Эльбрус Иззят оглы Оруджев
Карабах – горы зовут нас
– В этом доме я хозяин, так что сынок не волнуйся, а спокойно допивай свой чай, – назидательно сказал старик, посмотрев на подходящего полковника. Пожелав сидящим за столом, приятного аппетита, полковник подвинул к себе тарелку и стал накладывать еду.
Свернул пучок свежих хвостиков луковицы с киндзой вместе затем, положил в рот, и стал медленно пережевывать, наслаждаясь молодой горечью, отломив кусочек сыра, положил в рот. Он все это делал медленно, неторопливо. Взял с тарелки кусочек бараньего ребрышка, с удовольствием разгрыз его. Потом что-то вспомнил и посмотрел на сестру, которая сидела рядышком и смотрела, как он утоляет свой голод. Немой его вопрос она поняла сразу, посмотрев на свекра, спросила:
– Киши, есть хочешь, то ешь с ребятами, а нет, так дай им спокойно покушать, а то они, глядя на тебя, чувствуют неловкость.
– Что я им мешаю что ли, возразил старик. Я ведь не мешаю им, пусть кушают, что АЛЛАХ послал. А ты не сиди с мужиками, а посмотри, что там, у Видади есть, да налей военным с дороги, пусть не стесняются.
По обычаю этого дома, в присутствии старика не только гости, но и его девять сыновей, старшему из которых было больше 60 лет, ни разу не курили сигарет и не пили спиртного. Если приезжали гости, накрывался большой стол, старика кормили первым. Он пробовал всего понемногу, что было приготовлено, а потом, уходил к соседям пить чай. Понимая, что гости при нем никогда не осмелятся закурить, а тем более поставить на стол что-нибудь покрепче. Вот и теперь старик правильно понял намек невестки и впервые сам разрешил подать спиртное. Много лет этот военный, брат его невестки, приезжал к ним домой в отпуск со всех концов необъятной страны под названием СССР и всегда привозил дорогие подарки. По приезду первым делом подходил к старику и вручал их ему, в знак признательности и почтения, а уж потом приветствовал свою сестру и ее детей. Эти поступки с давних пор нравились старику, и он с уважением относился к среднему брату невестки. Сестра встала и через минуту принесла стакан, наполненный чистой, как слеза, домашней водкой, поставила его перед братом.
Полковник поднялся на ноги, поблагодарил старика за оказанное внимание и понимание:
– За солдат моих, что не дожили, – он взял стакан и одним махом выпил до дна. Закусив солеными баклажанами, он отодвинул свою тарелку и потянулся за сигаретами. Взял одну из них помял между пальцами и сказал:
– Ты прости старик, но если уж разрешил мне помянуть моих солдат, так разреши и покурить в твоем присутствии, это будет для меня большая честь.
Тот немного помолчал, но слова военного понравились ему, и он, как всегда, ответил притчей: – Если уж разрешить один раз шайтану сесть на плечи, то тот найдет способ свесить и ноги. Так что, кури уж.
Хмель быстро овладела его сознанием, и оно стало затуманиваться. Сделав несколько глубоких затяжек сигареты, он потушил ее, поблагодарив за угощение, поднялся на веранду, где сестра его уже приготовила постель. Сестра поднялась за братом, чтобы убедиться, что все в порядке.
Полковник тяжело опустился на матрац. Снял рубашку, прилег, но не успел еще положить голову на подушку, как заснул глубоким сном. Агигат присела на кровать и хотела спросить его, откуда он приехал и, что слышал про оставшихся братьев, но не успела. Его лицо, обожженное горным воздухом, напоминало маску с глубокими морщинами возле глаз.
Посмотрев на изможденное лицо брата, Агигат не выдержала и залилась горькими слезами. Присела рядышком. При свете настольной лампы она увидела столько седых волос на висках брата, которых раньше не замечала. Нежно, по-матерински стала гладить его по голове, причитая:
– Сколько же пришлось пережить тебе, брат ты мой дорогой, если всего за пару месяцев голова твоя засеребрилась.
