Эмиль Габорио
Рабы Парижа
Глава 50
На следующий день Жан, верный слуга герцога де Шандоса, встретил Диану на прогулке и передал ей большой пакет.
Там лежали две записки, перехваченные ростовщиком и купленные у него герцогом, а также все письма, которые она посылала Норберту. Их было около сотни.
Если бы хоть одно из них попалось на глаза виконту Октавию… Но де Шандос, слава Богу, не Доман!
Сначала девушка хотела сжечь опасные бумаги. Придя домой, она заперлась у себя в комнате и даже приготовила уже горящую свечу, чтобы приступить к выполнению своего решения, но остановилась и задумалась.
– Кто знает? – прошептали прекрасные губы. – Может быть, все это пригодится для моей мести…
И Диана спрятала бумаги в шкатулку, где хранились письма Норберта.
Все ее мысли были заняты подготовкой мести сопернице. Она уже не помнила, что именно благородный поступок герцога, вернувшего ей спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, дал ей в руки эти бумаги. Она не думала о том, что, отомстив с помощью этих писем Мари Палузат, она нанесет страшный удар по Норберту в ответ на его благородство. Но если бы это и пришло ей в голову, то ничуть не повлияло бы на ее планы.
Бог судил иначе. Переписка с де Шандосом действительно со временем пригодилась, но только против самой Дианы.
Пока же все, казалось, благоприятствовало ей.
Норберт уехал с женой в Париж. В этом можно было не сомневаться: тщеславный граф де Пимандур раззвонил об их отъезде по всей округе.
Несколько дней спустя она узнала, что Доман исчез, прихватив с собой Франсуазу и полученные от герцога шестьдесят тысяч франков.
Две женщины ходили с плачем по Беврону и разносили эту новость: мать Франсуазы и служанка Домана, которая, как все знали, была его любовницей.
Служанка рассказывала, что ее сбежавший хозяин никогда не был адвокатом и почерпнул все свои юридические познания в тюрьме, где прошел полный десятилетний курс обучения всем тонкостям французского законодательства.
Побег ростовщика и юной предательницы очень обрадовал Диану.
Она знала, что тетка Руле считает ее причастной к исчезновению своей дочери. Но вопли вдовы никогда не проникнут за зубчатые стены замков…
Главное – она никогда больше не увидит сообщников и может спокойно выходить замуж.
Будущее казалось безоблачным.
До свадьбы оставалось две недели.
Мадемуазель де Совенбург хотела успеть за это время окончательно вскружить голову графу и довести его до полного самозабвения. Ей нравилось быть любимой.
Она желала, чтобы Октавий де Мюсидан, этот умный, образованный, добившийся успеха в парижском свете человек безропотно исполнял все ее капризы. Это очень льстило ее самолюбию.
Кроме того, Диана собиралась покорить высшее общество и стать самой яркой звездой на столичном небосклоне. Для этого нужно до тонкостей владеть искусством обольщения. И она упражнялась в нем целыми днями.
Октавий был от нее без ума.
В день свадьбы невеста была ослепительно прекрасна. Ей было приятно, что все смотрят только на нее.
Впрочем, выходя из церкви сквозь почтительно расступившуюся толпу прихожан, она поймала на себе множество неодобрительных взглядов. Длинный язык разгневанной вдовы Руле в считанные дни испортил доброе мнение бевронцев, которое Диана заслужила за многие месяцы бескорыстной помощи бедным.
Еще большая неприятность ожидала ее в замке Мюсидан: управляющим виконта оказался не кто иной, как Монлуи, часто присутствовавший когда-то на ее тайных свиданиях с Норбертом!
Октавий представил управляющего своей жене. Она густо покраснела.
Глядя на смиренного Монлуи, низко кланяющегося своей новой госпоже, Диана уловила в его глазах ту же лукавую искорку, которая так пугала ее у Домана.
«Этот человек не должен здесь быть, – подумала она. – И его здесь не будет!»
