Владимир Юрьевич Харитонов
Маятник Судьбы
Чтобы не затягивать тему отдыха, расскажу еще одну интересную историю, которая случилась в Таиланде, в том же городе, но состав нашей компании оказался несколько иной. В 2005году сразу после Нового года со мной полетели сын Сергей, Фурсаев, Игорь Калошин, управляющий фондом «Селена», Александр Сахаров с супругой Мариной. Отдыхали по привычной для нас схеме – купания в океане, экскурсии по городу и куча различных развлечений. Однажды все вместе сидели в прибрежном кафе, прямо возле пляжа. Попросили хозяина принести нам, покушать и пока ничего не подали, пили вино и пиво. При этом громко, что – то обсуждали. За соседним столиком сидели двое мужчин примерно одного возраста – где-то около сорока лет, и тот и другой среднего телосложения и роста. В общем, не очень приметные туристы. Они тихо переговаривались между собой, – видимо, как и мы ждали, пока выполнят их заказ. Однако вдруг оба подошли к нашему столику и кто-то из них спросил:
–Ребята, судя по вашему говору, мы земляки?
–Да из Кинешмы мы все.
– А мы из Костромы, можно сказать соседи.
Мой старенький «Мерседес», о котором я рассказывал ранее, как ехал через кладбище в туман, – я купил на ивановском рынке у директора костромского спиртового завода; фамилии сейчас не помню, а в тот период знал хорошо. И я сказал незнакомцам:
–У меня машина была из Костромы.
При этом назвал фамилию бывшего хозяина. Один из них с вопросительной улыбкой спросил:
– Вы Харитонов Владимир Юрьевич?
И это – за несколько тысяч километров от дома! Меньше бы удивился, если бы крокодил из океана выполз на берег. Я просто застыл на месте, не зная толи руки подставлять под наручники, толи бросаться обниматься… Друзья тоже оказались впечатлены, молча взирали на развитие необычного сценария. А тот же незнакомец продолжал:
–Да вы не удивляйтесь, я работаю заместителем начальника Управления ФСБ по Костромской области, а тот, кто продал вам «Мерседес», мой друг. А это мой коллега. Да, мир порой реально тесен. Правда, как бывший сыщик, я нашел логичное объяснение тому, что сотрудник ФСБ меня знал. Видимо, его друг, бывший владелец машины, рассказал о продаже и назвал меня в качестве покупателя. «Конторские» же «пробили» меня по своей базе, почитали досье. Ну, а память у них и должна быть хорошей. Отдыхать, конечно, хорошо и приятно, но продолжу свой рассказ о своей извилистой жизненной дороге, которая опять свернула к тюрьме. «Маятник судьбы» качнулся из зоны комфорта в другую зону, совсем противоположную, в которой я пребывал ранее…
Глава 21. И снова тюрьма ненавистная
Время шло, я работал, как мог, и успел оправиться от значительных финансовых трат после строительства дома, погасил все долги. Даже приобрел, правда, в кредит новый «Мерседес»-2000 Компрессор. Точнее, кредит оформляли и платили за него знакомые коммерсанты, которые брали у меня деньги в долг и не могли своевременно рассчитаться, но с учетом того, что стоил он все – таки несколько дороже суммы долга, то выгода от договора с ними оказалась обоюдной. Не тратил зря времени и Василий Юрьевич Кунькин – он добился назначения на должность начальника УБОП УВД Ивоблисполкома и звания подполковника милиции. Его отдел призван заниматься непосредственно организованной преступностью. Зависти своей ко мне он не поборол и, зная, что я построил дом, да еще купил новый «Мерседес», спать спокойно не мог. По его, видимо, мнению я как его открытый враг должен жить хуже его и постоянно страдать и мучиться. А как этого добиться? Законным путем никак. Однако он нашел-таки следователя себе под стать, которая согласилась возбудить против меня уголовное дело по принципу «был бы человек, а статью под него мы подберем». Звали работницу юстиции – Светлана Владимировна Курвина, лет сорока пяти, полного телосложения, нагловатая женщина, с огромными амбициями. Она уже расследовала дела, связанные с организованными преступными группами, отправляла их в суд и на «нары». При себе имела круглосуточную охрану из омоновцев, и страшно гордилась своей значимостью. Слыла отчаянным борцом с мафией, о ней даже писали областные газеты, ей пророчили хорошую карьеру.