На веранду поднялся свекор. Увидев его, Агигат не отстранилась от брата, как прежде, а повернувшись к свекру, сказала:
– Он был самый непослушный из всех моих братьев. Вечно покойная мама ругала его и наказывала за проделки. Такой был непоседа. А волосы его были тугие как леска, черные, как воронье крыло, распустит их, и носится по степи с ребятами. То в сады к соседям заберутся, то петухов выкрадут, да устроят пиратские пиршества, а потом маме приходилось извиняться перед соседями. Всю тяжелую работу по дому мать наказывала делать ему, чтобы он не отлучался из дома. Так нет, соберет своих друзей, сделают они все по-быстрому, и опять ищи его, как ветра в поле. Одно никто не мог понять, при всей своей не усидчивости, как он успевал хорошо учиться? Учителя в школе не могли на него нарадоваться. В восьмом классе выиграл физико-математическую олимпиаду школьников и был награжден путевкой в Артек, – был такой пионерский лагерь, на берегу Черного моря. Мы тогда и знать про этот лагерь не знали, а он три месяца там прожил, вернулся с дипломом «Лучшему юнармейцу морской дружины». Потом после окончания восьмого класса собрался и, никому ничего не сказав, уехал в Свердловск, этот город далеко на северном Урале. Поступил в Суворовское училище. Тогда в нашем районе еще не знали, что такие училища вообще существуют. Видела бы сейчас его наша покойная мама, не поверила бы, что ее сын– непоседа, воюет за нашу Родину, за Азербайджан. В свои тридцать пять лет, весь седой. А какие морщины пролегли возле глаз, кожа на лице черная, от холодных горных ветров. Она хотела укрыть ногу брату, высунувшуюся из-под одеяла, уже протянула руку, как заметила розовый рубец на ноге. Шрам, размером сантиметров десяти ниже колена, был свежий. Она, еще пуще заплакала. Старик слушал, молча, рассказ невестки, и у него все больше и больше просыпалась гордость за этого молодого человека, который сейчас спал в его доме.
– На войне солдаты седеют рано – так еще мой отец говорил: АЛЛАХ ряхмат элясин, – старик по обычаю провел руками по лицу.
Агигат поднялась и вышла во двор, там, на лавочке, сидел и курил водитель брата.
– Хамбала, ну-ка сынок, скажи, откуда вы приехали? – Тот смущенно опустил глаза, не зная отвечать ему или нет.
– Ты говори, не бойся, – она старалась подбодрить солдата.
– Из Шуши мы, вернее из Лачина.
– А шрам у него откуда, на ноге?
– Осколок, – коротко ответил Хамбала, встав из-за стола, пошел к машине. Он открыл заднюю дверцу, оглянулся и посмотрел на сестру своего командира.
– Если бы вы только знали, откуда мы вырвались, и что нам пришлось пережить, – в сердцах сказал он и улегся на заднее сидение. Услышав последние слова водителя, Агигат кинулась к машине.
– Сынок ты должен мне все рассказать, понимаешь, все, иначе я не смогу жить на этом свете. Я же вижу, что произошло с моим братом. Вы же, всего два месяца, как уехали отсюда, а вернулись и он весь седой. Что же с вами произошло, Хамбала, – скрестив на груди руки, она чуть не умоляла водителя.
– Ведь я ему не только была сестрой, но и матерью была одновременно, расскажи, не томи душу мою, ведь у тебя тоже есть мать.
При этих словах глаза Хамбалы заполнялись слезами. В отблеске мигающих ночных звезд было видно, как он переживает, не зная, рассказать или нет, о чем просит эта немолодая женщина, сестра его командира.
Достав сигареты, он вышел из машины и уселся на скамейку у стола. Агигат присела рядом. Сердце в бешеном ритме рвалось наружу из ее груди.
– Понимаете, он убьет меня, если узнает, что я вам все рассказал, – глубоко затягиваясь, вымолвил солдат, из последних сил борясь с желанием, очистить душу перед этой женщиной, напоминающей ему его родную сестру.