Молодая графиня де Мюсидан могла бы просто попросить мужа уволить неприятного ей слугу. Но управляющий может в отместку посоветовать графу де Мюсидану прогнать обманщицу-жену…
Мадам Диана решила добиться своего хитростью: обращаться с Монлуи как можно более ласково и терпеливо ожидать удобного случая.
Долго ждать не пришлось. Октавий был недоволен своим управляющим, который отличался большим рвением в Париже, но в Бевроне иногда целыми днями пропадал у любовницы.
Это была та самая девушка, к которой он водил зимой маркиза Норберта.
Мюсидан не намерен был долго терпеть подобное разгильдяйство и даже возмущенно сообщил об этом мадам Диане, которая, как и подобает любящей жене, была с ним совершенно согласна.
Разговор об увольнении нерадивого управляющего состоялся между молодыми супругами во время прогулки по самым романтическим уголкам Бевронского леса.
– Посмотри, какая чудесная поляна! – воскликнул вдруг Октавий, решив судьбу своего слуги и немного успокоившись.
Диана де Мюсидан огляделась и увидела, что они вышли на обычное место ее свиданий с Норбертом.
– Мне здесь не нравится, – капризно проговорила она.
Муж не стал возражать. Он поцеловал жену и свернул на другую тропинку.
И тут из зарослей выскочила большая собака.
Молодая женщина испуганно вскрикнула, узнав Бруно, охотничьего пса герцога де Шандоса.
Бруно радостно залаял, поднялся на задние лапы и положил передние на плечи Диане, как часто делал когда-то.
– Октавий, на помощь! – взвизгнула мадам де Мюсидан.
Виконт отогнал собаку.
– Вы не очень испугались?
– Очень! – ответила бледная, дрожащая Диана, которая боялась, конечно, не собаки, а проницательности мужа.
Между тем тот внимательно разглядывал Бруно.
Умная, красивая собака скромно сидела в стороне и недоуменно смотрела на молодую женщину, словно спрашивая о причинах ее странного поведения.
– Пес не хотел вам причинить никакого зла, – сказал Октавий.
– Все равно прогоните его!
– Успокойтесь, дорогая, он вас не тронет. По-моему, вы ему нравитесь, – ответил виконт.
Тогда мадам де Мюсидан сама шагнула к Бруно и замахнулась на него зонтиком. Пес вскочил и, думая, что приятельница его хозяина хочет с ним поиграть, забегал вокруг нее, подпрыгивая и визжа от радости.
«Чтоб ты сдох!» – подумала Диана.
– Эта собака вас знает, – сделал виконт вывод из своих наблюдений.
– Меня? Откуда же?
– Вам лучше знать.
– Но я с ней совершенно не знакома!
– Да? Вы уверены?
– Абсолютно! – ответила жена.
В этот самый миг Бруно подбежал и лизнул ей руку.
Диана покраснела и отвернулась, чтобы муж не заметил этого.
– Не может быть! – сказал он.
Октавий достаточно много охотился с собаками, чтобы научиться понимать их поведение.
– Бог его знает, может быть, я когда-то приласкала ее, а она запомнила. Но я все-таки боюсь ее. Идем отсюда скорее.
Господин де Мюсидан не обратил бы на это мелкое происшествие никакого внимания, если бы скучающий без хозяина Бруно не пошел за ними. Возможно, он рассчитывал найти Норберта, идя следом за его подругой.
– Удивительно, – бормотал Октавий, ежеминутно оглядываясь на собаку. Он прогонял непрошеного спутника словами и жестами, даже запустил один раз камнем – ничего не помогало.
Пес упорно шел за ними.
Лес кончился.
Граф увидел работающего в поле крестьянина.
– Послушай! – крикнул он.
– Что угодно вашей милости?
– Не знаешь ли ты эту собаку?
– Знаю, как не знать!
– Чья она?
– Нашего господина, герцога Норберта де Шандоса.
Диана вздрогнула, как от электрического тока.
