Эмиль Габорио
Рабы Парижа
Глава 46
Когда отец коснулся губами яда, Норберт почувствовал такой ужас, такое непреодолимое отвращение к себе и к задуманной мести, которая на глазах превращалась в преступление, что пытался спасти герцога.
Но было уже поздно.
Увидев, что отец упал, Норберт кинулся звать на помощь, но затем, охваченный безумным страхом, бежал из замка, словно надеясь уйти от упреков совести. Слуги, сбежавшиеся на крик юноши, подумали, что он поспешил в Беврон за доктором.
Один только Жан почувствовал что-то неладное и призадумался.
Будучи доверенным слугой, он, в отличие от прочих работников, знал причину разногласий между хозяевами.
Жан охранял по приказу герцога запертого Норберта и слышал достаточно, чтобы понять: какая-то женщина настраивает молодого де Шандоса против старого.
При их необузданных характерах ссора была опасна. Жан понимал это и даже делал намеки герцогу, но тот никогда не слушал ничьих советов.
Старый хозяин ударил сына палкой. Господин Норберт бежал, раненый и оскорбленный. Это Жану было понятно.
Но почему он вернулся?
Решил попросить у отца прощения?
Жан задумчиво покачал головой и продолжал размышлять, прогуливаясь по двору замка.
Герцог перед сыном не извинился: во-первых, это совершенно не в его характере, а во-вторых, он никого не отправлял к сыну, чтобы передать ему устное или письменное послание.
Может быть, молодой маркиз пришел требовать от отца извинений?
Нет.
До того, как господин Норберт позвал на помощь, в комнате, где находились оба хозяина, было тихо. Если бы маркиз потребовал извинений, то герцог взревел бы на весь замок, словно раненый бык.
Так зачем же вернулся господин Норберт?
Жан понял, что ответ может быть только один: чтобы отомстить. Если бы молодой человек решил подать на отца в суд, то он бы не вернулся.
Значит, болезнь герцога не случайна? Или она просто совпала по времени с возвращением сына и его месть так и не осуществилась? Возможно, рассуждения умного слуги на этом бы и закончились, а подозрения не превратились бы в уверенность, если бы в эту минуту взгляд Жана не остановился на каменных плитах двора под самым окном столовой.
Там, в лужице вина, лежал разбитый вдребезги стакан герцога.
Никто, кроме старого де Шандоса, не посмел бы пить из этого стакана.
Жан бросился в столовую, и увидел на столе, наполненную на три четверти бутылку красного вина.
Он осторожно налил на ладонь несколько капель, взял их на язык – и тут же выплюнул. Никакого особого привкуса, которого бы не следовало иметь старому вину, не было.
Но все предыдущие размышления Жана вели в этом направлении. Поэтому он унес бутылку в свою комнату, внимательно следя, чтобы никто его при этом не заметил, и там спрятал ее.
Затем послал одного из работников за доктором (теперь он уже сомневался в том, что молодой хозяин побежал в Беврон), велел коновалу Мешине ни на мгновение не отходить от бесчувственного герцога, и отправился на поиски господина Норберта.
Как он и предполагал, на дороге в Беврон маркиза никто не видел.
Жан свернул в лес и бегал по зарослям более двух часов, пока заметил на поляне одинокую человеческую фигуру, лежавшую ничком в траве.
Это был его молодой хозяин.
Инстинкт, при сильных душевных потрясениях заменяющий человеку волю, привел юношу после безрассудного побега на то самое место, где он обычно встречался с Дианой, туда, где он когда-то впервые почувствовал себя счастливым.
Жан нагнулся и тронул его за руку, думая, что маркиз без сознания.
Норберт с диким воплем вскочил на ноги, словно слуга коснулся его раскаленным железом. Юноше почудилось, что на него легла рука вершителя правосудия Божьего.
– Успокойтесь, господин мой: это я, Жан.
– Что тебе нужно?