– Мы держались в Шуше до последнего, пока не осталось нас всего 11 человек. Город почти весь горел. От дыма пожарищ было тяжело дышать, но оставшиеся в живых бойцы готовы были умереть, только бы не сдать него противнику. Ночью, со стороны Лачина приехала санитарка, которая вывозила раненых и погибших. Санитар, рассказывал, что по дороге в Шушу стоят омоновцы с Ровшаном Джавадовым, но в город не хотят войти, потому что им сказали, что он захвачен армянами. Под утро, когда стрельба почти закончилась, командир приказал мне ехать в Зараслы, по Дашалтынской дороге с включенными фарами, дабы показать, что дорога свободная и может тогда, наши решились бы прийти нам на помощь. С нами были Джахангиров и Тябрик. Под ураганным огнем армян нам все-таки удалось проскочить открытый участок дороги, и мы подъехали к нашим солдатам из внутренних войск. Там встретились с Ровшаном Джавадовым, который, увидев нас, обрадовался, а потом начал упрекать в том, что мы сдали Шушу. Он сказал, что там, в Лачине находится министр Внутренних Дел Таир Алиев и, что нам надо получить у него разрешение на ввод войск в город. Никакие доводы командира их не убедили, что до утра можно было войти в город и защитить его. Когда мы приехали в штаб Арифа Пашаева, командира Лачинского полка, нас окружили бородачи и стали избивать, упрекая в предательстве. Командира схватили и поставили к стенке, хотели расстрелять, так как из Баку пришел приказ уничтожить командира за то, что он армянин. Бородачи стреляли над его головой, заставляя признаться в предательстве, а он только смеялся им в лицо. На наше счастье, подъехал сам Пашаев и велел своим солдатам, отвести командира к Таиру Алиеву в его штаб. Джахангиров пошел с ним, но ему быстро скрутили руки, обвиняя, что он тоже предатель, если находился рядом с командиром и не убил его. До самого утра, нас с Тябриком били и пытали. Бородачи требовали, чтобы мы сказали, как проходила сдача города.
Сколько это продолжалось я не помню, – он перевел дыхание, закуривая новую сигарету. Потом пришел командир и мы поехали снова в Шушу. Дорога была уже захвачена армянами, а войска отошли к деревне Кейхнякенд.
Решили проехать объездной дорогой и встретили беженцев из Косалар, которые рассказали, что жители Ширлана остались в окружении и не могут убежать. Тогда командир, собрав несколько бойцов, кто воевал с нами в Шуше, пошел выручать жителей, а мне приказал вернуться в Лачин и ждать его там.
Пять суток, от него не было вестей. Все говорили, что они все погибли, но однажды через горы пришли беженцы и рассказали, что группа смельчаков провела их через расставленные засады армян и вывела на перевал горы Сары-Баба, а сами они остались там, в горах, отбиваясь от армян.
Вышел из окружения Низами Алиев со своей группой, я его нашел в госпитале в Лачине. Вот он вместе со мной поехал туда, куда должен быть, по его словам, подойти командир. Хамбала замолчал. Из его глаз ручьем текли слезы. Он рукавом вытирал их, но они все текли и текли. Со слезами он освобождался от тяжести пережитого. Он не мог больше сдерживаться.
Рыдание его передалось и Агигат. Хамбала продолжил свой рассказ.
– Когда приехали в Лачин, паника уже охватила город. Войска бросали позиции и уходили в Баку. Все уговоры и мольбы командира на них не действовали. Снялся и ушел штаб Арифа Пашаева. Командир метался от отряда к отряду, уговаривая их вернуться на позиции, но никто его не слышал. Бросая технику и оружие, добровольцы уходили из города.
17 мая, рано утром, стало известно, что армяне, колоннами надвигаются на Лачин. Тогда мы поехали на позиции, где остались группы Алиева и Видади Рустамова, которых командир с вечера выставил на дороге в город.
