Эмиль Габорио
Рабы Парижа

Глава 28

Внешне Норберт почти не изменился: по-прежнему казался покорным и много работал.

Но надо было видеть его лицо, когда он оставался один! Оно сразу же теряло беззаботность и приобретало выражение мрачности и отчаяния.

Он стал замечать вещи и обстоятельства, которые раньше не привлекали его внимания.

Он понял, что его место не среди крестьян, а среди тех молодых дворян, которые летом приезжали из Парижа в соседние поместья и сидели по воскресеньям на передних скамьях церкви в Бевроне. Там же Норберт встречал убеленного сединами графа де Мюсидана и гордого маркиза де Совенбурга, заставлявшего крестьян кланяться ему до земли. Оба надменных аристократа спорили между собой за честь первым пожать руку герцогу де Шандосу и его сыну.

Какими счастливыми казались их жены и дочери, подметающие паперть подолами ослепительно богатых платьев, когда его отец в простой крестьянской одежде галантно целовал им руки по всем правилам придворного этикета!

Значит, место Норберта – рядом с ними. Но почему же тогда на них – шелк, бархат и бриллианты, а на нем и на отце – простая холстина?

Этот вопрос мучил его днем и ночью.

Причиной не могла быть бедность: Норберт теперь видел, что никто из соседей не имеет столько земли, сколько его отец. Он знал уже, что все стоит денег, в том числе и земля. Подслушав разговоры работников, юноша понял, что герцог ужасно скуп и вместо того, чтобы пользоваться всеми благами жизни, которые доставляют людям деньги, похоронил все золото в погребах замка и ходит каждую ночь пересчитывать свои сокровища и любоваться ими.

В другой раз Норберт услышал, как крестьяне жалели его. И кто-то проговорил угрожающим тоном:

– Ну, был бы я на его месте!

Однажды, выходя из церкви, старая маркиза де Совенбург сказала о нем довольно громко:

– Бедный мальчик! Как жаль, что он так рано потерял мать!

Что могли значить эти слова? Только одно: он, оставшись без матери, оказался в безраздельной власти отца. Тогда кто же во всем виноват, если не старый де Шандос?

А чего стоили Норберту ежедневные встречи с молодыми дворянами, весело скакавшими мимо на чистокровных английских лошадях, когда он, потный и усталый, шел за плугом…

Они издалека вежливо кланялись ему…

Как он их ненавидел!

– Что они делают зимой и осенью в каком-то там Париже? – спрашивал себя Норберт.

До сих пор он знал только три вида времяпрепровождения: работа, церковь да еще гулянья в Бевроне, где молодежь пила кислое вино, гнусно ругалась и заводила драки.

Эти деревенские забавы вызывали у него отвращение.

Но какие развлечения существуют еще?

Норберт не знал.

Юноша чувствовал, что за пределами отцовских полей есть загадочный мир, полный чудес и наслаждений.

– Что же происходит там? – неотступно думал он и не находил ответа…

Спросить было не у кого.

И тогда Норберт взялся за книги.

Прежде уроки грамоты навевали на него здоровый крестьянский сон. Теперь же он проводил за чтением целые ночи.

Новое увлечение сына не входило в планы герцога и было немедленно запрещено.

Но юноша впервые ослушался отца и часто пробирался по вечерам в одну из самых отдаленных комнат замка, где хранилась библиотека его матери.

Норберт набросился на книги, как голодающий на кусок хлеба, и жадно читал все подряд, без разбора, пока, наконец, в голове его не смешались воедино романы и история, прошедшее и настоящее…

И тогда из этого хаоса возникли две ясные и четкие мысли. Первая заключалась в том, что он – самое несчастное существо на свете. Вторая – что он ненавидит своего отца, ненавидит так сильно, что только непреодолимый страх перед герцогом мешает превратить это чувство в действие.

Так прошло полтора года.

Настал день, когда герцог решил открыть наследнику свою тайну, чтобы возрождение славы и могущества герцогов де Шандосов стало целью и его жизни.