– Я искал вас, чтобы уговорить вернуться в замок.
– Вернуться в замок?!
Норберт подался назад.
– Я умоляю вас сделать это немедленно.
– Хорошо… Но только не сейчас!
– Нет, хозяин. Ваше отсутствие в такую минуту будет непонятно. Начнутся лишние разговоры, поиски… Ваше место – у постели отца.
– Ни за что!.. Нет!.. Никогда!..
Не тратя больше слов, Жан взял молодого человека за руку и повел домой.
Норберт не оказывал ни малейшего сопротивления. Он шатался, как пьяный, и спотыкался о каждый камень. Только твердая рука слуги удерживала его от падений.
Верный Жан провел юношу через двор замка и по лестнице. Только у самой двери отцовской спальни Норберт неожиданно остановился и попробовал освободиться.
– Я не хочу… Не хочу… – повторял он, отбиваясь.
Жан крепко взял его за руку и раздельно, внятно проговорил:
– Вы пойдете туда и будете рядом с отцом, пока его судьба не решится. Только так вы сможете спасти честь вашего имени.
Норберт перестал упираться. Он вошел в распахнутую слугой дверь и медленным шагом осужденного, поднимающегося на эшафот, приблизился к ложу отца. Затем опустился на колени и заплакал, держась за похолодевшую руку герцога.
Стоявшие вокруг крестьяне де Шандоса громко вздыхали, слушая рыдания юноши.
Бледный, как будто в нем не осталось ни капли крови, дрожащий, словно в ознобе, Норберт, казалось, потерял рассудок.
На самом же деле он, дойдя до крайних пределов нервного напряжения, пришел в себя. К приезду доктора он овладел своими чувствами настолько, что выглядел уже просто опечаленным сыном.
Доктор одобрил действия коновала, долго осматривал больного и, наконец, обратился к молодому маркизу:
– Ваш отец погиб.
Норберт вздрогнул.
Присутствующие перекрестились.
– Возможно, – продолжал доктор, – мы спасем герцогу жизнь, но ничто уже не вернет ему разум. Простите, что говорю вам правду. Не оставляйте его одного. Мешине привезет лекарство, а я, ваша светлость, вернусь утром.
Доктор уехал. Крестьяне разошлись по домам.
Норберт остался наедине с живым трупом своего отца.
Юноша продолжительное время не двигался и ничего не говорил. Что происходило в его душе? Дай нам Бог никогда не узнать этого…
Вдруг он вскочил, выпучив от страха глаза и зажав рот рукой, чтобы не закричать: он вспомнил о бутылке. Если кто-нибудь из нее выпьет, то будет новая жертва – и все откроется!
Он осторожно, – так, чтобы не скрипнула ни одна половица, – спустился в столовую и тихо отворил дверь.
Бутылки на столе не было!
Лихорадочные поиски ни к чему не привели.
– Господи, прости меня и помилуй! – в отчаянии шептал преступник.
Дверь медленно отворилась – и неслышно вошел Жан со свечой в руке.
– Господин маркиз, не отходите от отца, – сказал он.
– Сейчас, сейчас… Одну минуту… Я скоро вернусь к нему, – бормотал юноша. Глаза его непрерывно блуждали по слабо освещенной комнате.
– Вы что-то ищете?
– Да… То есть, нет…
Слуга подошел к хозяину и шепнул ему на ухо:
– Вы ищете бутылку.
– С чего ты это взял?
– Не волнуйтесь, я ее спрятал. Завтра мы вместе уничтожим ее содержимое. После этого не останется никаких улик. Будьте благоразумны и примите спокойный вид. Главное – сохранить честь рода де Шандосов.
Норберт послушно вернулся наверх.
В спальне герцога был коновал Мешине. При входе хозяина он встал.
– Господин маркиз, доктор прислал лекарство. Я уже дал герцогу одну ложку, и, смотрите, ему становится лучше. – Лицо больного было уже не настолько опухшим, как раньше. Веки приоткрылись – и между ними виднелись тусклые глаза, как бы утонувшие в беловатой жидкости.