Бой уже шел, Хырдаланские ребята дрались в окружении. У дороги брошен был экипажем танк. Командир завел его, потом показал одному солдату, как им управлять, и они поехали навстречу противнику, выручать наших ребят.
Целый день шел бой, трижды возвращался танк на дозаправку снарядов, которые мы отыскали на складах и подвозили на передовую. Сколько он уничтожил армян из своего танка, сказать не берусь, но то, что армяне, благодаря его действиям, в город сходу не смогли прорваться, это только его заслуга.
Когда армяне стали отступать, из Кубатлы приехал Чингиз Мустафаев, со своей съемочной группой. Они долго говорили с командиром, а потом все вместе поехали в Кубатлы остановить бегство, потом…. – Хамбала не смог дальше продолжить свой рассказ.
– Ну что было потом, стала торопить его сестра командира, вытирая передником слезы. Лучше бы вам не знать, что было потом, – он хотел встать и уйти, но Агигат схватила его за руки.
– Умоляю, расскажи, иначе я умру у твоих ног. Хамбала отшвырнув окурок, достал новую сигарету. Долго молчал.
– Там при въезде в Кубатлы нас схватили омоновцы отряда «Гартал», связали руки, сорвали с командира погоны и повезли в штаб местного ополчения к Гашимову. Там собралось много народу, все хотели немедленной расправы над вашим братом и его адъютантом. Когда их вели на расстрел под улюлюканье толпы, вперед выскочил солдат по имени Мубариз из Сумгаита. В руках он сжимал гранату.
– Эй, вы, те, кто себя называет боевиками, как только видите армян вы, как шакалы, убегаете от противника, только заслышав о его приближении. Вам нужна жизнь моего командира, с кем я до последнего патрона дрался в Шуше, с кем воевал у горы Сара-Баба и дрался за Лачин, тогда возьмите и мою, – он вырвал чеку и поднял гранату над головой. Отпустите командира и дайте ему уйти, пусть он воюет за нашу Родину, а вместо него я отдаю свою жизнь, – с этими словами он бросился на землю и разорвал себя гранатой. Толпа стояла, обезумевши увиденным. Когда пыль осела, на земле лежал Мубариз, весь окровавленный, одежда его еще дымилась. Этот поступок Мубариза спас командира. Вперед вышел старик из толпы и сказал:
– Если за командира солдат отдает свою жизнь, значит предатель не он, а тот, кто обвиняет его в предательстве. Я теперь сам готов пойти с ним в бой, отпустите его и верните ему его оружие, сказал старик и подошел к командиру, обнял и поцеловал его.
Омоновцы развязали руки, и отошли в сторону. Тогда толпа подхватила командира и внесла его в штаб части. Там вернули погоны, оружие и передали мне нашу машину, которую они перед этим у нас отняли. Эльдар Гашимов, тамошний командир, передал телеграмму Рагима Газиева, где было предписано всем солдатам и командирам при первой же возможности арестовать и расстрелять вашего брата. Попрощавшись с Эльдаром, мы выехали в Баку. Теперь вы все знаете, – Хамбала встал и пошел к своей машине. Забрался во внутрь кабины и только тут снова не сдержался. Уткнувшись в сидение, он долго плакал, как маленький ребенок, но он не стеснялся этого. Никто, кроме бледной луны и мерцающих звезд не видел его слабости.
Силы покинули Агигат, она тихонько плакала, боясь разбудить детей и свекра.. Слезы без остановки катились по ее лицу, но она не в силах была поднять руку и вытереть их. Вспомнились «новости», которые мелькали на всех каналах телевизора в последнее время о боях за город Шушу, об отступлении, о беженцах из Карабаха, о гибели сотни солдат и офицеров в боях за Лачин.
Но почему и, как ее родной брат оказался там, она не могла понять, только вспомнила, как разволновался старший брат Эльхан, когда в последний раз приезжал к ней в гости, и она спросила его о среднем брате. Старший из всех ее братьев сам командовал танковой бригадой на Агдамском фронте и вел тяжелые бои, но, услышав ее вопрос, не смог сдержать волнения и выкурив подряд несколько сигарет, обняв сестру за плечи, сказал:
– По моим сведениям он, где-то в горах Карабаха, а где точно, никто не знает.
