Эмиль Габорио
Рабы Парижа
Глава 14
Ван-Клопен знал Париж, как свои пять пальцев. На вопрос своего друга Маскаро об отце Флавии, которая так очаровала Поля, он без малейшей запинки ответил:
– Мартен-Ригал? Он – банкир.
Мартен-Ригал действительно был банкиром и занимал контору в два этажа на улице Монмартр. На первом этаже помещалась контора, а на втором жил он со своей дочерью, уже известной нам Флавией.
Дела его шли превосходно, тех, кто имел с ним дело, он умел держать в руках, извлекая из любых сделок выгоду для себя в первую очередь.
Одним словом, это был человек, который из всего мог извлечь доход.
В течение дня его мало кто видел, с самого утра он уже сидел в своем кабинете, и те, кто приходил к нему по делу, сталкивались, в основном, с его служащими. Сам же он, пожалуй, не вышел бы из своего кабинета даже в случае пожара.
Будучи уже далеко не молодым вдовцом, он всю свою жизнь, кроме дел, посвятил дочери. Она была его любовью, его идолом, его богом. Для нее он готов был на любые жертвы.
И хотя его дом не был поставлен на широкую ногу, в квартале ходили слухи, что зубки его дочери вполне могут сгрызть миллионы. Сам он всегда и всюду ходил пешком, заявляя, что это полезно для его здоровья, но у Флавии имелась великолепная карета и парочка чистокровных лошадей, на которых она ежедневно выезжала на прогулку в Булонский лес в сопровождении компаньонки, которую капризы Флавии давно превратили в идиотку. Ведь за всю жизнь отец ни разу ни в чем не отказал ей, как бы дики и неуместны ни были ее прихоти.
Друзья не раз пытались предупредить его, что своим безрассудным баловством он губит будущее своей дочери, но… он был неисправим.
– Если я работаю, как лошадь, то только затем, чтобы иметь наслаждение видеть, что мой ребенок ни в чем не знает отказа, – отвечал он всем, кто пытался его вразумить.
На следующий день, после того, как Поль впервые увидел этого маленького деспота, Мартен-Ригал, по обыкновению, с раннего утра сидел за цифрами. На этот раз он был, однако, не один. Перед ним стояла прехорошенькая женщина. С первого взгляда было видно, что она коренная парижанка, по-видимому, конторщица или продавщица. Она бойко разговаривала с ним, ничуть не смущаясь ни его богатством, ни известностью.
– Если вы, монсеньор, опять не примете наше вино, то мне придется заложить все мои золотые вещицы!
– Бедняжка, но чем же я могу помочь вам, – промурлыкал банкир, чувствуя, что тает под огненными взглядами клиентки.
– Я, конечно, могу рискнуть и поверить на этот раз вам, но только вам, – добавил он многозначительно.
– Помилуйте, монсеньор, почему же мне, когда у нас есть имущество, торговля наша идет хорошо, у нас на тридцать тысяч товара в лавке…
Парижанка явно была из тех, которые за уши тянут своих мужей в дело и в конце концов таки вытягивают их на дорогу достатка.
– Я, видимо, не так выразился. Я хотел сказать, что вы сами – уже капитал, который бы я…
Он не успел закончить свою мысль, так как к нему в кабинет вошла горничная Флавии и громко объявила, что барышня требует его немедленно к себе.
– Иду! Иду! – заторопился новоявленный Дон-Жуан, напоследок кидая еще один взгляд на хорошенькую клиентку.
– Зайдите ко мне завтра и не отчаивайтесь, все еще можно уладить…
Парижанка хотела его поблагодарить, но банкир был уже на лестнице, понукаемый горничной, повторившей ему еще раз приказание своей госпожи.
Флавия посылала за отцом затем, чтобы показаться ему в новом туалете из мастерской знаменитого Ван-Клопена.
Верный своим принципам, Ван-Клопен содрал за него баснословную цену, но Флавию это нисколько не заботило.
Стоя перед громадным зеркалом, она приказала зажечь все люстры, несмотря на то, что было еще довольно светло, и изучала позы, которые, ей казалось, подошли бы к этому наряду.