– Доктор велел давать лекарство по одной столовой ложке через каждые полчаса.
– Хорошо. Можешь идти спать, – сказал Норберт.
Ему тяжело было оставаться наедине с герцогом, но еще труднее было бы лицемерить перед посторонним.
Мешине ушел, благословляя в душе доброго господина.
Норберт снова сел около герцога.
Потекли бесконечные часы бессонной ночи.
Страшное лицо отца словно гипнотизировало преступника. Он боялся смотреть в безжизненные глаза герцога – и не мог отвести от них взгляд. Злодеяние опять и опять повторялось в его воспаленном воображении, как навязчивый кошмар.
Господи, как же он дошел до такой низости?
«Неужели вы верите, что Диана де Совенбург действительно любит вас? – прогремел в его ушах голос отца. – Как бы не так! Она точит зубы на наше богатство и непрочь получить титул герцогини! Но, слава Богу, я еще с вами и не допущу этого!»
Словно пелена упала с глаз юноши.
– Как я был слеп! – простонал он.
Почему он не замечал, что девушка сама бросается ему на шею? Где был его разум, когда она обольщала его хорошо рассчитанными приемами, совершенно не достойными честной женщины? Она же откровенно пользовалась его неопытностью, а он через розовые очки любви видел только ее прекрасную внешность!
Между нею и титулом герцогини стоял старый де Шандос. Значит, ей была выгодна его смерть…
Норберт вспомнил спектакль, разыгранный мадемуазель де Совенбург у Домана.
Теперь он понял все.
Девушка, которую он любил, благородством которой так восхищался, была сообщницей негодяя-ростовщика! Они старательно подогревали его ненависть к отцу, довели его до безумия, а затем ловко всучили яд, приготовленный для герцога.
Маркиз де Шандос оказался никчемной игрушкой в грязных руках…
На рассвете измученный юноша заснул.
В полдень его разбудил доктор и сказал:
– Я осмотрел вашего отца.
– И что же? – взволнованно спросил Норберт.
– Мы сможем спасти только тело.
Отцеубийца заплакал.
В тот же вечер герцог уже был в состоянии сесть на постели, бормотал какие-то бессмысленные слова и знаком дал понять, что голоден.
Он был спасен, если это можно назвать спасением. Он был жив, если это можно назвать жизнью…
Могучая воля, управлявшая телом этого вечного труженика, была парализована. Разум спал. Глаза потеряли блеск. Идиотское выражение лица герцога невозможно было видеть без содрогания.
И никакой надежды! Он обречен оставаться в таком состоянии до конца своих дней…
Теперь Норберт ненавидел Диану де Совенбург так же сильно, как прежде любил ее.
В тот самый час, когда он это понял, Жан доложил ему о посещении и соболезнованиях графа де Пимандура.
Норберт вспомнил о несостоявшейся свадьбе, на которой так настаивал герцог.
– Последняя воля отца будет исполнена, – сказал молодой маркиз. И, не теряя ни минуты, написал графу о своем согласии на брак с мадемуазель Мари де Пимандур.
Письмо отвез Жан.
Глава 47
Для Дианы эта роковая ночь тоже тянулась нестерпимо долго.
Во время ужина, который подавали в девять часов, она произнесла не больше двух-трех слов и почти ничего не ела.
Она думала о том, что в это самое время ужинают и у де Шандосов, и с удивительной ясностью представляла себе, как герцог осушает стакан вина, в которое Норберт добавил яд.
На ее счастье, родители не обращали на нее внимания. Они с тревогой обсуждали только что полученное из Парижа известие: брат Дианы серьезно заболел.
Девушка сослалась на головную боль и ушла в свою комнату.
Она и не думала ложиться. Все равно в эту ночь ей не заснуть! Диана набросила пеньюар и стала смотреть в окно, как будто ждала, что Норберт подаст ей знак, удалось ли ему выполнить задуманное.