В воскресенье старик пришел с сыном из церкви и остался с ним наедине, отослав слуг.

Никогда Норберт не видел отца настолько взволнованным. Перед ним был не сгорбленный под бременем лет и трудов фермер, а гордый аристократ, готовый помериться знатностью и богатством с самим королем.

Сначала герцог рассказал сыну историю рода де Шандосов, начало которой терялось в легендах глубокой древности. Затем описал деяния всех знаменитых героев, носивших это имя, подробно перечислив, чем и когда они были пожалованы, с какими королевскими домами заключали браки, какими богатствами владели.

– Де Шандосы, как истинные государи, собирали подати, имели крепости, содержали армии. Вот кем мы были! И что нам с тобой осталось от всего этого величия? Почти ничего. Дворец в Париже, этот замок, немного земли – не более, чем на двести тысяч ливров годового дохода. Жалкие гроши по сравнению с пятью миллионами, которые получали наши предки…

Норберт был потрясен.

Он и прежде слышал, что отец очень богат, но огромные числа превосходили самые смелые предположения.

Его предки имели пять миллионов в год, а он вынужден собственноручно пахать землю…

Отец получает двести тысяч, а их комнаты в замке не лучше крестьянского жилья!

У предков было целое войско, а ему всякая сволочь говорит «ты»!

Возмущенный Норберт, преодолев обычный страх перед герцогом, встал – и уже было собрался обвинить отца в скупости, но тут силы изменили юноше.

Он снова опустился на скамью и тихо зарыдал.

Старик ничего не заметил.

Меряя крупными шагами комнату, он продолжал оплакивать утраченное величие рода.

– Мое состояние ничтожно, совершенно ничтожно для нынешнего варварского времени! Разбогатевшая при узурпаторе Бонапарте буржуазия скупает за гроши замки обнищавшего дворянства и пишет на их гербовых щитах свои мещанские фамилии. Эти безродные, скороспелые толстосумы хотят грязными деньгами уничтожить древнюю благородную аристократию!

Юноша немного успокоился и следил за быстро шагающим герцогом глазами, полными слез и ненависти.

Наконец, старик остановился перед сыном, желая особо выделить следующую часть своей речи:

– Мы, родовая аристократия, можем отстоять себя только их же оружием. Деньги! Нужны деньги! Чтобы дом де Шандосов мог с честью занимать подобающее ему место у трона, нам надо иметь не менее миллиона ливров дохода. Слышишь, сын мой: не менее миллиона!

Молодой человек, несмотря на все старания, почти ничего не понимал.

Точнее говоря, он понял только то, что было созвучно его собственным мыслям и ощущениям.

– Ни я, ни ты, – продолжал отец, – не доживем до такого дохода. Но, если Богу будет угодно, твой сын или внук его получат. Когда-то наши предки по-рыцарски, с мечом и копьем, покрыли сияющей в веках славой имя де Шандосов. Они доверили нам высокую честь носить это гордое имя. Их время, увы, ушло безвозвратно! И сейчас мы должны сделать то же самое, но уже не мечом, а деньгами. Добыть же эти деньги не по-мещански мы можем только путем тяжких лишений и личного труда.

Герцог перевел дыхание.

Норберт молчал.

– Я исполнил свой долг, – уже спокойнее и мягче продолжал старик. – А тебе, сын мой, предстоит продолжить мое дело. У меня при Реставрации не было и ста пятидесяти тысяч франков. Я приумножил их, и ты слышал, сколько мы имеем сейчас. Ты обязан последовать моему примеру, безусловно, и во всем. Так же, как я, ты женишься на какой-нибудь знатной и богатой девушке. Она родит тебе сына, которого ты воспитаешь так же просто, как воспитан сам. Продолжая вести такой же образ жизни, ты оставишь ему от двенадцати до пятнадцати миллионов. Если он поступит так же благородно, как мы с тобой, то уже его сын, твой внук, получит состояние поистине королевское. Вот как должно совершиться возрождение герцогов де Шандосов!