– Как она не пыталась расспросить его подробно о судьбе брата, но тот больше ничего не сказал, и уехал в свою танковую часть, где обстановка тоже была сложной.
Не мог же Эльхан рассказать сестре, что в ночь с 7 на 8 мая армяне собрав в кулак все свои войска, тысячи наемников из Сирии, Ирана, Канады и России, а также из других стран, при поддержке 366 полка российских войск, оставленных в Карабахе, вероломно напали на спящий город Шуша. Как брат двое суток отбивал яростные атаки превосходящих сил противника.
А когда среди защитников города оставалось несколько десятков человек, в прямом эфире, через телевизионную студию обратился к азербайджанскому народу с просьбой прийти к ним на помощь. Баку так и не услышали его мольбы, там продолжали веселиться и отмечать праздник «День Победы» над фашизмом, когда армянский фашизм в этот самый час зажигательными снарядами жег святыню Карабаха.
Как брат кричал в эфире, обращаясь к нему с просьбой взять автомат и пойти в атаку со стороны Агдама, чтобы как-то оттянуть силы армян от города Шуши. Не мог же Эльхан рассказать сестре, что, услышав о просьбе своего брата, он имеющимися резервами бросился в бой, чтобы помочь ему, но было уже поздно. С высоких гор в пригороде Агдама были видны зарева пожарищ над Карабахом, где дрался брат.
Когда появились первые беженцы из Шуши, он расспрашивал каждого о его судьбе, но никто толком не мог сказать, что стало с комбригом. Одни говорили, что он погиб в первые часы боя, другие утверждали, что его захватили в плен, а третьи уверяли, что видели в горах отряд смельчаков, которые ушли в партизаны. О том, что брат воевал отважно, говорили солдаты, уцелевшие в боях и вырвавшиеся из ада. Они в один голос утверждали, что новый командир прибыл в город слишком поздно, много сделал для организации обороны Шуши и прилегающих к нему сел, но так и не успел подчинить себе разрозненные отряды, действующие на его направлении. Говорили, что боями управлял, умело, храбро, проводя контратаки малыми силами, всегда в атаку шел первым, нанося противнику большие потери. Силы были неравные, но командир не отступил, как добровольческие отряды различных партий, а оставался со своими Бакинскими ребятами в городе. Что потом стало с ними, никто из них не знал.
Ничего этого не мог рассказать Эльхан своей сестре, как она не уговаривала его поделиться с ней, так и уехал на фронт мстить за своего брата. Из рассказов беженцев из Шуши, Эльхан узнал, что его брат не покинул город, как все. Он остался с небольшой группой солдат, спасать жителей горных деревень от уничтожения.
Последние радиоперехваты разговоров армянских радистов указывали на то, что в тылу у них действует неуловимый отряд, которого, предупреждали радисты, надо опасаться.
Вспомнив обстоятельства расставания со старшим братом, Агигат стало все понятно.
– Значит, это про него люди в селе говорили, что офицер из России приехал в Шушу и продал ее армянам, а потом и Лачин продал. Другие рассказывали о героическом парне, который со своим малочисленным отрядом, удерживал город Шушу несколько дней, просил помощи, но никто не услышал их. Тогда тот, взяв остатки своих отрядов, ушел в горы и партизанит там, помогая выводить из окружения жителей сел, забытых правительством и местной властью. Рассказывали, что за голову того парня армяне готовы были выложить несколько сот тысяч американских долларов, но никто не предал его, и он продолжает воевать в горах, наводя ужас на захватчиков Карабаха.
Чем больше она вспоминала, тем отчетливее понимала, что все эти рассказы связаны непосредственно с ее родным братом.
Так в слезах и раздумьях она просидела до утра. Барашки в стойле и корова в хлеву стали подавать сигналы, что их пора доить и выпускать на волю. Она медленно встала и пошла на зов скотины, еще больше осунувшись и постарев за последние несколько часов.