На самом деле она была настолько хороша и грациозна, что даже произведение Ван-Клопена не могло испортить ее. В зеркале она увидела запыхавшегося отца.
– Как ты долго! Кто у тебя там был? Опять какой-нибудь противный клиент, и ты не мог его выгнать?
Мартен-Ригал, который появился буквально через минуту после того, как его позвали, тем не менее стал просить прощения.
– Посмотри на меня, нет, сперва закрой глаза, а потом уже посмотри и скажи, как ты меня находишь?
Можно было и не спрашивать. На его физиономии светилось восхищение.
– Очаровательно, божественно, – проговорил Он.
Несмотря на привычку к похвалам, Флавии Понравилось замечание отца.
– Значит, и ему я понравлюсь в этом наряде? – спросила она.
Он – был Поль Виолен. Бедный Мартен-Ригал уже хорошо знал его.
– Конечно, понравишься, – произнес он, глубоко вздыхая.
Флавия с сомнением покачала головкой. Через минуту она усадила отца к камину, сама, как котенок, забралась к нему на колени, и стала ему шептать о своей любви к Полю.
– Знаешь, папа, – шептала она, – если он не станет за мной ухаживать, если я не понравлюсь ему, я умру от горя!..
Банкир отвернулся, чтобы скрыть свою горечь.
– Стало быть, ты очень любишь его?
– О!..
– Больше, чем меня?
– Ну, что ты говоришь, папочка! Ты же знаешь, как я тебя люблю, – говорила она, покрывая звонкими поцелуями его голову, – но это совсем, совсем другое! Его я люблю просто потому, что люблю!
Тон, которым это было произнесено, вызвал в отце гнев, который он оказался не в силах сдержать.
Заметив, какое впечатление на отца произвело ее признание, Флавия залилась звонким смехом.
– Старый ревнивец! Ревнивец! – дразнила она его, как маленького ребенка. – Как тебе только не стыдно. Стыдно, сударь! Как нехорошо!
– Я очень люблю это окошко, – продолжала Флавия. Как-то раз я смотрела отсюда на улицу и увидела его! Жизнь моя была решена! Знаешь, прежде я никогда не чувствовала, где у меня сердце, а тут у меня было чувство, что до меня дотронулись раскаленным железом! Я не спала всю ночь, меня било как в лихорадке, я все чего-то боялась и дрожала…
Банкир еще ниже склонил голову.
– Отчего же, бедное мое дитя, ты мне сразу ничего не сказала? – тихо спросил он у нее.
– Я хотела… но я боялась…
Мартен-Ригал поднял руки кверху, как бы призывая Бога в свидетели того, что уж его-то ей бояться никак не следовало.
– Ты этого не можешь понять. Ведь ты мужчина, хотя ты и лучший из отцов! Если бы у меня была мать…
– Ну, вряд ли, друг мой, даже мать могла бы сделать для тебя больше, чем готов сделать я…
– Нет, я не спорю, но понять она смогла бы больше. Ну, слушай! Целых два месяца я глядела на него издали, изучая в нем все: походку, костюм, привычки… Он почти всегда был грустен, занимался почти одной музыкой и был, по-видимому, очень беден. Тогда мне становилось противным наше богатство. Как это, – думала я, – у него, может, нет хлеба, а у нас столько денег… Затем он вдруг куда-то пропал, целую неделю я простояла у окна, а его все не было. Вот тогда я и решила, что именно он станет моим мужем, что только его я смогу любить и ценить.
Бедный отец страдал невыносимо, даже слезы показались у него на глазах.
– Ты знаешь, где, как и когда мы увиделись с ним ближе? Пусть после этого кто-нибудь скажет, что нет судьбы! Она есть! Я уже думала, что никогда не увижу его, а между тем, сегодня он к нам приедет…
– Да, Ортебиз хотел сегодня представить его нам, – произнес бедняга, сам не зная, зачем он говорит это дочери, когда она и сама это знает.
– Будут же и другие гости? Надо, чтобы все было хорошо. Ты обо всем распорядился? – продолжала она.
– Все будет хорошо, – успокаивал ее отец.
– Я хочу, чтобы он увидел все в полном блеске, тогда, может быть, он и меня полюбит, как ты думаешь?