Отец сделал торжественную паузу, затем продолжал:

– Конечно, это нелегко! Но в этом – единственное спасение древних родов. Или эта идея войдет в плоть и кровь каждого главы аристократического дома, или старинное дворянство исчезнет без следа, а его место займут выскочки-мещане… Истинный аристократ должен, в эту печальную эпоху жить не настоящим, а только будущим. Принести себя в жертву потомкам… В минуты искушения, сын мой, предавайся размышлениям о святости нашей цели. Утешайся грядущей славой нашего имени! Так всегда делал я. Я жил и буду жить только ради потомков, ради того королевского положения в обществе, которое они займут и которым они будут обязаны мне.

Норберту все еще казалось, что он видит сон.

– Ты видел, как я торгуюсь битый час за какой-нибудь жалкий луидор? Все думают, что это – от жадности. Глупцы! Я торгуюсь для того, чтобы мой правнук мог с гордостью швырнуть этот луидор из окна золоченой кареты в грязь, откуда его с благословениями поднимут нищие потомки моих расфуфыренных соседей! В следующем году я отвезу тебя в Париж, чтобы показать наш дворец. Такого роскошного дворца сейчас уже нет ни у кого! Мебель, картины, обои, – сплошь бессмертные творения великих художников. Я берегу все это, как зеницу ока, в этом – наше будущее величие. Там будут жить, Норберт, наши внуки и правнуки, прославляя нас с тобой за все то, что мы делаем для них.

Герцог произнес это так вдохновенно, словно уже видел перед собой благодарных потомков.

– Я рассказал тебе о своей тайне потому, что ты уже достаточно взрослый и способен понять меня. Поступай так всю жизнь. Можешь идти, да не забудь завтра отвезти в Беврон мешки с зерном.

Норберт вышел.

Он забрался в одну из самых дальних аллей отцовского парка и бродил там до рассвета. Одна лишь ночная тьма слышала все те проклятья и угрозы, которыми он осыпал герцога.

– Да он просто свихнулся! – решил, наконец, юноша.

Таков был приговор потомка великим планам герцога Цезаря де Шандоса.

Глава 29

Месье Доман появился в Бевроне лет пятнадцать тому назад. Он пришел неведомо откуда, босой, с узелком на палочке.

Зато душа его была полна неуемной жажды наживы, а голова – бесчисленных способов утоления этой жажды. Обладал он также и весьма длинным носом, который без устали совал всюду, куда не просят. За те пятнадцать лет, что он украшал Беврон своей персоной, во всей округе не совершилось без него ни одной сделки: гвоздя никто не мог продать без того, чтобы посредником не выступил вездесущий Доман!

Он давал деньги под залог и собирал недурной урожай процентов. Впрочем, не брезговал он и урожаем в буквальном смысле слова, скупая у обнищавших крестьян хлеб на корню и перепродавая его втридорога.

Доман вообще ничем не брезговал.

Основную часть доходов приносили ему судебные тяжбы, поскольку он оказался ловким адвокатом и выигрывал все дела, сулившие хорошую прибыль. Таким образом, он к пятидесяти годам сколотил кругленький капитал, обзавелся домом и землей.

Все это благополучие господин Доман едва не утратил в считанные дни после того, как одна из его махинаций задела интересы старого де Шандоса. Впридачу он рисковал потерять и свободу. Адвокат не без труда выпутался из беды, выставив на суде пять лжесвидетелей и истратив на их подкуп значительную часть своего капитала.

Неудивительно, что он всей душой возненавидел герцога и поклялся отомстить при первом же удобном случае.

Случая пришлось ожидать пять лет, за которые адвокат накопил немало желчи, ежедневно поминая де Шандоса в своих молитвах и призывая на его голову все казни египетские.

И вот великий день настал! Доман заметил, что герцог стал отпускать Норберта из замка одного.

Как, без сомнения, помнит читатель, де Шандос несколько неожиданно закончил рассказ о прошлом и будущем своего древнего рода поручением сыну отвезти наутро в Беврон мешки с зерном.