Когда она вернулась, брат брился возле умывальника, водитель стоял рядом с ним и держал в руках полотенце.
– Вы что собираетесь уезжать, да?– спросила она, подходя к ним. Поставила на стол ведерко, со свежим парным молоком.
– Дел много сестра, в Баку мне надо, поквитаться кое с кем – сказал полковник, ополаскивая лицо холодной водой. После сна он выглядел бодрее, и на лице его играло подобие улыбки.
– Но я, потом, обязательно заеду к тебе, только не переживай – как можно, нежно сказал он, видя, как изменилась в лице сестра. Агигат стала хлопотать, готовя завтрак, а полковник, переодевшись в свою полевую форму, уже выстиранную, немного влажную, сидел и беседовал со стариком, когда во двор зашел его бибишкин (тети) сын Акиф.
– Кто к нам приехал, – подходя к полковнику и протягивая руки для приветствия, сказал Акиф, сияя свой ослепительной улыбкой. Полковник встал, сделав несколько шагов навстречу родственнику, крепко обнял того. Акиф был небольшого роста, худенький в плечах мужчина 55 лет, недавно вышедший на пенсию, как человек, всю свою жизнь проработавший на морских буровых станциях и имеющий льготы.
Этот двоюродный брат был один из многочисленных родственников к кому полковник относился с особым почтением. Бибишкин сын, был единственным человеком, который не побоялся лютых казахстанских морозов, услышав о смерти их матери, приехал к ним и оказал посильную помощь в организации перевоза ее тела на родину в Азербайджан для похорон. Тогда в детской душе полковника и проросла любовь к этому двоюродному брату. Они крепко обнялись и по обычаю поцеловались. Акиф сыпал шутками по поводу его внешнего вида, стараясь, как можно дальше оттянуть ту минуту и спросить о своих двух сыновьях, которые воевали в Агдамской бригаде у старшего брата Эльхана. По его глазам полковник догадался, что это волнует Акифа, не дожидаясь вопроса, сказал:
– Дядя я не оттуда, так что извини, мне нечего сказать тебе. Тот сразу все понял и не стал уточнять. Откуда приехал полковник и где он был? Все дни после падения города Шуша во всех оппозиционных газетах писали про предательство полковника, командира Шушинского гарнизона. Называли его фамилию, обвиняя полковника чуть ли не во всех бедах, что постигли Азербайджан. Даже сообщалось, что его родители, а именно мама армянка и он специально приехал в город, чтобы сдать его противнику. Все это Акиф читал в ежедневных газетах, прекрасно понимая, что в Баку ищут «козла отпущения» и не обращал внимания на написанное, но обида за своего двоюродного брата не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Да и мать его, любимая всеми бибишка(тетя), не находила слов возмущения, хотя и повторяла постоянно, что на «каждый роток не накинешь платок». Услышав о приезде полковника, Акиф заспешил на встречу, желая воочию увидеть его и расспросить, обо всех тех слухах, что распространяли газеты, но, увидев своего родственника, он понял, что тому сейчас не до рассказов. Они поболтали о последних деревенских новостях, о том, что творится в Баку с властью, обходя щепетильные вопросы. Сестра разлила чай по стаканам и подала первый – брату.
Полковник протянул руку, чтобы взять чай, но неловко зацепил блюдце рукой и горячий чай пролился на руку. Боль пронзила его сознание, он, закусив губу, еле сдержался, чтобы не закричать и открыл глаза. Перед ним стояла медсестра в белом халате и расставляла завтрак на тумбочке.
– Простите меня, пожалуйста, – медсестра чуть не плакала. Вы спали, и мне не хотелось вас будить. Думала потихоньку все расставлю, но вы вдруг откинули руку, и зацепили за край тумбочки, чай пролился и несколько капель попали вам на руку. Медсестра волновалась. Не зная, что предпринять. Полковнику стало жаль эту красивую девушку, и он через силу мило улыбнулся ей.