В это время Поль Виолен, разодетый, напомаженный и надушенный, входил в квартиру доктора Ортебиза. Достойный врач должен был ввести его в то общество, где вращался сам.
Это был далеко уже не прежний Поль. Он только что вышел от искуснейшего портного, отчего даже запоздал к доктору.
Костюм оттенял и без того великолепную наружность. Однако в нем еще была видна некая неловкость, правда, столь незначительная, что даже Ортебиз, увидев его, воскликнул:
– Что и говорить, у этой плутовки Флавии губа не дура! Сейчас я повяжу галстук, и мы отправимся!
Поль тяжело опустился в кресло.
Тело ломило. Он не спал уже пятую ночь.
Он не успел еще забыть, что его честность и порядочность, о которых он только пять дней назад толковал Розе, подвергшись испытанию, не выдержали и рухнули, как гнилое дерево.
Выйдя от Ван-Клопена и сказав Маскаро: «Я ваш…», Поль понимал, что сказал это под влиянием оскорбленного самолюбия и частично – миллионов Флавии.
К вечеру он очнулся и понял весь ужас предстоящего пути. Но отступать было некуда, да он и не желал этого.
На следующее утро он отправился к Ортебизу, тем самым заглушив последние угрызения совести. Осталось чувство тяжести и чисто физической усталости.
Видя, с какой роскошью устроился этот эпикуреец, он, лениво позевывая, говорил себе: «У меня будет не хуже».
Сидя в уютном фаэтоне доктора, он повторял про себя: «У меня будет такой же!»
Но если Поль мог успокаивать себя подобными пустяками, то Ортебиз в данную минуту размышлял по поводу предстоящего, обдумывая возможные варианты.
– Ну, поговорим о наших делах, – приступил он к разговору, пока фаэтон мягко катил по гладкой дороге. – вам предлагают вариант, о котором может только мечтать любой молодой человек знатного рода. Надо только суметь им воспользоваться…
– Я и воспользуюсь, – отвечал Поль с немалым оттенком фатовства.
Доктор взглянул на него сбоку.
– Браво!.. Мне нравится ваша смелость, но разрешите мне добавить к ней некоторую долю моего житейского опыта. Разрешите задать вам вопрос: имеете ли вы хоть малейшее представление о том, что такое богатая невеста?
– Я думаю…
– Дайте мне досказать. Богатая наследница, в особенности единственная дочь, это в сущности пренеприятное создание – капризная, своевольная, очень эгоистичная, требующая вечного ухаживания и восхищения, которыми была окружена с детства, она привыкла к ним, как к воздуху. Уверенная, что со своим приданым она всегда будет иметь мужа, она позволяет себе все…
– М-да, – произнес Поль, – уж не портрет ли Флавии вы мне нарисовали?
Ортебиз тихо рассмеялся.
– Не совсем, – отвечал он, – впрочем, должен вас предупредить, что очень похоже. Чтобы вскружить голову своему обожателю, она, пожалуй, готова притихнуть на время, но потом… она наверстает свое.
– Если все это так, то зачем же вы везете меня к ней, – спросил Поль, явно поостыв.
До сих пор он видел только блестящую сторону медали, когда же перед ним открыли изнанку, он, по примеру всех слабых натур, испугался.
– Как, почему? Разве вы не можете сделать так, чтобы в свою очередь, взять верх над маленьким деспотом? Я для того и рассказываю вам все, чтобы вы могли действовать сообразно. Если вы поведете дело толково, то она сама кинется вам на шею! Не отвечайте ей сразу взаимностью, говорите, что должны поразмыслить над столь ответственным жизненным шагом, взвесить свое чувство. Богатой девочке непременно захочется знать – любите вы ее или только ее деньги.
Едва Ортебиз окончил свои сентенции, как экипаж остановился у подъезда дома банкира.
Поль был до того взвинчен, что не мог натянуть перчатки. У него дрожали руки.
Доктор, преспокойно отдал приказание кучеру приехать за ними после полуночи, затем весело потащил Поля за собой.
Человек пятнадцать собрались в зале, когда слуга доложил о докторе Ортебизе и монсеньоре Поле Виолене.