Норберт довольно быстро справился с этой задачей и уже садился на телегу, чтобы ехать в замок, когда к нему с поклонами приблизился незнакомый человек.

– Господин маркиз, не соблаговолите ли вы помочь мне в беде? Я страдаю ревматизмом и еле хожу, да и года уже не те, сами изволите видеть… Умоляю вас отвезти меня домой, вам это как раз по пути.

Доман хорошо знал, какой титул носят старшие сыновья герцогов.

Впервые с юношей говорили так вежливо.

Впервые его назвали маркизом.

Еще совсем недавно он отнесся бы к этому равнодушно. Теперь же это доставляло Норберту удовольствие, так как подчеркивало его дворянское достоинство и тем самым сокращало дистанцию между ним и герцогом.

– Садись, старик.

Доман поклонился еще ниже и почтительно сел на край телеги.

«Что-то ты злой сегодня, щенок! – думал адвокат, искоса наблюдая за Норбертом. – Уж не на старого ли пса де Шандоса?»

Вслух же он сказал:

– Господин герцог должен гордиться таким сыном как вы, ваша светлость. Я часто слышу, как местные дворяне ставят вас в пример своим детям. Глядите, говорят они, как работает молодой маркиз. Не боится натереть себе мозоли! Денег у него больше, чем во всем Бевроне, но он пашет землю, потому что стыдится сидеть сложа руки!

Норберт с ожесточением и без всякой причины хлестнул лошадь кнутом.

Доман помолчал немного, затем заговорил снова:

– Во всей округе никто не сравнится с вашей светлостью! Вы так легко поднимаете мешки с зерном, будто они набиты перьями. Хотел бы я иметь ваши годы и ваше здоровье!

Раньше похвалы его работе и физической силе были приятны юноше. Теперь же ничем нельзя было взбесить его больше, чем разговорами об этом. Бушевавшая в нем злоба вылилась в новый удар по спине ни в чем не повинной кобылы.

Старый плут безжалостно продолжал:

– Правду говорит пословица: скромная жизнь бережет здоровье и кошелек. Вот вы, господин маркиз, живете скромно, потому и счастливы. А что с того, что наши молодые дворяне играют, пьянствуют да любовниц содержат? Конечно, они веселятся…

Юноша, наконец, не выдержал и пробурчал:

– И я бы веселился, будь моя воля…

– Что вы сказали, господин маркиз? Я уже слышу не так хорошо, как раньше.

– У меня нет денег на веселье, старик.

«Ну, де Шандос, теперь ты у меня в руках!» – подумал месье Доман.

– Так уж устроен мир, ваша светлость, – сказал он вслух. – К старости кровь охладевает и мы забываем свою молодость. А ведь когда-то мы тоже жаждали всех удовольствий жизни! И господин герцог в нашем возрасте не терял времени даром.

– Мой отец?

– Да. Вам это кажется невероятным? А между тем это правда. Спросите любого из его бывших друзей, они вам расскажут такие истории!.. Но я уже приехал. Вот мой скромный дом. Не нахожу слов, чтобы выразить всю глубину моей благодарности, господин маркиз!

Доман слез с телеги и поклонился.

– Не окажете ли мне честь, ваша светлость? Я хотел бы поднести вам стаканчик доброго вина.

Норберт на миг задумался. Де Шандос не позволил бы ему принять приглашение.

Именно поэтому он, привязав лошадь, последовал за адвокатом.

Доман привел гостя в ту комнату, которую с гордостью называл в разговорах с клиентами «мой кабинет». Она действительно напоминала бы своей обстановкой приемную адвоката, если бы не груда мешков с зерном, полностью занимавшая один угол.

Хозяин усадил Норберта в собственное кресло, велел служанке накрыть стол, а сам сходил в погреб и принес бутылку лучшего вина.

Хитрец знал, что нет более надежного способа развязать язык молодому человеку, который никогда не пил ничего крепче воды.