Меж тем наш благотворительный фонд «Селена» показался и Кунькину, и Светлане Владимировне их «клиентом», и они занялись подготовкой к делу, которое должно обоих прославить и продвинуть по карьерной лестнице. Адвокаты позже нам говорили, что эта следователь не гнушалась и «заказных» дел – убрать неугодного по просьбе властей ее своеобразный «конек». Методика Курвиной проста и надежна, как автомат Калашникова. Подозреваемых арестовывала сначала по надуманным, порой совершенно бредовым обвинениям, причем, чем больше бреда, тем лучше, а потом собирала доказательства их реальной вины. Чаще совершенно не в том, в чем обвиняла первоначально. Первым делом проводила обыски по месту жительства и работы, стравливала арестованных между собой, склоняла их давать показания друг на друга, обещая им при этом определенные льготы.
У Игоря Шамалова, активного члена благотворительного фонда, День рождения 29 апреля, но в 2006 году он решил отметить его в офисе «Селены» и чуть позже, 2 мая. В то время под офис мы выкупили пару комнат на улице Ленина дом 18, там ежедневно и собирались. На часах около четырнадцати часов, за столом человек двенадцать, перед нами несколько бутылок водки и простая русская закуска: огурцы, помидоры, колбаса, сыр. Поздравляли нашего друга, заодно обсуждали, кому на ночь оставаться в офисе, – сторожить наши машины. В нетрезвом виде за руль садиться никто не хотел. Вдруг в незапертую дверь ворвались несколько человек в форме специального подразделения с автоматическим оружием в руках, с масками на лицах. Раздался крик:
–Всем на пол, лицом вниз, руки за голову!
Все видели подобное – в кино, по телевизору; присутствовавшие на застолье товарищи команду выполнили, кроме меня. Пол грязный, сильно не хотелось на нем лежать в чистом спортивном костюме. Бойцы настаивать не стали, только одели мне наручники, сковав руки спереди. Следом за профессиональной группой захвата вошли в гражданской одежде следователь Курвина и двое мужчин – оба с пистолетами «Макарова» в руках; один, как позже оказалось, заместитель Кунькина – Гусев или Петухов, сейчас уже и не вспомнить. Он, увидев, что один я на ногах, подошел поближе и из-за спины омоновца ударил меня кулаком по лицу. Боец встал между нами, чтобы не произошло продолжения возникшего конфликта.
Удар оказался по-женски слабый, и я крикнул Петухову:
–Чего бьешь, как баба, давай выйдем во двор, и я покажу тебе, как надо бить, хотя и в наручниках.
Омоновец вывел меня в коридор и попросил успокоиться. А я в горячке выкрикнул:
–Какие вы смелые, когда лица прячете в маски!
На это он спокойно снял повязку с лица – на, мол, смотри. Провоцирую вопросом:
–Скажи, как зовут?
Тот спокойно представился:
–Сергей.
Вообще, надо отметить, что омоновцы вели себя сдержанно, они просто выполняли свою работу. Однако оперативники в гражданской одежде скидывали все со шкафов на пол, везде лазили, хватали какие-то документы, вещи, и все юридически значимые действия – без понятых. Когда я сказал об этом Светлане Владимировне, она велела пригласить двух человек из соседних офисов – для протокола.
Меня следователь усадила за стол и задала первый вопрос:
–Вы подозреваетесь в вымогательстве денег у гражданина Андреева, владельца предприятия «Фотон», который расположен по улице комсомольской дом №12. Будете давать показания?