Как ни противилась душа старого Ригала человеку, которому его дочь отдала свое крохотное сердечко, вида он не подал. Пожав руку доктору, своему старинному приятелю, он в самых изысканных выражениях поблагодарил того за знакомство со столь изящным молодым человеком.
Доброжелательный прием несколько ободрил Поля. Его смущало только одно – он нигде не видел Флавии.
Обед был назначен на семь часов. Ровно за пять минут до семи Флавия появилась в столовой и сейчас же была окружена гостями. Ей представили Поля. Что творилось у нее на сердце, никто не знал. По виду ее ничего сказать было нельзя, она была спокойна и даже несколько равнодушна. Сам Мартен-Ригал мог быть доволен ею.
За столом она сидела от Поля довольно далеко. После обеда она попросила его сыграть что-нибудь из композиций, причем голосок ее чуть дрогнул.
Поль был очень посредственным исполнителем, тем не менее влюбленный ребенок слушал с таким умилением и чувством, с каким можно слушать только великих творцов музыки.
Мартен-Ригал и Ортебиз ни на минуту не упускали их из виду.
– Бог мой, до чего она его любит! – с грустью заметил отец. – Как бы я хотел узнать, что творится в его душе! Может, ему нет никакого дела до ее чувства. Это ужасно!
– Погоди, завтра Маскаро все узнает.
Банкир молчал, опустив голову.
– Впрочем, завтра ему будет некогда, – добавил доктор, – завтра в десять часов назначено общее генеральное совещание. Интересно будет, наконец, узнать состояние кошелька нашего общего друга Катена! Ну, и физиономия маркиза Круазеноа тоже возбуждает во мне некоторое любопытство. Увидим, какую рожу он скорчит, когда ему объявят завтра все условия!
К часу гости разъехались.
Флавия держала себя так, что Поль, выходя от нее, невольно спросил себя, есть ли ему на что надеяться.
Глава 15
Когда Маскаро собирал у себя очередной конгресс своих достойных союзников, Бомаршеф обновлял все, начиная с одежды и кончая манерой держаться.
Обыкновенно по таким дням он натягивал на себя кавалерийские штаны с лампасами, темную венгерку со шнурами на груди, которые составляли для него предмет известной гордости и, наконец, – громадные ботфорты с гремящими шпорами.
Его усы, заставлявшие в молодости сильнее биться не одно женское сердце, в эти дни нафарбливались совсем уж немилосердно.
Предупрежденный еще накануне о предстоящем совете, к девяти часам утра он все еще был в своем обычном наряде.
Он был крайне огорчен, что из-за обилия работы не успевал переодеться. Он встал задолго до зари для того, чтобы направить по местам двух кухарок, потом ему, как снег на голову, свалился Тото-Шупен, пришедший раньше обычного со своим рапортом.
Бомаршеф рассчитывал побыстрее отделаться от него сегодня, но когда он попросил Тото изъясняться покороче, он скорчил гримасу и заявил:
– Сделайте одолжение, занимайтесь своим делом, я пришел сказать вам, что сегодня намерен говорить не с вами, а с ним самим! Я открыл такие вещи, о которых, прежде, чем сказать, намерен сначала договориться!
Услыхав, что Тото пришел ставить свои условия его патрону, наивный служака разинул рот от удивления.
– Договориться? – переспросил он, вытаращив глаза.
– Да, что же в этом удивительного? Не воображаешь ли ты, что я всегда буду служить ему за одно спасибо? Ну, нет! Цену я себе знаю!
Бомаршеф не верил своим ушам.
– Мне известно, что ты и собачьей цепи не стоишь! – ответил он наконец.
– Посмотрим.
– И как ты смеешь рассуждать подобным образом после всего сделанного для тебя патроном?
– Ничего себе, благодетели! Вы, наверное, разорились, облагодетельствовав меня?!
– А кто поднял тебя на улице, валявшегося в снегу и умирающего от голода? Теперь у тебя, во всяком случае, теплое жилье!
– Эта конура?
– Каждый день у тебя есть завтрак и обед!
– Как же, как же… прибавьте еще и бутылку вина, которым невозможно даже запачкать скатерть, так оно разбавлено водой!
