально ошеломлены. И сошлись на мысли, что случилось что-то из ряда вон выходящее.
Молча они доехали до дома виконтессы. Барон; попросив Андре подождать его, кинулся в переднюю.
– Виконтесса у себя? – спросил он у слуги, отлично его знавшего.
– Принимают…
Розовая, пухленькая, с белокурой головкой и прелестными глазками, виконтесса Буа-д'Ардон слыла самой обольстительной женщиной Парижа. В свои тридцать лет она жила легко и независимо, никогда ни о чем не задумывалась, вызывая безумную зависть у своих приятельниц, которые, конечно же, обливали ее за глаза всевозможной грязью.
На свои туалеты она тратила более сорока тысяч в год и постоянно плакалась мужу на то, что ей буквально нечего надеть.
Готовая на любые безрассудства, допуская множество промахов с точки зрения света, приписывавшего ей десятки любовников, на самом деле она была просто невинным ребенком, обожавшим удовольствия.
Она была безумно влюблена в своего мужа, позволявшего ей прыгать и кружиться в этом вихре удовольствий, но так, что она всегда ощущала его сильную, властную руку, и, что греха таить, побаивалась.
Такова была виконтесса Буа-д'Ардон, ее родственница барона Брюле-Фаверлея.
Сидя в маленькой гостиной, она рассматривала туалет, только что присланный от Ван-Клопена. Она собиралась надеть его после возвращения из оперы, чтобы поехать на бал к австрийскому посланнику. При виде барона она захлопала в ладоши. Она очень любила кузена. В детстве они вместе целыми месяцами гостили у дяди – барона Фаверлея.
– Ах, это вы, Гонтран! – закричала она, так как они привыкли называть друг друга по имени. – В такой час? Что с вами? У вас такой расстроенный вид!..
– Я очень обеспокоен. Дело в том, что, как я узнал, мадемуазель Мюсидан опасно больна!
– Боже мой! Представляю, каково вам! Но что же с бедняжкой?
– Я затем и приехал к вам. Клотильда, дорогая, пошлите, пожалуйста, кого-нибудь узнать, что там случилось…
Виконтесса широко открыла свои огромные глаза.
– Вы шутите? Что же мешает сделать это вам самому?
– Я не могу. И, ради Бога, не спрашивайте у меня, почему. Иначе я вам вынужден буду солгать. И, умоляю, сделайте так, чтобы Мюсидан не узнал, что это делается по моей просьбе.
Виконтессу съедало любопытство. Но тем не менее она промолчала.
– Пусть будет так, как вы хотите. Но мне кажется, что лучше уж самой мне отправиться туда. Дайте мне только пообедать. Муж терпеть не может сидеть за столом один.
– Весьма благодарен. Итак, я возвращаюсь к себе в надежде сегодня же получить от вас ответ.
– К себе? Нет, нет и нет! Вы пообедаете вместе с нами!
– Это невозможно. Я не один. В карете меня ожидает товарищ.
По тону барона виконтесса поняла, что настаивать бесполезно. А потому заявила, что уж в другой раз она его не выпустит.
– Сегодня вечером вы получите от меня записку, а сейчас можете отправляться к своему противному товарищу!
Брюле крепко сжал ее маленькую ручку и бросился к карете.
– Ну, что? – воскликнул Андре, едва завидя его.
– Терпение, – отвечал барон. Мы получим от нее ответ сегодня же. Но о болезни Сабины ей ничего не известно, что само по себе – добрый знак.
– Господи! – простонал Андре так, будто ему предстояло ждать не часы, а века.
– Согласен, что не так срочно, как хотелось бы, но что делать? Я надеюсь, вы не откажетесь побыть со мной, пока нам принесут ответ. Отобедаем вместе…
Андре молча кивнул головой. Ему сейчас все было безразлично. Где быть, с кем, все это сейчас не имело значения.
Когда барон появился у подъезда опять в сопровождении этого блузника, прислуга пришла в смятение.
Увидев же их за одним столом, да еще после того, как барон выгнал всех из столовой, они решили, что их господин сошел с ума.