– Действительно, – сказала вдруг она, – я теперь припоминаю, что ее, кажется, зовут Бруно. Бруно, ко мне!
Пес подбежал.
Диана наклонилась – не столько, чтобы приласкать его, сколько для того, чтобы скрыть свое смущение.
Октавий взял жену под руку, и они пошли домой.
Подозрение запало в его душу.
Он не мог объяснить себе сильное волнение Дианы и непонятную привязанность к ней чужой собаки.
Мадам де Мюсидан тоже была встревожена: случай с Бруно показал ей, что опасные сюрпризы подстерегают ее повсюду.
Диана упрекала себя в трусости. Как она, женщина с сильным характером, могла до такой степени растеряться? Если бы она сразу спокойно узнала собаку, то все было бы в порядке!
Неужели это правда, что голос совести может заглушать голос разума?
Её ложь и смущение превратили пустяковую встречу в важное событие.
С тех пор Октавий стал иным: сдержанным и задумчивым. Временами жена чувствовала на себе его испытующий взгляд.
На всякий случай она решила делать вид, что вообще боится собак. Стоило ей увидеть на улице какого-нибудь щенка, как она начинала громко кричать.
Октавий велел держать на цепи всех псов в имении.
Но ничто не помогало. Диана видела, что первая же ее оплошность может превратить его сомнения в уверенность.
Надо было срочно уезжать отсюда.
В самом ее желании покинуть Беврон ничего подозрительного не было: они с Октавием давно решили, что после свадьбы поселятся в Париже.
Как только они оставались наедине, Диана начинала искусно внушать мужу, что жизнь их в Мюсидане полна неприятностей, что опека родителей совершенно невыносима и что они были бы самыми счастливыми людьми, на земле, если бы жили отдельно и вели свое собственное хозяйство.
Виконт отвечал, что это вполне соответствует его желаниям.
– Я бы давно уехал, если бы наши отцы уладили свой бесконечный спор о деньгах.
– Надо их поторопить, – говорила жена.
Она чувствовала, что вот-вот произойдет какое-то несчастье.
Интуиция ее не обманула.
…Это случилось двадцать шестого октября.
Диана была в своей комнате и, услышав сильный шум. выглянула в окно.
Двор замка был полон людей. Все суетились. Некоторые женщины плакали, утирая слезы передниками.
Что все это значит?
В ворота вошли несколько крестьян с носилками.
На них лежал человеческий труп, покрытый окровавленной простыней.
Диана похолодела от ужаса.
Утром Октавий де Мюсидан отправился на охоту в сопровождении своего друга де Кленшана и двоих слуг – Людовика и Монлуи.
Кто же из них лежит на носилках?
В воротах показался бледный, едва держащийся на ногах Октавий. Его поддерживали под руки господин де Кленшан и Людовик.
Значит, Монлуи.
Монлуи мертв!
Теперь нечего бояться, что он расскажет графу о прошлом графини де Мюсидан!
Эта подлая радость придала Диане сил. Она спустилась по лестнице навстречу мужу.
Увидев жену, Октавий кинулся к ней, обнял ее, прижал к своей груди и заплакал.
– Слава Богу, он плачет! – прошептал де Кленшан. – А я уже думал, что он помешался…
– Что с ним? – перебила Диана.
– Ужасное несчастье… – покачал головой де Кленшан. – Я советую вам отвести мужа к себе. Он вам все расскажет, когда успокоится.
После долгих расспросов и бессвязных ответов Октавия Диана поняла, что он на охоте нечаянно убил Монлуи выстрелом из ружья.
Людовик всем рассказывал, как это произошло, и даже изображал в лицах. Он уверял, что так уж было суждено и господин граф ни в чем не виноват.
Диана так и не узнала правды.
На самом деле Монлуи погиб из-за нее, как и старый де Шандос.
Вот как это было.
За завтраком в лесу Октавий выпил много вина и стал подтрунивать над Монлуи.