– Этого мало, – продолжал вычитывать Бомаршеф, рассерженный столь черной неблагодарностью Тото-Шупена, – тебе выстроили лавочку для торговли устрицами!
– Что и говорить, целый магазин под воротами, в котором надо сидеть, как в клетке, и мерзнуть с утра до ночи, чтобы заработать двадцать су! Эх, вы, благодетели! Нечего сказать, завидное занятие!
– Да чем же, наконец, ты хотел бы заняться? – спросил у него окончательно вышедший из терпения Бомаршеф.
– Ничем! Я чувствую в себе все задатки для того, чтобы жить не работой, а доходами!
Отставной кавалерист решил тогда, что малый, стоящий перед ним, сошел с ума.
– Вот обожди, проснется патрон, я ему все доложу, – только и смог он произнести.
Но эта угроза нимало не смутила Тото-Шупена.
– Плевать я хотел на твоего патрона, – как ни в чем не бывало заявил он, – что он мне может сделать? Прогнать? Так только себе хуже сделает!
– Дурак, ты дурак!
– Нечего ругаться. Скажи на милость, я что, до тех пор. пока узнал твоего патрона, не ел, что ли? Еще в десять раз лучше, а уж жил-то куда интереснее. Не так уж сложно просить милостыню по дворам, что я и делал до знакомства с вами, а между тем, мне это занятие приносило три франка в день! Так что жил я тогда припеваючи, а вот, связавшись с вами…
– Ты начинаешь жаловаться? Да ведь ты получаешь иногда сразу и по сто су, если следишь за кем-нибудь.
– Совершенно справедливо, а все же я нахожу, что мне мало!
– Сколько же ты хотел бы получать?
– Ну, об этом с тобой я говорить не стану. К чему тебя злить понапрасну? О прибавке я буду говорить с хозяином. И если он мне откажет, я сумею постоять за себя!
Бомаршеф был готов заплатить из своего кармана за то, чтобы Маскаро сейчас это услышал.
– Ты – уличный воришка! – закричал он, покраснев от гнева, – недаром и знакомства у тебя такие. Тут недавно был один из твоих приятелей, Политом назвался, сразу видно из каких…
– А какое вам дело до моих приятелей?
– Да я же жалею тебя, глупый, тебе же придется отвечать за всех них…
– Что, что вы сказали? Мне придется отвечать за мои знакомства? Кто ж это пойдет доносить на меня? Уж не ваш ли патрон? Ну, я бы посоветовал ему лучше не беспокоиться, – бросил он, бледнея от злости.
Последние слова показались Бомаршефу серьезной угрозой.
– Тото!
– Подите вы! Надоели мне все! Скажите на милость, и дурак я, и шалопай, и мошенник! Да сами-то вы с вашим патроном далеко ушли? Вы что думаете, я не понимаю ваших поручений? Да они ясны, как день! Когда вы поручаете мне следить за кем-нибудь в течение целых недель, дурак я что ли думать, что все это делается из добрых побуждений! Еще вздумали пугать меня! Ну, пусть меня поймают за мои знакомства, я найду, что сказать комиссару полиции о знакомстве с вами! Вот тогда вы почувствуете, что такое Тото-Шупен и рассудите, сколько он стоит!
Бомаршеф был слишком прост для таких рассуждений, к тому же, не имея инструкций и не полагаясь на тонкость своего чутья, он решил спросить прямо:
– Какой смысл в нашей ссоре? Скажи прямо, сколько тебе требуется?
– Сколько? Я так полагаю, что франков семь в день меня бы пока устроило.
– Немало. Впрочем, деньги не мои и не мне решать такие вопросы. Пожелание твое я патрону передам. Пока можешь взять из моих собственных и сказать, что ты там открыл…
Но Тото самым обидным образом прыснул.
– Неплохо рассчитано, – сказал он смеясь, – за сорок су купить такое открытие! Нет, время, когда я довольствовался такой суммой, прошло! Пока я не получу ста франков я и рта не раскрою!
– Сотню франков? – переспросил Бомаршеф.
– Ни более, ни менее!
– Да с какой радости тебе столько отвалят?
– А с такой, что я их вполне заслужил!
Бомаршеф только плечами пожал.
– Ты просто глуп! – произнес он спокойно, – что ты с ними станешь делать, к чему они тебе?