– Не переживай, сестричка, нежно сказал он, вспомнив, где и что с ним произошло. Та засуетилась, взяла его ладонь и салфеткой осторожно стала вытирать капельки чая. Прихватив поднос, она стремительно вышла из палаты. Видения постепенно стали расплываться, как туман в горах, когда налетает ветер, и как дворник, огромной метлой разгоняет пелену тумана, загоняя его в расщелины гор, будто заметая ненужный мусор.
Тоска постепенно улеглась, дыхание выровнялось, и полковник окончательно проснулся. В палате никого не было, если не считать лежащего рядом солдата, который спал, натянув одеяло на лицо. Он взялся руками за поручни у изголовья кровати и осторожно стал подтягивать свое тело, чтобы оглядеть всю палату. Голова гудела, но боль была терпимая. Левая рука, выше локтя, была перетянута тугой повязкой. Скоро должен был начаться ежедневный обход врачей. Как всегда перед обходом, первой заходила в палату старшая медсестра, легонько трогая за руку раненых бойцов, будила их, потом раскрыв журнал проводила перекличку.
В последний раз, когда полковник очнулся после операции, в палате было шесть человек, все тяжело раненые. У постели парня, у которого был перебит позвоночник, всегда дежурил его отец, сейчас почему-то его не было. Может быть, он вышел по своим делам или пошел за принадлежностями, чтобы умыть своего сына, он это делал каждое утро.
Повернув голову влево, полковник увидел в окне забавную сценку. На ветках сидели два воробья и дрались за корочку хлеба. Маленький, с хохолком на макушке воробышек, державший в клюве небольшую корочку, ловко увертывался от своего собрата, пытающегося отнять у него заветное лакомство. Полковник так увлекся этой сценкой, что не сразу заметил вошедших врачей. Однако сразу уловил сладкий запах, чьих-то французских духов.
Этот тонкий аромат и свежие, сверкающие белизной халаты врачей, никак не подходили к убогой палате, стены которой не освежались наверно с того времени, как был построен этот госпиталь. Представляя раненых солдат, медсестра сыпала медицинскими терминами, которые были понятны, наверно, только ей, одной. Она докладывала сменному врачу, о состоянии больных, проводимых процедурах, а также делала записи указаний врача.
Вот они подошли к полковнику и замерли.
– Ну, как вы себя сегодня чувствуете, – спросил сухощавый с тонкими усиками врач, беря его за запястье и слушая пульс. Дежурная медсестра, найдя в журнале нужную страницу, касающуюся полковника, стала читать запись.
– Больной спал, беспокойно, несколько раз приходилось колоть ему успокоительное, так как практически невозможно было его утихомирить. Температура была стабильная 37.4, давление превышало норму 180 на 100. Дальше она стала читать название каких-то лекарств, предписанных полковнику.
– Ну что же, – сказал врач, отпуская руку, – все хорошо, надо будет перевести его, как решил профессор Рак в палату интенсивной терапии в летную экспертизу. Врачи удалились.
Буквально за ними в палату вошли несколько бородатых людей в камуфляжной форме. Лица их были черные от постоянного нахождения на солнце и ветру. Каждый держал перед собой какие-то кульки и свертки в руках.
Они с порога стали всматриваться в лица лежащих раненых солдат. Увидев полковника, рванулись к нему. Он не сразу узнал вошедших бойцов, невольно прикрыл глаза.
– Командир это мы, вы нас не узнаете? А меня, а меня, – посетители, перебивая друг друга, следили за взглядом полковника.
– Ну, кто же вас не узнает, таких чертей, – он постарался улыбнуться. Алиев Низами, Рустамов, а это кто, он указал глазами на стоящего в стороне невысокого роста бойца. Все расступились, пропуская вперед солдата с букетом цветов.
Только теперь он узнал Зибейду, эту отважную девушку, которая второй год была на передовой. Та смущенно подошла, положила цветы на тумбочку и наклонившись одарила полковника нежным поцелуем.