Во время охоты де Мюсидан и де Кленшан решили разойтись на некоторое расстояние, чтобы вернее добыть дичь.
Октавий послал Людовика со своим другом, а Монлуи оставил при себе и продолжал смеяться сначала над ним, затем над его частыми отлучками из замка и, наконец, над женщиной, которую он любил.
Тут уже Монлуи не выдержал, вышел из себя и заговорил с хозяином довольно непочтительно.
Пьяный Октавий пришел в бешенство.
– Я не желаю иметь такого управляющего! – проревел он. – Считайте себя уволенным!
– Хорошо, – ответил Монлуи. – Но вы еще должны взять обратно те слова, которыми оскорбили мою женщину!
– Я думал, вы умнее. А вы докатились до того, что теряете отличное место из-за пустой, ничего не стоящей девчонки. Можете не сомневаться: эта дрянь гуляет с кем попало, когда вы на службе!
– Ни слова больше! – угрожающе закричал Монлуи. – Я запрещаю вам говорить о ней!
Граф хотел его ударить, но промахнулся.
Монлуи окончательно рассвирепел:
– Вам ли говорить о гулящих женщинах? Ведь вы сами женились на чужой любовнице! И вы еще смеете называть кого-то дрянью, когда ваша собственная жена…
Он не успел договорить.
Его сразила пуля Октавия.
Почему граф не дослушал своего бывшего слугу до конца?
Он сомневался в Диане. Но сомневаться – еще не значит знать.
Знать он не хотел.
Октавий страстно любил жену и готов был простить ей все, что угодно. При этом условии знание теряет всякий смысл.
Лишь бы оно отсутствовало у всех.
Вот почему Октавий не дослушал.
Вот почему погиб Монлуи.
Вот почему виконт ничего не сказал жене.
С помощью де Кленшана и Людовика Октавий избежал суда, но его не оставляла в покое совесть.
Он разыскал молодую женщину, честь которой защищал на роковой охоте Монлуи. Она недавно родила сына и при крещении дала ему имя Поль.
После гибели Монлуи у нее не осталось никаких средств к существованию.
Граф стал помогать этой женщине, не объясняя причин своего покровительства.
Вскоре молодые супруги де Мюсидан перебрались в Париж.
Диана рвалась в бой. Где-то здесь, в этом огромном городе, находится дворец герцогов де Шандосов, в котором ее законное место заняла эта потаскуха Мари!
…Перед отъездом Диана отыскала в Бевроне бывшую горничную мадемуазель де Пимандур и узнала, что ее бывшая хозяйка до замужества была влюблена в маркиза Жоржа де Круазеноа.
Что еще нужно умной женщине, чтобы отомстить своей сопернице?
Глава 51
Медовый месяц Норберта и Мари имел сильный привкус полыни.
С каждым днем они становились все более чужими друг другу или, вернее, их взаимная холодность становилась все более заметной. Чужими они были всегда. Даже в церкви, произнося «да», они лгали.
Граф де Пимандур их покинул на другой же день после свадьбы. Цель его жизни была достигнута: он разъезжал в карете с настоящими древними гербами, на которые имел полное право. Ну, если не он, так его дочь. И все наперебой приглашали его в гости. А он принимал все приглашения и за время визита успевал множество раз произнести слова «моя дочь, герцогиня де Шандос».
Палузат был на вершине блаженства.
Когда молодые уехали, он тут же переселился в замок Шандос, воображая, что занял в обществе место старого герцога.
Мари в это время страдала в чужом и неприятном ей Париже.
Войдя впервые во дворец де Шандосов, она растерялась.
Покойный герцог, отказывая во всем себе и сыну, был расточителен до сумасбродства, украшая дворец для внуков.
Сколько там было золота, серебра, дорогих картин и статуй, великолепных ковров и невиданных редкостей! Трое старых слуг встретили хозяев у парадного входа и доложили, что комнаты готовы, а обед подан.
Все это было слишком похоже на прекрасный сон или волшебную сказку.