– Найду, что делать! Уж помаду покупать не стану, усов не ношу…
Ах, если бы Тото знал, что значит задеть усы почтенного служаки!
Бомаршеф был готов растерзать его на месте, но тут кто-то постучал в дверь. Обернувшись, они увидели входившего Тантена. Честного и достойного дядюшку Тантена, каким он показался нашему Полю в трущобе «Перу».
Он ничуть не переменился: тот же черный плащ, сальный и оборванный, тот же блин на голове, который он именовал шляпой. Та же улыбка на бледных губах…
– Это еще что? Кажется, вы ссоритесь да еще при открытых дверях! – произнес он шутливо, – нехорошо, нехорошо, нехорошо…
Бомаршеф внутренне благодарил Бога за ниспосланное ему подкрепление.
– Да вот Тото очень уж развоевался! Предъявляет такие требования… – начал было он.
– Молчите, я все слышал! – сказал дядюшка Тантен.
Тото сразу же изменил тон разговора. Маскаро он знал слишком мало, чтобы бояться, Бомаршефа презирал, видя в нем преданного дурака, но старикашку Тантена, этого веселого, милого дядюшку Тантена, он боялся, как огня, инстинктивно чувствуя, что безнаказанно противиться ему невозможно.
В ту же минуту, как тот вошел, он поджал хвост и стал поспешно просить прощения.
– Выслушайте меня, сударь, – скромно попросил он.
– Чего мне тебя выслушивать? – перебил его тот, – то, что ты себе на уме, я давно знаю, что кончишь ты весьма дурно, я тебе тоже не раз говорил…
– Видите, сударь, мне хотелось…
– Денег? Естественное желание. Впрочем, ты ценный малый, и лишиться твоих услуг было бы неблагоразумно. Ну-ка, Бомаршеф, выдайте этому молодцу билетик в сто франков!
Отставной кавалерист, ошеломленный такой щедростью, хотел было возразить, но, заметив нетерпеливый жест Тантена, ускользнувший от внимания Тото, быстро достал из кармана сто франков и подал Шупену.
Тот растерялся и не решался взять деньги, которые только что так нагло требовал. Возможно, он думал, что над ним насмехаются? Видел ли в этом расставленную ловушку?
– Бери, – настаивал Тантен, – если твоих сведений окажется недостаточно, ты возвратишь мне часть этой суммы. Теперь, надеюсь, твой язык развяжется?
– О, да, милостивый государь! – воскликнул Тото.
– Ну, так следуй за мной в кабинет. Там нас никто не побеспокоит.
В кабинете был полумрак, свет едва проникал сквозь зеленые шторы. Мебель, состоявшая из кресла, двух стульев и стола, была проста, но очень удобна.
В качестве домашнего друга Тантен завладел креслом и, обратясь к Шупену, смущенно вертевшему свою шляпу, сказал ему спокойно:
– Я слушаю.
Опустив руку в карман, Тото нащупал монету в пять луидоров, и привычная наглость вернулась к нему.
– Вот уже пять дней, как я слежу за Каролиной Шимель и знаю ее образ жизни не хуже, чем своей родной тётки. Она – как часы, если рюмки, которые она выпивает, считать минутами…
Тантен одобрительно улыбнулся.
– Она встает в десять, – продолжал Тото, – завтракает у первого продавца вина, пьет кофе, играет в карты с кем попало – таким образом, проходит ее утро. В шесть она едет к «Турку», остается там до полуночи и затем отправляется спать.
– К турку? – с удивлением спросил Тантен.
– Да, это гостиница на улице Пуасонье. Неужели вы не слышали об этом заведении? Там обедают, пьют, танцуют, развлекаются, не сходя с места. Должно быть, там очень весело…
– Что значит «должно быть»… Ты что, не был там?
Тото критически осмотрел себя.
– В таком виде?! Кто б меня туда впустил! Я, правда, придумал кое-что…
Тантен меж тем записал адрес этого Эльдорадо и снова обратился к Тото:
– Неужели тебе только для этого понадобились сто франков?
Шупен лукаво усмехнулся и скорчил рожицу.