Абсурдность вопроса состояла в том, что, так называемого Андреева в природе не существовало, это псевдоним – вымышленная фамилия. Предприятия такого тоже в городе не имелось, а дом № 12 снесли еще лет пять назад, может даже больше. Эту информацию я узнал от своего адвоката много позже, где – то через год… Но в момент задержания, как я должен ответить?
–И вы по такому обвинению хотите меня арестовать? Да ни один суд на это не пойдет! – съязвил я.
–Тебя такие люди заказали, что я просто принесу твою школьную тетрадь судье, и она арестует, – ответила Курвина.
Ее бесцеремонность исключала всякий блеф, по поводу того, что за ней стоят очень влиятельные люди. По простоте душевной или глупости сказала правду.
Я слегка в душе напрягся и выдавил сквозь зубы:
–Вспомни мои слова, на мне ты клыки свои сломаешь, только не забудь, вспомни!
Люди в таких случаях говорят: «Как в воду глядел», правда, произойдет это много позже, через три с лишним года…
…Потом, сидя в очередной раз в карцере СИЗО №1,на улице Болотная, анализировал, почему именно меня выбрали для ареста, почему именно в это время? Почему в такой спешке и так грубо сработали и почему подняли такой ажиотаж в областных СМИ по этому поводу? Выводы получились следующие: в городе прошли выборы мэра, а предыдущий, Андрей Владимирович Назаров, ушел работать в областную Думу, но при этом рассчитывал, что его приемником станет бывший заместитель Вахотин. А народ выбрал другого кандидата! Чтобы поправить ситуацию из здания кинешемской администрации неизвестные лица украли избирательные бюллетени! Легитимность выборов оказалась под вопросом. Поднялся такой шум, что о Ч.П. доложено Президенту России, об этом говорили даже на первом канале телевидения. Много оказалось заинтересованных лиц, желающих перекрыть эту информационную «волну» другой «волной», не менее интересной и громкой. «Козлом отпущения» выбрали меня; про арестованного же Вахотина и срочно уехавшего из России Назарова все областные СМИ «забыли», зато про «банду бывшего начальника уголовного розыска» не писал только самый ленивый журналист. И, как на грех, милиция сработала четко и нашла тех, кто похитил избирательные бюллетени. Однако это событие стало второстепенным, никому неинтересным…
Весьма забавная ситуация возникла, когда оперативники областного УБОПа обыскивали мой новенький «Мерседес». В нем имелся подлокотник между передними сиденьями, у которого внутри имелось «второе дно». То есть, под обычным дном предусмотрена скрытая крышка, о которой знать могли только владельцы подобных машин. И вдруг оперативник ее открыл…и достал бумажный пакетик, в котором явно, что – то находилось. «Наркотик»,– подумал я, – смогли заранее подбросить дурь». Сердце бешено заколотилось, хотелось громко крикнуть: «Это не мое, мне подбросили!», … но – смолчал. Опера, уверен, тоже подумали, что это наркотик. Пригласили понятых и попросили внимательно следить за происходящим. При этом аккуратно над капотом машины, развернули таинственную бумагу,… а внутри оказались всего-то – предохранители от моего старого «Мерседеса». Я же их убрал и забыл. Рядом стояла бледная жена и наблюдала за этой сценой. Передал ей ключи от машины и с улыбкой сказал:
–Да не переживай ты так, через трое суток вернусь.