Норберт тоже чувствовал себя неловко.
К счастью, старый Жан хорошо знал прежние порядки дома де Шандосов.
За две недели он восстановил все.
Но шум, блеск и царское великолепие дворца не оживили его для молодой герцогини. Она находила комнаты слишком большими, потолки слишком высокими, обои слишком пышными…
Она была одинока среди множества снующих по своим делам лакеев, которыми уверенно и четко руководил Жан.
Несколько ее подруг были сейчас в Париже, но Норберт категорически запретил принимать их, считая, что они недостаточно знатны. Сами же де Шандосы не ездили в гости из-за траура.
Одна, всегда одна! Бесконечные часы, дни, недели…
Могла ли она не вспоминать Жоржа?
Если бы позволил отец, то она была бы сейчас маркизой де Круазеноа и наслаждалась бы счастьем где-нибудь в Италии…
Норберт же вел ту бессмысленную жизнь, которая обычно заканчивается разорением или самоубийством. Парижские вертопрахи с восторгом приняли в свою компанию человека столь знатного и богатого, как герцог де Шандос. Все поздравляли его с обретением свободы, льстили, угождали и бессовестно пользовались его доверчивостью деревенского простофили.
У герцога неожиданно оказалось так много искренних друзей, что он растерялся, не зная, кому отдать предпочтение.
Он пренебрегал всеми условностями, принятыми в обществе. Понимая, что не может состязаться с парижанами в любезности и остроумии, Норберт легко превзошел всех расточительством, грубостью и цинизмом.
Не спрашивая цену, он приобретал лучших скаковых лошадей. Без особых причин затеял две-три дуэли и успешно провел их. Постоянно появлялся в приличных домах с женщинами веселого поведения…
Целыми днями он скакал верхом по городу, наносил визиты, фехтовал, бил баклуши в компании кормящихся за его счет прощелыг. Ночью пировал и играл в карты. Домой возвращался всегда на рассвете, проиграв все, что было в карманах. При этом его ноги и язык заплетались так сильно, будто соревновались между собой.
Жена его почти не видела.
Жан, выгружая по утрам хозяина из кареты, тяжело вздыхал.
Он не боялся разорения своего господина, но опасался за честь рода де Шандосов.
– Поберегите свое имя, ваша светлость! – не раз говорил он Норберту.
И неизменно слышал в ответ:
– Мне все равно, лишь бы скорей умереть…
Эта шумная жизнь опьяняла герцога, и он погружался в нее все глубже с единственным желанием: не думать и не помнить.
Не помнить о Диане и не думать о ней.
Но, несмотря на все усилия, Норберт не мог ее забыть.
Однажды в феврале, катаясь верхом по Елисейским полям, он заметил, что ему приветливо машет рукой закутанная в меха женщина.
Герцог решил, что это одна из знакомых актрис, смело подъехал к ее экипажу – и обомлел, узнав графиню де Мюсидан.
Диана была не меньше его взволнована неожиданной встречей. С минуту оба молчали.
Кучер Дианы начал поглядывать на них с плохо скрытым любопытством.
Норберт понял, что надо поскорее начинать разговор и вести его очень осторожно.
– Вы уже в Париже, мадам? – спросил он, не придумав ничего лучшего.
– Да, герцог.
– Давно?
– Во вторник исполнится два месяца с тех пор, как мой муж и я переехали сюда.
Слова «мой муж» Диана произнесла с особым ударением.
– Вам нравится Париж?
Норберт хотел спросить: «Вы долго тут будете?»
– Да. Время здесь течет так быстро, что я его просто не замечаю.
Мадам де Мюсидан улыбнулась.
– А как поживает герцогиня де Шандос? – осведомилась она.
Норберт вздрогнул.
– Герцогиня? – глухо переспросил он.
Диана не дала ему ничего сказать. Она подала на прощание руку и нежным голосом проворковала:
– Надеюсь, что мы с вами навсегда останемся добрыми друзьями. До свидания!