Сами они так и не смогли есть. Разговор, едва начавшись, прервался. Положение обоих было таким тягостным, что они даже не замечали всех странностей ситуации и реакции на них окружающих.
После обеда Андре уселся на стул в уголке. Он не сводил глаз с часов.
Барон расположился у камина, яростно ворочая в нем уголья.
К десяти чесам в передней послышался шорох шелкового платья, и в двери, как вихрь, ворвалась виконтесса Буа-д'Ардон.
Приход ее в такое время был более, чем странен, но для нее не существовало странностей.
– Послушайте, Гонтран! – начала она своим звонким голосом, – я приехала к вам только потому, что не могла не сказать, что вы недостойны имени честного человека по отношению к Сабине!
– Клотильда!
– Молчите! Вы изверг! Теперь я понимаю, почему вы не смели поехать сами… Вы отлично знали, как будет воспринято ваше письмо!
Брюле с улыбкой обернулся к Андре.
– Видите, я был прав, – грустно заметил он.
Увидев незнакомого человека, виконтесса смутилась.
– Как? Вы не один? – вскрикнула она, – я предполагала, что тут никого нет…
– Предполагайте то же самое, – серьезно проговорил барон, – этот человек из числа друзей, от которых я не имею тайн.
Взяв за руку Андре, он подвел его к виконтессе.
– Дорогая Клотильда, позволь рекомендовать тебе господина Андре, художника и наверняка будущую знаменитость.
Андре поклонился виконтессе, которая была до того растеряна, что решительно не знала, что предпринять. Его костюм, ситуация, сама эта встреча – все приводило ее в недоумение.
– Итак, нас не обманули, – делая ударение на слове «нас», – поспешил начать Брюле, – мадемуазель Мюсидан действительно больна…
– Увы, очень опасно!
– Вы ее видели?
– Конечно! И это все – последствия вашего отказа! Бедная Сабина! Она даже не узнала меня. Глаза воспаленные, ни одного движения, ни одного слова за целые сутки! Ее можно принять за мертвую, если бы не слезы!
Андре не выдержал и закрыл лицо руками.
– Она не встанет! Я чувствую, она не встанет!
Он задыхался от слез.
Взрыв этого горя тронул даже, эту беззаботную и ветреную женщину.
– Право, сударь, – с участием обернулась она к нему, – вы преувеличиваете! Я просто еще не успела всего рассказать. Доктора находят, что положение тяжелое только с виду. Но фактически это не опасно. Это бывает с чересчур нервными девицами после какого-нибудь нервного потрясения.
– Но что же с ней произошло? – допытывался Андре.
Мадам Буа-д'Ардон вместо ответа с негодованием посмотрела на кузена. И в то же время она с любопытством взглянула на Андре. Она никак не могла понять, кто это такой и почему так трагично воспринимает все, что происходит с Сабиной.
– В принципе, мне никто не говорил, что ее болезнь вызвана размолвкой вот с ним, – погрозила она пальцем барону, – это мое предположение…
– Нет, – вскинулся барон, – этого не может быть!
– Однако…
– В этом я совершенно уверен. Потому я и обеспокоен. Отчего могла произойти такая болезнь? Вы не спрашивали? Вам ни о чем не говорили?
– Меня сильно насторожило то, что если Сабина выглядит полумертвой, то Октав с женой выглядят не лучше. Они обмениваются такими взглядами, что мне, глядя на них, стало страшно. У меня такое впечатление, что там явно что-то случилось…
Барон нетерпеливо смотрел на хорошенькую болтунью.
– Что они ответили на ваш вопрос о Сабине?
– Мать рассказывала, что все утро Сабина была чем-то очень взволнована…
– Мы знаем, чем она была взволнована! Что дальше? – торопил барон.
– Знаете! Ну, тогда я могу передать только то, что услышала дальше. После обеда она пришла к себе в комнату и упала на руки Модесты, это ее горничная. В бреду бормотала какие-то бессвязные слова, а потом упала в обморок, из которого ее никак не могут вывести…
Андре смотрел на виконтессу так, будто от ее слов зависела его жизнь.
Барон владел собой лучше. Он тщательно вслушивался в слова, пытаясь понять, что же произошло на самом деле.