…Гулял по тюремному дворику. Было воскресенье, в этот день я не тренировался, а неторопливая ходьба по кругу способствовала неторопливым размышлениям. Вот почему сотрудники не «подстраховались», раз для них принципиально важно, чтобы я оказался за решеткой? Почему реально не подкинули что-то противозаконное при обысках? Доказать превышение служебных полномочий сотрудниками полиции в России практически невозможно. Сказать, что следовали строго букве закона нельзя. При рассмотрении дела в суде обнаружились поддельные подписи на протоколах допросов и записи на аудиокассетах…, а с другой стороны – ничего не подкинули. Рассчитывали, что и без этого мне не вырваться? Странно все это…
Впрочем, вернусь к моменту задержания… В Газель с омоновцами посадили меня, Максима Галанова, Игоря Калошина, управляющего фонда «Селена» на тот период. Затем правоохранители заехали в городской отдел милиции и оттуда вывели С.А. Жарова. Я в полном недоумении: Жаров то, какое имеет к нам отношение? У него к этому времени имелась лицензия частного детектива, и в числе прочего, он занимался розыском похищенного транспорта и возвратом его законным владельцам. «Может здесь собака порылась», – думал я. Схема его работы весьма проста. Он дал два объявления в местных газетах, «Помогу с розыском похищенного автомобиля» и «Лица, обладающие информацией о похищенном транспорте, могут получить вознаграждение, если поделятся ею со мной». Текст, возможно, несколько иной, но смысл именно такой. И потерпевшие приходили за помощью. Их всех Сергей Алексеевич фиксировал официальным договором. Шли лица и с информацией, так или иначе имеющие отношение к этим хищениям – за вознаграждением. Когда устанавливался владелец машины, по которой появилась конкретная информация, частный детектив его информировал, в том числе и о вознаграждении, которое хотят получить люди, «знающие, где находится его украденный автомобиль». Окажись я в то время начальником розыска, то всех воров машин установил бы аккуратно и по Закону и определил им подходящее место. И не думаю, что частный детектив отказался бы помочь мне в этом.
Тем временем привезли нас в Иваново, поместили в ИВС (изолятор временного содержания при УВД). Мне досталась маленькая, душная камера с соседом, который, якобы, воровал лес и попался, а до этого – когда то давно работал водителем в милиции. Он примерно моего возраста – «подобрали специально, чтобы я разговорился, разоткровенничался», понял я практически сразу. Внимательно разглядев сокамерника, я «прочитал» на его лице следующее: «Никогда в милиции я не работал, я – ранее судимый агент для внутрикамерных разработок и очень хочу от тебя узнать что–то ценное для моих кураторов, разумеется, за вознаграждение». Однако не того он нарвался… Находясь в тесном помещении курил безостановочно дешевую «Приму». Вентиляция выключена, табачная вонь сгущалась… Я никогда не курил и запах табака мне крайне неприятен. Подошел к Александру Игошину, – так он мне представился, забрал из его рук сигареты и бросил их в ведро-парашу. При этом не произнес ни слова. Он тоже молчал, но почти сразу достал из-под подушки махорку. Скрутил из газеты «козью ножку» и задымил. Я дал ему затянуться пару раз, и махорка полетела туда же – уж если мучиться, то мучиться вместе, а не мне одному – такова моя логика поведения оказалась в тот момент. На вторые сутки он не выдержал, стал стучать в дверь. Когда его выводили, я на прощание сказал:
–Передай мой пламенный привет оперативникам при ИВС!
–Зря ты так, – выдавил он из себя и скрылся за дверями.