– Значит, не забыли еще меня, товарищ командир? – она провела рукой по повязке на его голове.
– Как же тебя можно забыть, если ты как репей, прилипла к нам еще в Шуше и с тех пор мы уже не можем избавиться от тебя – пошутил полковник, все заулыбались. Зибейда чисто профессионально стала расспрашивать раненных бойцов о ранении, где получили и как себя сейчас чувствуют. Раскрывая принесенные кульки, выкладывала на их тумбочки фрукты, сладости и бутылки с напитками. Ребята, такие родные, стояли, смущенно потупив в пол свои взгляды. Они впервые видели своего командира в таком положении и никак не могли справиться со своим волнением. Постепенно волнение улеглось, и они стали рассказывать про последние бои на Физулинском направлении. О погибших ребятах, о том кто, где воюет и на каких должностях.
Слушая их рассказы, полковник чувствовал, как к нему возвращаются силы, как тело наливается теплом, и душа его успокаивается. Сколько бы они так просидели, неизвестно, если бы не пришла старшая медсестра и не попросила их помочь перевести полковника в летную экспертизу в другой корпус.
Сделав полковнику обезболивающий укол, вколов снотворного, чтобы он не волновался, подождали, когда он уснет, только потом стали готовить его к переезду, но полковник этого уже не чувствовал. Он мирно спал, тихонько постанывая во сне.
Когда на небе вспыхнули звезды, и луна стала дозором обходить ночное небо, полковник проснулся. В палате, а это уже была просторная комната, никого не было. Светильник на тумбочке у изголовья, горел тусклым светом. Напротив койки, в углу, стоял телевизор, с окон свисали плотные шторы. На подоконнике стояли горшочки с красивыми цветами. Дверь тихонько, приоткрылась и в проеме показалась голова в высоком белом колпаке.
– Вы уже проснулись, товарищ полковник, – пропела голова звонким голосочком.
– Как видите, моя милая.
– Вас хотел видеть профессор Рак, он сидит у нас в отделении. Я сейчас доложу, что вы уже проснулись, – голова скрылась за дверью. Буквально в следующую минуту, дверь резко распахнулась, и вошел «Очкарик» с большим кульком в руках.
– Ну, как вы, полковник, себя чувствуете, надеюсь, вы скоро поправитесь. Он стал вытаскивать из кулька принесенные продукты. На тумбочке появились бутылка коньяка, баночка черной икры, несколько аккуратно нарезанных бутербродов с ветчиной. «Очкарик» расставил все, что принес, потом взял лимон, отойдя к столу, стал нарезать тоненькими ломтиками, при этом рассказывал, как проходила операция, как он чистил «мозги» полковника от ненужного мусора и что на память об операции взял себе один маленький металлический осколок, чтобы показать своим коллегам в Москве. Закончив приготовления, он подошел к полковнику, осторожно приподнял его и помог сесть, облокотившись на спинку кровати.
– Ну что, давай по одной – предложил «очкарик» и стал разливать коньяк по стакан. Он аккуратно пододвинул наполненный наполовину стакан полковнику и положил сверху кусочек лимона.
– Рад был встретиться с вами, правда не так, как сейчас, но я думаю, что это первый и последний раз, все у вас будет хорошо, – «очкарик» поднял свой стакан и стал медленно цедить коньяк, наслаждаясь ароматом напитка. Он поставил свой стакан на стол, взяв корочку лимона, понюхал ее и положил в рот. Потом бережно приподнял голову полковника, поправил ему подушку:
– Выпей командир, божий нектар, он укрепит тебя. Полковник протянул руку и взял свой стакан,
– Будем жить, – он подмигнул врачу, – спасибо вам профессор, надеюсь, я своими криками не больно досаждал вам?
– Если не считать того мата, которым вы награждали нас, то все нормально, полковник, – улыбнулся профессор, доставая сигареты.
– Если, вы разрешите, можно и мне закурить, вот уже десять дней, если судить по календарю, я не курю, а так хочется, что аж во сне снится сигарета.