Так она просидела до рассвета.
Один раз до нее донеслись торопливые шаги. Норберт?… Нет, это кто-то из бевронских парней возвращается домой со свидания…
К утру будущая герцогиня продрогла до костей, закрыла окно и скорчилась под одеялом, пытаясь согреться.
«Норберт не может выйти из замка, если все прошло удачно, – думала она. – Это могло бы вызвать подозрения у прислуги. Раньше завтрака я ничего не узнаю».
Но и после завтрака вестей из Шандоса не было.
Около грех часов дня, не в силах больше ждать, она побежала к Доману. Он. конечно, уже что-то разузнал и, может быть, успокоит ее…
Она ошибалась.
Адвокат до утра не сомкнул глаз от страха. Весь день он просидел в кабинете, вздрагивая от малейшего шума.
От заглянувшего к нему по делу торговца он знал только то, что поздно вечером к герцогу ездил бевронский доктор.
Через некоторое время в дверь снова постучали.
Месье Доман подпрыгнул в своем кресле.
Вошла Диана.
– Это вы?! – закричал адвокат вместо приветствия. – Вы что, с ума сошли? Надо же додуматься: прийти ко мне средь бела дня, чтобы весь Беврон знал, кто соучастники Норберта!
– А что случилось?
– То, что герцог не умер от яда!
– Боже мой…
– Если он выздоровеет, то мы погибли!
Диана ахнула.
– Когда я говорю «мы», то имею в виду, прежде всего себя, – продолжал мошенник. – Вы – дочь знатного человека, вас всегда вытащат из-под суда. За все буду отвечать один я. Если бы я знал, что все так обернется! Но я ни в чем сознаваться не собираюсь. Вы меня обманули! Вы! Я вас на суде с грязью смешаю! Вы должны были сделать все сами, а не перекладывать на неловкого мальчишку, который потерял голову и наломал дров!
– Вы меня оскорбляете! – возмутилась девушка.
– Мне некогда выбирать слова, когда у меня голова вот-вот слетит с плеч. Убирайтесь! И не приходите сюда больше!
– Обойдусь и без вас. Сейчас пошлю к Норберту Франсуазу и…
– Попробуйте только туда сунуться! – прорычал Доман. – Вы бы еще пошли спросили герцога, по вкусу ли ему пришелся яд!
Но мадемуазель де Совенбург во что бы то ни стало, хотела знать, что произошло в замке Шандос. Любая опасность казалась ей лучше неизвестности. Сначала она просила, потом стала угрожать. Наконец Доман пообещал послать в замок юную Франсуазу.
После ухода Дианы ростовщик вызвал девочку к себе и объяснил ей, как выведать нужные сведения под предлогом получения долга от Мешине. Затем он проводил Франсуазу почти до самого Шандоса и стал ждать.
Вскоре она вернулась.
– Ну, что? – во всю глотку закричал Доман. – Мешине опять не вернул деньги?
– Я его не видела.
– Его нет в замке?
– Не знаю. С тех пор, как герцог заболел, туда никого не пускают.
– А что с герцогом? – спросил негодяй, понизив голос.
– Говорят, он очень плох.
– Больше ты ничего не узнала?…
– Нет. Появился господин Жан…
– Старший слуга герцога? – перебил Доман.
– Да. Он сильно кричал на того слугу, который разговаривал со мной, и послал его работать. А потом спросил меня, зачем я пришла. Я ответила, что пришла к пастуху за деньгами. Он сказал, что Мешине нет в замке, и чтобы я зашла через неделю.
– А ты что?
– Я настаивала. Сказала, что деньги очень нужны сегодня.
– А он?
– Посмотрел на меня страшными глазами, – вот так, – и как заорет: «Кто тебя послал, маленькая шпионка?»
Доман вздрогнул.
– И что ты ему ответила?
Франсуаза шаловливо подмигнула.