…«Опять, какой-то показной непрофессионализм», – подумалось мне, в моем «творческом кабинете». Это я о почти родном карцере. Здесь, в основном легли на бумагу мои воспоминания и размышления. Сижу и думаю, какое мне дело до того, как относятся к своим обязанностям опера ИВС? Я давно не милицейский начальник, и это не мои подчиненные. Но как-то привык к порядку… Не могу отступиться от своей убежденности, что на всяком месте должны работать профессионалы. А в оперативно-розыскной работе дилетантам вообще нет места. Да…, никогда, наверное, я не пойму такого пренебрежения к своим служебным обязанностям со стороны оперативников …
После обеда, ближе к вечеру, на вторые сутки с момента задержания, нас четверых привезли в следственный изолятор №1. Часа четыре я сидел в «боксе» размером метр на метр. Тогда я уже знал наизусть несколько молитв, и с их помощью стал «договариваться» со своей клаустрофобией – непереносимостью замкнутого пространства. Теперь-то я вооружен, и мне сам черт не страшен. Никогда и никого не склонял к вере в Бога, хотя и считаю себя православным христианином. Сам от религии взял «практическую» сторону – раз мне легче жить с верой, раз она помогает мне выдерживать любые неудобства и страдания, то почему бы это не использовать? Думаю, не один я использую религию в таких целях, не один… В двадцать два часа тридцать минут вечера меня завели в камеру №44. Свет в «хате» уже выключен, но работал маленький черно – белый телевизор, висевший на стене слева от входа. Для него сделана специальная полочка. Все мои сокамерники, а их, оказалось, пять человек не спали. «Хата» рассчитана на шестерых «сидельцев», вдоль правой стены от двери стояли две двухъярусные шконки, вдоль левой – одна такая же. Комната примерно шесть на шесть метров. После тесного бокса она показалась мне огромной. Я огляделся в полутьме. Два больших зарешеченных окна отгорожены специальной решеткой-перегородкой, чтобы к ним нельзя подойти. Слева же от входа в углу – туалет, занавешенный пологом, прямо посередине «хаты» – стол и две лавки, рассчитанные на шестерых человек. Свободное спальное место оказалось одно – у окна справа, на втором ярусе. «Ладно, – подумалось мне, – пока сойдет, потом разберемся». Вдруг ко мне подошел один из сокамерников и дал в руки …веревку. Я насторожился: это что – то новенькое. «Вас же всего пятеро», – промелькнуло в мозгу, но веревку взял – так на всякий случай. Оказалось, человек ничего плохого не имел в виду, а веревка, как он пояснил мне, нужна для того, чтобы повесить на нее полотенце или белье. Знакомство отложили на другой день.
В дальнейшем оказалось, что все мои сокамерники – сотрудники милиции, разумеется, бывшие. В основном, взяточники – «оборотни в погонах». Так их называли в газетах. Тогда сильно разрекламирована, оказалась борьба с коррупцией. От милиции требовались соответствующие показатели – «палочки» на их сленге. Вот и делали нужные циферки, в основном за счет гаишников. Те брали по двести рублей с водителей за нарушение правил дорожного движения и не знали, что являются главными коррупционерами в России. Оказались среди моих сокамерников и два насильника: один – лет сорока, изнасиловал и убил пятнадцатилетнюю девочку. Другой – боец ОМОНа, лет двадцати трех, в прекрасной физической форме, группой надругались над девушкой, но, к счастью, она осталась жива. Я представился новым знакомым фамилией и местом жительства: остальные подробности обо мне они знали из местных газет и телевидения. Об артистах говорят: «Его стали узнавать на улицах». Меня же – в камерах следственного изолятора. И это, как выражаются немцы, не есть хорошо…
Утром, сразу после завтрака, вместе с оперативным сотрудником Поповым пришел Леха Фикса, «смотрящий» за тюрьмой. Познакомился со мной, проявил уважение. В СИЗО людей знают зачастую не по фамилии, а по прозвищу или, как там говорят, по «погонялу», которое является своеобразной визитной карточкой каждого сидельца. После визита «смотрящего» я бесцеремонно взял на себя роль старшего по камере и объяснил сокамерникам общий порядок:
–Насильники сидят тихо и скромно, спят на верхних полках, остальные – просто придерживаются общечеловеческих правил поведения, ведут себя, как люди, а не как животные.
«Старшинство» мое как – то сразу все признали, только омоновец заявил, что через три дня у него этап на «зону», и он нижнюю «шконку» не уступит. Конфликт в первый день никому не нужен, и я сказал:
–Хорошо.
Но избежать его все – таки не удалось. Два моих новых знакомых – Олег Голобурда и Андрей Таничев, как-то с первых дней проявили нездоровый интерес к моему делу, задали много «лишних вопросов». В тюрьмах это, в общем-то, не принято. Дня через два этот Олег, кстати, в милиции он служил в звании майора, пошел в туалет. А насильник, что лежал на шконке подо мной стал кидать в него мятые бумажки, стараясь при этом попасть за занавеску, а тот как-то глупенько хихикал. И что- то говорил из-за занавески, типа:
–Не попал, не попал!