Старик увивался вокруг дорогого гостя, как алчный жених вокруг богатой невесты: наливал вино, просил понюхать его, посмотреть на свет, оценить букет, закусить вон тем и вот этим… Рассказывал занятные истории о том, кто, когда и за какие услуги подарил ему это прекрасное вино, которого не купишь ни за какие деньги нигде и даже в Париже.

При этом он понемножку отхлебывал вино, сладко причмокивая и смакуя каждую каплю.

Норберту же адвокат наливал так усердно, что его стакан был постоянно полон.

Юноша быстро пьянел.

Доман уже называл гостя монсеньером и просил его покровительства, не скупясь на самую грубую лесть.

Норберт почувствовал непреодолимую потребность поделиться своим горем с этим случайным попутчиком, который оказался таким умным и любезным собеседником.

Молодой человек говорил долго, подробно и откровенно, как на исповеди.

Откуда было ему знать, что он исповедуется перед Иудой Искариотом?

Адвокат не перебивал его, только поддакивал, поощряя свою жертву на дальнейшие откровения:

– О, это просто ужасно!.. Несчастный юноша!.. Как я вам сочувствую!.. Да, да, вы совершенно правы!.. Боже мой, кто бы мог подумать!..

Доман жадно впитывал сбивчивые речи Норберта и сокрушенно покачивал головой. Так ведет себя корыстолюбивый врач, внушая больному, что его состояние опасно, и тем самым повышая свой гонорар.

Наконец гость замолчал. И тогда адвокат нанес ему точно рассчитанный удар:

– Несмотря на мое беспредельное уважение к герцогу де Шандосу, я посоветовал бы ему не навязывать свои личные взгляды вашей светлости.

– Навязывать?… Мне?… Да ведь я и рожден только для того, чтобы выполнить план отца!.. Вся моя жизнь расписана наперед, по дням и часам, еще до того, как я появился на свет!.. И, самое страшное, – я ничего не могу изменить!..

– Неужели?

– Я должен покориться отцу, как делал это всегда. Или…

– Или?… – с надеждой переспросил Доман, чувствуя, что рыба клюет.

– Или мне придется покончить с собой.

– Зачем же, господин маркиз? – произнес адвокат с дьявольской усмешкой.

– Чтобы освободиться!

– Вы уверены, что этого невозможно добиться иначе?

– Ты не знаешь моего отца, старик…

– Ваша светлость, вы еще так молоды! У вас впереди – долгая жизнь. Живите и будьте счастливы!

– Да, долгая, очень долгая… Только не жизнь, а кабала!.. Отец еще не стар и может прожить долго… А ты мне тут болтаешь о счастье!.. Прощай. Мне пора.

Норберт начал поднимать с кресла свое тело, ставшее почему-то тяжелым и непослушным. Но месье Доман, сбросив на мгновение маску почтительности, остановил его:

– А вы не живите с герцогом.

– Что?!

– Живите отдельно.

– Где?… Как?… У меня нет денег!

– Они у вас есть.

– Отец не дал мне еще и медяка! Монлуи, сын крестьянина, богаче меня. Он угощал меня кофе. Меня, потомка герцогов де Шандосов!

– Повторяю, ваша светлость: деньги у вас есть. Только потерпите немного. Когда станете совершеннолетним, то сможете потребовать у герцога приданое вашей матери. Его вам хватит надолго.

Норберт остолбенел. Он впервые слышал, что у матери были деньги и что они могут принадлежать ему!

Новость нужно было обдумать.

После нескольких минут молчания юноша произнес:

– И все-таки это – не выход из положения.

– Почему?

– Я так воспитан, что никогда не смогу предъявить отцу какие бы то ни было требования.

– Да, конечно… Я вас вполне понимаю, господин маркиз. Герцог де Шандос в гневе ужасен. Но вам нет нужды говорить с ним об этом.

– Кто же это сделает вместо меня?

– Я.

– Ты? А кто ты такой? Герцог тебя и слушать не станет!

– Я – адвокат, ваша светлость. И умею заставить себя слушать. Это – моя профессия.

– Как же ты это сделаешь?