– Сказала, что меня послали вы.
Адвокат задрожал, как осиновый лист.
– А потом что было? Да говори же ты скорее!
– Он сказал: «Ну, хорошо, я передам Мешине, что пора возвращать долг президенту. А теперь – марш отсюда!» И закрыл ворота.
«Хоть бы этот Жан ни о чем не догадался! – взмолился про себя Доман. – Слишком умен, черт бы его побрал!»
Тут адвокат услышал чей-то голос, окликающий его по имени.
«Полиция!» – со страхом подумал он и едва нашел в себе силы обернуться.
Это был всего лишь Палузат, гордо именующий себя графом де Пимандуром!
Доман отпустил Франсуазу домой и стал ожидать возвращения из замка его сиятельства Палузата, рассчитывая получить дополнительные сведения.
После разговора с графом адвокат встретился с Дианой и сказал:
– Господин Норберт, по-видимому, налил слишком мало яда. Но если герцог и останется в живых, то будет полным идиотом. Наша цель все равно достигнута: он не сможет помешать вашему браку с маркизом.
– Почему же Норберт не послал мне записку?
– Он поступил благоразумно. А что, если его кто-нибудь подозревает? Есть вещи, которые нельзя доверять бумаге.
– Что же теперь делать?
– Остается только ждать. И не делать глупостей. Помните, что нам грозит, если все откроется.
Они ждали.
Прошла неделя, но никаких вестей от Норберта не было.
В воскресенье измученная неизвестностью Диана пошла в церковь, надеясь увидеть там молодого де Шандоса.
Его скамья была пуста.
Мадемуазель де Совенбург делала вид, что читает молитвенник и машинально совершала положенные действия, хотя мысли ее были очень далеки от происходящего в церкви.
Но вот священник поднялся на кафедру.
Все притихли. Это был самый интересный момент службы: перед проповедью оглашались предстоящие свадьбы.
Священник вынул из требника лист бумаги и начал читать:
– Вступают в брак: господин Людовик-Норберт де Донпер, маркиз де Шандос, законный сын Цезаря-Вильгельма де Донпера, герцога де Шандоса, и покойной Изабеллы де Берневилль, жены его, приписанных к Бевронскому приходу, и девица Анна-Мария Палузат, законная дочь Августа Палузата, графа де Пимандура, и покойной Зои Стаплет, жены его…
Диана, при всей ее гордости и необыкновенном самообладании, едва не лишилась чувств.
Горничная, сопровождавшая девушку в церковь, увидела, что молодой госпоже дурно, и немедленно отвела ее домой.
У входа в замок Совенбург их встретил лакей и доложил, что родители хотят видеть Диану и притом сейчас же.
– Какое несчастье! – все время приговаривал он.
Девушка не сомневалась, что разговор будет о Норберте. «А что, если отец уже знает, кто вручил яд маркизу де Шандосу?… Нет, этого не может быть! – Диана вспомнила успокоительные рассуждения Домана. – Но чего только не бывает… А вдруг знает?…»
Когда она вошла, отец и мать плакали.
Маркиз де Совенбург посадил дочь к себе на колени и крепко обнял ее.
Что могла означать эта непривычная нежность?
– Дорогая моя дочь, – сказал маркиз, – любимое дитя мое, у нас теперь нет никого, кроме тебя…
И он снова зарыдал.
Пока Диана была в церкви, родители готовились ехать в Париж к ее больному брату. Но только что пришло известие о том, что он умер.
Диана де Совенбург в один миг стала одной из самых богатых невест в округе.
Она заплакала еще горше, чем мать и отец.
Какая злая насмешка судьбы! Если бы это случилось неделю назад, она бы уже была герцогиней де Шандос!
О брате она не думала. Все ее мысли были заняты Норбертом.
Что с ним случилось? Не выздоровел ли герцог? И не догадался ли старик о покушении сына на его жизнь?
Надо расстроить свадьбу Норберта с этой де Пимандур!