– И это все? – спросил он.
– Конечно…
– Честное слово?
Молодая женщина опустила глаза.
– Послушайте, Клотильда! Я вас знаю намного лучше других. Свет считает вас ветреной и легкомысленной. Но я-то знаю, что вы всего-навсего беззаботны. И я глубоко уверен в том, что вы добры и благородны…
Виконтесса подняла голову.
– Что же на самом деле кроется за вашими комплиментами? – смеясь, спросила она.
– Кузина! Я же вижу, что вы не вполне искренни! Вы что-то узнали. И если вы поделитесь своим секретом, мы поделимся своим! Вы вполне достойны узнать его…
– Благодарю вас, Гонтран. Благодарю, вы действительно хорошо меня знаете.
Но Андре подошел к графу и еле слышно спросил:
– Вы не боитесь, что раскрыв нашу тайну…
– Моя честь настолько в этом деле связана с вашей, что вам нечего опасаться.
И, повернувшись к виконтессе, настойчиво повторил:
– Смелее, кузина!
– Насколько я вас знаю, вы никогда не причините зла невинному человеку, поэтому я могу говорить смело. Модеста сказала мне, что после вас к графу приезжал барон Кленшан.
– Этот старый сумасброд?
– Именно он. Они с Октавом так кричали друг на друга, что старика в карету пришлось потом нести на руках. После его ухода Октав устроил графине такую сцену, что во всем доме стекла тряслись. Как раз в то время Сабина вернулась в комнату. Модеста подозревает, что она узнала что-то очень неприятное…
Это сообщение вполне совпадало с подозрением Брюле.
Он, в свою очередь, объяснил Клотильде, кто такой Андре и в чем состоит его, барона Брюле-Фаверлея, роль в этой истории.
Виконтесса была в восторге от столь романтической и благородной истории.
Как только рассказ был окончен, она протянула барону руку.
– Простите меня, Гонтран, за те несправедливые упреки… Зато теперь я всецело на вашей стороне и готова помогать вам во всем!
– Но, зачем вам это? – грустно спросил Андре.
– Как это – зачем? – возмутился Гонтран. – Раз уж я отказался от брака с Сабиной, так это только ради вашего счастья, а совсем не для того, чтобы она попала в беду! Прежде всего мы должны узнать, что именно так потрясло Сабину в разговоре родителей. И Клотильда, безусловно, нам в этом поможет.
– Это будет нелегко! – произнесла виконтесса.
– Лишь бы вы, милая, были с нами заодно!
Виконтесса была очень довольна. Роль покровительницы влюбленных льстила ей.
– С Сабиной нельзя хитрить, – продолжал барон, – пусть Андре напишет ей письмо с предложением выйти за него замуж. Ей сразу же станет лучше.
– Ну, мой милый кузен, – насмешливо проговорила виконтесса, – ваш план никуда не годится!
– Вы действительно так считаете?
– Пусть Андре нас рассудит.
– Мне кажется, виконтесса права. Как мы смеем предпринимать что-либо без согласия самой Сабины? Единственное, о чем я бы хотел попросить виконтессу, чтобы она передала Модесте, что завтра я буду ее ждать около двенадцати часов на углу улицы Матиньон. Мне будет вполне удобно держать связь с Сабиной через нее.
– Согласна, – отозвалась виконтесса, – завтра утром я передам вашу просьбу.
Она взглянула на часы и всплеснула руками.
– Мне уже надо быть у австрийского посланника, а я еще не одета!
Кокетливо накинув шаль, она заторопилась.
– До завтра, до завтра! По дороге в лес я к вам заеду!
Успокоенные ею барон и Андре еще долго сидели у камина. Барон предложил ему свой экипаж, чтобы добраться домой, но Андре отказался, попросив его дать набросить что-нибудь сверху, так как впопыхах забыл свое пальто.
– Завтра я увижу Модесту, и она расскажет, что там случилось, – думал он.
Виконтесса сдержала свое обещание. К двенадцати часам Модеста ждала его. К сожалению, ничего нового он не узнал, так как Сабина все еще не пришла в себя. А Модеста знала только то, что передала виконтесса.