И она уехала.
Норберт был настолько ошеломлен, что даже не взял протянутую Дианой руку.
«Я все еще люблю ее! – думал он. – Ее одну!»
Герцог пришпорил коня и поскакал к Триумфальной арке, с трудом лавируя между каретами и высматривая экипаж мадам де Мюсидан.
Но она, вероятно, свернула в какую-нибудь боковую аллею.
– Я должен ее видеть! И я найду ее, во что бы то ни стало! Она не забыла меня: об этом ясно говорят ее взгляд и голос! – шептал Норберт на скаку.
Затем у него мелькнула мысль о том, что Диана восприняла его отказ жениться на ней как оскорбление, что она, может быть, захочет ему за это отомстить и потому ее следовало бы опасаться.
Но он тут же забыл об этом предостережении свыше. Прежние несчастья так ничему его и не научили.
…В тот же вечер он стал расспрашивать знакомых, не знают ли они, где живет мадам де Мюсидан.
Барон дю Сур, болтун и знаток светских новостей (за что имел прозвище «ходячая газета»), в ответ на вопрос Норберта громко расхохотался.
– Пять! – сказал он сквозь смех.
– Вы изволите смеяться надо мной? – сухо поинтересовался герцог, надеясь устроить дуэль, и как следует отвести душу на этом жирном борове.
– Что вы! – важно ответил барон. – Я не мог вас оскорбить, потому что тут совершенно нечего стыдиться. Значит, дорогой де Шандос, и вы влюблены в божественную мадам де Мюсидан!
– А кто еще? – спросил Норберт.
– Я уже имел честь сообщить вам, что вы – пятый человек, спросивший у меня адрес мадам де Мюсидан.
– Назовите имена остальных!
– Дайте-ка припомнить…
– Скорее!
– Ого, как вы нетерпеливы!
– Не мучайте меня.
Барон внимательно посмотрел на де Шандоса.
– Вы непременно хотите знать всех ее жертв?
– Да.
– Ну, хорошо. Во-первых, де Мюсидан, который на ней женился и привез ее сюда, на погибель остальным господам из этого списка.
– Во-вторых?
– Де Сермез.
– Дальше!
– Де Клерин. Вы его знаете?
– Кто четвертый? – не отвечая, торопил Норберт.
– Жорж де Круазеноа. А пятый сейчас стоит передо мной. Четверо уже запряжены в ее карету. Спешите! Вас пристегнут впереди всей четверки!
Герцог с досадой отвернулся.
Это была обычная реакция собеседников на шуточки барона. Поэтому дю Сур, нисколько не обидевшись, тихонько улыбался, поглаживая усы и радуясь собственному остроумию.
Насмешка барона немного отрезвила де Шандоса. Он решил больше никого не расспрашивать, а вместо этого почаще выезжать на Елисейские поля.
Долго ждать не пришлось.
Диана каталась там каждый день.
Они встречались, перебрасывались несколькими словами и расставались.
Однажды Диана назначила герцогу свидание, здесь же, на Елисейских полях, в три часа. Она прикажет остановить свой экипаж около леса, как будто желая немного пройтись.
…Норберт пришел на два часа раньше.
Он стоял на аллее, сгорая от нетерпения.
Так же бывало и в Бевронском лесу: он всегда приходил раньше назначенного времени.
Но как все переменилось с тех пор!
Не Норберт ждет теперь Диану, а герцог де Шандос.
И к нему на свидание придет уже не мадемуазель де Совенбург, а мадам де Мюсидан.
Она – замужем.
Он – женат.
Теперь их разъединял не родительский каприз, а закон.
– Что мне закон? Мне, герцогу де Шандосу, родне королей? Почему бы нам с Дианой не наплевать на все эти дурацкие условности? Она покинет мужа, я – жену, и будем вместе! А куча оплаченных мною Доманов пусть доказывает, что я прав…
Норберт посмотрел на часы.
Три!