Никогда не мог понять людей, терпящих явные оскорбления и пытающиеся свести это к шутке. Затем омоновец и вовсе чем – то снизу, видимо ногой, нажал на мою кровать, когда я на ней отдыхал. Я быстренько слетел со «шконки» и культурненько так спросил наглеца:
– Не желаешь ли ты прямо здесь, и сейчас получить по физиономии?
Этого он не желал и извинился передо мной за то, что побеспокоил. Сразу же все сокамерники начали высказывать здоровяку свои претензии, а их за время совместного пребывания, видимо, накопилось немало. Осмелели! Особенно старался туалетный юморист. Когда омоновец уходил на этап, то попрощался за руку только со мной – видно зауважал за резкость.
Еще немного приглядевшись к Голобурде и Таничеву понял, что именно они будут докладывать обо мне оперу Попову. Позже оказалось, что в отношении первого я не ошибся, а второй остался «под вопросом». Необоснованных обвинений сокамерникам предъявлять нельзя. Так что придется терпеть такое соседство. Как говорит пословица: «Предупрежден, значит вооружен»… Прямо у моей кровати, на решетке, которая не дает подойти к окнам, ее еще называют «локалкой», висела иконка, на которой изображен лик то ли Спасителя, то ли Николая Угодника, сейчас уже не помню. Тот, который убил девочку-подростка, уступил мне молитвенник, и я утром и вечером тихонько бубнил про себя молитвы, стоя перед иконкой. Звали убийцу и насильника в камере «Мозг» по прозвищу, присвоенному в СИЗО. Чем он заслужил такое «погоняло» не знаю. Он уже осужден судом и приговорен к двадцати двум годам лишения свободы. При этом вслух и при всех планировал на этапе сделать вид, что хочет сбежать, в надежде на то, что его застрелят конвоиры. Выполнил ли он свой замысел, не знаю. Такая веселая досталась мне компания. А вскоре и оперативники начали планомерную психологическую обработку…
На прогулку первые три дня водили вместе со всеми, но – в наручниках, объясняя это тем, что мне могут дать пожизненный срок. Это абсолютно незаконно, и через руководство изолятора я добился отмены «браслетов». По тюремной почте каждый вечер приходили «малявы», – записки от уважаемых в уголовном мире людей. В них мне выражалось сочувствие, но – тоже предсказывали большой срок. А Голобурда и Таничев прямо заявили чуть не в один голос:
–Тебе дадут пятнадцать лет лишения свободы.
Удивительная осведомленность… По местному телевидению ежедневно можно посмотреть передачу о моем задержании, при этом, я вполне узнаваем в своем красном спортивном костюме. В прогулочном дворике, куда нас ежедневно выводили на час, нередко находил газеты со статьями об аресте «самой крутой банды в области», возглавлявшейся бывшим начальником уголовного розыска,– наверное, кто – то очень добрый хотел, чтобы я был в курсе подобных новостей.
От этой отвратительной «доброты» молитвы тоже сильно помогали. Забегая чуть вперед, хочу поведать о том, как ходил на прием к батюшке из ивановского мужского монастыря. Чтобы попасть на душевную и духовную беседу, надо написать заявление на имя начальника СИЗО Л.М. Дайнеко. После его подписи, когда церковное лицо приходило в специальную комнату изолятора, человека вели к нему длинными тюремными коридорами. Но все равно приходилось ждать, так как желающих получить облегчение душе всегда хватало. Рядом с его комнатой, все стены которой увешаны иконами, находился самый настоящий спортзал. Там обычно я и ждал встречи, один, но за замком на двери. Зал для физических упражнений представлял собой комнату примерно десять на восемь метров, в которой имелись гири разных весов, гантели, какой-то тренажер для упражнений на разные группы мышц. Такое ожидание мне не в тягость, и спортзал я использовал по его прямому назначению. Количество окон у помещения, по-моему, четыре, все – естественно, с решетками, но форточки открыть вполне возможно. Как-то зимой, выполнив все намеченные для себя упражнения, я встал у окна, открыл форточку и стал тихонько шептать молитвы, настраиваясь на встречу с духовным лицом. Увидел, как вместе со словами через окно из помещения выходят какие-то полупрозрачные волны – короткие, но – многочисленные. Они летели непрерывным потоком. Подумал, что это просто воздух, выходя из теплого помещения на морозную волю, создавал такую иллюзию. Решил попробовать просто дышать в форточку, но прежнего визуального эффекта не оказалось. Тогда стал, что-то тихонько говорить, практически бессмыслицу. Тоже – ничего. Вернулся к молитвам и опять увидел полупрозрачную зыбь. Батюшка объяснить явление не смог, а я подумал: «Возможно, что это игра воспаленного неволей мозга, а может, и…нет».