Сообщить ему, что его Диана стала богатой наследницей: это может заставить его изменить свое решение. А если это делается по приказу герцога, которого больше всего интересуют деньги? Ничего! Наследница маркиза де Совенбурга – это вам не какая-то Мари Палузат, даже если у нее и не такое большое приданое, как у этой простолюдинки!
«Надо увидеть Норберта, хоть на минуту! Я снова приобрету власть над ним, – думала девушка, сидя на коленях у отца, плачущего об ее умершем брате. – Я одним своим взглядом заставлю юного маркиза забыть всех женщин на свете. И он будет у моих ног навеки!»
…Она отправилась в Шандос после полуночи, без провожатых, по лесной дороге, совершенно не думая об опасностях, которые могут подстерегать ее в пути.
Норберт не раз описывал ей свою комнату. Девушка выбрала нужное окно и постучала в створку.
– Кто там? – послышался голос Норберта.
В окне появился темный силуэт.
– Это я, Диана, – ответила девушка.
Он узнал ее, вскрикнул – и отбежал от окна.
Окно было невысоко от земли. Мадемуазель де Совенбург, подобрав юбку, смело взобралась на подоконник и прыгнула в комнату.
– Что вам нужно? – спросил юноша, растерявшийся от неожиданного появления соучастницы его злодеяния. – Зачем вы пришли сюда?
Его лицо было почти неузнаваемо после целой недели страданий.
Диана смутилась.
– Вы женитесь на мадемуазель де Пимандур? – ответила она вопросом на вопрос.
– Да.
– А ведь вы говорили, что любите меня!
Норберт подошел ближе и почти в упор посмотрел ей в глаза.
– Я был глупым ребенком, – холодно произнес он, – и многого не понимал в жизни, когда, на свое несчастье, встретил вас. Впрочем, вы, с вашим ангельским взглядом и привлекательной внешностью, способны втереться в доверие к кому угодно. Я был настолько влюблен, что пошел ради вас на самое страшное преступление. А вы любили не меня, а только мой титул и мои деньги.
Несмотря на охватившее ее отчаяние, разоблаченная преступница не собиралась сдаваться. Терять ей уже нечего, так почему же не попробовать обмануть его еще раз?
И она заговорила самым убедительным тоном:
– Если бы все было так, как вы говорите, то разве я пришла бы сюда, да еще в такое позднее время? Ваши деньги мне не нужны. Мой брат умер и теперь я не беднее вас. Однако, как видите, я здесь. Как вы могли заподозрить меня в таких гнусных расчетах? Неужели из-за того, что я не согласилась бежать отсюда вместе с вами, когда вы так просили меня об этом? Но я заботилась о вашей и своей чести, которая пострадала бы из-за побега. Мы можем быть счастливы здесь, лишь бы никто не стоял между нами!
Диана готовилась атаковать свою соперницу, мадемуазель Мари де Пимандур, но не успела.
Дверь комнаты отворилась, и вошел, ковыляя и пошатываясь, тот, кто прежде был хозяином этого замка.
– Между нами будет вечно стоять этот призрак моего отца, – сказал Норберт и указал незваной гостье на окно. – Уходите, откуда пришли!
– Уже светло, – пролепетал герцог, уставившись бессмысленным взглядом на свечу. – Пора пахать. В поле холодно…
Старик попытался плотнее укутаться в свой халат, хотя стояла жаркая летняя ночь и с его лба стекали крупные капли пота.
Диана с ужасом смотрела на живого мертвеца, не в силах пошевельнуться.
Вдруг глаза герцога остановились на девушке.
– Доченька моя! – закричал он, протягивая к ней страшную, исхудавшую до костей руку. – Налей мне вина!
Преступница, не помня себя от ужаса, выпрыгнула в окно и, путаясь в юбке, не разбирая дороги, бросилась бежать.
В ночной тишине раздался дикий хохот безумного герцога.