– Сударь, – начал он, – чтобы жить подобно Каролине, надо иметь деньги, не правда ли? У нее, насколько мне известно, капитала нет, но я узнал, откуда она берет деньги!
Царивший в комнате полумрак помешал Тото разглядеть на лице Тантена довольное выражение при этом известии.
– А… а… и это тебе известно, – произнес он будничным тоном.
– Частично, сударь. Вы только меня выслушайте. Вчера после завтрака Каролина села играть в карты с двумя господами, обедавшими за соседним столом. Пройдохи, в полном смысле этого слова, между прочим. После первой же игры я подумал: «Ну и очистят они твои карманы, милая». Я не ошибся. Меньше, чем за полчаса у нее не осталось ни гроша. Желая заплатить проигрыш, она предложила в залог виноторговцу одно из своих колец. Тот ответил, что верит ей на слово. Тогда она сказала: «Хорошо, я съезжу домой и скоро вернусь». Я слышал это собственными ушами, потому что зашел в кафе пропустить рюмку.
– И вместо того, чтобы поехать домой, она поехала совсем в другое место?
– Именно так, сударь! Она полетела на другой конец города, на улицу Варенн, где остановилась перед роскошным домом, похожим на дворец. Ей отворили дверь, она вошла, а я остался поджидать ее на улице.
– Я надеюсь, что ты догадался узнать, чей это дом?
– Конечно! Мелкий торговец сообщил мне, что дом принадлежит герцогу Шандосу! Да, именно Шандос, известный богач, подвалы дома которого заполнены золотом, как в государственном банке!
Тантен умел владеть собой. Чем интереснее становился рассказ, тем равнодушнее становились его физиономия и голос.
– Что же дальше, Тото? Не тяни так, мой милый!
Шупен, рассчитывавший на эффект, был разочарован.
– Не перебивайте и не торопите меня, – недовольно произнес он, – через полчаса Каролина выпорхнула из дома, довольная и веселая, как бабочка. Она села в карету и все время подгоняла кучера. Чертовы лошади, они неслись, как бешеные! Но ноги у меня здоровые! Когда я добежал до Пале-Рояля, Каролина входила в магазин, чтобы разменять два билета по двести луидоров!
– Как ты об этом узнал?
– Билеты были желтого цвета, а я еще не жалуюсь на зрение!
Тантен покровительственно улыбнулся.
– Вот как, ты, оказывается, разбираешься в банковских билетах!
– Конечно, я довольно часто прогуливаюсь возле меняльных лавок. Я, правда, никогда еще не держал их в руках, но говорят, что они нежны и гладки, как атлас! Чтобы убедиться в этом, я как-то зашел к меняле и попросил его дать мне пощупать один. О, только пощупать! Но он дал мне по шее и прогнал. Для чего, спрашивается, тогда он выставляет их за стеклом! Чтобы злить людей?!
Тантен прервал его рассуждения.
– Это все, что ты хотел сказать?
– Имейте терпение, – возразил ему Шупен, – самое интересное я оставил на закуску. Я должен вам сообщить, что за Каролиной следим не только мы!
На этот раз Тото остался доволен. Тантен подскочил в кресле так, что с его головы свалилась шляпа.
– Не одни! – вскричал он, – что ты болтаешь!
– Я болтаю, сударь, то, что видел! Вот уже три дня, как за нашей дичью охотится какой-то верзила с арфой на спине!
Старый Тантен погрузился в размышления.
– Верзила, – бормотал он, – музыкант… хм… если я не ошибаюсь, так это шутки Перпиньяна. Увидим…
Затем снова обратился к Тото:
– Брось Каролину и следи за арфистом. Но прежде всего – будь осторожен. Ступай, ты заслужил сто франков.
Тото вышел. Тантен печально опустил голову.
– Необыкновенно умен и сметлив, – прошептал он, – беда, если он изменит нам.
Бомаршеф уже открыл рот, чтобы попросить Тантена принять гостей, пока он переоденется, но тот остановил его:
– Несмотря на то, что директор не любит, когда его беспокоят, – проговорил он, – я отправлюсь к нему. И когда эти господа соберутся, веди их к нам, потому что, видите ли, Бомар, когда плоды созрели, их необходимо сорвать, иначе они опадут…