На провокационные «малявы» я не отвечал, а в камере резко сказал, что мои дела для всех – закрытая тема. Количество вопросов со стороны сокамерников сразу сошло на нуль. А вот о «почте», думаю, надо рассказать поподробнее. В вечернее время всю тюрьму опутывала паутина плетеных веревок, «дорога» – от «хаты к хате», через окна. В каждой камере имеется закрепленный старшим сидельцем «дорожник». Спят они, как правило, днем, ночью работают. Записки перед отправкой по почте, аккуратно запечатывались в целлофан, который с обеих сторон горящими спичками заклеивался так, что, даже попадая в воду, бумага не намокала. Размеры такого письма получались примерно один сантиметр шириной и четыре длиной. Поверх целлофана писался адрес дробью: сверху, – в какую «хату» направляется, внизу – из какой, и фамилия или кличка получателя. У каждого сидельца свой «почерк» склеивания записок, и по внешнему виду, легко можно узнать, от кого она пришла. Если передавалась посылка с питанием или одеждой, то использовались сшитые мешочки, их называют «маслы» – размером двадцать на десять сантиметров и так же дробью писался адрес прямо на ткани. «Масел» привязывается к «дороге». И пошла передача от «хаты» к «хате» до получателя. Голь на выдумки хитра! «Кобуры», то есть дыры в стенах, о которых я писал ранее, имелись только в прогулочных двориках. Такие изменения произошли в тюремной жизни за десять лет, что я здесь не кантовался.
«Дорожники» настолько наловчились устанавливать связь с соседями, что трудно поверить тому, кто не видел лично. Делается шарик из хлеба, в него заматывается нитка, и с помощью ложки привязанной к «удочке» сделанной из газет, кидают его в соседнюю камеру. Как правило, попадают в цель с первого раза. Целью является такая же «удочка», выдвинутая из окна соседней камеры; на нее попадает шарик с ниткой, заматывается вокруг, и вот связь установлена и налажена. За ниткой привязывают уже плетеную веревку, все – «дорога» готова к работе. Теперь всю ночь по ней будут передаваться записки, продукты питания, одежда и даже алкоголь. Крепкий напиток, а проще самогон, варили в нескольких камерах, номера которых мы знали. Там сидели специалисты очень высокой квалификации. За одни сутки они из обычных хлебных корок готовили сорокаградусный напиток. Но чтобы его заказать для себя, в нужные камеры надо отправить сахар, два его килограмма меняли на литр первача. Причем, далеко не всякий сиделец мог заказать себе такую радость – надо, чтобы тебя знали и тебе доверяли. Время от времени я пользовался этой привилегией. Веревки для «дорог» плелись особым способом – либо из распущенной банной мочалки, либо из полосок разорванной простыни, по принципу женской косы, для этого нужен определенный навык. Веревка постоянно терлась о решетки на окнах, да и груз мог оказаться весом до двух килограммов, поэтому прочности уделялось особое внимание…
С администрацией СИЗО испокон веков заключен негласный договор: они не портят «дороги», а сидельцы ведут себя правильно. Бывали случаи, когда на службу в изолятор приходили новые очень уж ретивые сотрудники, они рвали тюремную «почту», и тогда поднимался всеобщий бунт. По команде «смотрящего» за тюрьмой, все арестованные, за редким исключением, начинали стучать в двери алюминиевыми тарелками, ложками и всем, что в камере не приколочено. Шум возникал невообразимый, никто не спал, все кричали, что есть сил, кому как хотелось. В этом случае, кто- то из дежуривших старших офицеров изолятора приходил к организатору беспорядков, и они мирно договаривались, «почта» вновь восстанавливалась. Причем работала она без выходных. А карцерные камеры все-таки оказались без постоянных «дорог». Но однажды я видел, как делают временную одноразовую связь. Для этого в «трюме» должен быть разорван целлофан на окне. Из камеры напротив, среди бела дня кидают хлебный шарик с ниткой прямо в окно. Сам находился на прогулке и удивлялся мастерству «дорожника», он попал с первого раза. За ниткой следом пошла веревка, а по ней то, что необходимо сидельцу…