Дианы не было.
«А что, если она вообще не придет?»
Только он успел это подумать, как невдалеке остановился экипаж – и оттуда грациозно выпорхнула женщина.
Это была Диана.
Мадам де Мюсидан пересекла открытое пространство, подошла к лесу и вошла в узкую боковую аллею, где ждал Норберт.
Герцог де Шандос поклонился.
Виконтесса взяла его под руку и, ни слова не говоря, быстро повела в глубь леса.
Целую неделю шел дождь. Было очень грязно, но молодая женщина не обращала на это никакого внимания.
– Что с вами? – спросил де Шандос.
– Идемте скорей!
– Вы чего-то боитесь?
– Да, да. Нас могут увидеть.
– Нас видят каждый день на Елисейских полях, – сказал он.
– Но не наедине! – ответила мадам де Мюсидан, тревожно оглядываясь. – Я приняла все необходимые предосторожности. Но что, если за мной следят? Идемте же!
– Прежде вы ничего не боялись…
– Тогда я принадлежала самой себе. Теперь же должна оберегать честь своего мужа. И я никогда не запятнаю его имя!
– Значит, вы меня больше не любите?
Диана резко остановилась и холодно посмотрела на него.
– Вы, похоже, забыли о письме, в котором я предлагала вам бежать со мной? И о том, что вы на него ответили? А я очень хорошо это помню.
Норберт с мольбой прошептал:
– Простите! Сжальтесь надо мной! Вы не представляете, как много я выстрадал… Я был тогда ослеплен горем… И я никогда еще не любил вас так горячо!
На губах виконтессы промелькнула улыбка.
– Что я могу вам ответить? Пожалуй, только одно: вы слишком поздно мне это сказали. Я уже принадлежу другому.
– Диана!
Норберт хотел взять ее за руку, но она отступила на шаг и сказала:
– Не обращайтесь со мной так фамильярно, господин герцог. И не называйте меня по имени. Вы теперь не имеете на это никакого права. Я пришла сюда только для того, чтобы сказать: вы должны забыть меня!
– Это невозможно.
– Но вы должны. Когда я в первый раз увидела вас на Елисейских полях, я от смущения забылась и махнула вам рукой. Не пользуйтесь моей минутной слабостью!
– Но вы тогда сказали, что мы навсегда останемся друзьями!
– Мы с вами отныне – чужие.
Норберт вспомнил слова «ходячей газеты», барона дю Сура, о четверке.
– Однако вы не так строги к господам де Сермез, де Круазеноа…
– Что вы хотите этим сказать? – гордо остановила его графиня. – Эти люди – друзья моего мужа. А вы…
Она схватила герцога за руки и так близко притянула к себе, что он почувствовал на лице ее дыхание.
– Вы что, не помните, как меня в Бевроне называли вашей любовницей? Неужели вы думаете, что эта гнусная клевета не достигла ушей моего мужа? Недавно при нем произнесли ваше имя – и он сразу же с подозрением посмотрел на меня! Если он узнает, что я встречалась с вами, да еще в лесу наедине, то выгонит меня в тот же день. Так что не пытайтесь меня увидеть. И помните: дверь графа де Мюсидана навсегда закрыта для вас.
– Есть ли на свете человек несчастнее меня? – с горечью прошептал Норберт.
– А разве моя судьба лучше вашей? Если вы еще хоть немного меня любите, то докажите мне это: не пытайтесь встречаться со мной. Прощайте.
Молодой человек был в отчаянии.
– Побудьте же со мной еще чуть-чуть! – умолял он Диану.
– Ах, не тревожьте меня больше! – сказала она, побежала к своему экипажу – и уехала.
В сердце Норберта она оставила яд не слабее того, которым убила его отца.
Диана была теперь уверена, что не пройдет и месяца, как герцог будет у ее ног.
И он, сам того не понимая, поможет ей осуществить задуманную месть.
– Да будет так! – шептала она уезжая.
И так стало.