– О, это очень просто. Вы, монсеньер, напишете мне доверенность и заверите ее у нотариуса. Тогда я стану вашим поверенным и буду официально представлять ваши интересы. Это очень удобно, господин маркиз, особенно в делах между родственниками. Так что все образуется, подождите только вашего совершеннолетия.

– Я не могу больше ждать!

– А вы попробуйте.

– Я уже сказал, что покончу с собой, если не смогу сейчас же освободиться из-под власти отца!

– В таком случае я укажу вам другой способ. Пока вы несовершеннолетний, закон требует, чтобы у вас был опекун. Но это не обязательно отец. Обратитесь в суд, чтобы вам назначили другого, более соответствующего вашим желаниям. Такие дела рассматриваются в суде чуть ли не каждый день, так что нет ничего более банального, особенно среди аристократии.

Доман опять наполнил вином стакан Норберта.

– Если же суд не удовлетворит вашу просьбу, можно будет подать жалобу королевскому прокурору.

– Жалобу на герцога?!

– А почему бы и нет? На то и существуют законы, чтобы обуздывать власть, когда она переходит границы приличия. В том числе и родительскую власть. Мы можем изложить в этой жалобе такие факты, которые легко подтвердит следствие.

Адвокат всегда начинал говорить мы, когда видел, что дело клеится.

– Мы не получили образования, подобающего сыну герцога. Так?

Норберт молчал. Он был ошеломлен бесцеремонными речами странного собеседника.

– Так! – нисколько не смущаясь, ответил сам себе старый пройдоха. – Мы изнурены грязной работой, словно мы для герцога не сын, а раб. Кстати, отец вас бил когда-нибудь!

– Ни разу.

– Ничего, напишем, что бил. Мы составим такую бумагу, найдем такие доводы, что и сатана бы прослезился! Например, так: недостойное благородного дворянина обращение со стороны нашего отца привело к тому, что мы внушаем соседям не почтение, подобающее наследнику древнего рода, а унизительную жалость. Дошло до того, что нас за глаза именуют не маркизом, а оскорбительным прозвищем «шандосский дикаренок».

Адвокат сделал паузу, ожидая хорошо подготовленного им взрыва.

– Что?! – воскликнул Норберт, стукнув кулаком по столу так, что посуда полетела на пол, а его стакан разлетелся вдребезги.

– Что вы сказали? Кто посмел так меня назвать? Кто? – кричал юноша, сверкая глазами.

– Кто же, если не ваши враги? – спокойно ответил месье Доман.

– Я никому не сделал зла!

– Зато его много сделал герцог. Не вы один пострадали от деспотизма господина де Шандоса. Трудно сказать, кто ему не враг в этих местах.

– И все эти люди – враги мне?…

– Нет. Вы, господин маркиз, имеете здесь только друзей, искренне сочувствующих вам в ужасном несчастье, которое вас так незаслуженно постигло.

Последние слова адвоката несколько противоречили тому, что он говорил раньше, но юноша был слишком наивен, чтобы заметить это.

– Все женщины в округе от вас без ума. Даже первая красавица, мадемуазель Диана де Совенбург, краснеет при одном лишь упоминании вашего имени. Вы, конечно, знакомы с мадемуазель де Совенбург?

Норберт и сам покраснел, как девушка. Он видел Диану в церкви и во время обедни не раз искоса поглядывал в ее сторону. Она показалась ему прекрасной и недосягаемой.

– Все радости жизни ожидают вас, – вкрадчиво продолжал Доман. – Надо лишь вырваться на свободу. Раз уж вы так торопитесь избавиться от родительской опеки, господин маркиз, то не соблаговолите ли приступить к составлению необходимой бумаги?

Он взялся за перо, но в этот самый миг часы с кукушкой пробили двенадцать раз.

– Боже мой! – воскликнул молодой человек, поднимаясь с кресла. – Я опоздал! Ровно в полдень у нас садятся за стол. Что скажет отец?

Он, не прощаясь, выбежал из дома адвоката, вскочил на телегу и погнал лошадь галопом.