…Наступали десятые сутки с момента моего задержания. Душу грела надежда, что следователь не решится предъявить официальное обвинение, и меня отпустят к семье. Однако конвой вывел меня из «хаты», повел по бесконечным коридорам в следственную комнату. Там уже сидела Курвина с дежурным, незнакомым мне адвокатом. К тому времени жена заключила договор на защиту с кинешемским защитником Сергеем Владимировичем Князевым, и все следственные действия должны проходить только в его присутствии. Он в комнате отсутствовал, и я просто развернулся назад, ничего не выслушивая и не подписывая. Конвой вернул меня обратно в камеру. Демонстрация не помогла, Светлана Владимировна все равно сделала отметку, что, якобы, обвинение предъявлено в соответствии с Законом, Уголовно Процессуальным кодексом (УПК) Российской Федерации. А в деле записала, что я отказался от подписи. Жаловаться в подобных случаях некому, да и бесполезно. Доказать фальсификацию со стороны следствия нереально.
По пятницам нас водили в баню – обыкновенную душевую на шесть человек, но и это немалая радость. И как раз, кстати, ради уважения лично мне вечером пришел самогон – где-то около полулитра, в какой- то мягкой таре. По «понятиям», я мог ни с кем не делиться, ведь сахар с нашей «хаты» мы не отправляли. Напиток прикрашен чаем каркаде, который уничтожал запах, и имел крепость порядка тридцати пяти – сорока градусов. А в бане все намылись и даже немного напарились. Для создания ощущения «парилки» необходимо у всех душевых сосков включить неразбавленную горячую воду, и вскоре пар наполнял помещение. Естественно, после такой приятной процедуры я подобрел и угостил самогоном всех сокамерников. …Включая и тех, кто докладывал обо мне оперативникам.
В «общаковых» или их еще называют, «людских хатах», в которых ютилось подавляющее большинство арестованных, выявленного «стукача» обычно страшно наказывали. Могли даже «опустить» и загнать под «шконку», откуда он выползал, только по разрешению «старшего» по камере. В «милицейских» камерах, конечно, никого не «опускали». Но выгнать из «хаты» могли запросто. Делалось это так. Предъявлялось обоснованное обвинение, или как выражаются зэки – «предъява», и предлагалось позвонить в дверь дежурному и попроситься в другую «хату». Отказа в выполнении подобной просьбы ни разу не видел: оперативники изолятора знали, что просто так из любого тюремного коллектива никто не просится, и во избежание избиения сокамерниками подозреваемого в чем-то немедленно выводили в другую камеру. Но и там на таких «варягов» смотрели с подозрением. Иногда тайный осведомитель без «предъявы» сам просился в другую камеру – значит, понимал, что разоблачен и ему будет худо. Так поступил и Голобурда, правда, перед выводом его из «хаты», я успел сказать при всех сокамерниках все, что о нем думал. От сильного волнения у него носом пошла кровь. А когда из моей «хаты» вышел четвертый или пятый «стукач», меня на беседу пригласил старший оперативный сотрудник по нашему корпусу (зданию СИЗО), Попов. Он сказал примерно следующее:
